Текст книги "Русская фантастика – 2018. Том 1 (сборник)"

Андрей Ангелов
Апокриф
Сказка-гротеск из серии «Безумные сказки Андрея Ангелова»

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Мф. 5:8

Пролог

Деревня была без названия и без людей. Да и не деревня это вовсе. Три дома неподалеку от златоглавого города. Три избушки, стоявшие обособленным хутором среди широких великорусских полей.

Первая представляла собой развалюху, на вид лет восьмидесяти. В ней коротала век Баба Яга. Шустрая старушенция с традиционно крючковатым носом, смуглой кожей и пронзительными глазами. На темнокосой голове платок, левая нога хромая. Хозяйство Яга имела справное и круглый год хлопотала «по двору». То и дело к ней приезжали купцы, покупали у бабушки яйца, молоко, скотину и птицу для перепродажи на Дорогомиловском рынке.

Вторая изба – нетесаный сруб, совсем молодой, еще пахнущий свежей смолой. Внутри на бугристом диване полеживала Василиса Прекрасная, беременная на последней неделе. С лялькой помог заезжий Иван-царевич – в недавнем прошлом честный сиделец, а ныне Соловей-разбойник на Рублевском тракте. Сама Василиса косая на оба глаза, зато душевная и отзывчивая. Дочь алконавта Лешего, что дом срубил, а потом помер.

В незапамятные времена и бабка, и Василиса были людьми, но однажды им это надоело.

Третий дом стоит чуть в отдалении от первых двух, на естественном пригорке. Неопределенного возраста домина, массивный и ладный. С высоким крыльцом! Владел им Бог – личность с проницательными очами, изящным жестким ртом и гладко выбритым подбородком. Бог любил синий цвет и своего сына.

Никто не знает, почему все так, но было оно именно так.

В то майское утро Бог в синих подштанниках сидел на высоком крыльце и курил трубку, подставив солнцу волосатую грудь. Босиком. Бог наслаждался первым настоящим теплом, то и дело поглядывая на православные купола вдалеке. Он явно ждал кого-то.

Наконец к дому подъехало синее легковое авто. Из-за руля вышел мальчишка лет десяти, с задорными щечками и не по возрасту высоким лбом. Джинсовый комбинезон на помочах и джинсовые носки. Туфли тоже джинсовые.

Бог напрягся. Мальчишка чмокнул дверцей и уверенно прошел в калитку. Взбежал на крыльцо и сел рядом с Богом. Блаженно сощурился в солнечных лучах. Сказал с потягушкой и позевывая:

– Хочу всегда солнышко!.. А, отец?..

Бог покосился на сына с тревогой. Пыхнул ароматным дымком. Мальчишка беззаботно рассмеялся:

– Видел странную старуху. Продавала тухлые яйца. И видел еще более странных людей, что покупали у старухи тухлятину… – Он недоуменно нахмурился. Глянул в сторону златоглавого города и вопросил: – А может, это я странный и не понимаю?.. А, отец?

– Ты родился от Света и Тьмы. Твоей крестной выступила Свобода… – невпопад ответил Бог. Отложил тлеющую трубку, встал и обронил: – Иди за мной.

Он зашел в дом и уверенно зашагал среди библиотечных стеллажей, сын – следом. Библиотека была неприлично большой, внешне напоминала публичную. Бог остановился рядом с единственным пустым шкафом, на полке которого лежала связка ключей, и основательно взялся за лакированное дерево.

– Помоги, сын, – попросил негромко.

Мальчишка ухватился с другой стороны, вдвоем они отодвинули шкаф от стены.

Глазам открылась дверь: железная, покрытая облупившейся краской, с мощными запорами и «кормушкой». Такие двери бывают в тюрьмах. Бог подхватил с полки ключи, загремел ими, отпирая. Мальчишка недоуменно моргал.

Дверь со скрипом отворилась. Тюремные двери скрипят всегда и всюду, на всех континентах! Пахнуло сыростью. Бог повел бровью:

– Зайди туда, сын.

