Текст книги "Тайны Питтсбурга"

8. Планы May-May

В магазине меня встретили спокойно, вопреки ожиданиям. Люди всегда с готовностью верят, что обеспокоившее их событие на поверку оказалось всего лишь чьей-то дурацкой выходкой, простой шалостью. А полицейские тоже люди. Они приехали в магазин сразу же после моего эффектного отъезда. Я позвонил в полицейский участок и объяснил, что Черный Байкер на самом деле член студенческого братства «Пи-каппа-дельта», расстроенный тем, что я имел дерзость танцевать с его девушкой. Спокойный и приятный человек, он просто хотел внушить мне некоторые понятия об уважении. История была принята на ура и даже необъяснимым образом пошла на пользу моей репутации среди будущих медиков и полицейских: каков наглец – не побоялся пригласить на танец подружку крутого парня! К одиннадцати часам я уже смог вернуться к своим обязанностям, и все пошло так, будто меня не выдергивали из-за прилавка и не умыкали из магазина, чтобы увезти на огромном мотоцикле. Водоворота, который я неожиданно вызвал в стоячих водах «Бордуок», как не бывало, сонная гладь успокоилась.

После работы, устав от кондиционированного воздуха, я вышел на улицу и вытащил последнюю сигарету из пачки. Со стороны библиотеки ко мне бок о бок приближались Артур и Флокс. На Флокс были жемчуга, белое с голубыми цветами платье, открывавшее плечи, и белые босоножки на высоком каблуке. Артур облачился в светло-серые брюки и голубоватую рубашка с галстуком. Его наряд довершали полуботинки, надетые прямо на босу ногу, а-ля принц Филип. Они были еще далеко, и я видел, как люди, проходившие мимо них, провожали эту яркую пару восхищенными взглядами. Эти двое притягивали внимание, как живая реклама лета, красоты и здорового американского секса. Солнце светило им в лицо, но они не жмурились и не отводили глаз. Свет играл на ожерелье Флокс и в волосах Артура, поблескивая на серебристых часах, выглядывавших из-под рукава его рубашки. Я почувствовал прилив любви и желания подбежать к ним и обнять обоих, чтобы меня видели в их компании. Я хотел жить среди людей, которые одевались как они, а потом гуляли по улице, красивые, словно кинозвезды.

– Здравствуй, Арт Бехштейн, – сказал Артур, когда они поравнялись со мной. Я успел выкурить половину сигареты.

– Здравствуй, Арт Бехштейн, – повторила Флокс.

– Здравствуй, Флокс. Здравствуй Артур. Вот это да!

Они оба тяжело дышали после быстрой ходьбы под прямыми лучами солнца и восторженными взглядами. Мелкие капли пота поблескивали на их лбах.

– Вы вот так одеваетесь на работу? – спросил я.

– Конечно, – ответил Артур. – Сегодня как раз выдался неплохой денек, чтобы нарядиться.

– У нас с Артуром сегодня появилась одна и та же мысль. Мы не договаривались. Это телепатия. Мы решили прийти в библиотеку нарядно одетыми. Получилась целая сенсация! Это телепатия! Все ради твоего удовольствия. – Она явно была в восторге от моего нескрываемого потрясения и удовольствия видеть ее милое крупное лицо и красивого молодого человека, который стоял рядом с ней и, к моему изумлению, сильно, до синяков, сжимал ее запястье.

– Ну, удовольствие вы мне определенно доставили, – признался я.

– Плевать я хотел на твое удовольствие, – отозвался Артур.

– Ну слава богу! – вырвалось у меня.

Мы с подозрением глядели друг на друга, будто бы ни один из нас не понимал, о чем идет речь.

– Ха! – нашелся я.

– Давайте выпьем чего-нибудь холодного и освежающего, – предложила Флокс, наклонив голову и сузив глаза, как какая-нибудь сладострастная и коварная библейская царица.

– Пива, – выпалили мы с Артуром в один голос.

– Джейн мертва, – твердил Артур. – Джейн мертва, и все в порядке. Вот так. – Он был пьян.

– Но что вы такого сделали? – допытывалась Флокс. Она уже спрашивала его об этом пять или шесть раз, и всякий раз он только краснел, опускал глаза и отказывался что-либо объяснять.

– Ты хочешь это знать?

– О, наконец-то ты достаточно выпил, чтобы проболтаться, – опрометчиво высказалась она.

