Текст книги "Майкл Джей Фокс. Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти. Автобиография"

Глава 5
Двойной богги

Почему я? Почему это случилось? У меня жена и дети, жизнь, которую я люблю. Почему же именно со мной случился гольф?

Заняться гольфом в сорок лет было с моей стороны амбициозно; заняться гольфом с болезнью Паркинсона – безумно. И тем не менее я это сделал. Простая мысль, подогревавшая мой энтузиазм и дразнившая спортивный дух, заключалась в следующем: мне сорок лет, и мое физическое угасание, хотя и не стремительное, тем не менее очевидно. Некоторые вещи я могу делать хорошо, но не так хорошо, как раньше. Но гольф – исключение. Каждый раз, выходя на поле, я справляюсь лучше, чем в предыдущий. И неважно, что это просто разные степени неудачи.

Основная ответственность за то, что я увлекся гольфом, лежит на Эде Леви, еще одном пациенте с Паркинсономи сером кардинале управляющего совета Фонда Майкла Джей Фокса. В первые годы существования нашей организации Эд и несколько его друзей с Уолл-стрит предложили ежегодно устраивать турниры по гольфу с целью сбора средств. Я сомневался. Гольф никогда меня не привлекал. Я не играл в него. И считал, что у меня будет куча времени для гольфа после смерти. «Мы правда хотим устраивать турниры по гольфу?» – спросил я. Ответ был утвердительный. Первый турнир прошел с громадным успехом.

В первый год я в нем не участвовал, но с приближением второго Эд начал спрашивать меня, не соглашусь ли я быть его кэдди. Он был старше, и болезнь у него развилась сильнее. Я тогда чувствовал себя куда лучше, чем сейчас, поэтому согласился, но с условием: вместо того, чтобы таскать клюшки Эда за ним по полю, я погружу их в карт и сяду за руль. Мне очень понравилось, и я решил научиться играть.

Эд стал первым из множества моих наставников в этом спорте – разношерстного сборища провокаторов, увлекавших меня на зеленые просторы гольфовых полей по всему миру, как скромных муниципальных, так и роскошных частных. Среди них – мой сосед Тедди, который живет в пяти домах от нас на Лонг-Айленде, и другие опытные игроки, включая Джорджа Стефанопулоса, Харлана Кобена, Джимми Феллона и Билла Мюррея. Они для меня не как отцы – отца ведь боишься разочаровать, – а как любимые дядюшки, которые все спускают на тормозах и угощают тебя пивом в твои семнадцать. Эти дяди не обращали внимания на трудности, связанные с Паркинсоном, и соглашались с тем, что гольф – для всех. Проблемы есть у каждого, и на поле мы не боремся с ними и не отворачиваемся от них, а просто проживаем – и одновременно делаем ставки на 19-ю лунку.

Как гладиаторы на арене, мои дядюшки волнуются только за свою игру – не за мою и не за вашу. Двигайся вперед – остальное неважно. Сильных игроков не раздражают слабые, их раздражают медленные. Они изо всех сил стремятся закончить раунд, уложившись во временные рамки. В моем случае, когда дядюшки уже на лунке, я все еще далеко, в пяти, а то и шести ударах от газона, поэтому я просто поднимаю мяч, кладу его в карман и перехожу к следующей отметке. Я все равно не веду счет. Дяди меня поддерживают.

С самого начала все, кто видел меня, понимали, что способностей к игре у меня нет. После нашего первого совместного раунда на восемь лунок мой хороший друг Кэм Нили – еще один дядюшка и почетный игрок НХЛ (хоккеисты вообще отлично играют в гольф) – подытожил:

– Твоя проблема, Майк… – он сделал паузу, – в охт…

– Что ты имеешь в виду? Что я охаю, когда поднимаю с земли мяч? Вообще, для меня это непросто.

– Нет, – ответил он, – О-Х-Т, Отсутствие Хренова Таланта.

