Текст книги "Русская история в легендах и мифах"

Поначалу предложение стать русской царицей показалось засидевшейся в девках Марии великой честью, но потом, услышав о злодеяниях Ивана, она отказалась наотрез.

Пришлось сказать послу, что она была недавно в оспе и потому видеть ее и списывать с нее портрет никак нельзя. Рябая невеста не прельщала Ивана, и он принялся расспрашивать, нет ли у Елизаветы какой-нибудь другой родственницы, на которой он мог бы жениться. Переговоры зашли довольно далеко, в Москву даже был отправлен посол Баус, но его визит окончился ничем.

Федор Басманов – скоморох или любовник?

Говоря об любовных похождениях Ивана, нельзя ограничиться одним только женским полом. Содомские наклонности Грозного не были секретом для его близких: еще протопоп Сильвестр обличал их в своих проповедях. Да и сам Иван признавал, что ему свойственны «чрезъестественные влечения». Долгое время в фаворе был Федор Басманов. «Царев любовник» – называл его беглый князь Курбский. Об их связи писал и польский историк итальянского происхождения Александр Гваньини. Немецкий наемник Генрих Штаден, служивший в России в 1564–1576 годах опричником, в своих «Записках о Московии» также говорил о том, что царь предавался разврату с Федором Басмановым.

Во время оргий, которые устраивали опричники, Федор часто переодевался в женское платье и плясал для царя. Один из бояр, Димитрий Овчина-Оболенский, упрекнул этим любимца. «Ты служишь царю гнусным делом содомским, а я, происходя из знатного рода, как и предки мои, служу государю на славу и пользу отечеству». Федор пожаловался царю. Иван задумал отомстить Овчине, скрывши, за что. Он ласково пригласил Овчину к столу и подал большую чашу вина с приказом выпить одним духом. Овчина не мог выпить и половины. «Вот так-то, – сказал Иван, – ты желаешь добра своему государю! Не захотел пить, ступай же в погреб, там есть разное питье. Там напьешься за мое здоровье». Овчину увели в погреб и задушили, а царь, как будто ничего не зная, послал на другой день в дом Овчины приглашать его к себе и потешался ответом его жены, которая, не ведая, что сталось с ее мужем, отвечала, что он еще вчера ушел к государю.

Но в конце концов и Басмановы были заподозрены в измене. Первым пострадал отец – Алексей Данилович. В рассказе Карамзина отца и сына бросили в темницу вместе, и царь сказал, что помилует того, кто сумеет убить другого. Федор убил отца, но Иван Грозный сказал: «Отца своего предал, предашь и царя!» – и приказал его казнить. Басманов был приговорен к четвертованию, по слухам, на плахе он стал кричать, что готов поведать народу, как был любезен царю. Чтобы пресечь ненужные откровения, Малюта спешно отсек ему голову.

Но покончим с любовниками московского царя и вернемся к его государственной деятельности.

Псы царевы

В 1560-е годы перемены последовали не только в личной жизни царя, но и в политике. После смерти Анастасии практически все прежние советники царя и их родственники – даже малые дети – были арестованы, сосланы или казнены, а во дворце появились новые лица. Это были уже упоминавшиеся Басмановы, отец и сын, князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов-Бельский, Василий Грязной и другие.

Вскоре царь выкинул совсем небывалый фокус: в конце 1564 года он распространил слух, что собирается бросить престол и страну. Приказав собрать дворян, детей боярских и приказных людей, выбрав их поименно, Иван объявил, будто ему известно, что многие не терпят его и злоумышляют на его жизнь, поэтому он намерен отказаться от престола. С этими словами Иван положил на землю жезл и царскую одежду и вскоре отбыл в Александровскую слободу (120 км от Москвы). Оттуда он принялся слать грамоты, которые зачитывали на площадях. В них он говорил о своей любви к народу и о великом гневе на бояр. Иван достиг желаемой цели: народ с энтузиазмом воспринял идею, что «царь – хороший, бояре – плохие». Нанятые люди распространяли слухи о том, что если бы не бояре, то жизнь стала бы сытой и вольной. Ситуация грозила бунтом, и бояре были вынуждены отправить посольство в Александровскую слободу.

Выслушав их, Иван согласился вернуться, но с тем условием, что он окружит себя доверенными, «опричными» людьми, призванными истреблять лиходеев и выводить измену из государства. Бояре согласились.