Мальчик осторожно заглянул внутрь. Его глазам предстала клетушка два на три метра, стены выложены камнем, дощатый стол для еды, ведро для туалета, грубая скамья для сна. Солнечный свет проникал сквозь маленькое решетчатое окошко под высоким потолком. Обычная тюремная камера! Сын отшатнулся и затравленно глянул на отца. Тот произнес меланхолично:

– Иди.

Мальчишка… сощурился и… задрожал! А потом… задымился, кожа налилась красно-желтым цветом, глаза затлели, губы превратились в шевелящиеся угли. Он пронзительно и нечленораздельно вскрикнул. И… тяжело побежал прочь.

Бог мотнул головой. Дунул ветерок. Его порыв сорвал с мальчишки сноп искр. Ребенок прыгнул, но задуло с такой силой, что полыхающее тело содрогнулось, пришлось встать, упираясь против ветра. Вместо искр теперь от него отлетали здоровенные куски. Правое ухо рука… голова. Раскаленные осколки точно влетали в камеру. Через минуту от мальчишки не осталось ничего, он по кусочкам был откинут в каменное узилище!

Бог обреченно наблюдал за трансформациями. Ветер стих. Мальчик находился внутри – в обычном виде. Он стоял посреди камеры и исподлобья смотрел на отца. Взор отражал тоску смертную.

В синих глазах Бога плавала строгая Доброта. Он последний раз взглянул на мальчика. Сказал мягко:

– Ты слишком зачастил в златоглавый город, Дьявол…

Захлопнув и заперев дверь, Бог услышал тяжкий детский стон. Он болезненно поморщился и пошел прочь. Очутившись на высоком крыльце, подхватил трубку и раскурил. Попыхтел.

Когда солнышко спряталось за тучу, от соседской избы послышался натужный крик Василисы:

– Мамочки, рожаю!

Баба Яга разогнулась от овина и истово перекрестилась:

– Дай Бог…

Никто не знал, почему все это случилось, но это случилось.

1. Портье

– Куда желает поехать святой отец? – спросил таксист.

– А я разве желаю? – переспросил я.

– Приезжим всегда куда-то надо, – разъяснил таксист. – Вы же не собираетесь идти пешком по Москве? Или собираетесь?

– В Москве существует такая штука, как метро, – улыбнулся я. – Насколько мне известно…

– Метро не отвезет на гору Арарат, а я смогу, – не согласился таксист.

Я молча смотрел на него и улыбался. Таксист мне понравился, однако хотелось постоять минутку, немножко привыкнуть к Москве, поздороваться с ней… прежде чем трогаться дальше.

– Ну как хотите… – Таксист отошел, справедливо приняв мое молчание за окончательный отказ.

Десять минут назад наш поезд остановился у перрона Ленинградского вокзала. Я ступил на столичную землю, куда не ступал довольно давно. Я миновал разномастную толпу носильщиков, пассажиров, сутенеров и арендодателей. Прошел через вокзал и вышел на Комсомольскую площадь. Было 7 мая 2000 года – переломный день для России. Начиналась Эпоха, которой суждено было продлиться много лет. Приключись моя беда годы спустя, это и проблемой бы не было. Но в тот майский день Русская Православная Церковь только-только восставала из пепла, и на нее смотрели совсем не так, как сейчас. До торжества православия страна не дожила, правда, в последние десять лет к Церкви и священнослужителям стали относиться лояльней, но не более того.

В Москву меня привело важное дело. Два года назад, после окончания семинарии, я получил приход в городе Ломоносове, бывшем Ораниенбауме. Там в мое ведение попала церковь, построенная еще светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым. Храм был сильно порушен, и я с рвением взялся за восстановление…

Примерно в то же время в городе появился молодой предприимчивый мэр, он же местный предприниматель. Ему сильно приглянулось место, на котором стоит храм. Мэр издал указ, по которому церковь решено было снести и отдать землю под строительство магазина.

Я сообщил о сем безобразии благочинному – отцу Филиппу. Однако в мэрии все безоглядно и безрассудно подчинялись мэру, и нам не удалось никого переубедить. Тогда мы пошли к митрополиту. С его помощью снесение храма удалось временно предотвратить, на уровне губернатора. Губернатор, правда, тоже был продажной сукой, что чутко ведет носом в поисках «где выгодней». Речь шла даже не о деньгах – он желал удержаться в струе, а струя была мутной… Словом, в любой момент губернатор мог отменить распоряжение. Спасти храм мог лишь один человек – патриарх, с которым обещал переговорить митрополит. Однако я отклонил это предложение и намеревался сам пообщаться с Алексием. Я посчитал своим долгом лично бороться за храм, а не чужими руками! Митрополит удивился, но благословил мою поездку в патриархат.