– Нет! – Он слегка качнулся в сторону Флокс, которая сидела рядом, и коснулся своими светлыми волосами ее голого плеча. – Я тебе ничего не скажу.

– Осторожнее, – предупредила она и, не отрывая от меня глаз, аккуратно оттолкнула Артура назад, на его место.

Каждый глоток, который она делала, вместо того чтобы освежить ее и остудить пыл, казалось, лишь усиливал жаркий нажим ее босой шелковистой ноги на мою голую лодыжку. Ее босоножка валялась на полу. Во хмелю я утратил всякий здравый смысл, который всего лишь днем раньше толкнул меня в кусты ежевики, растущие вдоль моста Шинли-Парк. Внезапно, когда мой взгляд в сотый раз упал на ее грудь в голубых цветах, я подумал, есть ли на ней лифчик.

– Флокс, – начал я, не успев одуматься. – Ты носишь бюстгальтер?

– Никогда, – ответила она. – Только не в разгар июня. – Она говорила без кокетства и без тени обиды или гнева на мою дерзость.

– Прямо Бланш Дюбуа! «Только не в разгар июня»! – передразнил Артур.

Она продолжала смотреть на меня пристально, почти не моргая. Складывалось впечатление, что эта девушка хочет меня в самом буквальном, практическом и серьезном смысле этого слова. Похоже, у Артура сложилось точно такое же впечатление. Он встал с извинениями, снова покраснел, но попрощался с нами слегка деловым тоном, будто предстояли какие-то дела и он собирался ими заняться.

– Нет-нет! – кричал я ему вдогонку. – Не оставляй меня наедине с этой женщиной!

Передо мной лежит фотография Флокс. Единственная, где она запечатлена без косметики. Если честно, ее лоб кажется просто огромным. Она приняла позу «вечер дома у моего парня», надорванный ворот трикотажной рубашки невинно приспущен с одного круглого оливкового плеча, в чертах лица угадывается что-то левантийское (ее отец состоял в родстве с могущественным питтсбургским кланом Тамбеллинисов). Что-то неуловимое в ее облике и слегка покрасневшие глаза говорят о том, что она недавно плакала. Нижние веки чуть припухли. Конечно, она плакала. Ее нос выглядит крупным, прямым и даже светящимся. Несколько коротких локонов прикрывают выгнутые брови и серебристый лоб. И глаза. Эти легендарные голубые глаза Самой Смерти. Да.

Артур вернулся из туалета бледным, но заметно протрезвевшим. Он с большим интересом наблюдал за тем, как я судорожно высвобождаю свои пальцы, сплетенные с пальцами Флокс. У нее были ногти лавандового цвета.

– Флокс Ломбарди, ты нравишься Арту Бехштейну, – заключил он.

– Ты правда так думаешь, Артур Леконт? – спросила она. Ее грудь заметно трепетала.

Артур сел рядом со мной, ухитрившись не шелохнуть пену в бокалах с пивом. Его лицо неуловимо изменилось. Им овладело какое-то непривычное, но сильное чувство. Он разговаривал со своим воротником, пивом, столом, на котором оно стояло, или со своими ногами. Его глаза избегали встречаться с моими.

– Ненавижу тебя, Флокс Ломбарди, – обронил он.

Я засмеялся. Артур поднял глаза и улыбнулся яркой, белозубой, умопомрачительной улыбкой. Той самой старомодной, роскошной и грустной улыбкой, которая напоминала о старых добрых временах. И эта улыбка была адресована Флокс. На моих глазах. Я остался один на один со своими мыслями и воображением, рисовавшим отвратительные картины извращенного гомосексуализма.

– Прошу прощения, – буркнул я, и Артур встал, чтобы выпустить меня из-за стола.

Этот бар был приличным заведением, судя по надписям на стенах мужского и женского туалетов. Такие творческие проявления здесь редко смывали или пытались закрасить. Я стал читать:

ЧТО ОСОБЕННОГО В ЖЕНЩИНАХ?

И ниже:

КАЖДАЯ ЖЕНЩИНА, ДРУЖИЩЕ, – ЭТО СОВОКУПНОСТЬ БЕСКОНЕЧНЫХ ИСТОРИЙ, ПРОДУМАННЫХ ХОДОВ И ЦЕЛАЯ ГАЛЕРЕЯ ЗРЕЛИЩНЫХ ОБРАЗОВ.

