Текст книги "Майкл Джей Фокс. Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти. Автобиография"

Глава 7
Опасен на любой скорости

Я слишком люблю мою маму, чтобы обниматься с ней.

Я проехал через всю страну и дальше, через границу, чтобы удивить маму. Сегодня канадский День благодарения, и, что гораздо важней, ее 90-й юбилей. Устраивать подобные сюрпризы женщине девяноста лет – сомнительная идея, но я и раньше уже являлся к ней внезапно, причем не раз.

Десять лет назад мы с братом Стивом доставили ей завт-рак в номер отеля в Белфасте, Северная Ирландия, куда она поехала в путешествие с моими сестрами Джеки и Келли. В тот день, когда они улетали, мы со Стивом разговаривали по телефону, и одному из нас пришла в голову невероятная идея тоже отправиться в Белфаст и их удивить. Мы бронировали билеты в последнюю минуту, впопыхах, и единственный доступный вариант предполагал, что Стиву придется лететь из Ванкувера в аэропорт Кеннеди, а потом сразу же на машине мчаться в Ньюарк, Нью-Джерси, чтобы успеть на международный рейс.

Быстро добраться из аэропорта в аэропорт, не пересекая при этом Манхэттен, практически невозможно. Я подхватил Стива в пункте проката машин, и вскоре мы уже стояли с ним в глухой нью-йоркской пробке в тоннеле Линкольна. К терминалу в Ньюарке мы подкатили за пару минут до окончания посадки. Сотрудник охраны аэропорта, заканчивавший свою смену, согласился провести нас через пост досмотра и по кратчайшему маршруту – к выходу на посадку, с багажом в руках. Он сунул ногу в дверь кабины, которую стюардесса уже собиралась закрывать, и затолкал нас обоих в самолет. Мы прилетели в Белфаст как раз к завтраку.

Наш сумасшедший поступок оправдывался важной причиной: мы всегда планировали полететь в Северную Ирландию всей семьей, но теперь отца с нами не было, а наша старшая сестра Карен скончалась несколькими годами ранее. Две оставшиеся сестры, Келли и Джеки, организовали для мамы поездку на родину ее предков. Мы со Стивом усмотрели в этом возможность укрепить семейные узы. Мы хотели присутствовать при возвращении Филлис Пайпер Фокс домой, где она никогда раньше не бывала. Когда мама поняла, что два джентльмена, принесшие завтрак в номер, ее сыновья, то была одновременно потрясена и очень счастлива.

Теперь, десять лет спустя, мы со старшим братом придумали новый план. Стив с семьей живет всего в паре миль от мамы и часто заезжает к ней помочь по хозяйству. Он должен был сказать, что заглянет на следующее утро и позвонит снизу, чтобы она открыла дверь. А когда мама откроет – сюрприз! – там будет не Стив, а я. План сработал идеально, за тем исключением, что дверь открыла не мама, а Келли, наша сестра. Но, может, это было и к лучшему, потому что от потрясения у мамы мог случиться сердечный приступ. И вот Келли отступает в сторону, мама поднимается с дивана в гостиной, видит меня и подносит руки к лицу. Потом негромко вскрикивает.

– Привет, мам! Заказывала обслуживание в номер?

Обрадованный долгожданной встречей, я боюсь споткнуться, упасть и потащить за собой мою 90-летнюю мать. От порога до дивана каких-то десять шагов, но каждый дается мне с невероятным усилием. Добравшись, я убеждаюсь, что крепко стою на ногах, прежде чем ее обнять; при этом я стараюсь не наклоняться вперед, чтобы она не откидывалась назад. Вместо этого я просто раскидываю руки, чтобы она ступила в мои объятия. Господи боже, только бы ее не уронить. По меньшей мере я рискую повторно сломать ей шейку бедра.

После долгого и слегка тряского объятия я делаю шаг назад, чтобы оставить маму на безопасном расстоянии. Она выглядит крепкой и счастливой. Я – просто счастливым.