Тогда мне было двадцать восемь. Выглядел я, правда, старше благодаря темной бороде. Я гордился, что я священник! Черный подрясник, на шее серебряный крест на витом шнурке, на ногах ичиги, на голове – скуфья. В руке – спортивная сумка. Таким меня и увидел таксист.

На площади трех вокзалов царило обычное утреннее оживление. Машины ездили туда-сюда, и толпы людей двигались во всех направлениях. Сновали бомжи и крикливые дети гор, прогуливались полицейские патрули, невдалеке компания распивала винишко, а на дороге стояла девица в коротком красном платье, делая вид, что «голосует машинку». В воздухе физически ощущалась жажда наживы, запах грязного белья витал в атмосфере. Такой мне увиделась столица на пороге ворот, которыми для меня явился Ленинградский вокзал. Я знал, что Москва – она совсем не помойка, здесь есть прекрасные парки с чистым воздухом, потрясающие музеи, не имеющие мировых аналогов, самые дорогие в мире магазины, великолепная архитектура и фееричная Тверская, а главное – тут живут люди, которых нигде не встретишь, кроме русской столицы.

– Здравствуй, Москва, – отдал я дань Пафосу, после чего переложил сумку в другую руку и огляделся.

Уже знакомый мне таксист скучал неподалеку, лузгая семечки и проглядывая толпу пассажиров наметанным взглядом. Я подошел, и в его глазах промелькнула радость.

– Как ваше имя? – спросил я.

– Леха я, – нарочито небрежно протянул таксист, пряча свое оживление.

– Значит, Алексей. Алексей, меня зовут отец Борис. И мне нужно попасть на Таганку. Точный адрес скажу. Это далеко?..

Я совсем не ориентировался в столичных расстояниях, оставалось уповать на порядочность таксиста. Он мог меня повезти на Таганку как через Измайлово, так и через Садовое кольцо. В первом случае ехать полдня, во втором – минут 10–15, если без пробок. Соответственно, и оплата проезда разная, не автобус ведь…

Таксист размышлял, на лице его я наблюдал отражение борьбы его внутреннего хапуги с честью частного извозчика.

– Обещаю вас возить не более получаса, – изрек он наконец с ухмылкой. – Договорились?

* * *

Я вошел в парадные двери гостиницы через 36 минут. Сей дом временного поселения был рекомендован мне благочинным и находился прямо напротив храма Мартина Исповедника. Филипп был так любезен, что забронировал мне номер и дал денег на оплату. В первую очередь нужно было заселиться и записаться на прием к патриарху. Алексий Второй, благословенны его труды, знает, на какие рычаги надавить, чтобы прижать богонеприимцев! С этой мыслью я пересек уютный чистенький холл и приблизился к стойке портье.

– Чем могу служить? – поднялась мне навстречу девушка лет двадцати, с милым лицом. Природный румянец на щечках, пухлые губки, задорный взгляд карих глаз. Девушка меня не взволновала как мужчину, я просто отметил внешнюю миловидность. Так же, как чуть позже разглядел и внутреннюю красоту портье. Я уже научился сдерживать порывы плоти. Впрочем, возможно, это мне только казалось…

– Мне забронировали скромный номер, – ответил я после секундного молчания.

– Скажите фамилию?

– Радостев… Борис.

– Да вы что!.. – удивилась портье и более внимательно оглядела меня.

До сего мгновения я являлся в ее глазах просто клиентом, но сейчас стал объектом явно другого вида внимания. Какого именно, понять было сложно. Девушка проглотила вопрос, склонилась над журналом регистрации, черкнула галочку.

– Документ! – попросила немного возбужденно.

Я достал из сумки и подал паспорт. Портье его взяла, пролистала ухоженными пальчиками и все-таки озвучила невысказанный вопрос:

– Отец Бориска, а вы ведь учились в Московской семинарии!..

