Книга: Архив Шульца - Владимир Паперный

У романа есть аудио-версия, но, боюсь, этот текст сложно воспримется на слух – сюжетная линия и её развитие очень условны, части разнородны, так что кажется, это «немного разные книги» (слова Игоря Гулина из Ъ). 

В «Архиве» и настоящие мемуары, и «роман с ключом» из жизни советской богемы, и вымысел (например, «Битлз» никогда не были в СССР). Сам Паперный говорит: это «очень личный роман о жизни… О своей, о жизни своих и чужих родителей, бабушек, дедушек, друзей, знакомых, незнакомых, и т. д.. В целом роман о культуре и эпохе».

И всё же культура, о которой он пишет, была культурой избранных. Поэтому назвать «Архив Шульца» «энциклопедией советской жизни» никак нельзя. Роман вышел настолько личным и частным, что, читая, чувствуешь себя подглядывающем за чужой жизнью из пустого любопытства.

Главный герой Саша Шульц, он же Шура, он же Шуша, а по простому ШШ или Ш))) (Именно так и называет его автор), тоже архитектор, который покидает Родину и эмигрирует в Америку. Там получает архив, состоящий из записей магнитофонных плёнок, писем, тетрадок.

Куча разных историй и множество персонажей.

Зачастую кажется, что ты читаешь отдельные рассказы. Повествование скачет в разные времена, к разным людям. Из-за этого первая часть выглядит сумбурной, сложно понять кто кому кто, да и запомнить тоже)))

Вторая часть уже конкретно о герое, что складывается в логичное повествование.

Книга о шестидесятниках: походы, встречи, кафе, чувства.

Слог автора обрывистый, мозаичный. Сам автор говорит, что он собрал его из разных отрывков, написанных в разное время и соединил в одно целое в период пандемии)))).

На мой взгляд интересный приём применил Паперный: главный герой Шуша является также голосом повествователя, разбирая архив, он как бы со стороны смотрит на записанное.

Не смотря на сумбурность и многословность, отсутствие единого сюжета, книга неплоха, читается в удовольствие.

Главный герой романа Шуша Шульц советскую власть не любил, но, будучи умным еврейским мальчиком, на открытый конфликт с ней не шёл. Жил свободно, насколько это было возможно в шестидесятые-семидесятые годы, учился в инстинуте, ходил в туристические походы, сочинял стишки, тусовался в богемной среде, любил женщин, а как только появилась возможность — дал дёру на запад, в Америку.

Помимо главного героя в книге присутствует огромное количество второстепенных: Арики, Даники, Доры, Дианы, Джимы, Рикки, Мэлы, Ривы, Бены, Вени, Зайцы, Барды, Графини, Сеньоры, Социологи, Старухи, Нюры, Нолики, Адамы, Аллы, Алисы... "Я список кораблей прочел до середины". Десятки безликих, без устали гомонящих персонажей, перебивая друг друга, спешат поведать читателю о своих маленьких трагедиях — семейных дрязгах, в основном на почве секса. Закрыл книгу — и ты уже не помнишь кто с кем и кто чей. Читается легко и, к счастью, так же легко вся эта словесная дребедень выветривается из твоей головы. Словно и не читал.

Юность его прошла среди интеллектуалов в Ленинградской тюремно-психиатрической больнице, где их всех лечили от диссидентства методом профессора Снежневского.

Первая и самая личная глава о сестре. Рваные обрывки несчастной жизни. И конечно же, обязательное упоминание о погромах. Ирония про непроизносимое имя Бога, но попытки пошутить не удались.

– Бабушка, а ты помнишь крепостное право? – Помню, внученька. – А как его отменяли, помнишь? – Помню, внученька. Мы так плакали, так плакали. Что теперь с нами будет, кто нас защитит…

Потом сама Валя (мать главного героя) будет также плакать после смерти Сталина. Рассказ о семье, который даже не мемуары или автобиография, а именно как будто сидит человек на стуле и вспоминает... А читатель слушает, забывая записывать.

…талант быть человеком важнее таланта писать романы.

Местами это очень личный текст. Нужна была большая смелость или безразличие уже с высоты прожитых лет. Писать мысли за других людей, которых и в живых то уже нет. С одной стороны это дань уважения памяти о тех людях. Чтобы они не канули в Лету. С другой стороны, а что они думали на самом деле? Это своя история человека имеющего возможность говорить, и мало кто может уже возразить.

Мы с вами относимся к этому режиму одинаково. Это режим для быдла, а не для нас с вами. Мы должны быть не жертвами этого режима, а его, если угодно, мозгом.