Потом:

ПЛЮС ТАЙНА ЕЕ ДЕТСТВА.

Четвертый собеседник закончил мысль:

И ТОГО, ЧТО У НЕЕ ПОД ОДЕЖДОЙ.

Когда я вернулся за стол, Артур рассказывал какую-то историю, полностью взяв себя в руки и справившись с тем, что послужило причиной недавней вспышки.

– Время от времени Кливленд кричал: «Тед-дии!», а из соседнего дома отвечали: «Чего?», и мы все смеялись.

– Давай выкладывай, что вы сделали, – подначивала Флокс. – Хватит уже историй.

– Почему ты не позволяешь ему поиграть на твоем любопытстве? – спросил я. – Предвкушение тоже полезно.

– Я терпеть не могу ожидания, Артур. Артуры, Артуры, ха-ха. Нет, правда, скажите, что вы такое сделали?

– Напились, – сказал Артур.

– Ну, этим вряд ли можно удивить Беллвезеров.

Я сел напротив Флокс и снял обувь. Артур стал рассказывать ей о том, как удивительно послушны были собаки командам Тедди, и едва он произнес слово «удивительно», мы с Флокс начали тонкую, живую, почти без единого движения игру пальцами ног, классическое мучительное действо. Мы оба играли, чтобы выиграть, применяя все известные нам приемы пробуждения страсти и давая обещания. Мы использовали все возможности человеческой стопы. Ни один из нас в процессе не отрывал глаз от Артура. Я мог только боковым зрением наблюдать, с каким предположительно восторженным вниманием Флокс смотрела на него. Она тоже скинула обе босоножки. В подобных обстоятельствах, будучи так же пьян, я, пожалуй, проделал бы это с любой привлекательной женщиной, босоногой и разрумянившейся, которой случилось бы сидеть напротив меня за столом. Но никто другой, кроме Флокс, не сумел бы проявить такого мастерства и вдохновить меня на такие подвиги. Ни один из нас толком не слушал рассказа Артура, болтовни пьяного человека в баре, где главенствуют музыкальные автоматы. Неблагодарная аудитория, поддавшись пивному хмелю, была увлечена медленной, тонкой борьбой, развернувшейся под влажной поверхностью стола. Позже мне пришлось повторить ей всю историю от начала до конца.

– Я стыжусь самого себя, – закончил рассказ Артур. – Мне уже сто лет никто не устраивал подобных выволочек.

– Так вот почему ты так вырядился сегодня, – сообразил я.

Флокс прыснула.

– А я не верю, – объявила она и резко убрала свои ноги, заставив меня почувствовать холод и острое одиночество. Я был поражен силой своих ощущений. – Чего вы только не учудите, парни, когда выпьете? Не удивительно, что ее родители были так злы. Боже мой, этому мальчику всего четырнадцать лет!

– Дело было не в этом. Им плевать на Тедди. Их задели две вещи: тот факт, что я разрешил злодею Кливленду переступить порог их дома и что позволил троим псам, троим стэнли ковальски, воспользоваться слабостью их драгоценной собаки. Вот и все.

– Все равно, у них есть все основания злиться.

– Вы, женщины, всегда друг дружку выгораживаете, – вставил я. Не самое уместное высказывание, но я тогда плохо соображал и ужасно хотел вернуть нейлоновое прикосновение ее гладких пальчиков.

– И что ты собираешься делать, Артур?

– Я нашел еще одну пару, которая готова нанять меня, чтобы я присматривал за их домом. К тому же у них нет собаки.

Из музыкального автомата полилась песня Стиви Уандера, которая была очень популярна этим летом. Я разобрал что-то про поцелуй со вкусом арбуза или шоколада.

– Потанцуем? – предложила Флокс.

– Нет, – отказался я и больно провел ногтем большого пальца по ее ноге. Не нарочно.

Бар был выстроен вокруг небольшого внутреннего дворика. Когда управляющий усиливал громкость динамика музыкального автомата, люди поднимались и танцевали под открытым небом, между беловатыми металлическими столами и укрощенными деревьями, увитыми электрогирляндами. Танцующих оказалось слишком много, и нас с Флокс оттеснили в угол и обступили незнакомые пары. На нас никто не обращал внимания, и наша странная, но вполне предсказуемая беседа приобрела восхитительный привкус полной отстраненности от окружающих. Предоставленные самим себе, мы становились раскованнее, разговорчивее, хмельнее и возбужденнее. Я вышел на площадку босым, и мои голые стопы щекотал искусственный дерн, которым был выложен внутренний дворик.

