Текст книги "Игрок"

Майкл Толкин
Игрок

Эта книга не была бы написана без добрых советов Венди Мозель и Луиса Бергера.

Эта книга посвящается Хорасу Беку и Ольге Смит, двум хорошим учителям

Старуха, что с ведром пришла,

Что тряпкой лестницу скребла,

Красоткой Абишаг была.

Не хуже голливудских див!

Такую разницу открыв,

Покажется, что это миф.

Не лучше ль рано умереть!

А если суждено стареть -

Достойно в мир иной смотреть.

Накопленные деньги впрок,

Высокий титул – в нужный срок

Ответят на любой упрек.

Кому-то истина важна,

Кому-то искренность нужна,

Она и вам помочь должна.

Та слава, что была вчера,

Всего лишь – угли от костра.

И вам забыть о ней пора.

Достойно подвести итог

И разделить последний вздох

С друзьями в мире – дай вам бог!

Роберт Фрост «Дай вам бог»

Ни вам, тощие журналы и смуглые альманахи с вашими пытливыми потугами на муравьиную помпезность, ни тебе, экспериментальный театр, навеки связавший Эмотивную Реализацию с Поэтическим Озарением, ни тебе, расфранченная опера, тривиальная, как ухо (пусть ты и дорога моему сердцу), а тебе, индустрия кино, признаюсь я в любви!

В моменты кризиса мы все должны заново решать, кого мы любим.

Фрэнк О'Хара «Индустрия кино в момент кризиса»

Глава 1

Как и подозревал Гриффин, в кабинете Левисона шло совещание, на которое его не пригласили. С дорожки, огибающей административное здание, ему была видна спинка дивана в кабинете Левисона на втором этаже. Может быть, совещание уже закончилось? Левисон обменивался с кем-то рукопожатием, Гриффину не было видно, с кем именно. Он понимал, что наблюдает за концом своей карьеры, и не мог решить, идти ли ему к себе в кабинет или вернуться в просмотровый зал, откуда он только что вышел. Оттуда он мог бы позвонить Джан, своей секретарше, чтобы узнать, нет ли для него сообщений. Если пойти прямо в свой кабинет, надо проходить мимо кабинета Левисона, а он не хотел, чтобы Силия, секретарша Левисона, стала свидетельницей его позора. А это было не что иное, как позор.

Он смотрел на записную книжку у себя в руках и тихо ненавидел Левисона, из-за которого она там оказалась. Левисон попросил его глянуть режиссерский дебют британского продюсера, его старого приятеля. И Гриффин, из уважения к Левисону и его друзьям, уделил картине максимум внимания: Левисон объяснил, что у него самого не было времени посмотреть фильм до встречи с режиссером. Может быть, Левисону было наплевать и на фильм и на своего старого приятеля? Во всяком случае, он не нашел времени посмотреть картину сам. Двадцати одной минуты просмотра Гриффину было достаточно, поскольку ничего существенного за это время не произошло. Но он остался в темном просмотровом зале, так как понимал, что Левисону нужно было убрать его с глаз долой на несколько часов. Исчезать в нужный момент Гриффин умел. Однажды он улетел прятаться в Париж, когда выходил на экран фильм, который он курировал. Фильм был чудовищный, и он хотел укрыться от позора. Это было всего год назад, когда его прочили в наследники. Все думали, что дни Левисона сочтены, но Левисон удержался.

Он вернулся в просмотровый зал. Открыв дверь, увидел телевизионщиков, которые собирались смотреть отснятый вчера материал. Он никого не знал по имени, но они его хорошо знали. Он извинился за вторжение; кто-то спросил, не хочет ли он остаться. Это была откровенная лесть, и он закрыл дверь. Зал напротив был незанят. Он позвонил Джан.

– Офис Гриффина Милла.

– Это я. – Голос звучал глухо, словно что-то застряло в горле.

– Вам пришла еще одна открытка. Может быть, стоит позвонить Уолтеру Стакелу?

Стакел был начальником службы безопасности на студии.

– И что там написано теперь?

Он ждал, пока Джан копалась в ворохе почты на своем столе.

– На ней написано: «Ты обещал связаться со мной. Я все еще жду».

– Что изображено?

– Это шуточная открытка. На ней тележка, запряженная мулами, в тележке огромный арбуз. Это шутка. На открытке надпись: «У нас в Техасе они большие». Послушайте, Гриффин, давайте я позвоню Уолтеру.

