Текст книги "Утопая в беспредельном депрессняке"

18 октября 1969 года
Гордость

Почему-то с помощью римской цифры V принято обозначать качество, которым каждый из нас должен в той или иной степени обладать, раз уж ему довелось участвовать в безжалостном повседневном естественном отборе, который зовется жизнью. К сожалению, проблема заключается а том, что, какова бы ни была гордость – оправданная самоуважением и высокой или завышенной самооценкой, чванливая, связанная с предубеждением, народная или национальная, злобная, надменная, заносчивая, высокопарная хвастливая, бесцеремонная, простодушная, святая или задирающая нос, выставляющая себя напоказ или скрытая и тайная, – мы, как правило, забываем, что она является одним из смертных грехов. Как ее ни назови, гордость – это магнит, притягивающий к себе все мировое дерьмо.

Винсент умудрился не обратить внимания на то, что Виски облевал его с ног до головы по дороге домой. Вид, в какой было приведено его любимое детище, "Ягуар-50», с кожаной обивкой, панелями из красного дерева и блестящей хромированной отделкой, он воспринял куда более болезненно. Виски оправдывал свое поведение тем, что Винсент превышал скорость при каждом удобном случае. Он утверждал, что ни один человек в его состоянии не способен контролировать три сфинктера одновременно.

Винсент ворчал, что об этом его надо было предупредить.

Виски отвечал, что он как раз собирался это сделать, но блеванул.

С этими словами он отключился.

Виски проснулся с ощущением пустоты, обложенного языка и мерцающим в сознании обещанием, что никогда, никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах… это не по-по-повторится. Рядом с ним на постели сидела Хелена. Она вытирала ему лоб какой-то мокрой тряпкой и смотрела на него круглыми испуганными глазами.

Он находился в комнате, в которой не бывал прежде, на верхнем этаже, судя по качавшимся в окне голым верхушкам деревьев. Тут стояли письменный стол со стулом, шкаф для посуды, гардероб, туалетный столик, в дальнем конце – диван, стол, телевизор и стеллаж с книгами. Стены, выкрашенные в темно-зеленый цвет, были увешаны картинами, исполненными в импрессионистической, кубистической, гиперреалистической, абстрактной или реалистической манере. Моделью на всех холстах была Элизабет, в чьей постели он проспал свою первую ночь в этом доме.

– Это работы Винсента? – сипло спросил он.

– Да. Он в постоянном поиске. Ищет стиль.

– Ты не могла бы дать мне что-нибудь выпить?

– Воды?

– А можно ее разбавить?

– Можно.

– Похоже, модель не нагоняет на него скуку.

– Да. Она вертит им, как хочет.

– Который час?

– Почти полдень.

– Господи. Я так долго спал?

– Сегодня воскресенье.

Калькулятор в его голове лениво прокрутил пару оборотов.

– Я спал два дня?!

– Порой ты просыпался и жутко ругался. Даже мистер Гудли краснел.

– Два дня? Ни черта не помню. Волынки в пабе, после – пустота. О господи!

– Наш маленький Виски покуролесил в городе, но полиция настигла тебя прежде, чем ты успел совершить геройский поступок.

– Полиция?

– Ты шатался по Графтон-стрит, а потом сиганул с моста в озеро. Полицейские тебя выловили, но ты молчал, как партизан, никого не выдал, не назвал ни имени, ни адреса, так что они доставили тебя в участок, а наутро пригрозили упечь за решетку, если ты не войдешь в их положение. Тогда ты позвонил мне, но меня не было дома, так что за тобой съездил Винсент.

– Винсент? Как же я умудрился такое выкинуть?

– «Выкинуть» – подходящее слово. Он повез тебя домой в «ягуаре», и по пути ты облевал его с ног до головы. Но этому самодовольному кретину так и надо. Бедный Гудли последние два дня только и делает, что' моет машину.

– М-да… Боюсь, в их глазах я сильно упал в цене.

– Думаю, ты еще конвертируем. Вряд ли, конечно, то, как ты обошелся с Винсентом, можно расценивать как дружеский жест, но он, по-моему, не слишком на тебя сердит. Он надеется, что ты выкинешь еще какую-нибудь штуку, и тогда он сможет попенять мне, с каким уродом я связалась. Он и так уже злорадствует вовсю. И помни, он, как слон, никогда не забывает обид.