Девушка не выговаривала букву «р», проще говоря, картавила. Мозг отметил это автоматически, пока мое сознание отдавало дань изумлению.

– Да… – ответил я с паузой. – Я учился здесь один год. После оформил перевод ближе к дому…

Девушка смотрела на меня завороженно, так смотрят на икону. Мне стало неловко.

– Вы учились с Шустриковым Виталиком! – сказала она утвердительно.

Я хорошо помнил Виталия. Толстый весельчак, голову коего постоянно туманили шутки и прибаутки. По окончании курса ректорат сделал вывод, что Шустриков – отличный студент, но для священника слишком несерьезен, согласно душевной своей конституции. Поэтому как духовный лидер он бесполезен. Меня поразило, что взрослый мужчина плачет из-за отчисления. Тогда я пошел в ректорат и доказал, что священник с природным чувством юмора – это гораздо лучше, чем священник без оного…

– Да, – ответил я. – Виталий один раз мне здорово помог. Я написал курсовую работу «Русская Православная Церковь в годы ВОВ», но не смог найти доступную моим средствам машинистку, а Виталий…

– Виталик попросил меня перепечатать три тетрадки – тот самый ваш курсовик! – воскликнула портье. – Я его родная сестра. Виталик сказал, что он ваш должник и это самое малое, что мы можем для вас сделать!

Личное участие в судьбе студента Шустрикова я не афишировал. Но, вероятно, добро не может быть безликим, и тайное становится явным, хочешь ты сего или нет. По Божьей воле.

– Мы вроде встречались… – улыбнулся я. – Тогда вы были совсем ребенком… Кажется, вас зовут Эвелина?

– Эльвира! Мне тогда было пятнадцать!.. – Портье придвинулась к стойке и шепнула: – Ваш курсовик я запомнила навсегда! Он – шедевр православной литературы!..

– То же самое сказал мой преподаватель – архиепископ Амвросий, – успел ответить я, прежде чем покрылся краской смущения. На расстоянии полуметра от моего лица находилось лицо девушки. Я чувствовал ее нежный запах и ощущал трепет тонкой кожи. Глаза Эльвиры сияли, а ароматные губки подрагивали. Я почувствовал, как у меня под рясой вырастает, так сказать, гормон счастья и замер, пытаясь справиться с греховным проявлением.

– Вот так встреча! Я вас хотела увидеть еще тогда, но вы уехали… – лукаво улыбнулась портье.

Мое смущение она наверняка почувствовала. Я опустил глаза и уперся взглядом прямо в эротичную ложбинку декольте. Ложбинка благоухала и манила ткнуться в нее носом. Это было чересчур! Я глубоко выдохнул, кляня про себя свою самцовую сущность.

«Именем Божьим, заклинаю! Уйди, похоть», – мысленно произнес я несколько раз. Помогло. Сердце стало биться медленней.

– А Виталий где сейчас? – спросил я спокойно.

Портье уловила мою внутреннюю перемену. В ее глазах мелькнуло сожаление.

– Виталик служит в храме на Покровке! – бойко сказала она, отстраняясь.

Повисла пауза. Передавать дежурные приветы было неудобно, а Эльвира расспрашивать далее не спешила. Так мы стояли друг против друга и молчали.

– Сейчас я вас оформлю, – наконец вымолвила портье несколько расстроенно, как мне показалось. Она села и принялась старательно заполнять учетную карточку клиента.

2. Православная любовь и ненависть

Кровать, тумбочка, стол и два стула. На столе – пустой графин и два стакана. Душ в номере, но туалет общий, в коридоре. Мой номер. Через окно второго этажа виден величественный храм, во дворе его три пасхальных яйца, каждое в полтора человеческих роста. Храм Мартина Исповедника, где мне вскоре начертано было стать предстоятелем. Почему вообще я стал священником?.. Мои родители – обычные учителя, мама преподавала русский язык, отец – историю. Интеллигенты. Пойти по их стопам мне помешала дворовая компания и юношеское представление о грехе как о крутости. Я погряз в воровстве и распутстве. Бог миловал, и в тюрьму я не попал. Зато попал в армию, которая, как родные надеялись, должна была изменить меня в лучшую сторону. И сам я надеялся тоже.