В тот день Флокс была вся увешана жемчугами. Они украшали мочки ушей, шею, запястья. Стоило ей шевельнуть головой или руками, рассказывая о себе, как жемчужины в неподвижном вечернем свете словно бы перетекали с места на место по натянутой нити ее движений. Эта изменчивая туманность вокруг ее головы и груди, подобно натиску ярких образов, остающихся на сетчатке после того, как исчез породивший их объект, сначала зачаровывала и притягивала взгляд, затем отвлекала, а потом и вовсе стала вызывать приступы жуткого раздражения. У меня появилось неотвязное ощущение, будто я слишком быстро встал и теперь перед глазами мельтешат звездочки, что должно было отбить охоту выпить еще несколько порций джина с тоником, но не отбило. Мне пришло в голову вынести выпивку с собой на площадку и поставить на столик рядом с нами. Я еще тогда сказал, что джин с тоником под сенью лайма поднимет настроение и оживит беседу.

Мы танцевали, Флокс пыталась говорить со мной по-французски. Она лепетала какую-то любовную чушь. Я быстро отвечал по-английски, заметив, что где-то читал: в наши дни говорить о любви на французском – признак дурного вкуса.

– Не вредничай, – сказала она и засмеялась.

Я тоже засмеялся. Она все время извивалась в своем цветастом платье. Я рассмотрел поближе, как она накрашена и, когда Флокс глянула на меня поверх плеча, убедился, что она действительно недавно была панком. Неумело наложенные тени для век и румяна скорее портили, чем красили ее лицо, а уши были когда-то проколоты в нескольких местах. Мне даже показалось, что я заметил на ноздре след от пирсинга.

– Смотри, – заговорила она. – Посмотри вон туда. Там что-то вроде галереи. На стенах висят какие-то вещи. Смотри, Арт, там разные предметы искусства. А еще африканские маски.

– Кстати об Африке, Флокс, – начал я.

Она ждала этого или чего-то подобного, моментально разозлилась и перестала двигаться.

– Нет-нет. Ни за что. Если ты когда-нибудь назовешь меня May-May, это будет последним, что ты мне скажешь.

– Но почему? – спросил я. – За что тебя так называют?

– Никто меня так не называет. И ты тоже не называй!

– Никогда. Я никогда не буду называть тебя этим именем.

– Merci, – она протянула руку и робко коснулась моих волос. – Que tu es beau, Arthur,[25]25
  Ты красивый, Артюр (фр.).


[Закрыть] – вздохнула она.

– Не называй меня так. Никогда не называй меня Артюр. – Я скорчил рожу. – И это que tu es beau! Брось!

Она провела кончиками пальцев по моей руке. Я не мог оторвать глаз от ее слишком ярких трехцветных теней для век.

– Так все время говорит Дэниел. «Que tu es belle, Флокс». То есть пытается мне это сказать. У него ужасный акцент.

– Понятно. И кто такой этот Дэниел?

Это имя уже как-то всплывало в рассказах Артура, со странными промежутками, вне связи с темой или без какого-либо смысла, но достаточно часто, чтобы предположить: Дэниел – один из знакомых Артура. Мне почему-то не понравилось, что теперь это имя произнесла Флокс.

– Просто друг. Он тоже работает в библиотеке. Мы втроем иногда ходим куда-нибудь выпить.

Это короткое замечание тут же навело меня на две конкретные мысли: у меня есть соперник, и Артур ввел меня в заблуждение. Он явно знал о Флокс больше, чем хотел мне показать. И я подумал: «Что ж, ничего страшного. Я не боюсь конкуренции. Будет даже забавно». А еще я решил, что должен задать Артуру по меньшей мере пару серьезных вопросов.

– Дэниел говорит, что я обладаю постгодардианской красотой.

– Ох уж этот Дэниел. Каков чаровник!

– Но мне в нем кое-что не нравится. Ты мне нравишься гораздо больше. Он угрюмый, человек настроения и страдает от сплина. Ты знаешь, что такое сплин? В общем, он художник. Ну сам понимаешь. А ты – счастливый человек, я вижу. Улыбчивый, солнечный. Я буду называть тебя Солнышко, – решила она.

