Текст книги "Любви все роботы покорны (сборник)"

– Я еще не закончил! – закричал он в ярости.

Юрий знал, что адреналин в крови заставляет здорово держать в напряжении пещеристые тела. «Ну и женщина», – восхищенно думал он, весь отдаваясь в водоворот страсти. Он уже не сомневался, что Инна проиграла специально. «Давненько я не испытывал такого стресса», – отстраненно думал Юрий, бешено работая бедрами.

После четвертого раза дверь в душевую решили взламывать. Только тогда влюбленные соблаговолили выйти. Первым вышел Юрий – с гордо поднятой головой, в одних трусах, готовый за свою ученицу и в огонь, и в воду. Следом шла Инна. Она казалась немного смущенной – все-таки это случилось с ней в первый раз. Она медленно подняла голову и встретилась со спокойно-насмешливым взглядом Пу Ян.

На пьедестале, после вручения медалей, китаянка буквально выдернула Инну к себе, на первую ступеньку.

– Привыкай, – сказала Пу Ян. – Еще не скоро будешь здесь стоять.

И опять Инна поняла не слова, но интонацию. В ответ она только пожала плечами:

– Будь что будет.

Второе место они списали на беременность Инны. Был страшный нагоняй – но досталось в основном тренеру.

Через четыре года, после родов, двухлетнего перерыва и победы на национальном первенстве Инна вновь вышла на мировой помост. С Юрой они тренировались не только днем, но и ночью…

Говорят, самый страшный зверь на земле – медведица, защищающая медвежонка. После победы Инну еще несколько лет называли «Русской медведицей»…

Ирина Грановская
Солнце на стекле

Туда-сюда-обратно. Туда-сюда-обратно. Теперь вот так, круговыми движениями. Вверх, вниз. Вверх, вниз… Да! А сейчас чуть пожестче, вот тут, ага, вот-вот, вот-вот, еще… Вот так! Как хорошо! Уф, и с этим кончили. Как же вспотела-то… Это ничего, главное – удовлетворить клиента…

Скрученная тряпка летит в сторону торчащего из стены крана. Выплескиваю из ведра грязную жижу на колесо соседней машины и топаю набрать чистой воды. Осталось шесть машин – и домой. Часа на полтора где-то. А не испить ли нам чаю, сказал граф… из термоса да с бутером. Отнюдь, сказала графиня, вот с той «маздулеткой» сейчас вступим в отношения, а потом можно и потрапезничать.

Окатываю тачку из шланга. Да уж, так заляпать машину надобно постараться. Грязюка пышная, набухшая, струится чувственно. В попсовых клипах голенастые певички в такой поваляться любят. Ох, я бы тоже поизвивалась по грязи в тоненькой мужской сорочке. Кабы фактура подходящая была… Стоп! Я самая обаятельная и привлекательная. Правильно? Итак, тряпочку изящно так в ручку и верх, вниз, туда-сюда-обратно… Во-от, во-от… А тачка того слонопотама надутого, с бородищей. Хоть бы раз чаевые дал, барабас недоделанный, а у самого ботинки как две мои месячные… м-да… через два дня должны, дай бог, начаться… Вот вечно у девчонок так: сначала «придет – не придет», потом «придут – не придут». Так, не отвлекаемся на прозу жизни. Я самая… Обкатим еще разок. Во, грязища потекла! Ну, поехали, поступательными движениями…

Черт! Если уж заколка слетит, то в самое дерьмо. Такой процесс обломался в зародыше. Ну вот кто бы объяснил, где логика: ручками своими нежными без перчаток грязь с тачек смываю, химией всякой натираю, и нормально. А из лужицы собственную заколочку любимую достать – двумя пальчиками, по-чистоплюйски.

Топаю к крану, тщательно вычищаю грязюку, забившуюся в пластмассовый орнамент. Вещица простенькая, но дорога как память. Витечка ведь как нежно, бывало, по волосам мне щеткой проведет, заколку на них защелкнет, затем пальцы мне под одежду запустит и все курлычет что-то. Ласковый был. Сплыл. И вот единственная память. Впрочем, через пару дней посмотрим, единственная ли. Бляха муха, заткнись, Светка, не каркай! Стой и заколку, Витечкин презентик двухкопеечный, лобызай.