– Ты же сказала, что он не сердится на меня.

– Он не сердится. Винсент никогда не сердится. Это, с его точки зрения, пустая трата психической энергии. Он будет холить и лелеять обиду, держать ее в себе, а потом выплеснет на холст. Это его способ самовыражения. Но тебе почти удалось пробить его броню. Впервые я видела его в таком бешенстве. Ты хихикал и говорил, как смешно он выглядит, когда сердится, и он чуть не взорвался. А ты описался от смеха.

– Не правда!

– Правда.

– Вот черт.

Ближе к вечеру Виски спустился в гостиную и нашел там всех членов семьи на излюбленных местах. Двойняшки слушали телевизор и смотрели в радио, Альфред пускал кольца дыма, Мэгз жульничала, играя сама с собой в карты, Хелена сидела в кресле рядом с Альфредом, читая ему вслух какую-то книгу.

– Добрый день, Мэгз.

– В другой раз.

– Привет, девочки.

Никакого ответа.

– Альф, как дела?

– Очевидный перебор.

– В каком смысле?

– Рынок слишком мал. Наступает компьютеризация, следом – безработица. Мы на краю пропасти. Возьмем, к примеру, сотню потребителей, а вы продаете, скажем, телевизоры. Сто штук продали, а дальше спрос резко упадет. Телевизоры больше никому не нужны. Когда у каждого будет по телевизору, их перестанут покупать. Покупатели исчезнут. Никаких товаров не нужно будет выпускать. Начнется перепроизводство. Нет работы – нет денег, зато больше свободного времени. А когда денег нет, а времени – хоть отбавляй, – начинаются беспорядки.

– Но население так велико, Альф, всех до одного не обеспечишь.

– Бедность. Полное отсутствие средств. Развитые страны разорятся на пособиях, бедные развяжут военные конфликты, чтобы сравняться с нами.

– Бывают в жизни огорчения, Альфред.

Альфред отпил из стакана и рыгнул.

– Мне кажется, ты ему нравишься, Джон, – заметила Хелена.

– Интересно было бы посмотреть, что у него в голове. Должно быть, там что-то вроде езды в тумане по темной дороге с выключенными фарами, когда не имеешь представления, с чем придется столкнуться за следующим поворотом.

– Возможно, ему в своем мире интереснее, чем в нашем.

– Не сомневаюсь. А где Винсент?

– Хочешь извиниться?

– Думаю, самое время.

– Он наверху, вместе с Элизабет. Пишет очередной портрет. Не вылезал оттуда с тех пор, как привез тебя. Осваивает новую «сердитую» манеру.

– И как это выглядит?

– Жутко.

– Придется вести себя с оглядкой.

– Как на минном поле.

Виски никогда не заходил в студию художника. Он считался там «нежелательным элементом», но любопытство пересиливало. Фотоателье в принципе отличается от мастерской художника. Виски привык иметь в своем распоряжении залитое испепеляющим светом пространство.

В мастерской Винсента его взору предстало нечто прямо противоположное.

Помещение было погружено в полутьму и освещалось лишь двумя слабыми голыми лампочками, свисавшими с потолочных балок. Винсент стоял посреди комнаты, ожесточенно хлеща холст кистью. Потоки краски лились как кровь. На кушетке футах в десяти от него лежала Элизабет. Руки и ноги она развела в стороны, а голову запрокинула назад, так что виден был только подбородок. На полу рядом с ней стояла еще одна лампочка, красная. Залитая этим кровавым светом, она выглядела как порождение дьявольской фантазии, выброшенное из преисподней.

Слева от входа были прислонены друг к другу десятка два картин в рамах. Вдоль стен тянулись стеллажи, заваленные всяким хламом. Там были книги, свернутые холсты, набитые кистями консервные банки, тюбики краски, разложенные на семь цветов: красные, зеленые, синие, желтые, коричневые, черные и белые. Лежали абажуры, черепа животных, зонтики, две пустые бутылки из-под водки, часы, ящик с инструментами, женские туфли, шляпы, гипсовые статуэтки, бюсты, старые и новые телефонные аппараты и еще куча вещей, которые при слабом свете даже нельзя было толком разглядеть.