– Не надо. Вы говорите, арбуз? Кажется, я знаю, от кого это пришло.

– Скажите мне.

– Если я скажу вам, вы расскажете Силии, и тогда будут знать все.

– Ну и что? Кто бы это ни был, это он похож на придурка, а не вы.

– Поверьте мне. Это заразительно.

– Что именно? Выглядеть дураком?

– Совершенно верно. Более того, я знаю, кто автор. Это или Аарон Джонас или Стив Бейлен. Скорее всего, Бейлен.

– He думаю, – сказала Джан. – Вряд ли открытки посылает агент. Мне кажется, ваш таинственный корреспондент – автор. Если вас интересует мое мнение.

Гриффин знал, что это был автор. Открытки начали приходить с месяц назад, по нескольку в неделю. А вчера он обнаружил одну из них в домашнем почтовом ящике. Сейчас она лежала у него в кармане. Он предположил, что за ним следили, когда он возвращался домой. У друзей есть его адрес, но эта открытка не от друга. Почему он не позвонил Уолтеру Стакелу? Почему он так его боится?

– Поверьте, Джан, это кто-то из моих придурков-друзей развлекается. Сменим тему. Кто-нибудь мне звонил?

– В кабинете Левисона идет совещание всех руководителей отделов. Вас не приглашали.

– Это не имеет отношения к звонкам.

– Я подумала, вам следует знать.

– Меня уволили?

– Кто знает…

Они попрощались.

Был март, и когда Гриффин вышел из здания, где располагались монтажные студии, улицы вокруг съемочных павильонов были пусты. Он сам не знал почему, но его приводила в восторг мысль, что именно в этой неподвижности был весь Голливуд; он смутился этого волнения, вызванного пустотой. Не было ни орд индейцев, ни наполеоновских войск, ни вообще какого-либо намека на действие. Почти все говорили, что терпеть не могут резкий желтый свет, отражающийся от высоких стен съемочных павильонов, но Гриффина не раздражало это затишье. Ему нравилось чувство расщепления сознания, которое он всегда испытывал в жаркий полдень. Это напоминало ему марихуану, приятный ужас полуденного дурмана, помогающий раскрыть сущность вещей. Жаркие дневные часы в Бербанке дарили ему космический опыт, поскольку были лишены цели, ибо единственной целью, которая в каком-то смысле давала надежду на спасение, были деньги, карьера и власть. В каком смысле? – спрашивал он себя. В том смысле, что если Судный день – это единственная причина существования совести, тогда неприятное чувство, разбуженное ярким светом полдня, является отголоском окончательного раскаянья.

Теперь он был крепко зол на автора, посылавшего ему открытки. Он достал из кармана вчерашнюю. «Ночной Париж», Эйфелева башня, окруженная овальными врезками: Мулен-Руж, фонтан и Нотр-Дам. И на обороте – надпись, отпечатанная на машинке, так что буквы прорвали тонкую пластиковую пленку: «Ты обещал со мной связаться. При встрече я изложил свою идею, ты сказал, что тебе нужно подумать, и обещал со мной связаться. Так что?»

На первой открытке надпись была короткой: «Ты сказал, что сам со мной свяжешься». Почерк был ровный, буквы немного крупноватые и с наклоном, но не эксцентричные, выведенные аккуратно. Таким почерком обычно пишут любовные письма, показанные крупным планом в фильме. Открытка в стиле начала 1950-х годов, женщина на пляже в Форт-Лодердейле под ярким оранжевым зонтиком. На лице экстравагантные очки и неестественная улыбка. Ее бы порадовало, подумал Гриффин, что наконец на нее смотрит крупная голливудская шишка. Через несколько дней пришла другая открытка, глянцевое изображение Эйфелевой башни. Надпись сообщала: «Я жду твоего звонка». Через день пришла третья с одной короткой фразой: «Так что?» На открытке была изображена укороченная версия «Боинга-747» – «Новое пополнение рядов „Юнайтид эрлайнз"».

После этого было еще три открытки, все без надписи.

На другой стороне улицы он увидел Мэри Неттер и Дрю Познера из отдела маркетинга и приготовился к их жизнерадостному натиску. Дрю замахал рукой, как пятиклашка-отличник, которому не терпится, чтобы его вызвали к доске.

– Привет, господин вице-президент, – сказал он.

Гриффин приподнял воображаемую шляпу.

– Как круто, – сказала Мэри.

