Текст книги "Как я развалил СССР и другие шалости"

Майкл Мураховский
Как я развалил СССР и другие шалости

Как я разваливал СССР

Это было пятнадцатое ноября восемьдесят второго года. По всей Москве раздался гудок. Хоронили Брежнева. В это время мы с другом стояли на ВДНХ и пили пиво.

– Ну что теперь будет? – спросил мой друг Серёга.

– Ничего не изменится. Не он, так кто – нибудь другой. Кто будет руководить трауром, тому и банковать.

– Ну, земля ему пухом. – И он сделал большой глоток.

Я молча выпил.

Мы в Москве. Я никогда не любил этот город с детства. Как – то так получилось, что провинциального мальчика привезли родители в Москву показать столицу и навестить старшего брата, проходившего срочную службу в Подмосковье. Мальчик надеялся посмотреть все, о чём читал в книжках. А оказалось, что все не так. Родители его невольно обманули, обещав и Красную площадь, и Мавзолей Ленина, и многое другое. А оказалось, что площадь на генеральной реконструкции, вход туда закрыт. Если посмотреть в щель забора, то можно увидеть Мавзолей, покрытый брезентом, по которому ходит охрана. А ведь мне обещали, что покажут Пост № 1 и смену караула. Вот так у меня четырнадцатилетнего провинциального мальчика возникла какая – то неприязнь к этому всему. Плюс метро. Когда мы вышли из вагона поезда Одесса – Москва, то спустились на станцию метро Киевская. Мне обещали, что я увижу красоту залов и длинный эскалатор. Да, красота, наверное, была, но шум поездов и давка на станции не дали ничего посмотреть. И вот в этой давке мы с чемоданами ехали до какой – то станции, потом в такой же давке переходили на какую – то другую и опять в таких же условиях ехали очень долго до конечной станции ВДНХ. А там опять толчея, еще около часа мы ехали на трамвае в район с очень смешным названием Медведково. Я ожидал увидеть лес и, конечно, медведей, как в зоопарке. А оказалось, что вокруг одинаковые дома да ещё с одинаковыми номерами, только корпуса были разными.

Мы жили на окраине Москвы, до ближайшей станции метро нужно было сорок пять минут ехать на трамвае, а потом до центра ещё полчаса на метро. Каждая поездка куда – нибудь вызывала у меня отвращение к этому городу. Больше всего я не мог вынести шум и толчею в метро. Добивала и духота в набитых вагонах. Относительно было только на ВДНХ. Мы там были несколько раз без пользования этим видом подземного транспорта. Единственное, что мне нравилось – это мороженое, которое продавали в ЦУМе или ГУМе. Оно было в вафельных стаканчиках и очень вкусное. И ещё «Бородино», которое так же покорило сердце. А все остальное, что мне родители показывали в Москве, не удовлетворяло моим требованиям к столице.

И вот прошло восемь лет, и я опять на ВДНХ, но уже не с мороженым, а с кружкой пива. И не с родителями, а с другом, и мне не четырнадцать, а двадцать два.

– О чём ты задумался? – спросил Серёга.

– Ни о чём. Просто вспомнил, как когда – то гулял здесь с родителями и возненавидел этот город, как Понтий Пилат Йерушалайм в «Мастере и Маргарите» Булгакова.

– Ладно тебе. Пойдём куда – нибудь, посмотрим. Ведь неизвестно, когда будем здесь в следующий раз. А вечером девчонки обещали повести нас в «Шоколадницу».