– Следующая, пожалуйста! – произнес я, шутливо отодвинув ее в сторону и нетерпеливо щелкнув пальцами, будто она выступала на сцене и провалила выступление.

– Перестань. Ладно. Но я еще придумаю, как тебя назвать, клянусь. Ты собираешься меня поцеловать, Артур Бехштейн?

– В общем, да.

– Сейчас, – настаивала она.

– Ты великолепно выглядишь. Флокс. Просто красавица, – пробормотал я, и мое глупое сердце забилось так сильно, будто я был первым немецким рабочим, несведущим в инженерном деле, и готовился выбить деревянную опору из-под первого ажурного тысячетонного купола из бетона. Я потянулся губами к ее губам, потом увлек ее в тень маленького дерева и поцеловал. Кто-то закашлялся. Я слышал, как тонкие ветки царапают ткань ее платья и как звучат ее губы, пухлые, влажные губы с привкусом лайма и джина. Я открыл глаза.

– Все, – решила она. – Хватит.

Мы надумали вернуться. А когда подошли к своему столику, застали рядом с Артуром высокого худого юношу, одетого как для баскетбольного матча. Он был похож на итальянца и курил сигареты без фильтра. Глядя, как высокий парень дает Артуру прикурить, я понял, что дальнейшие планы на вечер у нас изменились. Теперь компания разбилась на две пары и наши пути явно расходятся.

– Флокс, Артур, познакомьтесь. Это Бобби.

Мы поздоровались. Мы с Флокс стояли близко друг к другу, и я не мог определить, кого из нас он разглядывает так внимательно, с ног до головы. Я сел за стол рядом с Артуром, но Флокс осталась стоять, посматривая на свою сумку.

– Так, – сообразил я. – Похоже, нам пора.

– Да, похоже на то, – согласился Артур. – До свидания. – Он отвернулся от нас, а Бобби передал Флокс ее крохотную сумочку. Я оставил на столе несколько долларов, и мы пошли.

– Как странно, – протянул я.

Она немного резко взяла меня под руку.

– По-моему, это отвратительно, – фыркнула она. – Ужасно, что бедняга Артур – гей.

– Почему? – спросил я. – Это же не значит, что…

– Извини, но мне кажется, это мерзко и отвратительно. Мужчины, которые спят с мужчинами, просто трусы. – Она вздрогнула, потом вцепилась в мою руку с удвоенным усилием и повернулась ко мне с улыбкой: – Арт, поехали ко мне.

Я поцеловал ее за ухом и набрал полный рот волос.

– О-о! – хихикнула она. – Тебе чего больше хочется: поехать на автобусе или прогуляться?

– Давай прогуляемся, – предложил я. – Это даст мне шанс сжечь хоть часть бушующей во мне гетеросексуальной энергии.

– Держу пари, ты очень мощная батарейка!

– Ой, Флокс, давай что-нибудь сделаем с этими твоими высказываниями. Ну что это такое? «О-о» или «мощная батарейка». Ты говоришь как старлетка. Какая-нибудь Мэйми ван Дорен.

– Я обожаю Мэйми ван Дорен, – объявила Флокс, легко шлепая меня по лицу. – И потом, я и есть старлетка.

9. Разбитое сердце

Признаю, у меня есть идиотская слабость к обобщениям, поэтому, возможно, я заслуживаю прощения, когда заявляю, что девушка, серьезно изучающая французский язык, не без странностей. Она начала учиться, зная, что эта дорога приведет ее в лучшем случае к преподаванию французского в школе. Мало того что занятие не из приятных, так беднягам еще крайне мало платят. Подобная перспектива сама по себе достаточна для того, чтобы осознавший ее человек ушел на стезю связей с общественностью или в бизнес. Она же, не задумываясь о последствиях, окунулась в изучение французского с головой, с тем фанатичным рвением, которое погубило больше молодых американок, чем увлечение любым другим языком.

И потом, если бы дело ограничивалось только грамматическими штудиями и расширением словарного запаса, то, возможно, изучение французского не отличалось бы от занятий испанским или немецким. Однако несчастная, перевалившая рубеж второго года обучения, неизбежно столкнется с французской литературой, самой разрушительной силой, известной человечеству. Она начинает сдабривать свой прежде невыразительный словарный запас словечками вроде langueur[26]26
  Слабость, истома (фр.).