У Мэри были короткие волосы: в прошлом месяце это была самая популярная стрижка. Однажды на вечеринке Дрю спросил Гриффина, не возникает ли у него желания потереться членом о голову Мэри. Смех Мэри смутил Гриффина, и он объяснил это своим недостатком – неспособностью к игре.

Совещание у Левисона закончилось, Гриффину была видна спинка опустевшего дивана у окна. Он обошел здание, чтобы попасть к себе в офис, минуя Силию. Конец его карьеры был неминуем. Будет другая работа, другие студии, но ореол вокруг него был, вероятно, утерян. И ему уже не суждено возглавить производственный отдел, по крайней мере крупной студии, ни этой, ни «Юниверсал», ни «Дисней», ни «Колумбия», ни «Парамаунт», ни «XX век – Фокс». Только у этих студий остались собственные павильоны и открытые съемочные площадки. Только там можно сказать, указывая на здание: «Здесь была гримерка Алана Лэдда[1]1
  Алан Лэдд (1913–1964) – американский актер, прославился ролями в фильмах-нуар «Наемный убийца» (1942), «Стеклянный ключ» (1942), «Синий георгин» (1946) и вестерне «Шейн» (1953); неоднократно снимался с Вероникой Лейк.


[Закрыть]» или «Здесь мы снимали „Воспитание Крошки"[2]2
  «Воспитание Крошки» (1938) – романтическая комедия-бурлеск Говарда Хоукса с Кэтрин Хепберн и Кэри Грантом в главных ролях; Крошка здесь – это ручной леопард.


[Закрыть]». А если он был немного сентиментален и получал удовольствие от истории этих зданий, разве это кому-нибудь мешало? Интересно, если бы Автор знал, что он терпел Левисона весь этот трудный год, потому что не хотел уходить со студии, не пожалел бы он Гриффина хоть немного, не увидел бы в нем просто человека, имевшего множество причин чувствовать себя несчастным? Разве Автор не понял бы, что даже предложи Гриффину прекрасную работу и должность директора компании, располагающейся в многоэтажном здании в Сенчури-Сити или в Беверли-Хиллз, он вряд ли бы согласился, и что одна мысль об этом делала его несчастным? «Орион» и «Три-Стар» – крупные компании, расположенные в офисных зданиях. Какая разница, где они расположены? Для него это важно, и он не мог побороть грусть от того, что скоро ему придется расстаться с настоящей студией, с настоящими воротами, с парковкой, где его имя написано краской на бетонном полу при въезде в подземный гараж. Он не понимал, как можно снимать фильм в офисном здании. Это была еще одна сентиментальная мысль, но он взял себя в руки и отогнал ее. А может, он недостаточно сентиментален. Были бы фильмы студии лучше, если бы он был еще сентиментальнее? Он как сороконожка, которая пытается понять, как она ходит. И наверняка оступится.

Все это не было для него неожиданностью. Гриффин стал замечать, что в течение последних месяцев уменьшилось количество ежедневных звонков, регистрируемых Джан. Однажды, когда она отлучилась, Гриффин открыл журналы и сравнил записи последних дней с прошлогодними. В прошлом году за три дня Гриффину позвонили двести девяносто пять раз. За последние три дня ему позвонили двести одиннадцать раз. Он не разбивал звонки по категориям, но на первый взгляд получалось, что ему реже стали звонить агенты, предлагающие сценарии, и режиссеры. Он всегда перезванивал, но создавалось впечатление, что Гриффин перестал быть человеком, которому стоило звонить в первую очередь. Разве Автор, посылающий ему открытки, не может понять, что они играют в одну игру, где правила одинаковы для всех?

Когда он вошел в свой офис, Джан невесело улыбнулась. К ее печатной машинке была прикреплена открытка: «Голливуд ночью, три вида всемирной столицы роскоши».

– Она попала по ошибке в бухгалтерию, только что принесли. Посмотрите на обратную сторону.

– Нет.

– Посмотрите. Должно быть, какая-нибудь девушка посылает вам эти открытки.

Гриффин взял открытку и перевернул ее. На обороте было написано: «Это я или ты?»

– Вы были на вечеринке, – продолжала Джан, – и пообещали какой-то девушке, что сделаете ее звездой, и она переспала с вами. Вы сказали, что позвоните ей, и забыли. Вы ослепили ее вашей неотразимой улыбкой, и она была сражена.