Девчонки. Это из – за них два друга из Одессы приехали в Москву в гости. Две девчонки – москвички после окончания института поехали отдыхать к морю, где у одной из них жил дядя. Именно там мы с ними познакомились и провели прекрасных двенадцать дней вместе, а когда они уехали, завязалась переписка. Я писал Алле, а Сергей Лене. Ну и договорились, что мы обязательно должны приехать к ним с ответным визитом. Вот мы и приехали, а тут Брежнев отошёл в мир иной, и вся Москва в трауре. Это нам ещё повезло с билетами. Мы уехали на последнем поезде, после которого город просто был закрыт для приезжих. Мы гуляли по Москве тоже две недели, я сделал Алле предложение выйти за меня замуж. Она подумала пару дней и согласилась. Я не сказал, что сначала мы поселились у родителей Аллы в большой квартире, а позже Лена перевезла Сергея на другой конец Москвы и поселила у своих. Мы с Сергеем только могли поговорить по телефону или где – нибудь встретиться в центре. Иногда встречались вчетвером, но в основном я проводил время с Аллой. Мы решили сообщить её родителям. Конечно, мы были знакомы, но я не знал о них ровным счётом ничего. Только то, что её мама работает кем – то около станции метро «Кузнецкий мост», а папа около станции «Площадь Ногина», но где и кем спросить было как – то неудобно. Когда мы осмелились сообщить о нашем решении, то её родители даже не очень удивились и стали спрашивать о том, где мы планируем жить, и кто мои родители. Я ответил, что с любимой и рай в шалаше, но шалаш я планирую в квартире моих родителей в Одессе. Правда, у родителей всего две комнаты, в одной из которых мы вместе (я в отдельном закуточке, составленным из книжных шкафов), а в другой – старший брат с женой и дочкой. Вот в этом закуточке и будет шалаш.

– Даааа, – сказал мой будущий тесть. – Хоромы у тебя колоссальные. Но ничего. Я считаю, что нужно познакомиться с твоими родителями и все обсудить, если вы уже так решили, то мы не против.

Мы не ожидали такого решения, но раз согласие получили, то и статус у нас был уже другой. Через какое – то время мы с Серёгой вернулись домой, и почтовый роман продолжился у обеих пар. Так прошло ещё полгода, и мои родители поехали знакомиться с будущими сватами. Все прошло прекрасно. Две образованные, интеллигентные семейные пары женят своих детей. Ничего особенного не произошло, и мы с Аллой подали заявление в центральный московский Дворец бракосочетания. Свадьба назначена на июнь. Родители решили, что Алла молодой специалист и работает по распределению после института в очень хорошем месте на заводе, который подчиняется моему тестю, поэтому уволиться и уехать она не может. Вот тут у моих родителей возник вопрос: как это подчиняется ему? Он что – директор крупного авиамоторного завода?

– Нет, – ответил он. – Я не директор завода и не главный бухгалтер. У меня таких заводов больше сотни, разбросаны они по всему Советскому союзу. Я финансист и работаю начальником первого главка министерства финансов СССР, у меня в подчинении вся авиационная, радиотехническая промышленность и оборонка. Главные бухгалтера всех крупнейших авиационных заводов прилетают ко мне на ковёр и отчитываются за каждую копейку, которую я им даю. Ну а моя жена – главный архитектор «МосСтроя».

Семья была интернациональная. Папа украинец из Винницкой области, который родился в деревне и впервые попал в Москву охранять министерство, будучи солдатом срочной службы, а после простым вохровцем. Вечером учился в институте при министерстве, уже на третьем курсе требования вынуждали работать по специальности. Так он попал в министерство финансов СССР. Ну а дальше его никто не проталкивал. Он всего добивался только своей головой и трудолюбием. А будущая тёща, русская и коренная москвичка, окончила архитектурный институт и получила эту должность за выслугу лет.

Вот с такой семьёй должна была породниться простая скромная еврейская семья из Одессы.

Время пролетало быстро, и уже в начале июня мы выехали в Москву и перевезли все мои вещи. Тесть с кем – то договорился, и нам оставили однокомнатную квартиру люди, уехавшие в командировку в Болгарию на год.

Вот свадьба: гости, шумно и весело. Друг тестя предоставил свою служебную машину с водителем. После весёлого свадебного застолья молодые поехали в «свою» квартиру, а уже через день – в Ленинград на неделю в свадебное путешествие.