Когда вы играете так плохо, как я, друзья, незнакомые люди и обеспокоенные служащие клуба немедленно начинают давать вам разные советы. Мой любимый: «Стой над мячом спокойно». Стоять спокойно? Да я над своим супом спокойно усидеть не могу! Арнольд Палмер писал (да-да, все действительно так плохо, я читаю про гольф): «Представьте себе, что ваши стопы и голова – три вершины неподвижного треугольника». Ну спасибо, Арни. В следующий раз непременно захвачу с собой транспортир и линейку, вместе со спреем от комаров и кремом от загара. И да, с чем-нибудь прохладительным.

Если не принимать во внимание гольфовую тригонометрию, Арни был, пожалуй, главным дядюшкой этого спорта для большинства неофитов. Самый «не дядюшка» из гольфистов, но в то же время лучший из игроков Тайгер Вудс всегда говорил, что в воскресенье на турнире сыграет свой лучший раунд. Я могу только грозить, что вообще сыграю.

Трейси все это одновременно и насторожило, и позабавило. Она была довольна, что у меня появилось увлечение, приносящее удовольствие и заставляющее выходить из дома и двигаться, но мои рассказы о братстве гольфистов, дядюшках и их стремлении затащить меня в свой круг вызывали у нее неожиданную реакцию. «Послушай, Майк, они – наркодилеры, только их наркотик – гольф. Они подсаживают тебя и наслаждаются. Я рада, что тебе нравится играть, дорогой, и мне приятно, что у тебя появились новые друзья. Но все равно… это наркотик».

Утренний мяч

Солнце только-только встало. Мой друг Тедди из нашего квартала должен заехать за мной на своем шумном «Олдсмобиле» 68-го года. Но куда запропастились мои короткие носки? Где нормальная рубашка – не из тех, которые я проносил уже три лета и которые все равно мне малы? Крадусь на цыпочках в темноте, стараясь не разбудить Трейси. Моя жена заслужила спокойное воскресное утро, и я собрал вещи накануне вечером. Но кое-что забыл. Если я произвожу чересчур много шума, то это из-за зуда внутри – я же еду на гольф!

Проверяю свой список: таблетки, крем от загара, солнечные очки, запасные подставки, рубашка, шорты, ремень, туфли и пара коротких носков. Сажусь, чтобы нацепить их на ноги, и замечаю, что носки Nike теперь промаркированы – левый и правый. Проблема в том, что у меня два левых. Я обеспокоен. Это нечто вроде головоломки – два левых носка. У меня что, две левых ноги? И тут я слышу голос отца: «Значит, должна быть пара правых где-то у тебя в ящике, сынок». Если пойти за ними, придется вернуться в спальню, и на этот раз Трейси точно проснется. То, что я поднялся в 6:15, не означает, что она тоже должна. По крайней мере, так она сказала. К черту, поеду в двух левых носках. Мне это не нравится, но ничего не поделаешь.

На поле нас ждут в 7:30. Я сижу на крыльце со своими клюшками и дожидаюсь, пока покажется Тедди на своем кабриолете. Он подъезжает и полчаса спустя мы подходим к первой отметке с еще двумя игроками из нашей четверки. Это мое любимое время суток: трава сверкает от росы, вокруг распевают птицы. Я достаю свой счастливый мяч из сумки и начинаю игру. Это последний раз, когда я бью вперед остальных. В гольфе существует своя система – тот, кто победил на предыдущей лунке, начинает на следующей. Мне такое не грозит.

Таблетки еще не подействовали, поэтому у меня уходит пятнадцать попыток на то, чтобы установить мяч на подставке. Парни к этому привыкли. Я не прошу их помочь, а они не предлагают. Я ставлю мяч, он качается и скатывается на землю. Я повторяю – с тем же результатом, раз за разом. Я шучу насчет трудотерапии. Когда мяч, наконец, установлен, я произношу про себя: Это твой момент. Ты знаешь, что делать.

Потом перебираю в голове список инструкций:

 Ноги крепко стоят на земле

• Левый носок смотрит вперед

 Колени расслаблены

 Найди свой центр гравитации

 Подбородок вперед

 Пауза в конце замаха

 Глаза вниз

 Два левых носка…

Вот черт! Мяч улетает куда-то на парковку. «Эй, впереди!» К счастью, я не слышу вскрика или звона бьющегося стекла – хотя позднее выясняется, что я едва не попал в док-тора Филипса, крупную шишку в клубе, которого я только недавно убедил одобрить мне членство.