Митрополит Филипп и Малюта Скуратов. Николай Неврев. 1989 г.

Царь вернулся в Москву. Его едва узнали: черты его лица были искажены злобой, он глядел исподлобья, а беспокойные глаза беспрестанно перебегали из стороны в сторону. Мало того: он почти облысел, и борода его тоже сильно поредела.

Царь объявил свой план: отныне Русское государство переставало быть единым целым, а делилось на земщину и опричнину. В опричнину царь записывал только тех людей, которых считал себе верными. Вся остальная Русь называлась земщиной, управление ею доверялось боярам.

Грозный поселился в Александровской слободе, в укрепленном замке, обведенном валом и рвом, куда никто не смел ни въехать, ни выехать из него без его ведома. В трех верстах от слободы стояла воинская стража.

Численность опричников быстро увеличивалась и вскоре достигла шести тысяч человек. Они давали царю клятву не иметь никакого дружеского сообщения, не есть и не пить с земскими людьми. Летописцы утверждают, что им даже вменялось в долг насиловать, грабить и убивать земских. Символом опричников стали изображение собачьей головы и метла в знак того, что они кусаются, как собаки, оберегая царское здравие, и выметают всех лиходеев.

Обидеть царского опричника считалось смертельным преступлением. За это у земского отнимали все имущество, сажали в тюрьму или казнили. При тяжбе с земским в суде опричнику верили на слово, чем вовсю пользовались царские любимцы. Опричник, заезжая в лавку, мог подбросить что-то, а потом заявить приставу, что купец украл у него большую сумму денег. И лавка подвергалась разорению. Или заведет опричник с земским на улице разговор, а потом вдруг схватит его и начнет обвинять, что земский ему сказал поносное слово – опричнику верят.

Опричники стали привилегированным сословием, а земское население – совершенно бесправным. Само собой, ни о каких законах и речи не было, в стране царил произвол. «Если бы Сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее» – заметил Горсей.

«Все московиты считают, что самой природой назначено обвинять друг друга право и неправо по любым поводам: они наносят друг другу разные бесчестие, один часто приходит в дом другого и тайно приносит свои вещи, а потом говорит, что они же унесены от него воровски. Великий же князь охотно слушает, когда один другого в чем-то обвиняет: ведь у него появляется повод убить того, кто обвинен».

Рассказал Александр Гваньини.

Многие авторы умиляются показному благочестию, царившему в слободе. Но на самом деле обычаи, заведенные Иваном, позволяют назвать опричнину деструктивной сектой, пародирующей обрядовую сторону православия, а по сути – близкой к сатанизму.

В Александровской слободе существовало подобие монастыря. Триста доверенных опричников носили черные рясы поверх вышитых золотом кафтанов, а на головах – маленькие черные шапочки – тафьи. Иван назвал себя игуменом, Вяземского назначил келарем, Малюту Скуратова – пономарем, сам сочинил для братии монашеский устав и сам лично с сыновьями ходил звонить на колокольню. В двенадцать часов ночи все вставали и шли к полуночной, а в четыре утра – к заутрени. Богослужение длилось от четырех до семи часов утра. Сам царь так усердно клал земные поклоны, что у него на лбу образовались шишки.

Далее следовал завтрак или даже обед, учитывая, что вставали в четыре утра. Ели в трапезной; Иван, как игумен, не садился за стол, а читал перед всеми житие дневного святого, а обедал уже после один. Все наедались и напивались досыта; остатки выносились нищим на площадь.

Все чинно? Пока – да. Но дальше начинались ужасы: после обеда царь Иван ездил пытать и мучить опальных; в них у него никогда не было недостатка, их приводили целыми сотнями. Пытки и казни служили Ивану развлечением, после кровавых сцен он казался особенно веселым. Современники писали, что он всегда дико смеялся, когда смотрел на мучения своих жертв. Монашествующие опричники работали палачами, и у каждого из них под рясою был для этой цели длинный нож.

«…Орудие из четырех колес изобретено для пыток самим нынешним великим князем: к первому колесу привязывают одну руку, ко второму – другую, таким же образом – каждую ногу к остальным двум колесам. Каждое колесо поворачивают пятнадцать человек, и будь казнимый хоть железный, хоть стальной, но шестьюдесятью человеками, беспощадно тянущими в разные стороны, он разрывается на части. Сам же князь обычно созерцает самолично эту казнь, и когда человека разрывает, он громко кричит, ликуя, на своем языке: “Гойда, гойда!”[1]1
  То же самое, что и восклицание «айда!».