По возвращении все и началось. Мне нужно устроиться на работу, но без прописки не принимают (у меня одесская). Пришлось тестю с тёщей прописывать меня в своей квартире временно на год. Москвичи по своей натуре гордятся своей пропиской и боятся потерять своё жильё, а раньше потерять его было довольно легко. Как только один из супругов получал прописку у родителей другого, так начинались пьянки и гулянки. Конечно, родители требовали развода, и тут возникал квартирный вопрос. Куда девать новоиспечённого москвича? Значит, нужно разменивать квартиру и часть своей жилплощади отдавать пьянице или гуляке.

Я не был ни гулякой, ни пьяницей, женился по чистой любви, и мне не нужна была никакая жилплощадь. Я-то это знал, но тесть с тёщей решили перестраховаться. Дальше тесть не стал долго думать и устроил меня на завод. О том, что я новоиспечённый зять большого начальника, знали только директор и начальник цеха, в котором я работал. Я чувствовал, что передо мной, двадцатитрёхлетним пацаном, прогибается начальник цеха и почему – то все начальство этого цеха. Скорее всего, земля слухами полнится, но я вёл себя очень достойно. Это немного меня напрягало. Я ждал окончания года временной прописки, чтобы уйти из – под колпака руководства и тестя. Так пролетел год, и за это время у нас родился первенец. Мы назвали его Димой. Закончился и год нашего проживания в съёмной квартире, и мы переехали в квартиру тестя и тёщи. Наступил тот день, когда закончилась моя прописка, и я пошёл в отдел кадров увольняться. Мне сказали, что я в обязательном порядке должен отработать две недели, на что я попросил показать кодекс законов о труде. В нём чёрным по белому было написано, что руководство предприятия имеет право попросить работника отработать две недели, если у работника нет возражений. Я показал эту статью начальнице, предоставил свой паспорт, показал, что сегодня заканчивается временная прописка, а без прописки на этом заводе человек работать не может. Она не смогла мне возразить.

– Умные все стали, – проворчала женщина и уволила меня в этот же день.

Я вышел из проходной этого завода и почувствовал свободу. Я выскочил из одного колпака. Дома меня ожидал скандал от тёщи. Я не соблюдаю социалистическую законность и уволился без отработки двух недель. Это не по – советски, а точнее, какие – то антисоветские действия с моей стороны и как я так могу легкомысленно относиться к основам партийной чести? Я молча слушал этот бред и думал о своём: cкорее забрать своего грудного сынишку и пойти с ним погулять, и ему хорошо, и я успокою свои нервы. Чтобы не ругаться с тёщей. Тут же тёща мне припомнила, что я вообще антисоветчик.

– Вот были недавно выборы местных советов, когда вы ещё жили на той квартире. Так ты с моей дочерью пошел выбирать около пяти часов вечера, а мы, советские, сознательные люди, были у избирательного участка уже в восемь утра и вместе со всеми стояли в очереди к избирательным урнам. А ты (она показала на меня пальцем) сам несознательный и подбиваешь к этому нашу дочь. Алла стала успокаивать свою маму, но упрямство было выше неё, и она обиделась на нас и не разговаривала две недели. Ей казалось, что она нас наказала, но на самом деле мы отдыхали от её причитаний. Тесть никогда не вмешивался в эти перепалки. В глубине души он все понимал, но никогда не шёл против своей жены, поэтому старался держаться в стороне.

Я нашёл другую работу. Меня приняли в центральную лабораторию в главное конструкторское бюро одного из министерств. Там было довольно странно работать. Примерно семьдесят процентов работников были евреями, начиная с моей лаборатории, куда меня приняли младшим научным сотрудником, заканчивая секретарем партийной организации и директором. Как они попали на такую работу известно только Богу, но они работали и что – то даже конструировали. Самое главное – никто не знал, кто мой тесть, и они ему не подчинялись. Ребёнок был маленьким и иногда плакал по ночам, не давая спокойно отдыхать родителям после трудов праведных, тогда тесть пошёл к министру просить квартиру для семьи дочери. Как раз в новом районе Москвы Орехово – Борисово строители сдали новый дом, принадлежащий министерству. Дом пустовал. Работники министерства были обеспечены жильём и оставались только дети руководящего персонала. Ну а нам сам Бог велел получить там жильё.