Где-то к середине книги, мне кажется, я начал чувствовать ритм между общением персонажей между собой и их общением с нами. Это неповторимый рисунок автора.

Забыли, что существовать в России можно только потому, что законы не соблюдаются?

Забавно, что эпизоды, связанные с архитектурой в разы больше остальных.

– Правильно! – вдруг громко произнесла очнувшаяся Нинка. – Именно так из этой бл*дской страны и надо уезжать! Все бросить и рвать когти.

Предыдущее описание путешествий по СССР блекнет по сравнению с Италией. Упадок и вандализм против бережного отношения к прекрасному. Еврейская взаимовыручка, куча организаций по всему миру и по сути, очередной плевок в сторону русских. Может и оправданный, но мне, как русскому, неприятный. Можете обижаться, но в какой-то момент показалось, что я слушаю старого еврея и не верю ни единому слову. В эпизоде "Диалог со шпионом" критикуется бесплатное образование и бесплатная медицина в СССР, потому что бесплатное не может быть хорошим. Спустя много лет, проведённых в США, это лишь попытка убедить самого себя. Это была прекрасная жизнь, и я рад что прожил её. Так почему же роман попал в шорт-лист Большой книги? Будем считать это мицвой жюри.

P.S. "А за окном сбегает вниз Дорога, подмосковной вроде. Колеса, в вольном переводе, Стучат: вернись, вернись, вернись."

Эти строки из поэмы, в которой Бэлла Ахатовна рассказала о своем знакомстве с братом и сестрой Паперными, детьми известного литературоведа (в книге отец героя переводчик, хотя интернеты ничего не говорят о переводческой деятельности Зиновия Паперного - спишем на допустимую в художественно-биографической прозе вольность).

Так или иначе, брат и сестра Паперные были частью советской интеллектуальной элиты, унаследовав родительские таланты, превзойдя их многообразием и в очередной раз опровергнув максиму об отдыхающей природе. Именно элиты, не номенклатуры и не золотой молодежи, это не идентичные множества, хотя отчасти пересекающимися были.

На самом деле, из этого круга вышло множество ярких интересных персонажей, я благодарна своей читательской планиде за знакомство с "Агафонкиным и временем" Олега Радзинского,, который, как и автор "Архива Шульца" эмигрировал, не писатель по основной профессии, добился значительного успеха в том, чем занимается профессионально.

Что определенным образом и достаточно лестно характеризует этих мальчиков. Да, унаследовали родительские таланты. Да, с детства имели возможность развивать их. Нет, не побоялись в свое время свернуть с проторенной тропы, оставить уютную, достаточно обеспеченную обыденность, прыгнуть в пустоту с пустыми руками, чтобы найти себя и в этой новой жизни.

Ужасно жалею, что не смогла посмотреть вчерашнюю встречу с Владимиром Паперным, которую проводила Редакция Елены Шубиной, потому что часом раньше случилась авария на подстанции. обеспечивающей наш поселок электричеством, и в это время ехала ночевать к дочери, не хотелось замерзнуть февральской ночью до смерти.

Кстати, о смерти:

Умер во время операции аппендицита. Общий наркоз на него не подействовал, из вежливости он притворился спящим. Когда ему резали живот, он терпел, но, когда приоткрыл глаза и увидел в зеркале наверху свои развороченные внутренности, вскочил и бросился бежать, волоча за собой кишки и оставляя на полу кровавый след

Она такая, эта книга: семейные хроники переплетаются в ней с байками, в которые трудно поверить: отчасти анекдотами, частью подростковыми ужастиками (поверить сложно, но отчего-то безоговорочно веришь).

Родственники и знакомые семьи лишь отчасти предстают здесь обычными людьми, чаще в их чертах сквозят сказочные и мифические персонажи. Быль и легенда диковинным образом переплетается в этих беллетризованных мемуарах, образуя мозаику, для которой стандартное определение "судьба семьи в судьбе страны" подходит исчезающее мало.

И не вполне о семье, больше о главном герое, его друзьях и его женщинах. И не вполне о стране, "Архив Шульца" история эмигранта, пожившего некоторое время, прежде, чем попасть в Америку, в Италии, залихватская итальянская эпопея совсем не похожа на "восходит в свой номер на борт по трапу пассажир, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына; по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще"

Не думаю, чтобы оставленная отчизна много по ним плакала, как и сами они не особенно заливались слезами. Некогда было, нужно делать свое дело и жить свою жизнь. Удивительно занятную, в сравнении со среднестатистическим бытием ровесника, рожденного в СССР.

Мне было интересно. Такой опыт внутренней свободы, изначального ощущения себя гражданином мира, космополитизм.