– У меня нет необходимости лгать женщинам.

– Голубчик, все мужчины лгут женщинам. Это у них в крови.

Внезапно в голове у Гриффина прояснились. Он улыбнулся, расслабился и наклонился над Джан. Впервые за несколько недель он нравился себе.

– Вы меня поймали, – сказал он. – Это нечасто бывает. Вы знаете, как правило, я не связываюсь с актрисами.

– Но у них такие хорошенькие ножки.

– Я вам скажу правду: дело не в длине, а в том, какие они на ощупь. Дело в коже. Звездами становятся те, кто обладают какой-то особой энергетикой. Я расскажу вам, что произошло. Была вечеринка, я не был пьян, а она выпила лишнего. Она попросила меня отвезти ее домой. Я отвез ее домой и задержался на пару часов. Мы хорошо провели время.

– И теперь она хочет, чтобы вы сделали ее звездой. Но вы даже не помните ее имени. Итак, вы очаровали ее своей улыбкой. Надеюсь, она знает, что ее, как и машину, придется сдать, когда вас уволят.

Гриффин сделал вид, что пропустил последнюю реплику мимо ушей, но по глазам Джан понял, что она сожалеет о сказанном. Он продолжил рассказ:

– Вы готовы к самому интересному? Она уже звезда. Она телезвезда и хотела бы сниматься в кино. И она знает, что никогда не станет кинозвездой, но хочет попытаться. Она решила, что я могу помочь.

– Почему она не подписывается? Может, вы и сейчас лжете. Может, она вовсе не телезвезда. Откуда вы можете это знать, если не смотрите телевизор. Вам стыдно признаться, что вы провели ночь с девушкой, чье имя не можете вспомнить.

– Может быть, она не звезда. – Гриффин сделал вид, что побежден. Затем снова бросился в атаку: – Вы знаете, почему она не подписывается? Она хочет казаться оригинальной. Думает, что я, естественно, ее помню, поскольку все остальные помнят. Она не подписывает открытки по той же причине, что и авторы без агентов, которые рисуют карикатуры и пишут шутки на конвертах, посылая сценарии известным режиссерам. Они рисуют огромные носы, торчащие из-под полей шляпы, и звезды вокруг имени режиссера. Они полагают, что если у них нет таланта, они должны быть, по крайней мере, оригинальны. Они ходят в магазины, где продают всякие новомодные штучки и где можно на заказ напечатать свое имя на какой-нибудь липовой обложке, и посылают эту ерунду в качестве сопроводительного письма к своим сценариям. Заголовок, например, может быть таким: «Стивен Спилберг получает Оскара за постановку фильма по дурацкому сценарию такого-то».

– В заголовке нет слова «дурацкий».

– Это неважно.

– Рано или поздно ей придется поставить свою подпись. А может, она вам позвонит. Вы встретитесь с ней еще раз?

– Я поступлю, как вы скажете.

– Гриффин, если она позвонит, или если вы вспомните ее имя, или если она подпишет открытку, будьте с ней милы. Если вы пользуетесь своим служебным положением, приходится платить.

– Вы узнаете первой.

– Второй, – сказала она. И закрыла тему.

Гриффин был возмущен, и его возмущение зажило собственной жизнью: вспомнило вечеринку, и длинные волосы актрисы, и поцелуй, и обещания. В тот вечер за ужином с Диком Мелленом, своим адвокатом, Гриффин что-то бормотал об открытках и актрисе. Меллен, шестидесятипятилетний седовласый мужчина с золотистым загаром, хорошо знал Богарта, он напивался с Богартом тысячу раз, именно поэтому Гриффин и нанял его. Меллен отнесся к открыткам равнодушно.

– Устрой ее на съемки, – сказал он.

– А если она играть не может? – Гриффин сам изумился, насколько искренним было его возмущение.

– Я об этом и говорю, – продолжал Меллен. – Знаешь, что они делали в прежние времена? Снимали фильм о тюрьме. День посещений. Камера медленно скользит по залу, разбитому на кабинки с телефонами. Жены и невесты, каждая заслуживает крупного плана и каждая – подружка какого-нибудь начальника или продюсера.

– Да, но она звезда телесериала.

– Какого?

– Я поклялся не говорить.

– Гриффин, нам не до шуток.

– Если она зрелый человек, она никому не расскажет.