[Закрыть] и funeste,[27]27
  Гибельный, роковой; скорбный (фр.).


[Закрыть] а говоря по-английски, коверкает прилагательные, чтобы показать, что она даже думает по-французски. Она внезапно проникается любовью к таким писателям, как Бретон, Бодлер, Сартр, де Сад, Кокто, что непременно сказывается на ее отношении к любви; она начинает выражать свои эмоции драматично и с надрывом. Тех же авторов, чье влияние на личность может быть здоровым, таких как Стендаль или Флобер, она не любит и если и читает, то исключительно в переводе, что сводит их воздействие на образ ее мыслей и речь к минимуму. Или же она сознательно искажает смысл «Госпожи Бовари» и «Пармской обители», превращая их в темные любовные истории. Мне пришло в голову, что Флокс в особенности считала, будто «связана судьбой» (liée par le destin) с Надей и О. Вот таков образ мыслей девушек, серьезно изучающих французский язык.

Флокс жила на втором этаже старого дома в тенистом тихом райончике между Беличьим Холмом и Шейдисайд. Пока мы поднимались по лестнице, я считал ступени и рассматривал цветы на широких площадках. Я понимал, что скоро произойдет, но не задумывался над этим. Меня больше занимала мысль о том, что я это знаю.

– Мы можем говорить громко, – сказала она, входя в квартиру и включая свет. – Сейчас еще десять, а моя соседка практически не бывает дома.

– Хорошо! – прокричал я.

Общая комната оказалась небольшой и простенько обставленной, обычная студенческая комната. Подержанная мебель, которая, скорее всего, выглядела старомодной и обшарпанной, едва ее сделали, репродукция Ренуара на одной, длинной, стене, ужасный, неумелый рисунок, изображающий кошку, на второй. На кофейном столике стояла фарфоровая статуэтка белого персидского кота, похожая на большой сгусток взбитых сливок с нелепыми, словно бы живыми голубыми глазами.

– Чей это идол? – кивнул я на фигурку.

– Это мой Хлоя, – провозгласила Флокс, подошла к белому уродцу и принялась щекотать его фарфоровый подбородок. – Хлоя, Хлоя, Хлоя, Хлоя, Хлоя, – приговаривала она приторно-сладким голоском. – Он живет в доме моей матери. Здесь мне нельзя держать кошку, и он заменяет мне Хлою. Я сама сделала его на уроках изобразительного искусства в школе.

– Красивый. Слушай, а Хлоя разве не женское имя?

– Пойдем, я покажу тебе спальню. – Она схватила меня за пальцы, мягко утягивая за собой в темень коридора.

Ее комната была похожа на нее, и я решил, что она замечательна: оранжево-розовая, аккуратная, убранная белыми кружевами. В углу стоял наполовину разобранный манекен, в свадебном платье и с кольцом в носу. На стенах висели огромные постеры с Дайаной Росс и «Супримс»,[28]28
  Дайана Росс (р. 1944) – выдающаяся исполнительница песен в стиле поп-соул. Была ведущей солисткой в поп-трио «Супримс».


[Закрыть] Артюром Рембо и огромным рельефным лицом Греты Гарбо. На зеркале ее туалетного столика висели четки, а на его столешнице теснилась богатая коллекция разнообразных флакончиков и склянок с женскими снадобьями. Я сел на край кровати, вдыхая чуть слышный запах ее туалетной воды. Она ушла в туалет. Среди нескольких книг, которые она держала на изящном прикроватном столике, – ее любимых, как я предположил, – были «Эгоистичный великан» и «Счастливый принц» Оскара Уайльда, «История О» и «Мэрилин» Нормана Мейлера. Когда она вернулась в комнату, на ней была только персиковая комбинация. Широкие бедра, раскрасневшееся свежевымытое лицо, волосы, стянутые белой резинкой. Она выглядела так, будто перенеслась сюда из сороковых годов. Этакая жена солдата, сражающегося с фашистами. Я тут же почувствовал себя чужим в этом доме.

– От тебя пахнет «Опиумом», – заметил я. Она села рядом и прижалась лицом к моей шее.

– Какой ты приятный… Даже в духах разбираешься, – произнесла она и укусила меня.