Я лезу в карман и достаю «утренний мяч» – это обычная традиция для таких, как я, мазил. На этот раз про носки я не вспоминаю, равно как и про замах. Я просто думаю о мгновении, когда клюшка коснется мяча – как шайбы в хоккее. Все дело в контакте. Не размышляй слишком много. Я замахиваюсь, делаю паузу и бью с такой силой, что мяч улетает на головокружительные двести метров, прямо на фервей, на границу травы. Поворачиваюсь к своим друзьям: «Знаю-знаю, со второго раза сможет каждый дурак».

Каждая моя игра – или лучшая, или худшая. Сегодня и то и другое. На 18-й лунке часы нам говорят, что мы на десять минут опережаем график. Все довольны и могут высоко держать голову в ресторане клуба, только не я. Я думаю: Ну что же, вот он – мой последний раунд в гольф. Зачем и дальше тратить чужое время? Но у меня же был утренний мяч, почти что берди (дальше я сделал четыре пута). Так что мне есть куда расти.

Гольф выставляет напоказ ваши слабые стороны и стыдит за то, что вы вообще осмелились взять в руки клюшку. Тем не менее, даже если я на телефоне или в компьютере, но моим друзьям нужен четвертый, я бросаю все. Достаточно одной хорошо сыгранной лунки в раунде из восемнадцати – особенно если удается сделать берди, пар или настоящий богги, – и я готов к новому раунду унижений. Все воспоминания о семнадцати провалах тут же улетучиваются у меня из головы.

Марк Твен писал про гольф, что это «испорченная прогулка». Для меня это, скорее, череда падений и подъемов. С учетом проблем с равновесием я склонен падать, по-этому отношусь к числу тех немногих, кто может получить травму при ударе. Но гольф пробуждает во мне решимость, необходимую, чтобы справляться с Паркинсоном. Я с легкостью мог бы построить диаграмму для сравнения гольфа и жизни с болезнью Паркинсона: они бы совпадали там, где речь идет о гордости и унижении, разочаровании и страсти, бессмысленности и целеустремленности. Я просто работаю с тем, что есть. Иногда я падаю на песок, в канаву или в воду. Но продолжаю. Если собрался что-то делать – делай. И не слишком размахивай клюшкой.

На поле часто можно услышать вопрос: «Какой у вас гандикап?» Я отвечаю на это: «Сами видите». Спорт и инвалидность слились для меня в новый опыт, как гольфиста и пациента – пациента гольфа.

Кто мог знать, что приглашение Эда Леви повозить за ним клюшки познакомит меня с самым эмоциональным в мире спортом, принеся столько неожиданных радостей? Я очень ему благодарен… наверное. Десятилетие спустя болезнь Паркинсона заставила Эда спрятать клюшки в чулан. За те годы, что я играл, гольф стал для меня убежищем, передышкой от тревог, связанных со здоровьем. Когда ты на поле, все, о чем ты думаешь, – это игра.

Вскоре после отказа Эда от гольфа состояние здоровья заставило и меня убрать клюшки подальше – на время или навсегда. В каком-то смысле Паркинсон одержал победу над гольфом. Но довольно долго гольф побеждал – мои навыки улучшались быстрее, чем прогрессировала болезнь. Не особо продвинутая аналитика. И да, в конце концов она обернулась против меня.

Глава 6
В движении

Я привык побеждать земное притяжение и перемещаться всюду бегом. Сейчас мне 58 лет, а я ковыляю, как 90-летний.

Хотя подождите – я знаю парочку 90-летних, которые бегают, прости господи, трусцой! А я стою в облаке пыли, пока они проносятся мимо. За окном моего офиса пару дней назад прошел один старик с тростью. Наслаждаясь ее ритмичным постукиванием, я подумал: «Только посмотрите на этого сукина сына!» Вот о чем я сейчас мечтаю: ходить, как он.

Но на самом деле мне хотелось бы двигаться так, как в детстве.