За тридцать лет болезнь Паркинсона достигла у меня опасной стадии. Я превратился в угрозу. В последнее время проб-лемы с подвижностью и равновесием заметно усилились. Я постоянно борюсь, чтобы установить и поддерживать равномерный ритм при ходьбе, вот почему мне пришлось уделить столько внимания короткой проходке от двери до дивана. Парадоксально, но стоять на месте для меня тоже проблема.

И я угрожаю не только маме, но и любому человеку, вступая в его личное пространство. Моя свекровь Корки, мамина ровесница, тоже рискует, находясь рядом со мной, и мне надо проявлять осторожность. Собственно, любой житель Нью-Йорка или турист, проходящий по Мэдисон-авеню, уткнувшись в свой телефон, подвергается опасности столкнуться с торнадо, движущимся в его направлении. Мне надо постоянно быть начеку, и не только ради себя, но и ради всех, кому не повезет оказаться у меня на пути.

Иногда мир напоминает мне пинбольный автомат, в котором я – стальной шарик, запущенный пружиной, отчаянно пытающийся не задеть цветные лампочки на пути к воротцам.

Порой мне даже снятся сны про то, как я теряю этот контроль. Один из них такой: я заворачиваю за угол по пути к своему дому, держа в руках пакет с лекарствами от Паркинсона. Спотыкаюсь и валюсь на почтовый ящик, а капсулы рассыпаются по тротуару. Я пытаюсь их собрать и тут вижу парня, выгуливающего собак – целую стаю ист-сайдских питомцев, которые так и рвутся слизать таблетки. Бог знает какой вред они могут причинить собачьим внутренностям – хотя, с учетом района, эти домашние любимцы и так принимают какие-нибудь антидепрессанты. Я просыпаюсь от того, что Гас лижет мне лицо.

Принцип неопределенности

Немецкий физик-теоретик Вернер Гейзенберг вывел несколько законов и принципов, которые вкупе с работами других гениев привели к возникновению квантовой механики. В 1932 году Гейзенберг получил Нобелевскую премию по физике.

Теория, носящая его имя – «Принцип неопределенности Гейзенберга», – гласит, что невозможно одновременно знать и точное положение, и точную скорость объекта. Гейзенберг описывает ровно то, что испытывает каждый пациент с Паркинсоном, когда пытается ходить. Я не могу одновременно определить свое положение и свою скорость. Это неразрешимая задача: я пытаюсь замедлить шаг, когда надо с кем-то разминуться, но не могу этого сделать. Я просто не понимаю, насколько быстро двигаюсь. Более того, мозг не позволяет телу остановиться, пока оно не найдет безопасного положения, – а такому положению неоткуда взяться, пока я в движении. Так я реализую принцип Гейзенберга. Джозеф Хеллер описывает то же самое в своей классической «Уловке-22»: это дилемма, не имеющая правильного ответа из-за взаимно противоречащих условий.

Вот как я представляю себе ситуацию: если разделить мое тело на десятые доли по горизонтали, то каждая будет двигаться с разной скоростью, причем без соблюдения последовательности. Я никак не могу оценить положение всего тела в целом. К этому хаосу добавляется ускорение темпа и одновременное сокращение длины шага (основные симптомы тяжелой стадии болезни Паркинсона), дополнительно мешающие моему передвижению. Темп ходьбы увеличивается, нейроны мозга перестают справляться, и я могу внезапно потерять равновесие. В девяти случаях из десяти мне удается в последний момент сбалансировать свои горизонтальные блоки, кое-как выстроить их в одну линию и восстановить равновесие прежде, чем я пройдусь по кому-нибудь асфальтовым катком.

А люди считают, что болезнь Паркинсона – это тремор. Хотя что там, я ведь тоже так думал.

Сюрприз – опять

Я наслаждаюсь времяпровождением с мамой и родными в Канаде, тем более что у нас есть повод для праздника. В день моего приезда мы со Стивом, Джеки и Келли ведем маму на обед в пиццерию в Бернаби, пригороде Ванкувера, где я вырос. Это наше любимое местечко, мы ходим туда с самого детства. С тех пор там кое-что изменилось, но хотя на смену лавкам для пикника пришли красные кожаные диванчики, пицца по-прежнему высшего класса. Мы заказываем несколько штук, плюс газировку, и веселье начинается. У мамы звонит сотовый.