На политическом плане страны появились изменения. Уже и Черненко, и Андропов отошли в мир иной, и у власти стоял Горбачёв. Конечно, он привёл и свою команду, среди них был мой однофамилец, которому Горбачев дал правление всем агропромышленным комплексом страны. Однофамильца каждый день показывали по телевизору и о результатах его работы писали газеты. Так как фамилия у меня довольно редкая, то на работе тут же стали возникать вопросы, кто он мне. Я, естественно, отнекивался и говорил правду, но мне никто не верил.

Тесть вручил нам ордер на квартиру, когда Димочке было всего полгода, и мы переехали. Опять же с помощью моих и Алиных родителей купили мебель и зажили в своё удовольствие. Вот тут началось на работе. Провинциальный мальчик из Одессы полтора года назад приехал в Москву, только недавно пришёл к нам на работу. Как только его какой – то родственник стал вторым человеком после Горбачева, то он, естественно, сразу получил двухкомнатную квартиру. Ко мне тут же стали приставать с вопросами, а кто он мне, этот друг Горбачёва?

– Однофамилец.

– Не верим. Люди по двадцать лет стоят в очереди на комнаты в коммуналках, а ты получил ровно через неделю, как твой «дядя» стал большой шишкой.

– Да не родственник он мне.

– Расскажешь это своей бабушке.

Мне все равно никто не верил. Аналогично было и с моим старшим братом, но в более простой форме. Он уже несколько лет стоял в очереди на квартиру или малосемейное общежитие. Это однокомнатная квартира временного проживания, но понятие «временное» иногда длилось всю жизнь. У брата было двое детей, и в родительской квартире уже стало тесновато. Когда брата в очередной раз вызвали в профком сказать, что квартира есть, но его отодвигают, так как новые претенденты – многодетная семья. А такое было уже несколько раз. Вместо этого его спросили, кто такой тот, который постоянно по телевизору. Имеет ли мой братец к нему какое – нибудь отношение? Брат не растерялся и просто спросил:

– Дядя Сева?

Ведь имя однофамильца было Всеволод Серафимович. Ответ с «дядей Севой» дал понять, что стоит перед ними не простой инженер, а племянник очень высокопоставленного чиновника. На следующий день мой брат получил ордер на квартиру.

Как – то раз ко мне подошла начальница нашей лаборатории и сказала, что меня спрашивает наш директор и очень хотел, чтобы я пришёл к нему в кабинет как можно раньше. Ну, такую честь получал даже не каждый более или менее руководитель, а тут я. Меньше по должности меня были только сборщик и уборщица, хотя она была все даже главнее, и её все побаивались. Я поднялся на третий этаж и зашёл в приёмную директора. Секретарша тут же пригласила меня в роскошный кабинет шефа. Тот встал и протянул мне руку. Сказал, что очень рад меня видеть и попросил секретаршу принести два кофе. Я сел за стол и не знал, как себя вести. Тут директор стал рассказывать мне о том, как тяжело нам работать, как поставщики вечно подводят и вовремя не поставляют необходимые детали, а план очень высок, нам приходится очень туго. Мы вынуждены постоянно ездить то в министерство и по другим предприятиям, то в городской комитет партии на ковёр, а там требуют от нас план. Ну а мы, я не буду Вам рассказывать, как нам с нашей пятой графой в паспорте относятся там, наверху (он показал на потолок). Вам, Миша, бояться не стоит. За Вами стоит очень большой человек. Это я маленький, хотя в бюро очень большой.

– У меня к Вам очень большая просьба.

Я, двадцатичетырёхлетний молодой папаша, которого все называли на «ты», так как я был намного моложе самого молодого работника в нашей лаборатории, и вдруг самый большой наш начальник просит меня о чем – то и на «Вы».