В армии я повзрослел. Вернувшись на гражданку, поступил в институт, на исторический. Я не хотел работать руками, значит, надо было учиться. Но я набил морду декану, который был гомосексуалистом и хотел меня «склеить». Меня без разбирательств вышвырнули из вуза. Я лежал и плевал в потолок, жизнь потеряла смысл. Однажды на улице я увидел, как пять отморозков в разноцветных чулках на головах избивают мужчину в черном платье, с бородой и с крестом на груди. Они свалили бородача на пыльный асфальт и пинали ногами. Яростно, со всей силы и зло!

– Эй, отойдите от мужика! – крикнул я.

Чулочники не вняли. Мне пришлось одного из них оттолкнуть от жертвы. Тогда вся шобла набросилась на меня. Я служил в разведке армейского спецназа, там меня научили драться. Через несколько секунд трое засранцев слабо шевелились на асфальте, а двое убежали. Я помог бородачу подняться и сказал, что за его побои ублюдки заплатили.

– Ты не прав, – слабо улыбнулся бородач. – Они не ублюдки, а хорошие люди, зря ты на них так. И бить не надо было.

– Какого хрена? – не въехал я. – Мне, в смысле, их вернуть обратно?

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся[2]2
  Мф. 5:4.


[Закрыть], – ответил бородач и потерял сознание.

Я вызвал «Скорую помощь» и отвез странную жертву в больницу. Мне было нечего делать и не к чему стремиться, и я чисто ради убиения свободного времени навестил спасенного.

Так свел я знакомство с отцом Филиппом, благочинным протоиереем, то есть главным священником нашего города. Шел он из храма не торопясь, когда из подворотни нарисовалась православная ненависть в лице пятерых громил с чулками на головах и уложила протоирея сначала на асфальт, а потом на больничную койку.

Через две недели Филипп вышел из больницы, а я начал новый путь. Разыскивать чулочников, чтобы извиниться, я все-таки не сподобился, но и ублюдками их называть перестал. Совершил первый подвиг: бросил сквернословить, а немного позже – курить. Филипп мне открыл чудесный, ни на что не похожий, поразительный мир Иисуса Христа. Мир, наполненный добротой, улыбками и любовью к окружающему миру. За последующие два месяца я одолел «Новый Завет», а потом Филипп предложил поступить в семинарию. И лучше в московскую. Я сдал на отлично все вступительные экзамены… Правда, через год пришлось оформить перевод в семинарию Санкт-Петербурга, поближе к враз занедужившим родителям. Но вот я снова в Москве и скоро увижу самого патриарха Алексия…

Я прошелся по номеру, потом достал из сумки «вещи первой необходимости»: зубную щетку, Библию, запасную пару трусов, будильник, икону Спасителя, крем для рук, гребень и стеклянную литровую бутыль с водой. Будильник и икону я поставил на тумбочку, Библию, крем для рук и белье положил в тумбочку, сумку прислонил к тумбочке. Закончив, я выпил полстакана водички, стянул рясу и направился в ванную – омыть тело.

3. Запись к патриарху

– Слушаю, – ласково произнесла телефонная трубка мужским голосом.

– Добрый день, – сказал я для начала. Получив ответный вербальный жест вежливости, продолжил:

– Меня зовут Борис Радостев. Я священник и хочу записаться на прием к патриарху Алексию.

– По какому вопросу? – нежно шепнула трубка.

Я глубоко выдохнул и произнес, тщательно и веско выговаривая каждое слово:

– Я желаю спасти свой храм постройки первой четверти восемнадцатого века! Его грозят снести наши местные чиновники! Я уже прошел все светские и церковные инстанции!.. Но лишь патриарху под силу разрешить вопрос в пользу Церкви!

Телефонная трубка умолкла на несколько секунд, в ней слышалось задумчивое дыхание.

Сцена разыгрывалась у стойки портье. Минуту назад я спустился сюда и попросил разрешения позвонить по гостиничному стационару. Был 2000 год, и мобильные телефоны были доступны немногим. Эльвира, занятая регистрацией новоприбывшего постояльца, одарила меня милой улыбкой и молча выставила телефон на стойку. Большего внимания я не удостоился.