– Ну вот… – Я уложил ее на синельное покрывало и вдохнул запах мыла и «Опиума», прильнув лицом к тому месту на шее, где билась жилка.

Пока голая Флокс взбивала яйца в белой мисочке, чтобы приготовить французские гренки, я позвонил в отель «Дюкен»[29]29
  Так назывался французский форт, стоявший на месте современного Питтсбурга в период войны англичан с французами и индейцами.


[Закрыть] и попросил соединить меня с номером отца. Я стоял в углу ее славной белой кухоньки, лениво придерживая трубку плечом, разглядывал залитый солнцем двор и нюхал свои пальцы.

– Бехштейн, – бодро ответил отец.

– Бехштейн, – сказал я. – Это твой сын.

– Ах да. Мой сын. Как поживаешь, сын? Как лето?

«Нормально, пап. Я тут звоню тебе из кухни одной девушки, а она стоит передо мной раздетая. Знаешь, пап, я теперь вижу, что некоторые женщины действительно похожи на гитары».

– Хорошо.

– От меня ожидается очередной дорогой обед где-нибудь в центре города?

– Я работаю, пап.

– В таком случае предлагаю неприлично дорогой ужин на горе Вашингтон.

– Отлично. Прокатимся по канатной дороге.

– Да, на фуникулере. – Это было одно из его любимых словечек.

– Я заеду в гостиницу около шести, – уточнил я, и мы попрощались.

– Быстрый получился разговор, – прокомментировала Флокс.

– У нас всегда получается такой разговор, когда я звоню ему в гостиницу. Такие разговоры я люблю больше всего на свете.

Я сел за стол и стал смотреть, как она готовит. Флокс утверждала, что обожает это занятие. Она то и дело решительно открывала дверцы шкафчиков и раскладывала ломтики бекона на сковороде так, будто это целая наука, но при всем том, похоже, не получала удовольствия от того, что делала. Она терзала гренки лопаткой, заглядывая под каждый ломтик каждые пять секунд, и с раздражением ругалась, когда брызги жира попадали ей на кожу. Она ушла с кухни, чтобы надеть халат, а когда вернулась, все уже подгорело. Я сказал, что в любом случае редко завтракаю и удовольствуюсь чашкой кофе, чем разозлил ее еще больше. Пришлось нажраться по-свински.

– Расскажи о себе, – попросил я, работая челюстями.

– Я родилась, выросла высокой и красивой, знала радости и слезы, потом состарилась и умерла в сане аббатисы.

Рано поняв, что обладает посредственным чувством юмора или, вернее, не умеет шутить, Флокс выучила наизусть тысячи самых странных пассажей из книг и заменила остроумие способностью метать их в собеседника, как бомбы, иногда с неприличной, убийственной точностью. Она овладела некоторыми необычными приемами ведения разговора или, скорее, фокусами. Например, она понимала и могла объяснить с восхитительной ясностью многие секреты механики вроде того, как лифт отличает третий этаж от четвертого, почему после выключения телевизора на экране появляется и быстро исчезает пятно. Могла в уме быстро расставить в алфавитном порядке довольно длинный список редких слов. И, что самое удивительное, она в точности помнила абсолютно все, что ей кто-либо рассказывал о себе, тривиальные подробности – кличку домашнего питомца из далекого детства или имя дальнего родственника, седьмой воды на киселе. Этот ее дар делал Флокс смертельным врагом любителей приврать. Для того чтобы обмануть ее, требовалось немало внимания и осторожности.

– Я правильно понял, что ты пережила второе рождение? – спросил я.

Она со стуком поставила на стол свой стакан с соком и закатила глаза, будто этим намеком на Иисуса я переполнил чашу ее терпения.

– Нет, ничего такого, обычное дело. Я не хочу сказать, что не верю в Бога, потому что я в него верю, хотя гораздо разумнее было бы не верить. Но знаешь, что мне сказали эти христиане? Они сказали, что я должна научиться жить без секса. Арт, я не могу жить без секса. Если Иисус и впрямь любит меня, он хочет, чтобы я спала с парнями.

– Аминь, – подвел итог я. – А что еще с тобой было?

– Так… Я была панком, подружкой байкера, швеей, ученицей подготовительной школы и кем-то вроде домохозяйки, хотя замуж не выходила. Вот замужем я ни разу не была.

– Ты была швеей?

– Я шью как ангел.