Скользкая дорожка

В 1971 году, когда мне было десять, мой отец уволился из канадских вооруженных сил. Мы переехали из Онтарио, его последнего места службы, назад в Британскую Колумбию, где жила вся наша семья. Из армейского жилья мы перебрались в многоквартирный комплекс, через дорогу от которого находились торговый центр и винный магазин. За пару недель я исследовал все улицы, переулки и тупики по соседству. Запомнив дорогу от нашего дома до квартиры, где жили мои тетя с дядей, в пяти милях от нас, я стал бегать к ним один, без предупреждения и без сопровождения. Добравшись, я усаживался за стол и наслаждался стаканом воды из-под крана, пока тетя Мэрилин звонила моей маме и сообщала, где меня искать.

Тогда я везде ходил пешком: в школу, в поход, в кино. Еще ездил на велосипеде и немного на скейтборде. Типичный канадский мальчишка, я с шести лет играл в хоккей. Я был рожден для скорости: невысокий, быстрый и напористый. Да к тому же с отличной реакцией. В хоккее – да и в спорте вообще – про быстроногих говорят, что у них «классные колеса». Они были у легендарного канадца Ги Лафлера. Они были у меня.

Еще у Лафлера были руки: то есть он потрясающе владел клюшкой и мог перемещать ею шайбу словно по волшебству. Вот почему он столько забивал. У меня не было его рук, и не было того, что тренеры называют «хоккейным талантом», то есть я не видел игру целиком – в отличие от Уэйна Гретцки, который подавал пас не туда, где находится его партнер, а туда, где он должен оказаться. Удара у меня не было тоже, но зато я практически летал по льду. Я перемещался по площадке с такой скоростью и проворством, что у всех создавалось впечатление, будто я и правда что-то делаю. Я любил движение, любил превращаться в молнию.

Не останавливаясь ни на мгновение, я постоянно бегал, прыгал, карабкался, мчался, перелезал через канаты на боксерском ринге. Забирался на камни на морском берегу, петлял по асфальту на скейтборде, подавал и ловил, катался на лыжах и качался на волнах. С легкостью мог залезть по кирпичной стене на крышу винного магазина за улетевшей хоккейной шайбой. Обнимал в кино хорошеньких девушек, которых приглашал на свидания.

Джордж Бернард Шоу говорил, что молодые растрачивают свою молодость, но со мной было не так. Я просто не знал, что из юноши сразу превращусь в старика.

Двигаюсь по частям

В детстве и юности я активно использовал свои физические возможности, и не только ради развлечения, но и ради собственной выгоды. В своей кинематографической карьере я делал трюки с падениями, переворотами через плечо и имитацией драк – иногда получая случайные удары и награждая ими других. Я прыгал со зданий, летал на проволоке и катался на скейте среди декораций. Со мной занимался хореографией бродвейскийрежиссер Херб Росс, который превратил проходку по офисному небоскребу в «Секрете моего успеха» в сцену из фильмов Гарольда Ллойда. Херб заставил меня петлять между стеллажами с выдвинутыми ящиками, дверями лифтов, швабрами и ведрами уборщиков и другими препятствиями (к сожалению, под мелодию «Walking on Sunshine»).

* * *

Брайан Де Пальма, как режиссер, разительно отличался от Херба Росса, но он изобрел собственную хореографию. Он славится длинными непрерывными дублями – по нескольку минут. Например, камера может следовать за актером через холл, вниз по лестнице, наружу за дверь, по улице и до автобуса. Все снимается целиком. Один из таких дублей мы снимали для Де Пальмы в Таиланде для фильма «Военные потери». Это была, в определенном смысле, самая физически сложная работа, какую мне приходилось выполнять, и там я должен был не просто идти. Мой персонаж, зеленый новобранец, вел нервную беседу с другим солдатом – они обсуждали экзистенциальную тему: как легко погибнуть во Вьетнаме. Мы должны были говорить, пробираясь по разбитой дороге, пока на заднем плане творился бешеный хаос. Деревня горела, время от времени в ней что-то взрывалось. Вертолеты летали туда-сюда, садились и поднимались в воздух. В кадре метались солдаты, стреляя и пытаясь оттащить раненых и убитых в вертолет. Нам же надо было произносить многостраничный диалог, причем с абсолютной точностью. Любой неверный шаг посреди этого рукотворного ада или неправильно произнесенная строка означали, что дубль испорчен и десять минут съемки потеряны. Вся вина на тебе. «Назад на исходную».