По всему помещению была расставлена мебель: кресла, стулья, выстроившиеся вдоль стен под стеллажами, шезлонг, два маленьких кофейных столика, диван, напольные часы, торшер, пианино, музыкальный автомат, стол для игры в пул, туалетный столик с зеркалом, большой шкаф для одежды, комод и письменный стол. Пещера Аладдина, набитая безделушками и бог знает чем еще.

Виски подобрался к Винсенту на цыпочках, чтобы поближе взглянуть на его работу. За кушеткой с Элизабет взгляду открывалось продолжение комнаты: стеллажи, ряды стульев, вдали угадывались очертания двуспальной кровати.

– Покажи гнев и мучения души! – кричал Винсент на Элизабет. – Мучения, я говорю! Ты что, не знаешь, что такое мучения души? Это значит, что надо быть вне себя, метаться, кататься, извиваться, крутиться, корчиться, сворачиваться в спираль и разворачиваться… Я достаточно ясно объяснил, что я от тебя хочу? Я хочу, чтобы твое тело изнемогало от боли и ненависти. А я не вижу ненависти. Ради всего святого, мне нужна ненависть!

– Винсент, перестань кричать и работай с тем, что есть. Я не могу лежать в такой позе бесконечно. Тебе даже моего лица не видно. Чем я должна, по-твоему, источать ненависть?

– Женщина, я художник. Я пытаюсь создать шедевр. Я для тебя Господь Бог, ты обязана беспрекословно мне подчиняться. Раз я говорю, что ты должна меня ненавидеть, значит, будь добра.

– Я всей душой ненавижу тебя, Винсент, но я чертовски устала.

– Будешь ненавидеть меня, пока я не позволю тебе встать.

– Я встаю. Перерыв.

– Дай ей передохнуть, Винсент, – подал голос Виски, который уже некоторое время наблюдал за этой сценой, развалившись в шезлонге позади художника.

Винсент от неожиданности промахнулся кистью мимо холста и потерял равновесие, но ухитрился не упасть и, придя в себя, поправил блузу, накинутую поверх пижамы, и пригладил разметавшиеся волосы. Затем резко обернулся к Виски:

– У нас гости? Наконец-то вы забрели в мою берлогу, мистер Виски! Вы уже восстановили пошатнувшееся здоровье, как я вижу, и даже выбрались из постели. Самостоятельно! Да вы молодец!

– Я пришел извиниться, но, кажется, не вовремя. Ты, похоже, все еще сердишься на меня.

– Имею на то основания. Пострадали моя одежда и моя машина с чудесными кожаными сиденьями. Может быть, мне следует считать необыкновенной удачей, что ты соизволил покрестить их подобным образом? Может быть, я должен на коленях благодарить тебя за это благодеяние? А? Как ты считаешь?

– Я заменю тебе обивку и все, что надо заменить, а потом уеду. Ты ведь этого хочешь, не так ли? Чтобы я уехал раз и навсегда.

– Нет, нет, нет! – заорал Винсент и кинулся к Виски, размахивая руками и поливая все вокруг краской с кисти. – Ничего подобного, дорогой мой! И слышать не желаю о твоем отъезде. Оставайся с нами, сколько хочешь. Будь как дома. Ты совершенно неправильно меня понимаешь.

– Тебя непросто понять.

– Может, мне для ясности написать картину?

– Очень остроумно.

– Все в действительности очень просто. Хелена думает, что ей нужен ты, но она ошибается. На самом деле ей нужен я. Я это знаю. И она в глубине души это знает. Но она не может меня получить. По крайней мере, она так думает. Может быть, она и права. Ей кажется, что я слишком погружен в свою работу. Возможно, так оно и есть. Но я не могу не писать картины.

– Может быть, она ревнует тебя не к твоей живописи, а к Элизабет?

– Дикость какая! Прости, конечно, Элизабет – это полный абсурд. Хотя, если честно, я немного запутался в своих чувствах. Хелена мне дорога, но… как бы это сказать?