– Подождите минутку, отец Борис, – попросили, наконец, в трубке. Послышались неясный говор и шуршание бумаг.

Портье положила на стойку учетную карточку и ручку. Сказала приветливо новому постояльцу:

– Распишитесь, добрый молодец!

Приятно смущенный краснорожий дядька чиркнул закорючку и подхватил с пола объемный чемодан без колесиков. Портье подала ключ, подмигнула:

– Номер 204! Надеюсь, вам понравится в сих чертогах!..

– Я тоже надеюсь… – пробормотал дядька, схватил ключ и удалился.

Портье села, но сразу же встала. Поправила кудрявый локон, глянула на меня призывно. Мне показалось, что она хотела ко мне наклониться, но сдержала порыв. Вполне возможно, отрезвленная моим испуганным взглядом.

– Отец Бориска, вам как в рясе, а?.. Не жарко? – лукаво спросила Эльвира, недвусмысленно проиллюстрировав контекст улыбкой с милой ямочкой на щеке. – Меня мучает элементарное любопытство! Брат по данному поводу лишь отшучивается…

Собрав волю в кулак, я решил игнорировать подтекст и отвечать по сути.

– Нет, телу очень просторно, – улыбнулся я в ответ. – То же самое ощущение, что и в платье. Тело дышит.

– Да-да, понятно! – покивала девушка, обмазывая меня восхищением, будто пирог кремом. Давненько меня не посещали столь вкусные ассоциации… «Дар Божий или подстава сатаны?» – задался я вопросом.

– Отец Борис! – ожила телефонная трубка. – Меня зовут отец Андрей. Я иеромонах, секретарь патриарха…

Слышимость была отличной. Портье склонила голову набок, глядя на меня с полуулыбкой.

– Очень приятно, отец Андрей! – воскликнул я, оробев.

В Церкви, конечно, все равны – перед Богом. Но иерархия среди священства есть, и не просто есть, а начинается от Иисуса Христа. Проще говоря, секретарь патриарха для служителя – то же самое, что секретарь президента для обывателя.

– Мне тоже приятно… – с паузой ответила трубка. – Я могу записать вас к патриарху на послезавтра.

– Хорошо, – смиренно ответствовал я.

– Тогда до четверга. Вы записаны на 12 часов. До свидания…

Я положил трубку и осторожно, стараясь сделать это незаметно, выдохнул. Постоял молча, не поднимая глаз и запоминая время. В животе заурчало, я воспринял это как руководство к действию и начал смущенно:

– Скажите, Эльвира…

– Зовите меня Эля, отец Бориска! – звонко поправила девушка. Она изучающе смотрела на меня, пытаясь определить причину смущения.

– Хорошо… Эля, где я могу перекусить?

Священники – удивительные люди. Они не стесняются носить странную для большинства одежду, но смущаются озвучивать естественные потребности. Я был уверен, что эта мысль промелькнула у нас обоих одновременно.

– В гостинице есть ресторан! Сто баксов, и целый день сытый! – выдала девушка без раздумий.

Мне стало неловко, что я бедный человек. Чувство возникло неожиданно и не пропадало. Разделаться с ним так, как я разделался утром с похотью, не хватало духовных сил. Я замялся и, кажется, покраснел. Эля все поняла правильно:

– Но… хороший повар сейчас в отпуске, и лучше в ресторан не ходить, – милосердно сказала она. – В трехстах метрах отсюда есть классное кафе. Прямо на Таганке! Выйдите на улицу перед храмом Мартина Исповедника и направо… до магазина «Звездочка», в этом же здании и кафе. Запомнили?

– Да, – кивнул я.

– Там вкусно и… дешево! – лучисто улыбнулась девушка.

– Спасибо, Эля! Ну… я пойду?

Выглядел я сейчас смешнее некуда: не нашел лучшего выхода из ситуации, чем задать тупой вопрос.

По счастью, меня ощутимо толкнули в бок. Хамом оказался крепколобый, коренастый человек с решительным лицом. Полностью лысый, с тяжелыми руками.