Злюсь на себя, как обычно. Все у меня через анус, двуликий причем. Как ни изгаляйся, с какой стороны к ситуации ни подползай, четко влезаешь в отверстие. И сидишь там, ожидая, что боковые стенки рассосутся. И веришь, что с понедельника… И когда-нибудь эта хайтековская высотка, в гараже которой по шесть часов на дню намываешь чужие тачки, распахнет для тебя двери роскошного кабинета с мягким кожаным креслом и тончайшим плазменным монитором на массивном столе. Ладно, еще два года учебы, и тогда… Тогда диплом, а затем какой-нибудь пыльный угол в этой высотке или другой. И еще лет через пять какая-нибудь студенточка будет драить мое ржавое авто.

Эй, настроение, куда подевалось? Сейчас устраиваем «маздюлине» финальный душ Шарко по самые подошвы, затем сеанс эротического контакта под экзотический аромат полироли.

Заканчиваю уже поливать и тут вижу, из-под заднего колеса блеснуло что-то. Наклонилась, ковырнула. Колечко беленькое, крохотное, все в грязюке. Обтерла его. Камушек тоже беленький, овальный, с маленьким солнышком внутри. Вроде бы такой лунным камнем называют… Милое колечко. Вряд ли оно принадлежит барабасу. Да если бы и принадлежало. Он мне на чаевых задолжал, как земля колхозу. Сую колечко в карман джинсов, хватаю полироль и летящей походкой направляюсь к тачке.

И вот уже мы с барабасовым «маздюком» близки к апогею, к тому наивысшему пику удовлетворения, что разорвется фейерверком на губах: ос-та-лось-пять, ва-шу-мать! И тут слышу, меня зовут.

– Светка, кончай ишачить! – это Серега орет с соседней площадки. Там у них парковка побольше и двое работничков. Плюс парковщик. Я в своем закуте одна: сама танцую и пою, сама билеты продаю. У меня машины бухгалтерии и хозчасти. Их всех там на работу берут после троекратного прохождения теста на экстремальное жмотство. Большей частью мымры в возрасте между «как вы замечательно выглядите» и «вы так хорошо сохранились».

– Че такое, Сереж? – ору.

– Завязывай с работой, подгребай. У Витька днюха. Айда, прими соточку с джентльменами!

При звуке имени я вздрагиваю: кругом одни Витьки. Никакого воображения у предшествующего поколения: ни тебе Артамонов, ни Пантелеев с Емельянами. А именинник-то – парковщик, невысокий парнишка, хохмач, на ходу плетет совершенно фантастические байки, звучащие, однако, абсолютно достоверно. Его вроде за что-то выперли с четвертого курса литературного прямиком в мушкетерскую роту. Интересно, подал ли он уже прошение о переводе из парковщиков в заместители главного редактора «Литературки» или будет доучиваться…

– Иду, пять сек! – кричу. Быстренько прохожусь марлевой тряпицей по стеклам, закрываю «Мазду». Миздец, дорогая, я ушла.

Ребята расположились в «кабинете» парковщика – каморке, размеры которой и у Анжелины Джоли вызвали бы навязчивые мысли о диете. Выдохнув, я втиснулась в бездверный проем. Именинник вдохновенно развешивал лапшу на ушах присутствующих. Серега и его напарник с непарным именем Один (наверно, у его мамы при родах крышу конкретно перекособенило) завороженно внимали. Меня втянуло с полпредложения, хоть и вещал Виктор что-то «за политику». Почувствовала, превращаюсь в слуховой аппарат.

– …вот бабки по аптекам и обсуждают статейку этого полоумного астролога, дескать, вызвездилось Сергиевскому предопределение свыше: стать этаким гарантом стабильности на Руси. Вроде, пока он у руля, никаких потрясений не будет. – Витек импровизировал на тему шумихи в прессе вокруг имени силового министра.

– Ну он прям современный Распутин, – подал голос Один.

– Распутин, два – Путин. История щедра на параллельности. Впрочем, и на перпендикулярности тоже.

Тут именинник прервался:

– Привет, Светлана, присаживайся. Ты там у себя закончила?

– Нет, еще пять тачек осталось. Так что я по-быстрому поздравить сюда и обратно пахать. Хотя они чистые, там можно лишь полироль.