– Ты хочешь развестись с ней.

– Глупости. Разумеется, я не хочу разводиться. У нас один из самых удачных браков во всей Ирландии. По крайней мере, с финансовой точки зрения. Благодарить за это следует Альфреда – он подал мне идею. Точнее, идея пришла в голову Хелене, но суть не в этом. Он бормотал что-то насчет того, как забавно получается с искусством: будучи одним из самых бесполезных занятий, оно вместе с тем является одним из самых прибыльных. Это навело Хелену на мысль, что мне надо писать как можно больше картин. Я ведь учился когда-то у Пикассо и Дали – бог знает, когда это было. Потом я почти совсем забросил это дело – слишком много денег было, а они до добра не доводят. Она снова стала приставать ко мне, и, чтобы отделаться от нее, я взялся за живопись и сам удивился, как здорово у меня теперь получается. Хелена тоже так считает. Постепенно я стал все больше времени проводить в студии. Ей, естественно, было скучно болтаться одной. Поэтому я купил дом в городе, и она устроила там галерею, чтобы выставлять молодых многообещающих художников. У нее отличное чутье на то, что будет пользоваться успехом. Разумеется, она выставляла и мои работы, и они, разумеется, хорошо раскупались.

– Ну и что же вам мешает жить в мире и согласии?

– Я писал картины быстрее, чем их покупали. Она ведь не могла предлагать только мои работы, игнорируя всех остальных живописцев. У меня накапливался избыток готовой продукции. Тогда ее внезапно осенила еще одна идея – просто блестящая, самая лучшая из всех, какие когда-либо приходили ей в голову. Она сообразила, что мне надо писать картины в разной манере и подписывать их псевдонимами. Это оказалось просто золотой жилой. Теперь бывает так, что все выставленные в галерее картины принадлежат мне. Каждый покупатель ищет что-нибудь в манере, которая ему по вкусу, и что бы он ни нашел, это все равно моя работа. Восхитительно, правда?

– Значит, ты не хочешь разводиться с Хеленой потому, что, кроме нее, никто не знает о вашем жульничестве? Теперь, правда, я знаю. А Элизабет в курсе?

– Вот дурачок. Разумеется, я в курсе, – прозвучал голос Элизабет с кушетки. – И не вижу в этом никакого криминала.

– Если бы я продолжат писать только под своим именем, мои картины обесценились бы. Между тем желательно привлечь как можно больше покупателей с разными вкусами. Когда люди думают, что на рынке имеется ограниченное число работ того или иного мастера, их стоимость возрастает. А для того, чтобы еще больше подогреть публику, Хелена говорит, что многие картины поступают от подпольных художников из соцстран. Беспроигрышное дело.

– А вот это уже нарушение закона, – заметила Элизабет.

– Искусство для искусства, – парировал Винсент, ухмыляясь до ушей.

– Когда-нибудь это раскроется.

– Ну и что? Что мне могут предъявить? Я подписываю свои картины разными именами. Из-за этого они не перестают быть моими работами. Я же не занимаюсь подделками.

– Да, здорово придумано, – согласился Виски. – Но вернемся к вашему браку. Меня-то каким боком все это касается?

– Мне надоело писать натюрморты и пейзажи, захотелось поэкспериментировать с натурой. Я пригласил в качестве натурщицы Элизабет, потому что Хелена слишком занята с галереей. Но Хелена ревнива, как кошка. Думает, что я тут трахаюсь с Элизабет вместо того, чтобы работать. Понимает все абсолютно превратно. Не имеет никакого представления о том, сколько времени и сил требуется, чтобы создать произведение искусства. И ни разу к нам не зашла – боится спугнуть музу. Настаивает, чтобы я писал цветы в горшках… Но я пишу ню с Элизабет, и больше тут ничего нет. А тебя Хелена привезла, чтобы разбудить во мне ревность.

– Это я и сам понимаю.

– И продолжаешь поддерживать с ней отношения.

– Да у меня не так уж много времени, чтобы поддерживать с ней отношения, как ты выражаешься. Но я не понимаю, почему тебя так мало трогает мое присутствие. Я тут торчу уже почти целый год, и ты за все это время ни разу не указал мне на дверь.