– Алло-о-о? – отвечает она.

– Привет, бабуля. Я просто хотел поздравить тебя с Днем рождения.

Мама указывает пальцем на телефон и шепчет:

– Это Сэм, звонит из Лос-Анджелеса.

Она возвращается к разговору:

– О, спасибо тебе, дорогой! Наверняка ты знаешь про сюрприз – твой папа здесь. Хочешь с ним поговорить?

– Нет, просто скажи, чтобы он мне позвонил. Хотя нет, не надо. Он не сможет – его телефон у меня.

С этими словами Сэм выходит из-за угла к нашему столику.

Мы все поворачиваемся к маме. Она снова подносит руки к лицу и тихонько вскрикивает; снова, слава богу, никакого инфаркта. Сэм протягивает мне мой мобильный, садится рядом с мамой и крепко ее обнимает. Тут нет никакой опасности – простое, надежное, нормальное объятие.

После обеда моя 90-летняя мама везет нас на машине в боулинг. Мы играем две партии, и мама надирает нам зад-ницы. Да, она до сих пор играет в боулинг и ездит за рулем. Каждые пару лет я покупаю ей новый Volkswagen Passat, который она водит спокойно и без аварий.

Я уже почти десять лет не сидел за рулем. В свои двадцать я имел пять разных спортивных автомобилей и несколько Range Rover. Я мог прикурить сигарету от спички, летя на своем Ferrari на скорости 160 км/ч. После свадьбы и рождения детей мы пересели на седаны с детскими креслами – никаких больше спортивных болидов. А потом, в мой 35-й день рождения, Трейси вывела меня из дома на Централ-парк-вест, и там, у тротуара, стоял мой подарок: красный Mustang-кабриолет 1967 года с винтажными номерными знаками, подтверждавшими его коллекционный статус. Он был на шесть лет моложе меня.

Я гонял на этой машине много лет, почти до пятидесяти, пока не обнаружил, что моя правая нога постоянно ритмично жмет на газ. Машина ускоряется и замедляется, ускоряется и замедляется, рывками двигаясь по дороге, пока я пытаюсь вернуть над ней контроль. Вот так можно лишить всякой привлекательности роскошный красный кабриолет. К тому же тут и вопрос безопасности: я постепенно терял способность оценить дистанцию до других машин – еще один симптом Паркинсона. У меня также возникла тенденция поворачивать руль туда, куда направлен взгляд. Вкупе это убедило меня, что – хотя срок действия моих прав еще не истек – я небезопасен на любой скорости.

Моя мать, напротив, справляется отлично. Она родилась во времена Великой депрессии, пережила Вторую мировую войну и выросла несгибаемой, решительной и неутомимой. Когда моя дочь Эсме праздновала бар-мицву, мама настояла на том, чтобы прилететь к нам в Нью-Йорк, хотя еще не до конца оправилась после перелома шейки бедра. Несмотря на запреты врачей, она не собиралась пропустить торжество. Такова моя мать. Она любит жизнь, и эта любовь с возрастом только усиливается.

Мама помогает мне не обращать внимания на возраст. Кто знает, сколько нам суждено прожить? Когда тебе за сот-ню и ты умираешь, никто не спрашивает: «А что случилось?» Ты и так задержался на этом свете. Вроде как проживал бонусное время. Но есть люди вроде моей мамы и свекрови, являющиеся исключением. Мама и Корки остаются деятельными и активными и никуда в ближайшее время не собираются. Энергичные и увлеченные в свои девяносто лет, они до сих пор являются хозяйками собственной судьбы. Мне, в пятьдесят, остается только завидовать.

Глава 8
Ссылка на улицу боли

Канун Нового 2018 года

Теркс и Кайкос, Британская заморская территория

Кит Ричардс, с коктейлем в руке, постукивая массивным перстнем с черепом по бокалу, прикуривает новую сигарету от предыдущей и говорит с хрипотцой:

– С Новым годом, Фокси.

– И тебя, Кит.