– Не смогли бы Вы при удобном случае попросить своего дядю, чтобы он как – то повлиял на поставщиков? Пусть нам не задерживают или хотя бы снизят план. Ну не успеваем мы, а там (он опять показал на потолок) требуют и в любой момент могут дать по шапке.

Пообещав похлопотать, я ушёл на своё рабочее место. Ещё несколько месяцев я ходил на работу, как родственник большого начальника, а потом у нас поменялся график работы, и первым поездом метро я, конечно, бы попал на работу, но из дома мне нужно было больше получаса ехать на автобусе, а первый автобус шёл гораздо позже, и я начал опаздывать на час. Это не нравилось ни мне, ни моему начальству, и я уволился.

– Это не по – человечески и антипартийно менять все время место работы! – кричала мне тёща при первой же встрече. Ты летун, а Родина таких не любит.

На ответ, что я не партийный и уже скоро выйду из комсомольского возраста, сделал её ещё агрессивней ко мне. В общем, тёща была не такой грозной. Она больше хотела ей казаться. Она всегда считала, что настоящий советский человек должен быть в авангарде идущих вперёд, а такие, как я, не только тормозят, но и стараются сбить с истинного пути. Вот пример – её дочка. Прекрасная девочка, но как только связалась со мной, так просто выбилась из сил, пошла по кривой антисоветской дорожке и если бы не ребёнок, то, скорее всего, написала бы на меня донос в КГБ. Так что я до сих пор ей благодарен, что не попал по пятьдесят восьмой статье и какому бы ещё пункту как враг народа, хотя она всегда считала меня таким. Она говорила, что у меня нет сердца, так как я не люблю индийские фильмы с их песнями и танцами. Она их обожала и ещё не пропускала ни одного заседания Верховного Совета СССР. Когда шёл показ этого сборища по телевидению, то в квартире должна была наступить полная тишина. И только голос тёщи перед телевизором комментировал. «Все правильно говорит, так надо», а если говорил его оппонент, то тёща соглашалась и с ним. Все происходило как в настоящем еврейском анекдоте: двое спорящих пришли к раббаю, чтобы тот разрешил спор. Когда один из них сказал свою версию, то ребе ответил, что он прав. Тогда второй высказал свою версию, и ребе сказал, что и он прав. Тут сказала жена раббая.

– Но ведь так не бывает, чтобы оба спорящих были правы.

– И ты, Сара, права, – ответил раббай.

Аналогию можно было провести и с моей тёщей, она поддерживал всех, а главное, линию партии. Если бы партия приказала выявить всех евреев, то тёща бы даже не задумывалась, и я бы был в первых рядах, а если бы возвысить, то я был бы вторым после Бога.

Следующая моя работа была очень хорошей: живой и интересной, недалеко от дома. Я попал работать начальником телефонного узла на одно из московских энергетических предприятий. Даже так получилось, что во время перевыборного комсомольского собрания, один из моих друзей стал главным комсомольцем, а я попал в бюро комсомола. Правда, занимался не идеологией, а культурно – массовой работой: вёл дискотеки и прочие развлекательные мероприятия. Все было замечательно, все были довольны. Я неплохо зарабатывал, и моя семья почти не пользовалась помощью могущественного тестя. Пока у меня не начались неприятности.

В то время на каждом предприятии было общество трезвости, в которое в обязательном порядке должно было входить все руководство предприятия, включая директора, партийного и профсоюзного боссов, ну и, конечно, комсомол. Куда же без него? Все было у нас, кроме… комсомола. Ну не хотел мой друг Саша, наш комсомольский вожак, вступать в это общество. Никакими уговорами его туда затащить было невозможно, и тогда решили попытаться затащить меня, ну а он, как друг, пойдёт за мной. Так мы оказались на ковре у директора в кабинете, когда там заседало всё руководство.

– Ну как вы, ребята, не решились ещё вступить в наши ряды? – спросил партийный босс.