– Можно тебя спросить: сколько раз ты спал с Хеленой в течение этого года?

– Неужели ты думаешь, что я тебе все так и расскажу?

– Нет, не думаю. Но чем дольше ты тут живешь, тем меньше времени проводишь с ней. Так ведь? Конечно, так. Даже не пытайся отрицать. В игре, которую затеяла Хелена, нет никакой тайны. Она скучает. И я, в общем, тоже. Но, должен признаться, я не ожидал, что она сбежит, хотя мог бы это предвидеть.

– Вот именно. Что еще ей оставалось делать, по-твоему?

– Я надеялся, что она будет ревновать, начнет беситься, закатывать мне истерики, – короче, внесет в наши отношения жизнь. А она опрокинула все мои расчеты. Просыпаюсь как-то месяца через два после того, как я привез сюда Элизабет, а Хелена пакует чемоданы и собирается уезжать. Заявила, что оставляет меня на время, а если Элизабет будет все еще здесь, когда она вернется, то она разведется со мной. Это совершенно сбило меня с толку.

– Однако ты не прогнал Элизабет, когда Хелена уехала.

– Она нужна была мне для картины, которую я в то время писал. Без нее я не смог бы закончить ее. Это была исключительная вещь, между прочим. А потом я взялся за другую картину, и за следующую, и еще за одну. На меня нашло вдохновение. Я ушел с головой в работу.

– И тут вернулась Хелена.

– Да. И привезла тебя. Ты – ее маленькая месть. А теперь для нас это уже вопрос чести, и мы ждем – кто уступит первым. Ни она. ни я не хотим признаться в том, что ревнуем. Беда в том, что мы вращаемся на разных орбитах. Она с тобой, я с Элизабет. И никто из нас не желает сдавать позиции. Это как в шахматах.

– А мы просто пешки.

– Вы оба можете проиграть, – бросила Элизабет.

– Я знаю.

– И оба ведете себя глупо, – добавила она и, поднявшись с кушетки, подошла к Винсенту, обняла его за плечи и прислонилась головой к его спине. Он похлопал ее по голой руке. – А мы ведь при этом даже ни разу не спали друг с другом.

Виски раскрыл рот и едва не поперхнулся.

– Я был уверен, что вы… любовники, – признался он.

– Да нет же, ты что, не слышишь меня? Господи, что за дикая мысль. Винсент – древний старец. Винсент, не обижайся, пожалуйста, но ты действительно давно не молод.

– Нет-нет, дорогая, я и не думаю обижаться.

– Но почему тогда Хелена решила уехать, если между вами ничего нет?

– Потому что она не верит мне. Ну поставь себя на ее место. Я привожу в дом симпатичную молодую девушку и запираюсь с ней на чердаке, откуда не вылезаю два месяца. Кто бы поверил? Ее можно понять. Но с другой стороны, может быть, я и хотел в глубине души, чтобы она так думала. Ну, понимаешь, хотелось доказать, что у меня есть еще порох в пороховницах, и так далее.

– Господи, как у вас все непросто.

– Я говорила ему, чтобы он поехал за ней, но он отвечал, что она вернется.

– А она вернулась вместе со мной.

– Да, это несколько усложнило ситуацию, – произнес Винсент удрученно.

– Ну и что теперь делать? – спросил Виски.

– Ты мог бы оставить Хелену, – выдвинула предложение Элизабет.

– Нет-нет, это не пойдет, – вмешался Винсент. – Хелена скажет, что это моих рук дело, заберет девочек и уедет.

– Но она же не может бросить Альфреда и Мэгз, – заметил Виски.

– Она знает, что я о них позабочусь.

– Ты ведь, по-моему, собирался устроить их в приют.

– Я сказал это только для того, чтобы позлить ее.

– В итоге мы вернулись к тому, с чего начали, все остается по-старому, – вздохнула Элизабет.

– Если Элизабет не уедет, – сказал Виски.

– Элизабет? – воскликнул Винсент.

– Я? – Элизабет встала перед Виски, уперев руки в бока. – Почему это я должна уезжать? Я не сделала ничего плохого.