Если честно, я нисколько не чувствую радости. Мы всей семьей приехали праздновать на полный знаменитостей курорт, острова Теркс и Кайкос, но я еще поправляюсь от травмы седалищного нерва, полученной в результате моего недавнего падения в нью-йоркском офисе. Болит так, что я с трудом могу ходить по песку, и при каждом осторожном шаге мне кажется, что дракон пышет огнем на мою ногу сзади. Всю неделю я, пытаясь дойти до океана, оседаю в баре «Дюны», хотя и не пью. Я сижу там квашней, глядя на пляж, и потягиваю безалкогольную пина коладу, при этом рискуя, хоть и трезв, свалиться со стула. В этом же баре мы с Китом Ричардсом, непревзойденным пиратским королем и бессмертной рок-звездой, чертовым «Роллинг Стоуном», дожидаемся сейчас новогоднего фейерверка. Если честно, мне на него плевать.

Толпа начинает обратный отсчет. И вот оно, свистящее пшшшшш, вслед за которым ночное небо расцвечивают яркие вспышки. Кит запрокидывает голову, и я вижу его морщинистое лицо в свете вспышки белого фосфора. Боже, Кит Ричардс выглядит лучше, чем я чувствую себя.

* * *

Каникулы, особенно семейные, по определению должны отвлекать нас от рутины и привычного ритма жизни: мы отдыхаем от повседневности. Нам нужны развлечения и релаксация. Наша семья всегда отдыхала в движении, и нам всегда нравилось путешествовать вместе. Сейчас, когда дети стали старше – двое уже закончили колледж, один скоро заканчивает и один еще в школе, – для нас еще важней проводить время вместе, наблюдая за тем, как они расправляют крылья и вылетают из гнезда.

Мы часто куда-то ездим, чтобы отметить особую дату, обычно в компании других семьей и друзей. Сюда, на Теркс и Кайкос, мы прилетели с хорошими друзьями и соседями Шенкерами, у которых двое сыновей и дочь Элли, которая настолько сдружилась с нашими близнецами, что мы называем ее «третьей двойняшкой». Мы любим ездить на экскурсии, спонтанно срываться с места, уделяя больше внимания новым открытиям, нежели отдыху. У нас есть любимые города, куда мы наведываемся каждый год. Знакомое место – это гарантированное удовольствие. Праздники – особенно рождественские и новогодние – позволяют оценить, каким был предыдущий год. Какой бы суетливой и насыщенной, захватывающей или скучной ни была бы наша жизнь до этого момента, мы наслаждаемся комфортом роскошного курорта. Наслаждаемся неизменностью, хотя на самом деле она лишь кажущаяся. Мы вроде бы та же семья, но мое место в ней поменялось.

Я завишу от Трейси как никогда ранее. Каждый аспект моей жизни, каждое движение, каждая эмоция проходят не только через мою собственную оценку, но и через то, как Трейси относится к ним и реагирует на них. Меня бы здесь не было, если бы не способность Трейси принимать меня таким, каков я есть в данный момент.

FOMO

К сожалению, на данный момент я раздражен и страдаю от боли, хотя и нахожусь в земном раю. И уже не впервые я испытываю FOMO. Я не особо увлекаюсь соцсетями, по-этому с инстаграмными сокращениями познакомился с опозданием. Впервые я прибегнул к ним в Твиттере: там кто-то насмехался над людьми с Паркинсоном. Я спросил Сэма, как мне ответить. «SMH, – отозвался он. – Поверь, это сгодится». Когда автор исходного сообщения принес мне свои извинения и заодно восхитился моим актерским талантом, я спросил Сэма (крайне довольного собой), что я такое сказал. «Shaking My Head (трясу головой)», – ответил он.

На FOMO я наткнулся позднее. Впервые я услышал это, в собственный адрес, от Аквинны. Дочери так громко переругивались в коридоре, что мне пришлось взять трость и отправиться туда, чтобы понять, из-за чего скандал. Они тут же разбежались в разные стороны, но Аквинна заметила меня, прежде чем скрыться у себя в комнате.

– О чем это вы спорили? – поинтересовался я. – Мне все время кажется, что я что-то пропустил.