– Ты не прав. Зрелые люди извлекают из всего выгоду и не боятся скандалов. Во всяком случае, в этом городе. Если у нее есть ум, ее агент должен связаться с Левисоном и обсудить возможности.

Гриффин понял, что упал в глазах Меллена, не из-за актрисы, а из-за того, что все предельно усложнил.

Меллен сменил тему:

– Знаешь, ты можешь остаться без работы.

– Все образуется. Мы сейчас снимаем несколько хороших фильмов.

Он сказал то, что полагалось в подобном случае, и ему не нравилось, как это звучало. Ложь об актрисе выбила его из колеи, он взвешивал каждое слово.

– Мне кажется, они приглашают Ларри Леви.

Гриффин выдохнул и, сделав глубокий вдох, стал опять корить себя, на этот раз за то, что принял новость как физический удар, без достоинства. Он всегда старался, сдерживая дыхание, сдерживать чувства, не выражать эмоций, не показывать разочарования. В этом он достиг практически уровня медитации. Когда другие начальники вскрикивали и хлопали друг друга по рукам, если зрители аплодировали на первых, тестовых, просмотрах, Гриффин никак не выражал эмоций. А сейчас вместо того, чтобы сдерживать дыхание, чтобы сохранить невозмутимость, он нарушил одно из своих главных правил. Полностью потеряв контроль над собой, он сказал еще одну глупую фразу:

– Ларри Леви – ничтожество.

– Ты хочешь уйти? Мне кажется, не стоит.

– Я бы хотел управлять «Колумбией».

– Нельзя повернуть время вспять.

Работу предлагали год назад, и Гриффин отказался. Тогда он метил на место Левисона, и ходили слухи, что он его получит. Слухи не оправдались.

– Надо держать ухо востро, – сказал Гриффин еще одну глупость.

– Я как раз этим и занимаюсь, – сказал адвокат. Гриффин хотел сказать Меллену, что вся история с актрисой – выдумка с начала до конца. Интересно, если бы он сказал правду, исчезло бы разногласие между его мыслями и их выражением? Или очищение невозможно без еще больших жертв и усердия?

Новая мысль пришла ему в голову, и его затошнило. Ему придется что-нибудь продавать, недвижимость или машины. Если он потеряет место при очередной перетасовке, его ждет изгнание из Голливуда. Это случится не сразу. Сначала ему будут платить за оказанные ранее услуги. Если не удастся получить хорошую работу на крупной студии, какая-нибудь звезда или режиссер, которым он помог в свое время, могут пригласить его к себе для подбора материала и, может быть, даже позволят снять что-нибудь, если он будет с ними с самого начала. Если фильмы окажутся неудачными, а новая команда молодых и более талантливых сотрудников будет смотреть на него как на анахронизм, куда ему деваться? Более мелкие студии с небольшим бюджетом и ограниченными связями. Они могут взять Гриффина на работу из-за его записной книжки, не сознавая, что как записная книжка, так и ее владелец бесполезны. В конце концов молва о его опале распространится повсюду и все будут знать, что он состарился и выдохся. Однажды у него кончатся деньги. Потом он продаст дом и снимет квартиру, и будет искать работу за пределами Голливуда, не имеющую отношения к кино. К этому времени сколько ему будет? Сорок? Он попытался представить себя сорокалетним, продающим немецкие машины молодым продюсерам и студийным боссам. «Привет, я – Гриффин Милл. Я здесь, чтобы помочь посадить творческого работника за руль наилучшего автомобиля». Не лучше ли сразу покончить с собой? Фантазия закончилась собственными похоронами с толпой опечаленных друзей.

Он не задавал себе вопроса, как он, собственно, собирается умереть в сорок лет. Он умрет от стыда. Отогнав эти мысли, он представил себя успешным продюсером, состоявшимся человеком, человеком, которого следует бояться. Картинка не складывалась, слишком многое мешало в его жизни. Он представил, как кто-то из знавших его в прошлом будет читать рекламу автосалона «Мерседес»: «Привет, я – Гриффин Милл. Я подавал надежды, но сам все испортил».

Дома, лежа в постели, в темноте, Гриффин мысленно общался с автором открыток. Он сосредоточился, пытаясь передать свои мысли Автору на расстоянии. Он просил его перестать посылать открытки. Если ночь – живой организм, думал Гриффин, она передаст то, о чем я думаю, тебе в твоей комнате.

«Оставь меня в покое.

Извини, если я не выполнил обещания. Такова жизнь».