– Не знаю, Джон… – протянул Винсент. – Это не совсем то, что было у меня на уме.

– Если она уедет, вам не из-за чего будет ссориться. Кроме меня, конечно. Но я, разумеется, тоже уеду.

– Я вовсе не хочу, чтобы кто-либо из вас уезжал.

– Может быть, нам и не придется уезжать, Винсент, – сказала Элизабет. – Все зависит от того, насколько сильно ты хочешь, чтобы у вас с Хеленой все пошло по-старому. Если мы останемся, ты можешь ее потерять. А если мы уедем, то не будет никаких препятствий для возобновления ваших отношений, кроме вашей дурацкой гордости.

– Черт знает что, – отозвался Винсент. – По-моему, вы оба правы. Нет ничего, что могло бы помешать нам помириться, правда?

– Правда, – ответил Виски, глядя ему в глаза.

Винсент улыбался, поняв, что еще не все потеряно и есть надежда вернуть жену.

– Но нельзя же, чтобы вы оба взяли и ни с того ни с сего уехали. Это будет похоже на заговор. Давайте подождем несколько недель и будем постепенно готовить почву, чтобы это произошло как бы само собой.

– Верно, – одобрил Виски. – Надо придумать какую-нибудь причину для нашего отъезда.

– Например, мы сбежим, чтобы тайно обвенчаться, – ввернула Элизабет.

– Не шути с этим.

21 января 1970 года
Любовь

Основное назначение хромосом – любовь. Любить кого, что, чувствовать любовь, сильную привязанность, желание, избрание или предпочтение кого или чего по воле, а не по рассудку. Иногда безотчетно и безрассудно. Склонность, пристрастие к чему-либо. Сексуальное влечение. Любовные отношения. Объект привязанности. Обращение к любимому человеку. В азартных играх, заранее оговоренное отсутствие денежного эквивалента выигрыша. Любовь всегда создает проблемы, это понятно. Все виды любви – брата, сестры, отца, матери, сильной, эгоистической, ревнивой, чувственной, щедрой, глубокой, взаимной или неразделенной, – все без исключения приносят человеку страдания.

Винсент настоял на том, что все должно продолжаться как обычно, и взял с Элизабет и Виски слово, что они не проболтаются Хелене о заговоре. Шли месяцы, процесс подготовки к отъезду развивался медленно и, казалось, сходил на нет. Но Винсент торопил события.

Не было смысла бежать впереди паровоза.

Хелена делала вид, что занята своей галереей, и развила бурную рекламную деятельность. Она покидала дом задолго до позднего зимнего рассвета, возвращалась тоже затемно. Часто ей казалось, что никто Даже не замечает, как она уезжает и приезжает, а когда кто-нибудь встречался ей на пути, она говорила только о том, с каким скрипом продаются картины и как она устала биться за комиссионные, после чего отправлялась в спальню.

Со времени переезда Виски в их дом они занимались любовью от силы шесть раз, и у нее осталось впечатление, что он просто подчиняется ее желаниям, чтобы не обидеть отказом. Это было похоже скорее на дружеское участие, чем на страсть.

Однако трудно было не испытывать к нему симпатии – хотя бы потому, что он так старался понравиться всем домочадцам. Переселившись к ним, он внес кое-какие изменения в распорядок дня, и привычная рутина их существования оживилась.

Каждое утро, в любую погоду, он вывозил Альфреда на прогулку, совершая полный круг по всей усадьбе. На случай дождя у него всегда был наготове большой красный зонт для гольфа, которым он защищал свои камеры во время съемки под открытым небом. И разумеется, Джаспер непременно их сопровождал. Его привязывали к ручке инвалидного кресла, и он следовал за ними, переваливаясь на своих разнокалиберных колесиках. Во время прогулки Виски останавливался, оставлял Альфреда и уходил вперед, с каждым разом все дальше, а Альфред самостоятельно догонял его на своем транспорте.

Мэгз он читал правила новых карточных игр, постоянно расширяя ее кругозор. Это было все равно что учить ребенка арифметике, надеясь, что когда-нибудь он научится считать сам. В карты они всегда играли на деньги. Само собой, Мэгз часто выигрывала и постоянно жульничала.