[Закрыть], как будто бы он совершил нечто выдающееся. Вся толпа знати и простонародья, стоящая кругом, обычно вторит своему государю теми же словами и рукоплещет».

Рассказал Александр Гваньини.

Затем в назначенное время отправлялась вечерня, после братия собиралась на вечернюю трапезу, снова молились, и царь ложился в постель, а слепцы попеременно рассказывали ему сказки.

Монашеский устав не мешал опричникам предаваться самому дикому разврату. Царь хвастался, что лично изнасиловал тысячу девиц. Если он где-то видел красивую женщину, то по его приказу несчастную хватали, и он тешился над ней несколько дней, а после отдавал опричникам. Опричники иногда раздевали женщин догола и заставляли их ловить кур. После этого многие из них сами лишали себя жизни. Выжившие иногда могли вернуться домой. Но не всегда…

«…У некоего знатного мужа, его главного писца, по имени Мясоедовский… была насильно похищена жена вместе со служанкой и задержана на несколько недель. Потом он (Иван Грозный… – М. Т.) приказал повесить ее и служанку в дверях мужнина дома, где они и провисели две недели, пока не были сняты по приказу государя. И ее муж был вынужден выходить и входить через эти двери под трупом жены. Еще более ужасную вещь сделал он с другим своим писцом: он похитил и обесчестил его жену, а потом повесил ее в той комнате в доме писца, где тот обычно принимал пищу, прямо над столом; и писец был вынужден совершать свою горчайшую трапезу за столом, над которым висела задушенная жена, до тех пор, пока не унесли ее тело по приказу государя».

Рассказал Александр Гваньини.

Историки некоторое время подвергали сомнению эти сплетни, но, увы, они подтвердились. Гваньини лишь напутал имя дьяка, в действительности Мясоед было его прозвищем, а звали его Константин Семенович Вислово.

«Заканчивая повествование о его благочестии, нельзя не привести один памятный акт, его милосердное деяние. В 1575 году вслед за моровым поветрием начался большой голод, уничтоживший лучших людей… Города, улицы и дороги были забиты мошенниками, праздными нищими и притворными калеками; в такое трудное время нельзя было положить этому конец. Всем им было объявлено, что они могут получить милостыню от царя в назначенный день в слободе. Из нескольких тысяч пришедших 700 человек – самых диких обманщиков и негодяев – были убиты ударом в голову и сброшены в большое озеро на добычу рыбам; остальные, самые слабые, были распределены по монастырям и больницам, где получили помощь».

Рассказал Джером Горсей.

Перечень жертв Ивана Грозного огромен. Людей не просто казнили, а мучили, убивали с выдумкой, с неимоверной садистской жестокостью.

Престарелого конюшего Ивана Петровича Челяднина царь вдруг обвинил в том, будто он хочет свергнуть его с престола и сам сделаться царем; царь призвал конюшего к себе, приказал одеться в царское одеяние, посадил на трон, сам стал кланяться ему в землю и говорил: «Здрав буди, государь всея Руси! Вот ты получил то, чего желал; я сам тебя сделал государем, но я имею власть и свергнуть тебя с престола». С этими словами он вонзил нож в сердце боярина, а затем приказал умертвить его престарелую жену.

Опричиники. Николай Неврев. 1870-е г.

Князя Михаила Воротынского, талантливого полководца, успешно разившего татар, обвинили в чародействе. Царь приказал подвергнуть его пытке огнем в своем присутствии, сам, как рассказывают, подгребал жезлом своим уголья под его тело, а потом отправил измученного Воротынского в ссылку на Белоозеро. Несчастный умер в пути.

Молодого князя Бориса Телепнева посадили на кол, где он промучился 15 часов, прежде чем умер. А в это время перед его глазами опричники насиловали его престарелую мать.

Жену казначея Никиты Фуникова, сестру князя Вяземского, за то, что она не могла сказать, где хранятся деньги ее мужа, царь велел раздеть на глазах ее пятнадцатилетней дочери, посадить на грубую веревку, протянутую от одной стены до другой, и несколько раз протащить от одного конца до другого, фактически перепиливая ее тело пополам. После этого ее отправили в монастырь, но по дороге женщина умерла.