Гриффин видел, как его мысли умирают в полете и падают на постель. Он представил расстояние, разделяющее его и таинственного корреспондента, как бесконечную череду темных коробок и заговорил громко, в полный голос, прислушиваясь к слабому эхо:

– Привет. Это я – Гриффин Милл. Я обещал связаться с тобой. Вот я здесь. Пожалуйста, перестань посылать мне эти открытки. Я постоянно думаю о них, они мне мешают. Слушай, если я узнаю, кто ты, до того, как ты назовешь себя или прекратишь посылать открытки, ты никогда не получишь от меня работы.

Он подумал, что последняя фраза звучала глупо, и представил зрителей, которые думали так же: «Да, Гриффин, эта жалкая угроза звучала действительно глупо». Ощущение чьего-то присутствия было хорошим знаком. Это означало, что его услышали.

На следующее утро он завтракал в «Поло-Лаунж» с Левисоном. Они встречались каждую среду; это так вошло в привычку, что они звонили друг другу, только когда было необходимо отменить встречу.

– Хорошие сценарии не попадались за последнее время? – спросил Левисон.

– «Китайский квартал».[3]3
  «Китайский квартал» (1974) – нуар-триллер Романа Поланского с Джеком Николсоном, Фэй Данауэй и Джоном Хьюстоном в главных ролях.


[Закрыть]

– Его уже сняли.

– Я его читал на прошлой неделе.

– Сам знаешь, сейчас его снимать бы не стали. Сейчас они даже «Лихорадку субботнего вечера» не стали бы снимать.

Гриффин улыбнулся:

– Прости, но «они» – это мы с тобой.

– «Они» – это я. Ты – почти «они», но не совсем. – Гриффину не понравилась кислая улыбка Левисона. Фраза вырвалась, о чем он, как показалось Гриффину, жалел. Левисон продолжал: – В «Лихорадке субботнего вечера»[4]4
  «Лихорадка субботнего вечера» (1977) – знаменитая диско-мелодрама Джона Бэдэма с Джоном Траволтой и Карен Линн Горни в главных ролях.


[Закрыть] Траволта побеждает в конкурсе танцев, но понимает, что это бесцельная победа, что мир диско – это бесцельный мир. Теперь ты это понимаешь?

– Мы наблюдаем за его развитием. А какую роль играет фон? Да и музыка великолепна. И танцы потрясающие.

– Брось, Гриффин. Концовка полна иронии. Зрители недовольны. Они раздражены. Они терпеть не могут недосказанности. Они хотят полной определенности.

– Почему меня не было на вчерашнем совещании? – Атака.

– Возможны кое-какие изменения.

– Я остаюсь или нет?

– С нами будет работать Ларри Леви. – Он сказал это тихо.

– Я подчиняюсь непосредственно тебе. Если я буду в подчинении у Леви, я ухожу.

– Ты не сможешь уйти. Я этого не позволю. По контракту ты должен отработать еще полтора года. Если попытаешься уйти раньше, я буду вставлять тебе палки в колеса. И не вздумай искать место на других студиях. Я заставлю тебя исполнить условия контракта, а если будешь делать глупости, я привлеку тебя к ответственности за нарушение контракта. Ты будешь приходить на работу каждый день, и тебе будет абсолютно нечего делать. Расслабься. Леви – талантливый парень.

Он оказался незанятым, и я решил, что он может быть нам полезен. Он великолепен. Он правда великолепен.

– Я его знаю, – сказал Гриффин раздраженно.

– Благодаря ему мы все будем смотреться лучше.

– Значит, я уже не герой месяца?

– Уже год как. Это, впрочем, касается и меня. И Ларри Леви тоже когда-нибудь потеряет хватку. Слушай, если ты правда хочешь уйти, я не буду тебя удерживать. Но я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нужен, Гриффин, но я понимаю твои чувства. Забудь то, что я говорил о суде. Если разделение полномочий невозможно, я дам тебе отдельное дело. Ты можешь быть продюсером.

– Прекрасно. «Верайети» может печатать мое заявление: «Наконец случилось то, чего я ждал с первых дней работы в Голливуде. Я счастлив».

– Не преувеличивай.

Левисон налил еще кофе, и Гриффин помимо своей воли взял чашку. Этот кофе весь день жег ему желудок. У него было такое ощущение, что он парит в воздухе, потеряв всякую связь с землей.