– Ой, пап, это у тебя FOMO, – бросила Аквинна.

– У меня что? FOMO? Звучит как название какого-то гриба.

Я быстренько понюхал свои подмышки.

– Fear of Missing Out (страх что-нибудь пропустить), – пояснила она.

Это было отличное резюме моего подлинного опасения, и здесь, на этих каникулах, FOMO стал моей повседневной реальностью. Я сижу в баре у бассейна и жду, пока все соберутся на обед или на ужин. Когда они являются, я служу для них чем-то вроде вешалки – на мой стул тут же сгружают мокрые полотенца, и все они не мои. Я переживаю семейные приключения по чужим рассказам. Не то чтобы они меня бросили – время от времени кто-то из родных задерживается со мной у бассейна. Но я настаиваю, чтобы они шли и наслаждались отпуском.

Мое положение постепенно менялось с течением времени, но это путешествие показало, что я вступаю на незнакомую территорию.

Дежа-вуду

Для нас находиться в одном и том же месте приблизительно в одно и то же время каждый год стало своего рода «скелетом» жизни; в многослойной истории нашей семьи есть особые вехи: вот Сэм порезал ногу, напоровшись на пляже на раковину, и держится стоически, чего от него невозможно было ожидать два-три года назад; вот семилетние Аквинна и Скайлер вместе с Элли забрались в один шезлонг и читают «Амелию Беделию»; а вот они трое, теперь уже двадцатилетние, валяются у бассейна, попивая пина коладу; вот Эсме, наш хамелеон, превратилась в новую и еще более прекрасную версию самой себя. Я одну за другой переворачиваю страницы книги воспоминаний – пляжное издание.

Эти воспоминания наводят меня на мысль о постепенной утрате моих физических способностей. Десятилетие назад поездки на Теркс и Кайкос обязательно подразумевали катание на водных лыжах и гидроциклах, подводную рыбалку и футбол на пляже с сыном и дочерьми, а также с детьми наших друзей. Не поймите меня неправильно: мне по-прежнему есть чем заняться, хотя большую часть времени я предпочитаю ничего не делать. Просто выбор у меня сузился.

Я подмечаю реакцию персонала отеля и постоянных гостей курорта, с которыми вижусь из года в год. Они здороваются со мной и спрашивают: «Ну как ты?» Вне зависимости от того, что я отвечаю, я вижу, что они присматриваются ко мне, делая в уме подсчеты, и сами решают, хорошо или нет я держусь. Если я чувствую от них беспокойство или печаль, даже тревогу, то не придаю этому особого значения. Но мой ответ – «Все прекрасно, честно, большое спасибо» – становится чуть принужденным.

Дела у меня шли неважно в последние несколько месяцев перед поездкой: слабость в конечностях, невыносимые боли от седалищного нерва, да еще и ощущение жжения в области живота и груди, тревожное и угрожающее, как колотье от шерстяного свитера. Я обратился к своему дерматологу. Он не нашел ни сыпи, ни каких-либо других причин для подобных симптомов, поэтому отправил меня к неврологу, который поставил мне диагноз «нейро-фибромиалгия», хроническое расстройство, влияющее на то, как мой мозг обрабатывает сигналы от болевых рецепторов. К сожалению, в противовес этой боли у меня возникло еще и отсутствие чувствительности, или онемение, на некоторых участках ног и поясницы.

Добавьте к этому постоянную опасность падений разной степени тяжести: это могут быть серьезные, величест-венные падения в духе министерства странных походок; падения лицом вниз из-за фестинации (когда я встаю на цыпочки и перевешиваюсь вперед); старые добрые падения из-за подволакивания ног и патологической походки. По-следние два вида провоцируются болезнью Паркинсона, но первые, особенно зрелищные, вызваны чем-то другим.