Подобные зверства продолжались массово в течение более чем двадцати лет. Во время казней народ приходилось сгонять на площадь: даже чернь, охочая до крови, пресытилась жестокостью.

Еще в 1550-е годы одной из причин конфликта Московского государства с Польшей стал запрет Ивана Грозного на въезд в Россию еврейских купцов.

Грозному можно приписать и один из первых в русской истории еврейских погромов: взяв в 1563 году Полоцк, он приказал вырезать всех евреев. То же повторялось и в других городах.

Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, более известен как Малюта Скуратов – свое прозвище он получил за малый рост и лютость. Впервые его имя упоминается в 1567 году: в походе на Ливонию он занимал должность «головы» (сотника) в опричном войске. А в 1559 году он уже возглавлял опричное сыскное ведомство – полицию по делам государственной измены, которой до того не было в государственном устройстве. Основным средством дознания Скуратова была пытка. Казни следовали одна за другой. «Где проехал Малюта – там и курица не пьет», – говорили о нем, подразумевая, что даже в лужах скопилась не вода, а кровь.

Малютой было состряпано дело против Владимира Старицкого – удельного князя, двоюродного брата Ивана. Главным свидетелем обвинения стал царский повар по прозвищу Молява, который признался, что Владимир Старицкий поручил ему отравить царя. Сам Молява не дожил до конца процесса, но на основе его показаний Старицкий был обвинен и вместе со всей семьей принужден выпить яд.

Малюта обожал лично участвовать в расправах, хоть не всегда это было безопасно. Во время резни в Торжке Малюте исполосовали живот ножами так, что «из него выпали внутренности». Но он выжил.

Погиб Скуратов 1 января 1573 года, лично возглавив штурм крепости Вейсенштейн (ныне Пайде). Наследников мужского пола Малюта не имел, а только трех дочерей, выданных замуж за Ивана Глинского, Бориса Годунова и Дмитрия Шуйского.

Война против собственной страны

Иван Грозный вел себя так, словно находился в чужом государстве, которое надо было завоевывать. Ему постоянно чудились измены и заговоры, причем уже не со стороны отдельных лиц, а целых городов.

В декабре 1569 года он предпринял поход на север. С ним были все опричники и множество детей боярских. Он шел как на войну, осудив на кару все попадавшиеся ему на пути города: Клин, Тверь, Торжок, Вышний Волочек, Валдай, Яжелбицы.

Опричники били и убивали кого попало, бросая тела убитых в Волгу. В помяннике Ивана записано около полутора тысяч убитых только в Торжке. Эти «победы» давались легко: города не оказывали никакого сопротивления собственному государю.

В Новгороде его встретили хлебом-солью. В ответ он приказал собрать всех самых знатных и богатых людей Новгорода и приказал опричникам раздеть их и терзать «неисповедимыми», как написал летописец, муками, обжигая их тела некой горючей смесью, специально используемой для пыток. Потом он велел измученных, опаленных людей привязать сзади к саням, отвезти к Волхову и метать в реку с моста. Вдоль по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, кто пытался выплыть. «Пять недель продолжалась неукротимая ярость царева». Волхов был запружен телами. В Новгороде до сих пор бытует предание, что с тех пор Волхов никогда не замерзает около моста – он теплый от пролитой крови в том месте, где происходила казнь.

До той поры Новгород был городом богатым, но после Иванова посещения край обнищал и обезлюдел. Погром привел к страшному голоду и, как следствие, болезням. Доходило до того, что люди поедали друг друга и выкапывали мертвых из могил.

Из Новгорода царь отправился в Псков с намерением и этому городу припомнить его древнюю свободу. Жители готовились к смерти. Желая задобрить царя, они выставили на улицы столы с хлебом-солью и все смиренно пали ниц. Единственным человеком, который не склонился, а вышел царю навстречу, стал юродивый Никола. Он на блюде поднес Ивану кусок сырого мяса. «Я христианин, и не ем мяса в пост», – брезгливо произнес Иван. «Ты хуже делаешь, – ответил Никола, – ты ешь человечину». Затем юродивый предсказал ему беду, если он начнет свирепствовать во Пскове. А вслед за тем у Ивана издох его любимый конь. Это так подействовало на царя, что он никого не казнил, а ограничился только грабежами.

После новгородской бойни Ивану взбрело на ум, что и в Москве есть заговорщики. Он начал розыск. Первыми пострадали его прежние любимцы Вяземский и Басмановы.