Когда он пришел в офис, Джан вручила ему сувенирный набор открыток «Десять памятных мест Южной Калифорнии», которые складывались как гармошка и закреплялись язычком, продетым через заднюю открытку. Передняя открытка была предназначена для адреса, но на ней хватило места для самых знаменитых достопримечательностей, изображенных преувеличенно большими. Маттерхорн в Диснейленде был высотой с Эверест, гигантские люди бороздили волны у пляжей Малибу на досках для серфинга размером с авианосец. Камера на штативе была Колоссом Голливудским. На задней открытке было изображено «Живописное озеро Эрроухед, расположенное всего в часе от всемирной столицы гольфа и парусного спорта». Гриффин вскрыл конверт. На этот раз текст был напечатан.

Уважаемый Гриффин!

Я все еще жду Вашего звонка. Вы обещали связаться со мной. Мой автоответчик постоянно включен, поэтому Вы не можете сказать, что звонили, но не застали меня. Я изложил Вам свою идею. Вы сказали, что Вам нужно ее обдумать, и обещали со мной связаться. Мой агент сказал, что это было хорошим знаком. Я жду уже достаточно долго. Вы солгали мне. Совершенно очевидно, что Вы не собирались предлагать мне работу. Во имя всех авторов Голливуда, которых дурачат начальники, ничего не понимающие в кино и равнодушные к кино, которых интересует только, что было популярно на прошлой неделе, я собираюсь Вас убить.

Гриффин сложил открытки в гармошку.

– От кого они? – спросила Джан. – От актрисы?

– Она говорит, что ей было со мной хорошо, и спрашивает, не хочу ли я с ней поужинать. Пишет, что понимает, как непросто попасть в кино с телевидения, но хочет попробовать. И она освобождает меня от обещаний, данных в пьяном виде.

Он направился к себе в кабинет танцующей походкой и плотно закрыл за собой дверь. Он надеялся, что у него на лице была улыбка.

– Почему я не чувствую страха? – спросил он себя. – Почему не звоню Уолтеру Стакелу? Показать ему эти открытки, и все.

Гриффин представил себе последствия разговора со Стакелом: его руку у себя на плече, телохранителя, проверку друзей. Пойдут слухи, что за ним охотятся. Пятно позора.

– Мне нужно сделать несколько важных звонков, – сказал он Джан по внутренней связи. – Если будут звонить, скажите, что я свяжусь с ними позже.

Потом набрал телефон службы времени, чтобы на аппарате у Джан загорелась красная лампочка, показывающая, что он говорит по телефону, что он занят. Взял со стола календарь и сел на диван. Быстро встал и взял баночку томатного сока из холодильника. Положил последнюю открытку на кофейный столик и сделал глубокий вдох. В комнате было тихо.

Некоторые обороты бросались в глаза, как достопримечательности Южной Калифорнии на обложке: «моя идея… мой агент… все знают… авторы…».

Гриффин листал календарь. Три-четыре раза в неделю он встречался с незнакомыми ему авторами и выслушивал их идеи. У большинства из них не было снятых фильмов. Гриффин с трудом припоминал их имена и лица. Он не помнил идей, о которых услышал более двух недель назад. Он помнил энтузиазм, напускной оптимизм и агрессивную общительность, а иногда отчаянную панику, от которой становилось неловко. Гриффин встречался с одним таким автором вчера. Он забыл уже его имя и сверился с календарем. Дуг Крейгер. Дуг Крейгер, не поздоровавшись, стал представлять будущий фильм, начав с тишины, наступавшей после убойных титров, кончая дробью сотен ганских барабанов в финале. Он пытался продать какую-то глупую приключенческую африканскую историю. Вряд ли на нее нашелся бы покупатель.

Гриффин посмотрел на имена других авторов. Джан обычно давала им по тридцать минут. Ему хватало и пятнадцати. Некоторые пытались представить все нюансы своих идей в двадцати – двадцати пяти словах, как их научил на курсах сценаристов какой-то умник, превративший в науку вчерашний шаблон. Они говорили о «дуге сюжета». Они употребляли термины вроде «парадигма» и «толчок первого акта». Они были предельно точны. «Через минуту двадцать три секунды она узнает…». Что она узнает? Что этот фильм никогда не снимут? Они говорили о «правилах жанра». Они описывали сцену, используя имена исполнителей: «Джефф Бриджес и Мэрил Стрип заперты в банковском депозитарии». Они комбинировали сюжеты разных фильмов: это нечто среднее между «Выхода нет»[5]5
  «Выхода нет» (1987) – криминально-политический триллер Роджера Дональдсона с Кевином Костнером, Джином Хэкманом и Шон Янг в главных ролях.