– Грешен я, – вдруг сказал Саша. – Грешен. У меня привычка пить шампанское на Новый Год, и так как во мне течёт кавказская кровь, то и немного красного вина под шашлык люблю. Считаю, что я не достоин быть в ваших рядах трезвенников.

Тут директор негромким голосом говорит.

– Саша, дорогой. Партия приказала вступить в общество, и мы должны подчиниться. Вот ты комсомолец и кандидат в члены КПСС, и тоже должен подчиниться директивам партии. Никто не заставляет тебя не пить совсем. Все мы любим выпить. Вот ты красное вино, а мы все иногда и водочку, и коньячок себе позволяем. Главное, чтобы народ верил, что все мы трезвенники, и поэтому нужно вступить, чтобы нас поддержать и подать пример другим комсомольцам. Видишь. твой друг слушает и молчит. Сразу видно, что он согласен с нами.

А дальше произошло то, что я сам от себя не ожидал. Меня, как Остапа Бендера, понесло.

– Я не молчу. Я собираюсь с духом, чтобы высказать вам все, что я думаю по этому поводу. Вот вы все считаете себя коммунистами и выполняете директивы партии. Но какие же вы коммунисты, если втихую пьёте и не стесняетесь говорить об этом, и нас заставляете врать молодёжи, что вы не пьёте? О какой партийной совести можно говорить, если все простой обман. Я принципиально не хочу быть с вами в одном обществе и начну войну с враньём.

Выпалив это все, я выскочил из кабинета директора. Вслед за мной выскочил Сашка со словами: «Ты что, офигел? Такие вещи говорить всему этому кодлу? Они же тебя завтра выгонят с работы и меня вместе c тобой».

– Ничего не будет. По какой формулировке они меня выгонят, что я нашёл тайных алкоголиков в рядах общества трезвости или за то, что я захотел быть честным?

Ничего не было, но каким – то образом об этом узнали тесть и тёща. Возможно, с ними поделилась и жена, которой я рассказал о происшествии. Опять меня вызвали на семейный ковёр, и тут уже речь держал мой номенклатурный тесть.

– То, что ты высказал им, с одной стороны, правильно, но, с другой стороны, скажи, кому нужна эта правда? Тебе это зачем? Я вот тоже состою в нашем таком же обществе, но не кричу везде, что на даче мы с тобой или с моими друзьями можем позволить себе. Ну не из бутылки в стаканы наливаем, а из кофейника в чашки. Но смысл не изменился. Все так делают. Это ведь общесоюзная показуха, будь она неладна. Все прекрасно знают о безалкогольных свадьбах, где водку пьют из чашек, а наливают из самоваров. Но жизнь сейчас такая и ничего не поделаешь. Так что завтра пойдёшь, извинишься и вступишь в эту вашу безалкогольную контору. Очень не хочется, чтобы у тебя и там были неприятности. Тёща высказалась. Не по– социалистически ты себя ведёшь. Как это отказаться от общества? Тебе не стыдно? Вся страна борется с алкоголизмом и проводит безалкогольную компанию, а ты идёшь против партии и против народа. Ты какой – то антисоветчик. Противно с тобой говорить.

И тёща замолчала. Две недели я её не слышал, и меня для неё не существовало.

Но на работе я написал на двери своей комнаты, где у меня хранилась аппаратура для дискотеки: «Общество по борьбе с обществом трезвости». Уже буквально через несколько минут ко мне постучали, и когда я открыл дверь, то услышал вопрос: «Это здесь всем наливают на халяву и принимают в общество антитрезвости?» Бумажка провисела на двери не больше часа, и потом её кто – то сорвал. Но не это главное. Уже через несколько дней ко мне подошла Ольга, инженер энергетик и по совместительству председатель общества трезвенников, и попросила провести рекламную дискотеку, чтобы показать, что можно так же веселиться трезвым. Она спросила, сколько бы я хотел заработать на этой дискотеке. Это не предприятие организует, а общество. Я ответил, что могу провести дискотеку, а плата для меня должна быть очень простой.