Из всех тех страшных звуков – выстрелов, взрывов, рева вертолетов – больше всего мы боялись услышать крик Брайана «стоп!» до того, как дубль будет снят.

Вернувшись на безопасную территорию в роли Алекса Китона, я научился маневрировать в кадре, одновременно играя свою роль. Я влетал в двери и перелезал через столы, не вынимая руки из карманов, иногда мечтая иметь возможность просто перелететь от одной отметки до другой. Я катался и крутился на офисном стуле в декорациях кухни. Это были настоящие танцы – а я ведь не танцор.

Действие одного из моих первых эпизодов в пилотной серии «Спин-Сити» происходило в спальне небольшой квартирки на Манхэттене. Мой персонаж, заместитель мэра Майк Флаэрти, и его подружка Эшли, политический журналист, вели диалог о том, чтобы съехаться и жить вместе. Они шутили, стреляли глазами, и вообще сцена была романтическая. Для следующего действия Майку надо было оказаться по другую сторону кровати, сняв в процессе брюки. Я предложил режиссеру Тому Шламму (легендарному телевизионщику с одним из самых высоких рейтингов в шоу-бизнесе) сделать это, перепрыгнув через постель, пока Эшли лежит на ней, и сдернуть штаны в полете.

– Ладно, – ответил он. – Я не против. Но как, черт побери, ты собираешься такое провернуть?

– Пока не знаю. Но, думаю, смогу. Давай попробуем.

– А мне можно сказать? – вступила Карла Гуджино, игравшая Эшли. – Главное, не приземлись на меня.

– И не сверни себе шею, – заметил Томми. – А то придется заполнять кучу бумаг.

Каким-то образом мне удалось перепрыгнуть через кровать безупречно, к вящей радости и облегчению всех заинтересованных лиц. Свою работу в сериале я начал с полета.

Парадокс болезни Паркинсона

Для меня движение всегда означало свободу. Лишь через пару лет после того, как мне поставили диагноз «болезнь Паркинсона» я понял, что «двигательное расстройство» – очень подходящий термин для моего заболевания. Конечно, он встречался мне в материалах, которые я читал, и звучал из уст докторов, которые меня консультировали, но поначалу его значение оставалось для меня неясным. Мое расстройство – не ментальное или эмоциональное, хотя и такие проблемы могут возникнуть. Оно неврологическое и проявляется в нарушении двигательных функций. Некоторые люди страдают в основном от легких параличей, тремора пальцев или конечностей. Это, безусловно, тоже один из симптомов. Но, по крайней мере у меня, такие проявления со временем становятся более или менее контролируемыми. Гораздо сложнее признать и смириться с ограниченностью в движении. Если я не буду пить лекарства, Паркинсон превратит меня в изваяние – неподвижное, немое, с каменным лицом, полностью зависящее от окружающих. Для человека, всегда воспринимавшего движение как отражение эмоций, переживаний и ощущений, это настоящий урок смирения.

С другой стороны, я понял, что научился играть с собой в «игры разума». Я использую стратегию, которая помогала мне всю жизнь – если я не знаю, могу ли что-то сделать, то просто притворяюсь, что могу. Делай вид, пока не сделаешь по-настоящему. Это срабатывает в восьми случаях из десяти. Оставшиеся двадцать процентов – швы, сломанные кости и унижение.

Нетерпеливый пациент

Человек, который помогает мне осознавать свои возможности и ограничения – это доктор Сьюзан Брессман. Она – мой специалист по неврологическим и двигательным расстройствам, а также блестящий ученый и эксперт мирового уровня по болезни Паркинсона. Кроме того, Сьюзан – ценный советник нашего Фонда. Нам очень повезло, что она в нашей команде, и я признателен ей за все, что она делает. Она проводит со мной часовые осмотры, во время которых оценивает мое текущее состояние и прогресс, проверяет реакцию на медикаменты и следит за когнитивными навыками и ментальным статусом. Это может быть крайне утомительно. Иногда на осмотрах я «включен», иногда «выключен», что она также отмечает и делает соответствующие записи. Было бы здорово, подвергайся такому тщательному наблюдению каждый пациент с болезнью Паркинсона.