[Закрыть] и «Зазубренным лезвием»,[6]6
  «Зазубренное лезвие» (1985) – судебный триллер Ричарда Маркванда с Гленн Клоуз, Джеффом Бриджесом и Питером Койотом в главных ролях.


[Закрыть] но с сюжетным зигзагом, как в «Искателях».[7]7
  «Искатели» (1956) – вестерн Джона Форда с Джоном Уэйном в главной роли, экранизация одноименного романа Алана Ле Мэя (1954).


[Закрыть]

Некоторые пытались расположить его к себе и болтали о ерунде, прежде чем перейти к делу. Некоторые говорили о политике, некоторые читали лекции об искусстве. Некоторые испытывали страх, у них пересыхало во рту в середине фразы. Он видел, как у них расширялись от ужаса зрачки, когда они понимали, что ему скучно. Некоторые, прежде чем переступить порог его кабинета, болтали с Джан, как с двоюродной сестрой, с которой не виделись много лет. Некоторые вели себя нагло, разваливались на диване с видом хозяина и монотонно излагали свои сюжеты, разглядывая потолок. Чего они добивались? Они делали паузу, перед тем как выдать нечто, что, по их убеждению, должно было заставить Гриффина вскочить, броситься к столу, схватить ручку и чековую книжку и выписать им пропуск в сказочную карьеру. Пропуск в настоящую жизнь, к которой они готовились с рождения, которая была заложена в их генетическом коде. В жизнь, наполненную гармонией, где даже неприятности обретали эпическую форму, где вместо суеты была трагедия, а вместо простой радости был экстаз. Они считали, что Гриффин Милл мог миропомазать их, сделать их богами, мог дать им все, мог подарить Рождество в Аспене с Джеком Николсоном.

Некоторые работали командами, подобно карманникам или сыщикам, заканчивая фразы друг друга, шутливо споря друг с другом, а иногда картинно восхищаясь, когда их товарищ переходил к самой восхитительной части того потрясающего сюжета, который сделает всех миллионерами. Некоторые даже обсуждали денежные вопросы, например какой кассовый сбор сделает фильм за первую неделю проката, если главную роль сыграет Харрисон Форд, и насколько меньше будет сумма, если они пригласят другого актера.

Они приходили с большими идеями: бунтарство, развод, месть, честь. Они описывали настроение фильма: «это революционный по настроению фильм», «это смелые фантазии о будущем», «это смешной фильм». Для каждой идеи предлагался миллион вариантов, как сгладить противоречие между бессмертным шедевром, существующим в буйном, но дисциплинированном воображении автора, и студийной версией, ради постановки которой автор был готов снизойти до такой банальности, как изложить сюжет. Авторы придумывали все эти уловки в ожидании получасовой встречи с Гриффином Миллом, расценивая ее как уникальную возможность поразить своей чистой, невиданной гениальностью человека с посредническим вкусом, который знает, каких фильмов ждут американцы.

Он никому не говорил «нет».

После короткого выступления они ждали его реакции. Если бы он сказал «нет», была опасность, что они станут задавать вопросы и пытаться продать свой товар снова и снова, что было бы пустой тратой времени. Вместо этого он мог задать несколько вопросов о времени и месте действия или мягко покритиковать какие-нибудь малопривлекательные черты главного героя, но посетители покидали его кабинет с чувством, что у них есть шанс, хоть и небольшой. Иногда, провожая авторов к выходу, он обращал их внимание на фотографии, висевшие в коридоре. Это были небольшого формата и скромно оформленные кадры из фильмов, принесших славу студии. Он хотел, чтобы авторы поняли: дверь его кабинета всегда открыта, но он ждет от них сценариев такой силы, чтобы сцены из снятых по ним фильмов стали бессмертными. Поцелуи в горящем городе. Подводники у перископа на терпящей бедствие лодке. Кавалерия, покидающая форт. Переживание вины. Появление космического корабля. Примирение влюбленных после ссоры. Смешные люди (обеспокоенные, невинные) смотрят с высоты. Чудовища. Кричащие женщины. Комедия положений. Летчики, исполняющие серенаду для девушки их капитана. Все это были символы, передающие сущность фильма – любовь, кровь, скорость.