Двойняшкам он рассказывал сказки после того, как сестра Макмерфи укладывала их в постель. Сначала он никак не мог найти к ним подход, и они страдальчески ворочались, пока он не уходил и не оставлял их в покое, но, когда он включил в свой репертуар страшилки с привидениями и жуткими монстрами, они начали проявлять интерес. Вскоре ему даже удалось завязать с ними разговор. Он добился этого благодаря тому, что не рассказывал историю до конца. Конец им приходилось придумывать самим, а он потом уж говорил, как все было на самом деле. Виски вынужден был признать, детские концовки были страшнее, кровожаднее и куда интереснее, чем его.

Хелена обратила внимание на то, что он сделал ремонт в спальне Элизабет – отштукатурил, покрасил и оклеил обоями стены, так что она превратилась в небесно-голубое сонное царство. Он отвез мистера Гудли в город к портному, где с него сняли мерку и сшили униформу, которая в сочетании с новой аккуратной стрижкой придавала дворецкому необыкновенно аристократический вид. Он долго терпел заигрывания сестры Макмерфи, пока не догадался убедить ее, что на самом деле ей стоит обратить внимание на мистера Гудли, который все время поглядывает на нее так грустно, будто мечтает затащить в постель.

Кроме того, Хелена заметила, что всякий раз, когда ей случалось наткнуться на Виски в обществе ее супруга, мужчины обменивались заговорщическим взглядом. Она решила, что Винсенту удалось очаровать Виски той лучшей половиной своей натуры, с которой сама она давно уже утратила контакт.

«Бесполезно пытаться пробудить ревность у этого полоумного доморощенного Казановы, – думала она, ложась спать, и слезы капали из ее прекрасных утомленных глаз. – Сексуальный маньяк!»

Винсент был раздражен и неудовлетворен, хотя ни за что не признался бы в этом даже самому себе. Почти Две недели он практически не покидал своей студии – не считая тех случаев, когда он выходил по зову природы или спускался пожелать спокойной ночи дочкам, если вспоминал о них. Продуктивность его возросла вдвое, а то и втрое, и даже спать он стал меньше обычного. Он был так захвачен процессом преобразования бурлившей в нем энергии в живопись, что почти не обращал внимания на еду, которую ему приносила Элизабет. Работая безостановочно, пока был в состоянии держать кисть и смешивать краски, он не замечал, как истощается его организм.

Элизабет общалась с ним больше других и, тревожась за его здоровье, поделилась своими опасениями с Виски. Тот посоветовал предложить Винсенту переключиться с обнаженной натуры на цветы. Она могла бы прикинуться больной, попросить Макмерфи намекнуть Винсенту, что ей требуется отдых.

На следующий день Виски и сестра Макмерфи, не уступая друг другу в артистизме, разыграли испуг, когда в кухню ворвался Винсент и объявил, что Элизабет потеряла сознание.

В период «выздоровления» Элизабет часто ходила с Виски на прогулки по окрестностям. Виски неизменно брал с собой Джаспера на веревочке. Когда почва становилась слишком каменистой и псу было тяжело катиться, Виски поднимал его на руки. Элизабет нравился Джаспер, но не нравилось его имя, и однажды она спросила Виски, не думал ли он о том, чтобы сменить его.

– Ну не Рексом же его называть. Он необычный пес, и кличка у него должно быть необычная.

– Может, назвать его в честь какого-нибудь персонажа из книги?

– Что ты предлагаешь?

– Я читаю сейчас «Властелина колец», и там полно оригинальных имен. Например, волшебник Гэндальф или хоббиты Фродо и Бильбо.

– Пс-с-с-с… Нет уж, спасибо. Хм, это, похоже, труднее, чем выбрать имя ребенку.

– Ты бы хотел иметь детей?

– Пожалуй. Иногда возникает такое желание. А что?

– А о том, чтобы жениться, ты не думал?

– Не исключаю такую возможность. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Я хотела бы когда-нибудь выйти замуж_; иметь большой дом, детей, собаку. Как ты считаешь, это реально?

– А что может этому помешать? Но вернемся к Джасперу.