– Когда все ваше общество соберётся, то подари мне от всех вас бутылку шампанского, я люблю полусладкое. Можно не писать открытку, что это подарок от твоего общества.

Ольга сделала обиженный вид и ушла. Дискотека не состоялась, но о моей организации тут же кто – то доложил тестю. Разговор был мужским и один на один. Тесть вслух не выражался, но чувствовалось, что ему очень хотелось высказать мне все, что у него накопилось в мой адрес, но он сдержался от нецензурной брани. Просто сказал, что я поступил как последний дурак и теперь у меня могут быть неприятности по работе. Неприятности пришли, но в виде повышения по службе. Меня как прекрасного специалиста решили направить на преподавательскую деятельность в техническое училище при Московской энергосети. Другими словами, нашли формулировку, чтобы избавиться от моего присутствия на электростанции и уже надавить на Сашку без меня. Я не знаю. Сашка как любил красное вино под шашлык, так и продолжает любить. Только количество вина немного увеличилось. А потом и эти общества куда – то пропали, и народ стал выпивать в открытую. Ну преподавательская жизнь была напряжённой и трудной. «Деточки» у меня были трудновоспитуемые, и педагогическая работа и меня напрягала, и моих подопечных. Мы ждали второго ребёнка, и жена вышла в декретный отпуск. Димочке было уже скоро пять лет. Материально было тяжело, и родители нам помогали. Тёща периодически обижалась то на жену, то на меня, то на всех нас, включая еще нерождённого ребёнка, и каждый раз, обижаясь, переставала разговаривать с ними по две недели. Она была уверена, что этим наказывает нас, но мы были счастливы и отдыхали от тёщиных нотаций. Пока не произошла страшная и ужасная новость. Мой старший двоюродный брат со своей женой, двумя детьми, тестем и тёщей иммигрировали в Америку. Я был объявлен врагом всего советского народа. Это был скандал. Тёща возмущалась.

– Как это у такого уважаемого человека, как мой Федя, родственники– эмигранты и покидают нашу советскую Родину? Ты представляешь, что будет, если ты поедешь в Шереметьево их провожать? Это не просто скандал, это позор. Ты понимаешь, что его могут выгнать с работы и исключить из партии? Ты представляешь это себе, бестолочь?!

Тёща разрывалась на части, как будто это я покидаю страну и делаю это специально, чтобы навредить тестю. Жена тоже испугалась, что может что – то случиться и уговорила меня не ехать в аэропорт. Так я и не попрощался со своим старшим двоюродным братом.

В любом случае, я две недели отдыхал от тёщи и её изречений. Видимо, ей нужно было набраться новых сил для следующего скандала, а на это у ней уходило не менее двух недель.

У нас родился второй сын, Дениска. Жена не работала, а моя педагогическая ставка оставляла желать лучшего. Мой папа пошёл работать в кооператив и стал неплохо зарабатывать, но и основную работу не забросил. Жена стала намекать мне, что и я могу немного подрабатывать. Ведь у меня неплохие руки, и я прекрасно знаю электрические работы. Стал и я искать подработку в кооперативе. Тёща опять стала немного ворчать, что это кооперативное движение совсем не нужно стране. Спекулянты и халтурщики повылазили и теперь наводят везде свои порядки.

Вот при Сталине всех бы жуликов пересажали и за нетрудовые доходы. Все отнять и отдать государству.

– Какие нетрудовые доходы, – возразил я. – Я ведь работаю и поэтому приношу домой зарплату, кормлю семью.

– А где твоя трудовая книжка? Там есть запись, что ты работаешь в шарашкиной конторе? Нет. Ты работаешь в училище, а значит твой кооператив недействительный и всех его организаторов нужно посадить с конфискацией.

– Тогда я не смогу подрабатывать и кормить семью.

– Сейчас всей стране тяжело. Нужно честно работать и у всех все будет.

– Но Миша честно работает и приносит домой все заработанное, – возразила жена.