25 июля на Красной площади поставлено было 18 виселиц и разложены разные орудия казни: печи, сковороды, острые железные когти («кошки»), клещи, иглы, веревки для перетирания тела пополам, котлы с кипящей водой, кнуты и пр. Народ, увидевши все эти приготовления, пришел в ужас и бросился бежать куда попало. Купцы даже забыли запереть свои лавки.

На пустынную площадь выехал царь с опричниками, за ними вели 300 человек осужденных на казнь. Измученные пытками, они едва держались на ногах.

Царю не понравилось отсутствие зрителей. Он разослал гонцов по всем улицам и велел кричать: «Идите без страха, никому ничего не будет, царь обещает всем милость». Москвичи стали выползать, кто с чердака, кто из погреба, и сходиться на площадь. «Праведно ли я караю лютыми муками изменников? Отвечайте!» – закричал Иван народу. «Будь здоров и благополучен! – закричал народ. – Преступникам и злодеям достойная казнь!» Тогда царь велел отобрать половину осужденных и объявил, что дарует им жизнь по своей великой милости, зато остальные намучаются вдвойне.

Изобретательность царя была так велика, что почти каждому была особая казнь. Дьяка Висковатого он приказал подвесить вниз головой и настрогать кусками. Начало казни положил Малюта Скуратов, отхватив несчастному ухо. Когда измученный дьяк испустил дух, царь приказал разделаться с палачом: ему показалось, что тот поленился и дальше кромсать дьяка и слишком быстро отправил его на тот свет. Фуникова обливали попеременно то кипящею, то ледяною водой, пока с него не слезла кожа.

На следующий день подверглись расправе жены казненных: их насиловали и затем топили в реке.

«Но так как весь народ, подчиненный московскому князю, предпочитает подвластное положение свободе, то неизвестно, не требует ли он такого тирана, соответствующего его нравам, который смог бы укротить их необузданность. Ведь большей частью в этих областях наблюдается, что рабы питают благодарность к господам, а жены – к мужьям, если чаще от них терпят побои, так как считают это проявлением любви. Напротив того, если на них не обращают внимания, то они вымаливают какой-нибудь знак любви, к ним обращенный. И не только слуги, но и многие знатные, видные люди и чиновники часто избиваются палками и публично, и приватно, по приказанию великого князя, и совершенно не считают это позором. Они даже хвастают, что государь этим самым выказывает им знак любви, а будучи наказаны, благодарят государя, говоря: “Буди здрав и невредим, господин, царь и князь великий, за то, что ты раба и селянина своего удостоил побоями поучить”».

Рассказал Александр Гваньини.

«Сын церкви»

О полном отсутствии благочестия и уважения к церкви говорят те репрессии, которым подвергалось духовенство.

Так, новгородского архиепископа Леонида царь приказал зашить в медвежью шкуру и затравить собаками. По одной из версий тот остался жив, но все его многочисленное добро, лошади, деньги, сокровища были взяты в царскую казну, а самого заключили пожизненно в тюрьму, он жил там на хлебе и воде с железами на шее и ногах и занимался писанием икон.

Однажды Иван Васильевич заехал в Псково-Печерский монастырь: тамошний игумен Корнилий встретил его; Ивану бросились в глаза сильные укрепления монастыря, сооруженные за свой счет Корнилием, происходившим из боярского рода. Ивану это показалось подозрительно; вспомнилось былое, закипело сердце, и он убил Корнилия жезлом своим – «предпослал его царь земной царю небесному», как гласит надгробная надпись на могиле Корнилия.

Одним из развлечений царя было травить медведями монахов, наподобие того, как древние римляне травили львами христиан. Для обороны монахам давался крест и нож. Горсей описывает подобную сцену и то, как один из монахов все же успел смертельно ранить зверя, но все равно был загрызен им уже умирающим.

Митрополит Филипп Колычев был одним из немногих, кого не обмануло лицемерное смирение царя, кто не клюнул на его показное благочиние и не побоялся открыто обвинить царя-убийцу.

Мирское имя митрополита было Федор, он происходил из очень знатной и богатой семьи, а в молодости служил в ратных и земских делах. Известно, что в юности царь Иван и Федор Колычев были знакомы и даже дружили. Но далее их судьбы разошлись: в тридцать лет Федор, так и не женившись (что было очень необычно), ушел в монастырь, приняв имя Филипп.