Во время каникул на Теркс и Кайкос мое состояние становится невыносимым. Мне надо вернуться в Нью-Йорк и разобраться, что творится с моим здоровьем. Значит, мне придется сказать Трейси, что мы должны прервать свой отпуск. И если я хоть на мгновение подумал, что моя жена – которая обожает пляжи и океан, солнце и друзей, семью и, к счастью, меня – будет колебаться, искать компромисс или предложит задержаться еще хоть на пару дней, то я ошибался. Она немедля отвечает: «Да, нам надо домой. Я все эти каникулы нахожусь без тебя». И тут же запевает «Пора отсюда выбираться» группы Animals. Хотя песни я и не ожидал, в глубине души был уверен, что она поддер-жит меня. Трейси не сомневается ни минуты – просто обнимает меня, целует и идет сказать детям, чтобы начинали собираться.

Я обожаю ее реакцию: она сочувствует, но не паникует. Нельзя сказать, что Трейси «ощущает мою боль», просто она признает ее и делает все, чтобы ее облегчить. Мы стараемся жить сегодняшним днем. Я все больше полагаюсь на принятие с ее стороны, потому что мое почти исчерпано.

Когда в 1991 году мне поставили диагноз «болезнь Паркинсона», нам с Трейси было около тридцати, мы недавно поженились, и у нас родился сын. У меня начались боли в мышцах и тремор пальцев, и, по настоянию Трейси, я решил проконсультироваться с неврологом. После серии двигательных тестов он уверенно сказал, что это ранние проявления болезни Паркинсона. Я не мог понять, что такое врач говорит; до меня доходили лишь обрывки его слов. Я помню, он упоминал, что я смогу работать еще лет десять. Мне было 29.

Я пришел домой и рассказал Трейси новости. Я не представлял, как преподнести их осторожно, поэтому просто вывалил все как есть. «У меня болезнь Паркинсона». Она заплакала, я тоже. Мы стояли, обнявшись, на пороге нашей спальни. Потом отступили друг от друга на шаг, и на лицах у нас было одно и то же выражение – даже не шока, который мы испытывали тоже, а недоумения. Нам было страшно, грустно и тревожно. Мы не знали, чего ожидать и когда. Как быстро будет развиваться болезнь. Что она будет значить для меня как отца и мужа, как актера и как человека.

У Трейси сложился собственный взгляд на мою болезнь и на то, как она влияет на меня и нашу семью. Она подставила мне не только свое плечо, но и свой разум и свое серд-це. Ей важно, что творится со мной. Это звучит банально и часто воспринимается как должное. Но я не только знаю, но и чувствую это. И раз за разом получаю подтверждения ее преданности.

Как-то мы летели из США в Европу. Я сидел у окна, а Трейси в середине ряда. Была ночь, или же пилоты решили устроить нам ночь, поэтому в салоне потушили свет и опустили шторки иллюминаторов. Нам предстояло лететь еще долго, поэтому я решил встать и размять ноги. Трейси спала; я постарался не разбудить ее, неловко пробираясь мимо ее откинутого кресла. Когда я вернулся к нашему ряду, она по-прежнему спала, поэтому я занял свободное место через проход и стал смотреть на нее спящую. Через пару минут самолет тряхнуло – один-единственный раз, из-за турбулентности. Он вздрогнул всем корпусом, издав металлический рев.

Трейси тут же подхватилась с широко распахнутыми глазами и первым делом повернулось влево, к моему креслу, которое оказалось пустым. В мгновение ока она сбросила плед, отстегнула ремень и вскочила на ноги, ища меня встревоженным взглядом. Такое нельзя изобразить. Иногда мне кажется, что правда, стоящая за ее преданностью, для меня невыносима – она видит во мне не только мужчину, которого любит, но и человека, который нуждается в защите.

Конечно, совместное проживание моей болезни сказалось и на ней тоже: уверен, что временами она чувствует и раздражение, и разочарование, и тревогу. Для нашей жизни и нашего счастья необходимо, чтобы мы оба были чест-ны друг с другом. Как говорит Трейси, «любовь может позволить такую роскошь, как сомнение». Моя жена – не камень, и это нормально. Я всегда считал, что камень или скала – дурацкое сравнение для родного человека, который поддерживает тебя. Камни тяжелые, упрямые и непо-движные. Это я. Трейси же научилась катить этот камень (да простит меня Кит).

И вот, в первый день Нового 2018 года мы летим назад в Нью-Йорк – на четверо суток раньше, чем планировалось.