– Как ты назвал бы своих детей?

– Мальчика или девочку?

– Ну, скажем, мальчика.

– Александр.

– Почему?

– Да так, без особых причин. Просто мне всегда нравилось это имя. Хотя, может быть, лучше назвать сына Ричардом.

– А почему Ричардом?

– Если бы Дик меня описал, я бы думал, что ничего диковинного в этом нет.

Посмеявшись, они продолжили путь. Когда они приблизились к дому, Элизабет бросилась бежать. Виски – за ней. Ему удалось догнать ее возле самого крыльца. Они сели на ступеньки, переводя дыхание. В это мгновение открылась входная дверь.

– Ах, вот вы где, мистер Уокер, – прогремел мистер Гудли. – А я вас искал. Вам звонили по телефону, пока вы гуляли с мисс Элизабет. Я не смог вас найти и взял на себя смелость записать то. что вам хотели сообщить.

– И что же это?

– Некий мистер Петерсон из Америки сказал, что хотел бы нанять вас в качестве фотографа для издания альбома об Ирландии. Он интересуется, как вы отнесетесь к этому предложению. Я записал номер его телефона на случай, если вы захотите ему перезвонить.

– Вы шутите!

– Что вы, сэр, и не думал.

Виски повернулся к Элизабет, и она, увидев его лицо, обняла его и поцеловала в щеку.

– Чему ты так удивляешься? Ты что, не рад?

– Еще как рад! Снимки для альбома!

– Да, сэр, именно это мистер Петерсон и предлагал.

– Послушайте, Гудли…

– Да, сэр?

– Вам когда-нибудь доводилось придумывать клички для собак?

– Не знаю даже, что сказать вам, сэр. Когда я был маленьким, у отца был щенок вроде вашего, и отец называл его Гоб-Гоб, потому что это то же слово «Бог», но справа налево. Он часто говаривал, что не следует забывать о Боге.

– Он был прав. Может, и правда назвать его Богом? Как ты считаешь, Элизабет?

– Почему бы и нет?

– Значит, решено.

– Очень хорошо, сэр. Вы не будете возражать, если я сообщу членам семьи о состоявшемся крещении?

– Сообщайте, если хотите.

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – сказал мистер Гудли.

– Гудли, у вас усы в муке испачканы.

Гудли стряхнул усы тыльной стороной ладони и лизнул ее.

– Благодарю вас, сэр. Я как раз собирался испечь оладушки, но это, конечно, не оправдывает неряшливости.

Он вернулся в дом.

Позвонив в Америку и выяснив, что Петерсон действительно заинтересован в работе над альбомом, Виски поднялся вместе с Элизабет к Винсенту, чтобы поделиться с ним радостным известием. Они нашли его сидящим в шезлонге, совершенно обнаженным и с ног до головы измазанным краской. Винсент курил трубку и сосредоточенно смотрел в пол. На полу был расстелен холст метра три длиной, в пятнах голубой и оранжевой краски. Судя по всему, он создал картину, катаясь по ней.

– Как она вам? По-моему, замечательно.

– Ты… нормально себя чувствуешь, Винсент?

– Нет, но, полагаю, работа – лучшее лекарство от желания покончить с собой.

– По-прежнему переживаешь из-за Хелены?

– Я смирился с фактом, что нам больше не суждено быть вместе.

– Не будь идиотом, Винсент, – сказал Виски. – Если ты хочешь быть с ней, то не надо прятаться от нее на чердаке.

– Издержки творческого процесса. Не обращай на него внимания, Джон, – сказала Элизабет, – просто У него депрессия, так всегда бывает по завершении очередной работы. Спад после взлета.

– Элизабет, ты сегодня выглядишь чрезвычайно соблазнительно. Похоже, болезнь пошла тебе на пользу. Может, тебе надо почаще болеть? Kaк ты считаешь, старик? – обратился он к Виски. – Мне сразу показалось, что ты несколько переусердствовала с обмороком, дорогая, но я растерялся в тот момент и не нашел что сказать.

– Мы хотели как лучше…

– Так и получилось. Передо мной открылся прекрасный новый мир пустоты. Спасибо.

– Иди к черту, Винсент.