Через десять лет он уже стал игуменом Соловецкого монастыря, проявив себя очень хорошим хозяйственником.

«Остров Соловки лежит в море, на севере, между областями Двиною и Корелою, в 8 милях от материка; по причине частых болот, лесов и пространных пустынь нельзя точно исчислить расстояние его от Москвы, хотя некоторые говорят, что он находится от Москвы в трехстах милях, а от Белоозера – в двухстах. На этом острове в большом количестве вываривается соль. Там же есть монастырь, в который если войдет женщина или девица, то это считается большим грехом. Там же богатый лов рыб, называемых туземцами сельги; по моему мнению, это сельди. Говорят, что во время своего летнего стояния солнце здесь только на два часа скрывается за горизонтом».

Рассказал Сигизмунд Герберштейн

Филипп осушил прилегающие земли, прорыв каналы между озерами. Расчистил кустарники – высвободились отличные пастбища, где Филипп разводил скот. Но не коров: коровы за Полярным кругом не выживают. Филипп разводил северных оленей!

И дело это стало таким прибыльным, что он выстроил еще и кожевенный завод, и каменную пристань – для удобства торговли. Он строил каменные церкви, гостиницы, больницы, подвинул производство соли в монастырских волостях, ввел выборное управление между монастырскими крестьянами.

Примечательно, что именно Иван предложил его кандидатуру, видимо, рассчитывая, что по прошлой дружбе тот станет безропотно одобрять все его бесчинства. Но не тут-то было! Филипп не стал молчать, открыто называя опричнину «ликом сатанинским».

«Доколе в русской земле будет господствовать беззаконие? У всех народов, и у татар, и у язычников, есть закон и правда, только на Руси их нет. Во всем свете есть защита от злых и милосердие, только на Руси не милуют невинных и праведных людей», – говорил он, обращаясь к царю.

Иван не мог терпеть такое. Он приказал созвать церковный собор и устроил инсценировку суда над Филиппом, обвинив того в колдовстве. С митрополита сорвали облачение, опричники нарядили его в рваную монашескую рясу, вывели из церкви, заметая за ним след метлами, посадили на дровни и повезли в Богоявленский монастырь. Народ бежал за ним следом и плакал, митрополит осенял его на все стороны крестным знамением. Опричники кричали, ругались и били митрополита своими метлами.

Некоторое время Филиппа держали в монастырских подвалах. По царскому приказанию ему забили ноги в деревянные колодки, а руки – в железные кандалы и морили голодом. Рассказывают, что царь приказал отрубить голову племяннику его, Ивану Борисовичу Колычеву, зашить в кожаный мешок и принести к Филиппу. «Вот твой сродник, – сказали ему, – не помогли ему твои чары».

Затем он был отправлен в Отроч-монастырь в Тверь. Спустя несколько лет Малюта Скуратов отправился, по царскому приказу, в Отроч-монастырь к Филиппу и собственноручно задушил его. Иноки погребли бывшего митрополита за алтарем. Впоследствии Филипп был канонизирован.

«…Тот, кто владеет московитской державой, превосходит своей жестокостью Нерона, Калигулу, Гелиогабала, Максимина, Фаларида Агригентского или даже Бусирида или Мезенция и, наконец, всех тиранов, которые описаны и ославлены историками, а также поэтами».

Рассказал Александр Гваньини.

Боялись ли Ивана соседи?

Принято считать, что Иван Грозный, действовавший по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись», пользовался уважением современников. Но, увы, исторические факты этого не подтверждают. Напротив, репрессии сильно ослабили Россию и сделали ее лакомым куском для завоевателей.

Крымский хан Девлет-Гирей решил не ограничиваться окраинными набегами, а напасть прямо на Москву. Струсив перед лицом опасности, Иван Васильевич бежал, бросив столицу на произвол судьбы. Воеводы успели запереть ворота, но хан «пустил огонь в слободы». Пожар распространился очень быстро: в три-четыре часа вся Москва сгорела. Жертвы были огромны, в дыму задохнулся даже один из воевод. Уцелел один Кремль, куда не пускали народ, – там сидел митрополит Кирилл с царскою казною.

«В два месяца, – говорил англичанин-очевидец, – едва можно будет убрать кучи людских и конских трупов».

Хан не стал осаждать Кремль, отступил и послал Ивану Васильевичу письмо в таком тоне: «Жгу и пустошу все за Казань и за Астрахань. Будешь помнить… Пришел я на твои земли с войсками, все пожег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел на Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве, в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблей побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд, ты бы против нас стоял!