– Полироль – когда ты в одной пьесе и Лаэрт и Гамлет. Давай Сереге ключи. Он тачки по одной подгонит, и мы сможем вблизи понаблюдать твои эротические полироли.

Я смутилась. Как-то не приходило в голову, что мои попытки разнообразить рабочий процесс привлекли внимание окружающих. Я выложила на стол оставшиеся ключи, Серега сгреб их в карман и вышел. Пока его не было, я, напрягая воображение на всю катушку, постаралась наворотить на столе праздничное изобилие из хлеба, зелени, колбасной нарезки и банки шпрот.

Потом мы пили теплую водку, слушали Витькины истории, эротично полировали машины и хохотали, хохотали. И снова пили, и снова хохотали.

Проснулась я у Витьки. Никакой амнезии, конечно. И никакого сожаления. Витька лежал рядом и улыбался. До чего все просто.

Вместе с ним улыбалось мне во весь рот нарисованное на оконном стекле солнце.

– Оно ко мне ночевать приходит, – шепнул Витька. – А если день ненастный, то здесь торчит, дождь пережидает.

Когда уходила, он спросил, нет ли у меня желания заглянуть вечером еще на одну чашечку чая. И если желание таки есть, то я могу взять ключ и сама этот чай вечерком заварить. Поскольку у меня сегодня учебный день до двух, а сам он на работе до шести.

Ключ я взяла. Не раздумывая. Взаимно-ласкательно-проникательные сюжеты завершившейся ночи, даже спрыснутые растворчиком из алкогольных паров и пролетарской усталости, сами напрашивались на повтор. Я бы согласилась и на безотлагательный. Но не вовремя пробудившийся долг шептал про необходимость скорее бежать домой, освежать фасад, начищать зубы и отправиться грызть научный гранит, а с ним и прочие минералы и шлаки.

На улице начинался один из тех противных унылых октябрьских дней, когда мир отображается в монохромном режиме. Жизнь в оттенках серого. В мыслях, однако, царил полный полихромный раздрай. Или я на пороге новой сердечной привязанности, или это… вот, всплыло словечко из школьного курса химии: ингибитор. Точно, ингибитор, замедляющий реакцию выпадения в осадок по причине заброшенности и никчемности. Ну, поживем – увидим. Сердечной привязанности пока, кажись, не вспыхнуло. Но душевный комфорт с биркой в виде ключика от каморки папы Ка… тьфу, и насыщенное телесное удовлетворение определенно присутствовали.

На остановке толпился народ, желающий как можно скорее слиться в едином трудовом порыве со своими офисными стульями. Рабочий базис, как у баб, так и у мужиков, в большинстве своем выглядел внушительно. Эх, помнут меня в транспорте.

Я полезла в карман джинсов за проездным билетом и зацепила мизинцем найденное вчера колечко. А ничего, симпатичное. Буду носить, решила, и надела на палец.

Серость утра стала как бы еще рельефнее. Видимо, там, на немыслимой высоте, солнце зашло за какую-то туманность… Или туманность – это много солнц… Какая разница! Важно лишь то, что сейчас мне предстоит дохнуть мучительной смертью в переполненном автобусе, среди граждан, отрыгивающих полновесный утренний котлетно-сосисочный завтрак. В воспоминаниях заизвивались в грязи модельные девчонки. Уж они-то наверняка не помнят, что такое автобусная давка. Только, поди, из дома выйдут, а там уже колонна поклонников на крутых тачках. Разрешите вас подвезти, разрешите вас подвезти… все безнадежно влюбленные. Эх, мне б такую жизнь!

– Разрешите вас подвезти. – Мужчина в «БМВ» выглядел как подарок судьбы, причем по моему спецзаказу. Только вот цвет лица, да и рук, какой-то… гм… землистый, как у вампиров мультяшных. Может, ну его к черту?

– Извините, я на автобусе. Не хочу вас затруднять.

– Я к оперному еду. Если вам по пути, то никаких затруднений.

Подумать только, мне ж от оперного театра дворами до дома ближе, чем от автобусной остановки. Ладно, с судьбой не поспоришь. Едем.