– Это все ваша шарашкина контора. Людей они обманывают и деньги зашибают, и твой такой же жулик, как вся его шпана.

Постепенно обстановка обострялась. Тёща постепенно начала настраивать жену против меня. Денег не хватает, дома не бывает, поэтому она одна с двумя маленькими детьми. Конечно, тяжело, но нужно выбирать: работать и зарабатывать или не работать и ничего не иметь. Тут тёща заявила, что нужно нам искать обмен квартиры. Нужно переехать ближе к ним, и тогда тёща сможет помогать жене с детьми. Идея показалась неплохой, и женщины занялись обменом. Обмен состоялся, и мы переехали на улицу Мневники. На ту, которую Владимир Высоцкий упомянул в песне про Мишку Шифмана.

К этому времени Дениске было шесть месяцев, а Диме шёл шестой год. Я полностью уже работал в кооперативе. Из училища мне предложили уйти по собственному желанию. Поменялся директор, и новая метла начала мести по – новому. Почему – то очень быстро ушли на пенсию два преподавателя, и оба евреи. Мотивация – уход по возрасту, но они мне сказали, что новый – полный антисемит, и я буду следующим. Подкопаться ко мне было трудно, но он нашёл причину. Как оказалось, два года я преподавал, и все было нормально, а на третий оказалось, что у меня нет педагогического образования, и у меня два выхода: уйти по собственному желанию или полное несоответствие с занимаемой должностью. Понятное дело, что я ушёл сам. Работая в кооперативе, я зарабатывал в неделю столько, сколько преподавателем за месяц или полтора. Мы ни в чем не нуждались, но для тёщи я был жуликом и вором. Хотя я начинал с электричества, а продолжил дизайном и изготовлением мебели. Она пользовалась большим спросом, и мы прекрасно жили. Я даже купил машину, правда, с помощью моих родителей. Мы стали ездить на дачу уже на своем транспорте.

Время шло. И наш кооператив закрыли. Я не знаю почему, но однажды, когда я приехал на работу, наш председатель сказал, что лавочка закрылась, и это помещение район забрал под свои нужды. Я остался без работы, но все тот же комсорг Саша предложил мне попытаться создать кооператив вместе с ним. Идея была очень необычной. Дело в том, что Саша женился на очень хорошей девочке из Гагаузии. Сейчас Молдавия хочет по примеру республик Прибалтики уйти к Румынии, а автономная Гагаузия не хочет. Ведь географически она принадлежат Молдавии, а по своей природе и культуре они совсем другие, и в Румынии им делать нечего. Вот Кишинёв и поставил преграды. В Гагаузии самые лучшие земли, фрукты и виноградники, так как устье Дуная даёт очень плодородную почву для растительности. И вот нам нужно создать предприятие, которое сможет менять некоторые вещи из России на фрукты и овощи из Гагаузии. Нам нужно поехать на разведку туда, все проверить, возможно, наладить бартер. Ну а заодно можно окупить поездку, если мы возьмём заказ на прекрасное молдавское домашнее вино. Есть машина и прицеп. Мы сможем привести около тонны домашнего вина, если купим канистры для него. Ну а здесь реализуем и на вырученные деньги начнём бизнес. Я сказал об этом жене, что можно попытаться, и это лучше, чем сидеть без работы или заниматься чем – то малоприбыльным.

Мы поехали в Гагаузию. Не хочу вспоминать об этой поездке, но кончилась она очередным скандалом тёщи. Дело в том, что именно во время нее состоялся конфликт между молдавскими народными силами и гагаузскими, на стороне которых мы, два пьяных москвича, участвовали. А пьяные потому, что дегустировали будущую покупку. Конечно, попали в местную газету, как добровольцы из Москвы и, конечно, потом Молдавия предоставила ноту правительству Горбачёва, что Москва посылает своих добровольцев вмешиваться во внутренние дела Молдавской республики. Опять я был виноват, но уже в том, что в Гагаузии я был с другом. Конечно, нота министерству иностранных дел СССР была написана из – за моего участия в этом конфликте.