В 1572 году умер польский король Сигизмунд-Август, не оставив наследников. Перед шляхтой встал вопрос о выборе нового короля. Многие были не прочь посадить на трон царя из Московии. Но Иван не сумел воспользоваться выгодной для него ситуацией: польско-литовская рада желала видеть на троне сына Грозного – слабого и больного Федора (чтоб не мешал), а Иван Васильевич хотел, чтобы избрали его самого. Однако многие опасались посадить себе на шею тирана. В конце концов рада согласилась – но Иван опять сумел все испортить. Он затеял спор о титулах, о том, какие города должны отойти к Московии, настаивал на том, чтобы на царство католической Польши его венчал православный митрополит, подозревал поляков в сношениях с турецким султаном, в общем, придрался к такому количеству малозначащих мелочей, что в итоге поляки решили отказаться о столь подозрительной и неудобной кандидатуры. Поляки избрали королем трансильванского князя Стефана Батория, который немедленно отправил к московскому царю посольство с требованием возвратить отнятые ливонские города. Это стало началом крупномасштабной войны.

Войны в Ливонии велись еще с 1558 года и поначалу были успешны для России, но теперь все изменилось. «Ваш король Стефан не ровня нам и братом быть не может. Мало кого выберете вы себе в короли!» – заявил Грозный в ответ на ультиматум Батория.

Но вскоре выяснилось, что он был не прав. Вслед за Стефаном и Швеция взялась за оружие. Стефан, хорошо зная, что жители многих русских городов ненавидят царя, издал манифест, в котором объявлял, что воюет с московским царем, а не с народом. Он дал приказ не мучить мирных жителей и не разорять их полей. Это возымело действие: русские города часто сдавались без боя. Баторий захватил Северские земли и Смоленскую область, шведы – Карелию и Ижорскую землю, Смоленщину и Черниговщину, Велиж, Великие Луки, Невель, Озерище, Заволочье, Торопец, Холм и Старую Руссу.

Шведский полководец Делагарди отнял у русских Везенберг, Нарву, захватил часть Новгородской земли, овладел Корелою, берегами Ижоры, городами Ямою и Копорьем.

Царь, выступивший было навстречу неприятелю, бежал в Москву и заперся там, дрожа от страха. Ему мерещилось, что вот-вот его самого схватят и выдадут Баторию. Боясь народного восстания, он прекратил казни.

Курбский прислал Ивану свое второе письмо: «Вместо храбрых и опытных мужей, избитых и разогнанных тобою, ты посылаешь войско с каликами, воеводишками твоими, и они, словно овцы или зайцы, боятся шума листьев, колеблемых ветром; вот ты потерял Полоцк с епископом, клиросом, войском, народом, а сам, собравшись с военными силами, прячешься за лес, хороняка ты и бегун! Еще никто не гонится за тобой, а ты уже трепещешь и исчезаешь. Видно, совесть твоя вопиет внутри тебя, обличая за гнусные дела и бесчисленные кровопролития!»

Баторий продолжал двигаться вперед. Как условие заключения мира он требовал Новгород, Псков и Великие Луки со всеми их землями. Он тоже не упустил случая потешиться над трусостью и малодушием врага: «… твои предки, как конюхи, служили подножками царям татарским, когда те садились на коней, лизали кобылье молоко, капавшее на гривы татарских кляч!.. Где твой брат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил! Ты не государь своему народу, а палач; ты привык повелевать над подданными, как над скотами, а не так, как над людьми!.. Ты довольно почувствовал нашу силу; даст Бог, почувствуешь еще! Ты думаешь: везде так управляют, как в Москве? Каждый король христианский при помазании на царство должен присягать в том, что будет управлять не без разума, как ты».

Чтобы еще больше унизить противника, Баторий присовокупил к письму Ивану книги о его зверствах, которые издавались в то время в Европе.

Единственным городом, который стоял насмерть, стал Псков. Его обороной руководил Иван Петрович Шуйский – внук того самого «невежи» Шуйского, осмелившегося класть ногу на постель покойного князя Василия. В итоге именно упорство Пскова и нежелание сейма давать деньги на продолжение войны вынудили Батория заключить с Россией Запольский мир – крайне невыгодный для России, которая лишалась всех своих завоеваний.