Красавчик представился Евгением. Сказал, что работает в оперном, дудит в оркестре. Предложил довезти до подъезда, но я отказалась. Номер мобильника тоже зажала. Но визитку у него взяла и пообещала позвонить «как можно скорее»… До дома дошла, борясь с состоянием легкой ошалелости. С какого перепугу на меня запал еще и этот писаный красавчик? Главное, избежать скоропалительных молочно-кисельных выводов. Ибо я не моделька, переползающая грязную лужу в мужской сорочке. А как хочется быть супер-пупер-красоткой! Стоп! Плакательные темы под запретом. Быстро умываться, одеваться и в альму ее матер шагом бег! Ох, ворона, опять забыла лампочку в ванную купить. Ничего, бум лицо искать на ощупь. Нам нет преград ни в море, ни на суше. Да и вообще сегодня мир какой-то не такой. Пробуждение опять же получилось восхитительным, почти как засыпание. Что-то в теле такая приятная легкость образовалась…

Кромешной тьмы в ванной нет: тусклый свет протискивается из кухни, сквозь маленькое окошечко в стене. И вот намыливаю я лицо, смываю водицу и встречаюсь глазами с зеркальным отражением. Ой, мама! На меня смотрит красавица! Ну не прям Джоли, но… И черты мои, конкретно, но не я. Поднимаю руку к лицу – то же делает и красотка в зеркале… Этого, конечно, не может быть, поскольку чудес не бывает. Я никогда не верила во всякую сказочно-паранормальную муть, даже в Дедушку Мороза, которым папа наряжался, чтобы вручить мне, детсадовке, новогодний подарок.

Рвусь в комнату под нормальное освещение. Дополнительно врубаю весь свет, какой есть, и к зеркалу. Эффект сногсшибательный. Я вроде все та же, но почему-то хороша необыкновенно. Здрассти, доктор Кащенко, у вас бесплатные палаты на сколько мест? Или это эффект от ночного сумасшедшего секса с Витечкой? Да, такая версия приятней. Но первая достоверней.

Ох, зеркало! Свет мой, зеркальце, скажи Светке… или молчи, хватит мракобесия, я и так все вижу! Как же зазуделось надеть что-то яркое, вызывающе тугое. Платье. У меня где-то в шкафу второй год приманкой для моли висит отпадное платье малахитового цвета. Мини-мини: туземная юбочка с отложным воротничком. Распахиваю шкаф…

И, наконец, понимаю, что же все-таки не так. Вся одежда в шкафу в серой гамме. Обвожу комнату глазами – полный монохром. Это что же с глазами случилось? Мой мир превратился в черно-белое кино. И как раз в тот момент, когда, казалось, удача нашла меня. Значит, к альминой матери институт, надо нестись к окулисту.

Быстро натягиваю джинсы. Эти тугие, почти новые, на пуговках. Черт, ломаю ноготь. Как все не вовремя! Выдергиваю из ящика стола пилку и собираюсь поправить обломанный край. Упс! В камушке моего нового колечка переливается желтое солнышко. Значит, желтый я вижу. Но обои же на стенах желтые, как канарейка Боткина, а сейчас абсолютно серые. Как я раньше не замечала. А может… Рву с пальца кольцо, и мир вспыхивает приглушенными красками осеннего утра. С ума сойти! Ой, блин, уже девять часов! Ладно, разбираться и удивляться на потом, тем более что на полулюкс в психушке я уже подписалась. Теперь надо живо натягивать-таки зеленое платье и бежать в институт, услаждать взгляды окружающих, пока крыша моя на место не встала. Отыскиваю в шкафу кусочек материи-стрейч малахитового цвета, и мухой к зеркалу. На меня смотрит та же самая Светка, что вчера репетировала полирольные оргазмы вокруг чужих тачек. Так вот оно что! Значит, у меня выбор: голубое небо и зеленая травка по весне, то бишь через полгода, или сногсшибательная внешность в монохромном режиме. Тут и думать, ребятушки, нечего. А интересно, как же другие меня видят?

Втискиваю в зеленое платье свою угловатую фигурку, наношу на тусклое личико подходящий макияж, вдеваю сережки с малахитом. И, следом, на палец драгоценное колечко. Мир в один миг теряет цвета, но девушка в зеркале так преображается, что у меня в зобу дыханье спирает. Сую в сумку тетрадку и ручку, накидываю курточку. Выворачиваю карманы джинсов. Кидаю в сумку проездной. Следом летит Витькин ключ. Ну, с богом.