Выходя из ее кабинета после каждого осмотра, я знаю, что Сьюзан стоит у меня за спиной и смотрит на мою походку. Лучше всего ей подходит описание «принужденная». Мне надо продумывать каждый свой шаг – никаких отклонений и лишних усилий. Мне приходится думать о том, как сесть в кресло – а потом оценивать, сел я правильно или нет. Я проверяю, где находится каждая моя конечность. Все эти подсчеты и наблюдения отнимают массу сил. Физические задачи становятся куда трудней, когда их надо разбивать на составляющие. Но умственные усилия еще тяжелее, чем физические. Я думаю о каждом своем шаге, и для этого требуется полная сосредоточенность.

Мне приходится замедляться – хотя мне было бы легче этого не делать. Бывают такие дни, когда я хочу послать все к черту. Не могу я больше подсчитывать шаги. Не хочу думать, что сегодня мне плохо, а завтра будет еще хуже, и так до самого конца. Не хочу разбираться, виноват тут Паркинсон или еще какие-то факторы.

Есть вещи, которые я не могу делать, потому что мне 58. Это что, уже старость? Именно так я думал, когда мне было 21, а ведь с тех пор прошло каких-то минут пять.

Сразу за углом

В 21 я жил в крошечной студии, полной тараканов, в Лос-Анджелесе, а сейчас – в особняке довоенной постройки в Верхнем Ист-Сайде, на Манхэттене. Здание некогда модернизировали, и в нем имеются все современные удобст-ва. Например, заброшенную гигантскую прачечную в подвале, где пылились примитивные стиральные и сушильные машины из 1950-х, полностью вычистили, отремонтировали и превратили в спортзал для жильцов. Именно здесь я занимаюсь физиотерапией.

Мой физиотерапевт Райан Орсер, несмотря на угрожающий вид, человек очень славный, располагающий и обаятельный. В колледже он играл в лакросс и был фанатом мест-ной команды Buffalo Bills, поэтому подходит к своей работе со спортивной точки зрения. Тут он дока – знает названия всех костей, мышц, связок и сухожилий, а также то, как они работают (или не работают) вместе. Я спрашиваю Райана, как бы он описал работу с пациентами с Паркинсоном.

– Я хочу сказать, это же не только физиотерапия, правильно? Есть же еще что-то? – замечаю я.

Он расплывается в широкой улыбке (хотя слово «широкая» не совсем верно описывает нечто столь громадное):

– Это похоже на физиотерапию – только у терапевта должна быть мать-психолог, отец-эргономист, брат-танцор и вечное детство в голове.

– Мне это подходит.

Мой офис находится сразу за углом от нашей квартиры, поэтому, чтобы добраться оттуда до домашнего спортзала, я должен выйти на улицу, повернуть направо, пройти около десяти метров, снова повернуть направо, пройти еще метров пятнадцать и зайти в двери под навесом. Когда-то я преодолел бы это расстояние за минуту – это же всего пара шагов, последний отрезок на пути домой из кофейни на Мэдисон-авеню или книжного по соседству. Сейчас же это мой Бермудский треугольник, или, точнее, Треугольник Дьявола.

Тут-то и вступает в действие Райан. Перед каждой тренировкой он является ко мне в офис, и мы обсуждаем, что будем делать сегодня – с точки зрения терапии. Главный пункт в повестке дня – стратегия, с которой я преодолею 350 шагов от дверей офиса, внутрь здания и вниз по лестнице до зала, с учетом таких переменных, как погода, мое «включенное» или «выключенное» состояние и время суток. Звучит просто, и в некоторые дни так оно и есть, но порой, как сегодня, это опасная одиссея, достойная Улисса.