– Что будешь делать дальше? – спросил я, подумав, что рискую, задавая слишком прямые вопросы.

– Понятия не имею, – легко ответила она. – Наверное, узнаю, что такое разбитое сердце.

– Ха, – выдал я.

Тем вечером я ехал в деловую часть города на автобусе, непривычно пустом. Сидел в самом последнем ряду. Над спинкой переднего сиденья я увидел облако дыма, окутавшее голову шофера.

– Эй, водитель, – окрикнул я. – Можно мне тоже закурить?

– А можно я докурю? – откликнулся он.

– Я вас люблю, – сказал я.

В большом шикарном холле отеля «Дюкен» – в деловом центре, где некоторые мужчины вроде моего отца все еще носят фетровые шляпы, – по-прежнему можно постричься, прибегнуть к услугам чистильщика обуви, купить программу бегов и карамельки «Тутси ролл».[30]30
  «Тутси ролл» – мягкая карамель, закрученная в «рулончик», которая известна уже многим поколениям американцев подряд и превратилась в одну из «икон» массовой культуры.


[Закрыть] В детстве, когда мы приезжали в Питтсбург навестить родственников матери, я думал, что этот отель построили специально для моего отца, который опоздал с рождением лет на сорок. Он любил, чтобы по утрам спортивные странички ему приносили на подносе вместе с чашечкой кофе и чтобы в баре девушки-лоточницы торговали вразнос сигаретами «Лаки страйк» и «Филип Моррис Коммандер». Во многом человек современных взглядов, он, когда дело касалось музыки, шляп и отелей, оглядывался на времена Великой депрессии, не признавая ничего, кроме Бенни Гудмана, заломленных полей и «Дюкена».

Дверь в его номер была не заперта. Я толкнул ее и нашел своего отца сидящим в кресле возле окна и разговаривающим по телефону. Я постарался войти с шумом, чтобы он мог прервать разговор, не предназначенный для моих ушей. Но он махнул мне рукой, чуть сморщил губы, посмотрев на меня, и как ни в чем не бывало продолжил беседу. Я слушал его невнятные ответы и пытался догадаться, с кем он разговаривает.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Слушай, только что вошел Арти. Да-да, он шикарно выглядит. Конечно я передам ему привет. Договорились. Триста семьдесят пять. Договорились. До завтра. До свидания.

– Дядюшка Ленни, – предположил я.

– Он приглашает тебя на обед.

– Я терпеть не могу тетушку Элейн.

– Он тоже. Боже мой, Арт, твои волосы – ты выглядишь ужасно. Дать тебе денег на расческу?

– Нет, спасибо, папа. Я смастерю ее сам. Из подручных материалов. Ты прекрасно выглядишь.

– Дела идут хорошо.

– А.

Мы оба нахмурились. Я никогда не знал, как отвечать на его заявление о том, что дела идут хорошо. Оно всегда звучало так, словно он радостно извещал, что застраховал свою жизнь на огромную сумму, а меня сделал получателем страховки.

Потом мы сошлись на том, что голодны, спустились вниз на тяжелом старинном лифте и вышли на улицу. Надвигалась гроза, по Смитфилд-стрит носились большие грязные обрывки газет и пластиковые крышки от бумажных стаканов с застрявшими в них соломинками. Мы перешли мост, переброшенный от Смитфилд-стрит в Саут-Сайд, и отец напомнил мне, как пятнадцать лет назад, когда мы переезжали этот мост на машине, я поразил его, по собственному почину произнеся по буквам слово «Мононгахила».[31]31
  Мононгахила – река, которая у Питтсбурга сливается с рекой Аллегейни, образуя реку Огайо.


[Закрыть]

– Ты был умным мальчиком, – заметил он.

– И что только со мной случилось? – поддразнил я и засмеялся.

Он засмеялся тоже:

– Действительно!

Я решил спросить его о Кливленде, хотя знал, что Кливленд не знаком с моим отцом. Вряд ли такая важная фигура, как мой отец, когда-либо слышала о Кливленде, который, скорее всего, был на посылках у семьи Стерн. Я редко спрашивал отца о работе и очень не любил это делать.

– Пап, – начал я, стараясь выглядеть безразличным и полностью поглощенным обмакиванием кусочка французского хлеба в огромную миску с супом из омаров. – Ты знаешь кого-нибудь из ребят, работающих на дядюшку Ленни?