По дороге в институт я то и дело ловила на себе восхищенные взгляды. Ощущение было новым, опьяняющим. Я, плюнув на время, выскочила из автобуса за пару остановок до института, чтобы продефилировать по центральной улице. Витрины магазинов отражали мою стройную фигуру, летящую походку… Эх, кабы мне вместо потертой куцей кожанки шикарный длинный-предлинный плащ. Не застегивать его, чтобы полы стелились по ветру. Образ Светланы Прекрасной в плаще заволок глаза, и я с размаху впечаталась в кого-то. Моментально прозрев, я обнаружила, что налетела на девчонку лет семнадцати, собиравшуюся сесть в машину. С ней-то ничего не случилось, а вот пакет ее из пафосной лавки шмякнулся прямо в тучное октябрьское месиво у бровки тротуара. Содержимое пакета уткнулось в придорожную грязь.

– Курица безмозглая, – завопила девчонка, – обкурилась, что ли, дурында? На людей бросаешься.

– Извините…

– Что «извините»? Ты знаешь, сколько этот плащ стоит? Да откуда тебе знать, плебейка облезлая! Ты таких цен и вообразить своей тупой башкой не в состоянии!

Я было оторопела на какую-то долю секунды, но тут же спохватилась и собралась выдать этой заносчивой мартышке все, что я о ней думаю. Но в этот момент сбоку раздался голос:

– Оля, немедленно извинись перед девушкой. Что ты себе позволяешь и на каком основании?

Я повернула голову. Ох, мать моя! На меня смотрел тот замусоленный прессой до проплешин Сергиевский, мистер-министер.

– Пап, ты что, не видишь? Мой новый плащ… из-за нее. Я что, должна вежливо с кретинской улыбкой пропищать, что ничего не случилось?

– Иди в машину, Оля. Подними пакет и садись. Девушка, извините мою дочь.

– Ничего страшного. – От неожиданности я сразу успокоилась и даже как-то зауважала Сергиевского, так легко купировавшего глупую бабскую разборку. Ольга приподняла пакет и бросила мне под ноги.

– Пусть она забирает. В компенсацию за оскорбленное плебейское достоинство! – Ольга уселась на заднее сиденье машины и захлопнула дверь.

– Еще раз извините. – Сергиевский выглядел действительно расстроенным. – Может, вас подвезти?

– Нет, спасибо. Мне в политехнический, это рукой подать… – Если он так же виртуозно умеет гасить и прочие конфликты, то причины карьерного роста очевидны. Газетчиков бы еще приручил.

Сергиевский попрощался, сел в машину и укатил. Я нагнулась и подняла пакет. Отойдя в сторону, вынула плащик. Подкладка немного намокла, но с внешней стороны он был просто изумителен. Я сняла куртку, сунула в пакет, затем надела плащ. И ощутила себя на миллион баксов. Витрина ближайшего гастронома просто взвизгнула от восторга. И тут я вспомнила, что пожелала плащ. А до этого пожелала стать красавицей. А до этого – подвозку. Получается, я могу загадывать желания, а кольцо их исполнит? Ну-ка, я хочу… вон за тем углом кошелек, набитый баксами. Кошелька, даже пустого, не оказалось. Может, надо что-то более реальное? Хочу… чтобы кто-нибудь еще подвезти предложил. Это обкатанный вариант.

Никто не кинулся меня подвозить. Кольцо действовало более замысловато, фильтруя желания сообразно своим понятиям о справедливости. И я отправилась в институт.

Дальше было несколько шоколадно-мармеладных часов, когда я ежесекундно ощущала обжигающие лицо и шею, плавящие ткань платья мужские и завистливо-испепеляющие женские взгляды. Ладно, пусть любуются, не убудет. Лишь бы этим ограничилось. Студентики-заочники, такие же, как я, джентльмены неудачи. А мне бы так хотелось настоящего, сильного, властного и по уши влюбленного. Так хотелось…

Консультации закончились, и я выплыла на институтское крыльцо. В сумке замурлыкал мобильник: кот в мешке, скрытый номер. Ладно, ответим.