Даже сделать шаг за дверь для меня нелегко. Чтобы сразу повернуть направо, надо быстро глянуть налево и убедиться, что там никто не идет. Первый шаг – самый важный; я должен быть уверен, что мне не помешает случайный прохожий. В моем мире больше нет такого понятия как «глянуть быстро» – для этого мне приходится поворачиваться всем телом, включая стопы. Проверив, что поблизости никого нет, я поворачиваю направо, против ветра. На этом углу ветер, огибающий наше здание, сталкивается с ветром из противоположного переулка, выходящего к каменной ограде Центрального парка, и потому здесь самый ветреный угол во всем городе. Порывы ветра скоростью до 22 м/с буквально сбивали меня с ног в прошлые зимы. Даже и без ветра сегодня в Нью-Йорке страшный холод. Тротуары скольз-кие, гололед образовал на них опасные выступы и борозды. Мало того, на углу вечно толпятся разные живые существа: то хозяин, вытащивший своего французского бульдога в клетчатой жилетке на прогулку, чтобы тот справил нужду, то – в погожие дни – молодая воспитательница, надзирающая за двенадцатью дошкольниками, шагающими попарно.

Второй поворот направо решает исход дела. Я падал там бессчетное количество раз; наверное, кожа с моих колен уже въелась в асфальт. Преодолев поворот, я начинаю поспешный спуск к дверям подъезда. Сегодня я иду быстрее, и, соответственно, шаги у меня короче. Здесь тоже гололед, и у меня под ногами сплошные ловушки, грозящие падением, если я за них зацеплюсь. Я рефлекторно свожу колени вместе, рассчитывая, что это поможет мне контролировать скорость перемещения. В действительности я только ограничиваю себе подвижность. Кроме того, я рискую натолкнуться на соседей, которые дожидаются такси или выгружают из машины покупки (либо наблюдают, как это делает за них привратник). Мне хотелось бы притормозить и поздороваться – проявить дружелюбие. Не надо. Не останавливайся. Никакого визуального контакта. Не заговаривай. Они и так видят, что тебе тяжело: у тебя же трость в руках. Они поймут. Я захожу в подъезд и делаю еще поворот – теперь налево, к служебной лестнице, ведущей в подвал.

И за этим прогоном сквозь строй следует – вы не поверите – час физиотерапии.

Пот из мозга

Тренировка корпуса, скручивания, подъемы, велосипед, «стульчик» – мы всегда начинаем с самого веселого.

– Так, идешь сюда. Таз вперед, плечи назад, не приволакивай левую ногу, – командует Райан.

Но стоит мне сосредоточиться на левой ноге, как сгибается правое колено. Черт!

– Все нормально, позднее поработаем и над этим, – говорит Райан.

Послушный ученик, я тружусь в поте лица, но все равно шатаюсь и раскачиваюсь при каждом шаге.

Райан расстилает на полу резиновый коврик и говорит:

– Тянемся к пальцам ног. Правое колено вверх, левая нога внизу, дотронуться правой стопой до левой ладони, и наоборот. Двадцать раз.

Мне приходится подробно представить себе это движение, хотя я выполнял его сотни раз. Но я хочу быть уверен, потому что знаю, что будет дальше. Делаем раз. Делаем два. Делаем три. И вот оно – Райан спрашивает:

– Кто был шестнадцатым президентом Соединенных Штатов?

Я хриплю, пытаясь ухватиться за левую пятку.

– Линкольн? Не знаю – я же канадец!

– Правильно. Сколько будет (3×3) – (7+2)?

Он скачет по разным отделам моего мозга, в которых хранится информация. Я задумываюсь и дважды тянусь к левой пятке.

– Ноль, – хриплю я, – дырка от бублика.

Тем временем Райан расставляет полосу препятствий из пирамидок, расположенных на расстоянии двух шагов друг от друга. Они идут зигзагом через весь зал. Я встаю перед первой, нахожу равновесие, делаю широкий шаг и начинаю двигаться вперед. На втором шаге он вступает снова.

– Назови планеты Солнечной системы по порядку от Солнца.

Я благополучно перечисляю Меркурий/Венеру/Землю/Марс, но что там дальше – Юпитер или Сатурн?

– Юпитер? – гадаю я.