– Здрасте! – буркнул он портье, потеснив меня у стойки.

– Здравствуйте, господин Сивушов! – ответила Эля со скучной казенной гримасой.

– Приятного аппетита! – кивнула она мне с теплотой и снова кисло улыбнулась постояльцу:

– Желаете молвить?

Я пошел к двери. Из-за спины доносился сердитый голос:

– Я как честный кинопродюсер, привыкший к комфорту, буду жаловаться вашему начальству на недопустимые условия проживания. Сегодня утром…

4. Находка

Нужное кафе я нашел без проблем. Оно находилось на втором этаже двухэтажного белого особнячка и было скорее столовой комплексных обедов. Обстановка несколько «совковская»: фанерный стол с подносами, горка с вилками-ложками, касса с кассиром и два окошка – одно для раздачи, другое для грязной посуды. Чуть в стороне в этом же помещении ютилась стойка-магазин с напитками навынос, барменом и сигаретами.

У окна выдачи обедов наблюдалась небольшая очередь. Это позволило мне вдумчиво прочитать меню, которое стояло на специальной подставке и было написано от руки.

МЕНЮ

1-й комплексный обед

1) Суп гороховый.

2) Картоф. пюре с рыбой.

3) Какао.

4) Хлеб, 2 кус.

2-й комплексный обед

1) Суп с лапшой.

2) Лапша со шницелем.

3) Чай.

4) Хлеб, 2 кус.

Я сунул поднос в окно выдачи, поднял глаза и увидел раздатчицу, разбитную бабу лет пятидесяти. Выглядела она до ностальгичного мрачно. Судя по искривившей полное лицо ухмылке, советской тут была не только обстановка, но и обслуживание. Я любезно улыбнулся:

– Будьте добры, комплексный обед номер один.

– Последний только что забрали, – равнодушно просипела баба.

– Давайте тогда второй обед, – вздохнул я. – Но, если можно, без котлеты.

Раздатчица подтянула разнос к себе и выдала сварливо:

– У нас не котлеты, а шницели.

– А разве шницель – это не котлета? – зачем-то полез я на рожон.

– Нет, – кратко ответила баба, наливая суп из невидимой мне посуды. Бухнула тарелку на поднос. Немного подумала и закончила мысль: – И цена у них разная.

Я вспомнил, что я священник, и отпустил на волю свою гордыню:

– Хорошо, пусть будет по-вашему… Не могли бы вы мне дать второе блюдо без шницеля?

– Не могу! – отрезала раздатчица, подвигая ко мне заполненный едой поднос. – У нас комплексный обед, а не ресторан.

Ничего не оставалось, как взять поднос и отойти. Меня догнал ехидный вопрос:

– Думала, святоши питаются одним Святым Духом. Ан нет, тоже пожрать любите. Да?

– Если вы желаете вывести меня из себя, то у вас не получится! – ровно разъяснил я, остановившись, но не поворачиваясь.

– Да пошел ты на хрен! – взвился голос раздатчицы.

– Прости тебя Господь, – степенно произнес я и отошел к кассе.

– Я не нуждаюсь в Его прощении! – ударил в спину вопль. – Он забрал у меня сына! Слышишь ты, чертов святоша?!

Я все-таки обернулся. Раздатчица высунулась из своего окошка прямо перед носом сконфуженного юноши в очках. Выкрикнув непечатное ругательство, баба погрозила мне кулаком и втянулась обратно.

Люди теряют близких, вместе с ними теряют и веру. Так бывает. Они не хотят понять, что Господь творит только добро, а смерть родного человека, причем несправедливая, с нашей точки зрения, не Его рук дело. Другой вопрос, что Бог это допускает. Однако, в конце концов, Он наделил нас свободой самоопределения и не может слишком часто вмешиваться в человеческое бытие, иначе Его план насчет людей потеряет смысл.

Я рассчитался на кассе и с подносом в руках направился в обеденный зал, выискивая глазами пустое место. Сделал шаг, второй, третий… На четвертом я столкнулся с человеком, который вынырнул сбоку и ткнулся в мой поднос. Мой обед закачался, суп расплескался, лапша просыпалась, компот пролился… Человек мгновенно оценил ситуацию, и его сухие ладони твердо легли поверх моих задрожавших рук. Таким образом, большая часть еды была спасена.