– Светлана Вениаминовна? – Ну надо же, какой официоз! А голос приятный и смутно знакомый.

– Да, – отвечаю в тон, – чем могу быть полезна?

Уж если играть в светский салон, то со всей душой.

– Мы с вами сегодня встречались уже. Это Анатолий Сергиевский.

– Ой! – Сердце упало в пятку и учащенно в ней заколотилось, расшатывая каблук. – Вы, наверно, по поводу плаща? Куда мне его принести?

– Плаща? Простите… какого… А, плаща… Ну что вы! Мне очень неловко из-за выходки моей дочери, и я хотел еще раз принести вам свои извинения. Позвольте пригласить вас на обед?

Вот это поворотик. А что? Кто не рискует, тот считает деньги, не отходя от кассы. И вылетает на пенсию прямо в гроб, так и не испив шампанского.

– С удовольствием, – говорю, лихорадочно, но безуспешно пытаясь вспомнить его отчество. И что вообще он в нашем городе делает? Приехал деточке плащик прикупить? Или, от ока желтой прессы подуставши, затихарился в провинции? Как там… компьютер мне, компьютер!

– Благодарю, – отвечает. С ума сойти от такой галантности! – Вы мне адрес не продиктуете? Я за вами заеду, скажем, в пять.

– А к моему номеру мобильника разве адрес не прилагался? – отвечаю, изображая искреннее удивление, а сама фигею от собственной наглости – министр все же.

– Ну, хорошо, в пять я подъеду. До встречи. – И Сергиевский отсоединился.

Ох, ребята-демократы, как гласит закон Мерфи: «Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению». Поворачиваю обратно в институт, несусь в библиотеку, падаю за ближайший свободный комп и через секунду читаю Википедию. Ага, вот он, Сергиевский, Павлович, значит. О как! Родился он здесь. К мамочке прикатил, пирожков домашних потрескать. Вдовец… интересненько. А ведь чувак-то неординарный и собой привлекательный. Правда, дщерь – полное чмо. Так… учился… работал… все это фигня… ага, занимает пост… ну это мы в курсе. И каждая желтая газетенка о нем сочинения пишет, и каждый хрен с горы называет себя его личным звездочетом, раздавая автографы и интервью. И каждая безмозглая моделька многозначительно закатывает глазки при звуке его имени…

Упс… А в чем же мне пойти-то? Это вот платьице для леди слишком лядское. Денег на обновы я пока в моем Эльдорадо не намыла… Ой, а как же чай для Витечки? Ладно, разберемся в рабочем порядке. Тут такие чудеса…

Добравшись до дома, я сняла свое расчудесное кольцо и нырнула в шифоньер. Через некоторое время поздравила себя с уловом: черная юбочка и белая блузка. Неувядаемая классика. Если это все погладить…

Ровно в пять я вышла к подъезду, и тут же подкатил Сергиевский. Надо же, пунктуальный дядька. Хотя в их деле иначе нельзя. Мистер-министер привез меня в крохотный ресторанчик на выезде из города. Очень милый. Впрочем, с ресторанной жизнью нашего города я была не то что на «вы», а вообще не пересекалась. Других посетителей не оказалось, что меня не удивило. После всех событий этого дня способность удивляться у меня, кажется, атрофировалась.

Сергиевский оказался собеседником милым, остроумным и редкостным обаяшкой. Я, как могла, пыталась соответствовать. Поначалу ощущала себя сообразно Олечкиной табели о рангах, но постепенно успокоилась. Да и вино, какое-то особенное, обволокло мозги мерцающей органзой полуреальности. Через некоторое время мы выпили на брудершафт. Анатолий рассказал, что действительно родом отсюда, что привез Ольгу к бабушке, не желающей переезжать к ним, и что пробудет в городе еще три дня. Я слушала его вполуха, а сама крутила в голове миг послебрудершафтного поцелуя, разбирая его на наносекунды. Поцелуй вышел чуть длиннее и чуть чувственнее обычного, формального. Взгляд упал на колечко, игравшее на безымянном пальце правой руки желтым солнышком. В порыве сумасшедшей благодарности я обхватила левой рукой кулачок правой, поднесла его к губам и поцеловала колечко.

– Света, что такое? – Сергиевский смотрел удивленно. – Неужели нахлынуло чувство вины перед поклонником, подарившим кольцо?