– Правильно, – отвечает Райан. – Не сгибай так сильно ноги. Колени расслаблены. Наступаем на пятку. Медленней шаг. Сконцентрируйся.

– Не могу я сконцентрироваться, – жалуюсь я. – Ты нарочно мне мешаешь.

А потом выпаливаю:

– Сатурн, Уран, Нептун.

Я поворачиваюсь, цепляюсь левой ногой за пирамидку, опрокидываю ее и едва не падаю вместе с ней.

– И иногда Плутон.

Райан смеется и говорит:

– Наверняка ты думаешь, «он тут хочет, чтобы я проделывал все эти трюки, а я даже не могу прямо пописать, стоя над унитазом».

– Ну я хотя бы стою, – откликаюсь я.

После еще 45 минут тренировки – беговая дорожка, гребной тренажер и разные упражнения на растяжку, одобренные Торквемадой, – мы на сегодня заканчиваем. Остается собрать вещи, надеть пальто и шапки и приготовиться повторить весь маршрут с правыми и левыми (теперь преимущественно левыми) поворотами обратно до офиса. Даже выход за двери зала для меня – продолжение терапии. От таких маневров у моего мозга начинается икота: этот процесс, вхожу я или выхожу, определяет последовательность действий. Быстрая перезагрузка, и вот я уверенно иду вперед. Мы решаем подняться в холл по лестнице, не дожидаясь служебного лифта. Это может показаться странным, но идти по лестнице мне проще, чем по ровному полу. Моя проблема не в силе, а в координации. Ступени лестницы задают высоту, на которую я должен поднять ногу, а также ширину шага и положение стопы. Ну и, конечно, поручни тоже выручают.

Райан продолжает говорить.

– Ты помнишь, как ты сидел, когда мы впервые с тобой встретились?

– Даже не знаю… на своей заднице, наверное?

– Да, но у тебя одна нога лежала на кушетке. А другая стояла на земле, вплотную к углу дивана. Одну руку ты вытянул сюда, а другую – туда. Чтобы удерживать равновесие, тебе требовались все четыре точки опоры.

– Как Ральфу Маччио, когда он делает «журавля». «Малыш-каратист».

Райан кивает.

– Ты так сидел, потому что хотел уделить максимум внимания нашему разговору. Остальным людям не надо думать о том, что делает их тело, пока они разговаривают, но тебе приходится сосредоточиваться. А движение сильно отвлекает.

Мы доходим до тяжелой двери подъезда из стекла и меди. Он открывает ее передо мной, и я ступаю в проем.

– Отлично, – говорит Райан у меня за спиной. – Дальше давай помедленней. Остановись. Поставь ноги. Подумай о том, что ты делаешь: шаг вперед, поворот за угол, снова пауза. Считай шаги.

Яркое солнце отражается от асфальта, по улице с шумом катятся машины, по тротуару идут люди. Я киваю, делаю вдох в традициях йоги и отправляюсь в путь.

– Один… два… три… – вслух считает Райан, оставаясь вне моего поля зрения. – …шесть… семь…

Внезапно я отвлекаюсь. У этой дамы действительно в сумочке собака? Моя левая нога подгибается, и я начинаю заваливаться на газон. В следующе мгновение Райан протягивает руку и подхватывает меня. Он поддерживает меня под мышки и ставит назад на ноги. С улыбкой снова подталкивает вперед:

– Восемь… девять… десять… – считает он громко.

Его действия объясняются просто: Райан пытается научить мой разум выполнять одну задачу, пока тело выполняет другую. Надо, чтобы в моем мозгу образовывались новые связи – новые пути для разделения действий и слов. Он учит меня не просто ходить и говорить одновременно, а безопасно размышлять о других вещах, одновременно осознавая кинетику, участвующую в процессе передвижения с места на место.

Я повторяю считалки – Карл у Клары украл кораллы, – пока делаю подъемы ног и наклоны корпуса у себя в офисе. Если Клара у Карла украла кларнет, я согласен его купить, потому что это работает. Когда-нибудь я смогу делать два дела одновременно. Но все-таки лучше бы Райан не так увлекался математикой.