Моим недоуменным очам предстали проницательные глаза, изящный жесткий рот, гладко выбритый подбородок… Незнакомец был примерно моего роста. Мы разглядывали друг друга пару секунд, потом он сказал с легкой ухмылкой:

– Прости меня, святой отец! – подмигнул, отпустил мои руки и отошел к бару. Я глянул вслед и заметил, что он одет в комбинезон абсолютно синего цвета. Человек подошел к стойке магазина и попросил у бармена:

– Дай-ка мне, приятель, бутылку кваса! И не открывать, строго с собой!

Свободный столик я нашел. Разгрузился и за десять минут съел все, кроме котлеты. Я находился в добровольном посту в связи с поездкой к самому патриарху, а пост не допускал вкушания мяса. Но не пропадать же добру?.. Котлету можно отдать бомжу или бездомному животному. Я допил чай и завернул котлету в салфетку. Немного посидел, отдыхая от еды и бездумно скользя взглядом по залу.

Странно, но за время моей трапезы ни один человек не изъявил желания сесть рядом. Зал переполнен, мой же столик самый ближний к кассе. Неужто я такой страшный в своем наряде и с бородой?.. Я улыбнулся, встал и, подхватив поднос с грязной посудой и котлетой, хотел понести его к окошку. Нога моя зацепилась за боковой стул, чуть выдвинув его из-под стола. На спинке стула висела изящная подзорная труба на кожаном ремешке. Где-то тридцати сантиметров длиной, без футляра. Отставив пока поднос, я ощупал и внимательно осмотрел сей прелюбопытнейший предмет. Было ясно, что забытая посетителем труба – антиквариат, представляющий немалую ценность. Осмотр окрестностей мало мне помог, но натолкнула на мысль подойти сначала к кассиру, а после к бармену в магазине напитков.

– Скажите, пожалуйста, вы возвращаете потерянные вещи? – спросил я на кассе. Поток посетителей схлынул, и кассир с удовольствием разглядывала свои красивые длинные ногти.

– Вы что-то потеряли? – спросила она, не поднимая глаз.

– Нет, нашел и хочу вернуть…

Кассир подняла подведенные очи, лениво провела взглядом по моей руке с раритетом и выдала, зевая:

– У нас пункт питания, гражданин, а не пункт приема потерянных вещей. Вам нужно обратиться в ментуру.

– А где ментура, не подскажете? – вопросил я с надеждой.

– Не подскажу. – Кассир дернула плечиком. – Ни разу не было нужды туда обращаться.

С барменом разговор вышел гораздо короче: он с ходу предложил мне за найденный антиквариат 20 долларов, а когда я отрицательно качнул головой, потерял ко мне интерес.

* * *

Дорогу в «ментуру» я разузнавать не стал, так как внезапно меня обуяло любопытство. У широкого края подзорной трубы по периметру шла выбитая надпись. Золотые буквы были вкраплены в красное дерево.

– Грехи Москвы?.. Нет, Мо-ско-ви-и. Грехи Московии?! – удивился я, прочитав по слогам и осознав, что надпись сделана на персидском языке, который я учил с целью концентрации воли и внимания.

Любопытство не оставляло меня. Промелькнула, правда, мысль о малодушии, но я постарался ее не заметить. Как позже выяснилось, малодушия в моих действиях и не было, а был Божий промысел. Я купил пакетик у бармена, завернул в него находку. Вернулся в гостиницу. Элю я не видел, точнее – не увидел, и о ее реакции рассказать не получится. Моя голова была занята найденным прибором.

Я закрыл дверь номера на полный оборот ключа, сел на кровать и рассмотрел прибор, осторожно трогая его длинными пальцами с аккуратными подстриженными ногтями. Я ухаживал за руками, осознавая, что руки священника – важный инструмент Господа. Руками держат Библию, ими причащаются и их дают целовать прихожанам.

– Грехи Московии!.. – вновь пробормотал я, вновь и вновь проводя кончиком указательного пальца по слегка выступающим буквам надписи. – Что это значит?.. Может, ответ внутри?..