Я рассмеялась:

– Ну что ты, это просто… талисман. Мне очень хорошо, вот я и мысленно режу жертвенных агнцев своему божку.

Анатолий взял мою руку в свои.

– На такие пальчики надо надевать настоящие камни. – И он потянул с пальца кольцо. Я с ужасом отдернула руку. Если он увидит меня такой, какая я на самом деле! Ни-за-что!

Мы посидели еще совсем немного. Он отвез меня домой, поднялся проводить до двери, потом до моего старенького скрипучего дивана.

Мы лежали рядом, усталые и, казалось, насытившиеся друг другом до полного удовлетворения.

– Это так ты меня провожаешь от машины и до утра? – шепнула я ему, проводя ладошкой от груди, покрытой мягкими чуть курчавыми волосками, ниже. Туда, где волоски становились все гуще, но податливей от чуть липкой влаги наших тел, обильно напитавшей кожу его живота. Толя накрыл мою руку своей мягкой ладонью и подвинул ее чуть ниже. Горячий шелк влажной кожи еле заметно пульсировал. Почувствовав, как ритм передается мне, поглощая без остатка и тело, и дыхание, и мысли, я обхватила пальцами твердеющую под ладошкой плоть и прижалась к Толе алчной пылающей кожей.

– А теперь твоя очередь провожать меня. С этого утра и до понедельника, – тихо ответил он, слегка приподнимая меня за талию сильными руками и медленно опуская на себя.

Мятые, насквозь мокрые простыни валялись на полу. Свесившись с дивана, я пыталась обнаружить среди них мобильник и выяснить, который час. Какое счастье! Пусть на три дня! Только вот, черт, месячные должны… нееет, только не сегодня, не завтра. Плевать, разберусь потом. Это же раз в жизни бывает такое счастье… Все к черту. Но…

– Толя, а как же работа? Мне ведь на работу скоро бежать…

– Давай договорюсь про отпуск, вряд ли мне откажут. – Он не рисовался, не бахвалился, такой простой, доступный и желанный.

– Давай, – согласилась я.

Пока он плескался в душе, вкрутив в ванной лампочку из торшера (как сама-то не дотумкала!), я сняла на минутку кольцо, облачилась в стандартный джинсово-фуфаечный прикид и подкрасилась. Когда он вышел, варила кофе на кухне. Двух одинаковых чашек у меня не было. Я, извинившись, что непредусмотрительно сдала саксонский фарфор в химчистку, налила кофе в стаканы с подстаканниками. Подстаканники один мой знакомый с дневного отделения института спер, когда работал проводником во время летних каникул, и подарил мне. Видать, дома для них уже не оставалось места.

Толя куда-то позвонил, кому-то поручил оформить мне отпуск и доложить об исполнении. Ну вот, у чеховского героя были Анна в петлице и Анна на шее, а у меня один кудесник на пальце, другой в постели.

Выходя из дома, Толя спросил, может ли он сделать мне подарок. Я поинтересовалась для порядка, какой, но ответа не получила.

Мы приехали в загородный дом отдыха, где сняли отдельный коттедж. Наверное, закрытое заведение для власть имущих. Я-то ведь наивно полагала, что судороги коммунистического режима смяли и эту инфраструктуру. А она, похоже, лишь сменила хозяев и набрала класс.

Толина идея приехать сюда действительно великолепна. Мы плаваем в бассейне, греемся в сауне, гуляем по лесу… И занимаемся сексом. Нет, наверно, любовью. Я полностью растворяюсь в нем, шепчу какие-то ласковые глупости, схожу с ума и не пытаюсь остановиться. Потому что хочу сходить с ума. Он называет меня ласковыми именами, и каждый раз мое сердце переходит на синкопированный ритм. Я счастлива, я счастлива, я бесконечно счастлива!

Поздним вечером мы, насытившиеся друг другом, сидим, укрывшись теплым пледом, на плетеном диванчике, на веранде. Толя, показывая на усыпанное звездами небо, произносит еле слышно:

– Если присмотреться, звезды разного цвета. Видишь, Свет?

– Да, милый, – отвечаю. Ни черта я не вижу, но так ли это важно? Я готова поменять все краски мира за счастье быть с тобой, моя любовь.

Иногда я украдкой подсматриваю цвета, чтобы быть «в теме». Машина у него бежевая, свитер синий… Интересно, какие у него глаза? Смогу ли я их увидеть когда-нибудь?

Наутро позвонил Витя. Я как раз была одна в комнате: повезло, как уж заведено. Витя спросил, что со мной, почему не появляюсь на работе. Про нашу совместную ночь ни гу-гу. Мне как-то даже легче стало. Ну и ляпнула ему, мол, встретила человека, влюбилась взаимно, наверно, уеду. Витька пожелал счастья и повесил трубку. Все-таки легко с ним. И тогда было легко, и сейчас.

Часы бегут быстрее, чем мне бы хотелось. Часы, наполненные тихой радостью. Иногда Толя садится на диван, кладет на колени лэптоп и углубляется в работу. Ненадолго, каждый раз минут на двадцать. Я приношу ему из кухоньки чай с мятой и сворачиваюсь рядышком на диване. Затылком прижимаюсь к его бедру. Наслаждаюсь счастьем и мечтаю, мечтаю. Мечтаю о нашем будущем. Об Ольге стараюсь не думать. Как-нибудь поладим.

Толя закрывает крышку лэптопа, поднимается. Я вскакиваю, смотрю ему в глаза, запускаю пальцы под свитер, и мой монохромный мир взрывается бешеным водопадом счастья.

В город возвращаемся в воскресенье, после обеда. Короткий день уже угасает. Подъезжаем к моему подъезду. Толя поднимается вместе со мной. Я достаю ключ и вдруг обнаруживаю, что дверь другая. Толя улыбается и говорит:

– Я попросил заменить дверь, поскольку внутри мой подарок. Хотелось защитить его от любых случайностей.

Он подает мне ключ, странный какой-то, похожий на автомобильный, без привычной боковой борозды:

– Держи, малышка. А вот еще его братья. Один поживет у меня с твоего разрешения.

Колечко с четырьмя дополнительными ключами ложится в мою ладонь. Я открываю дверь, захожу в квартиру. На месте моего старого дивана стоит огромная модерновая кроватища, трехспальный траходром.

– Ну вот, чтобы впредь нам с тобой ничто тут злобно не скрипело. Я ведь буду приезжать к своей малышке. А теперь давай, надень то зеленое платье, в котором я тебя впервые увидел. Поужинаем где-нибудь. И мне надо к матери ехать, все же нехорошо: сын в гости напросился и пропал. Быстро же у нас с тобой время пробежало. Ну да ладно, постараюсь вырваться в ноябре на денек-другой.

Он говорит что-то еще. Я перестаю различать слова, механически переодеваюсь, накидываю свою куцую кожанку, цепляю сумку и иду к выходу. Он купил мне кровать! Я же мечтала, я же думала, я все цвета мира хотела… а он мне – траходром.

На улице совсем темно. Меня начинают душить слезы, но я держусь. Только глазам больно-больно. Мой черно-белый мир расплывается тушью по бумаге. Толя обнимает меня сзади за плечи.

– Ну что ты, Свет, все хорошо. Я буду позванивать и приеду, как только обстоятельства позволят.

Боже, он не понимает. Он купил мне кровать, и теперь будет позванивать с закрытого телефонного номера. Мы едем куда-то, разумеется, опять в закрытое место, где газетчики не застукают его со мной. Я больше не могу. Тяну с пальца кольцо.

– Анатолий Павлович, остановите, пожалуйста…

Он смотрит на меня с нескрываемым удивлением, останавливается. Я выскакиваю из машины и бегу. И плачу. Яркая неоновая реклама, преломляясь в каплях слез, слепит меня нестерпимым разноцветьем. Где же кольцо? А, вот, зажато в кулаке. Я надеваю кольцо, и цвета умирают. Сворачиваю в боковую улочку, бегу через темный сквер, не думая, где нахожусь. Мне просто плохо.

– Эй, матрешка, ты не меня ищешь? – Хозяин голоса хватает меня за ворот куртки сзади. Я пытаюсь выскользнуть из куртки, но оказываюсь нос к носу со вторым.

– Смотри-ка ты, красоточка какая. Что ревешь? Клиент не доплатил? Так и мы платить не будем, но приласкаем от души.