Текст книги "Зона свободы. (Дневники мотоциклистки)"

Закрытие

(1998 год, 19 сентября)

…Это было самое первое закрытие самого первого сезона. Так уж странно получилось: открывать не открывали, а закрытие сезона все же устроили. Плотный, ровный берег Китоя зарос медовым, шуршащим на ветру ковылем, то там, то тут торчали редкие сухие тонкие сосенки, податливые ветви ивы с длинными, жесткими листьями издавали металлический шелест. Мы варили в солдатском котелке походный суп и поджидали иркутян. Нас было всего восемь человек: Денис в новенькой косухе со своим другом, имени которого никто не помнил, потому что все называли его Ушастым, я, Алексей, Радик с женой приехал на том самом злополучном «Кавасаки». Радик был самым старшим из нас и самым предусмотрительным и осторожным. Он осаживал совсем еще молодых мальчишек и нешуточно кричал на них, если они бессмысленно лихачили в городе. Он ездил в длинном непромокаемом плаще и никогда не рисковал. Парни так и прозвали его: «Чэпэ» или «Черный плащ». Он всех сдерживал и на все смотрел критическим взглядом умудренного жизненным опытом человека. Если все ехали в Иркутск, и сзади колонну догоняла черная туча, предвещающая бурю или грозу, Радик останавливался и говорил подъехавшим товарищам: «А ну его на фиг, чего я не видел в этом Иркутске!» и поворачивал назад, успевая до ненастья добраться до дома. Остальные промокали в своих форсистых курточках и джинсах, как хвастался Белецкий, «до трусов» и замерзали, наверное, до чертиков. Я подозреваю, что ему было просто-напросто неинтересно ехать «на Шпиль». Чего он там не видел? Дома его ждала темпераментная Марго, мотоциклисты сами приезжали в Ангарск, так что познакомиться с ними и посмотреть на мотоциклы можно было дома, «не отходя от кассы». Так зачем же было ехать?

Глядя на мужа, Марго сразу же приняла правила игры «в байкеров», – она нашила себе кожаных курток, кепок, брюк и ремешков, накупила перчаток и высоких сапог. Она была эффектной и совсем нехуденькой блондинкой, сзади и спереди выпирало то, что надо, и все это смотрелось на ней аппетитно.

Седьмым был отчаянный лихач Ян. Ему было только семнадцать, и он гонял на ярко-красном, прытком, вонючем «Юпитере». Один раз, один только раз Радик сел вторым номером на его мотоцикл, и этот раз был последним. Когда Радик слез с мотоцикла, он был бледный, злой и долго ругался, что с таким смертником он больше ездить не будет.

– Слышь, Антон, да он просто псих! – возмущенно вопил Радик Белецкому, а тот с ухмылочкой смотрел на него сквозь дым от зажатой в зубах сигареты.

Ян безоговорочно принял лидерство Белецкого. Этим летом он закончил профтехучилище и пошел работать к Белецкому в сервис. Его родители даже специально ездили знакомиться с Антоном, чтобы убедиться, что ничего опасного для сына в этом знакомстве и в этой работе нет.

Восьмым был фотограф Митя, он сидел в стороне и с любопытством смотрел по сторонам, то и дело влазил в разговор, но вел себя тише обычного.

Белецкий отправился в город за своей подругой.

Я и Марго сходили на реку, почистили картошки и сварили суп с тушенкой. Мелко порезанная картошка быстро сварилась, и от котелка пошел смачный мясной дух. В животах заурчало. Мы поглядывали на озаренный неярким сентябрьским предобеденным солнцем пригорок, но иркутян все еще не было.

– А-а, хватит! – рубанул Радик. – Сколько можно ждать? Давай разливай! Я не завтракал!

Марго ухватила тонкой рукой с яркими, кровавыми ногтями черпак, взяла эмалированную миску, обернулась к нам.

– Ян, Леха, Алина, будете?

– Давайте иркутян подождем, сейчас приедут. Замерзнут ведь, как собаки, а тут им горяченького!

– Ну-у, ладно, – Радик нехотя вернулся на место, Марго опустила миску.

– Да хватит ждать! – вдруг крикнул Ян. – Вон едут!

Лес вдруг ожил и наполнился ревом моторов, за сосенками замелькали яркие куртки. Сколько же их? Раз, два, три, четыре… шесть, семь… Еще едут! Да тут не только иркутяне, но даже ребята из Слюдянки приехали! Их всего двое, и оба приехали на «Уралах» от которых просто «отстегнуты» коляски, но ведь до Слюдянки двести километров, а утро – такое холодное, что они оба внушали нам невольное уважение. Мы бросились к ним, здоровались, торопливо рассматривали мотоциклы: на поляну прибыли «Уралы», «Явы» и даже кроссовый «Сузуки»! Я увидела знакомые лица иркутян: приехали Руслан и Виктор Макаров. А Илья! Боже мой, Илья приехал на собственном, ярко-зеленом «Урале» со старинным овальным обтекателем. Мы с Виктором обнялись, Руслан держался более официально и улыбался, поглядывая на нас, потом мы стали осматривать уже знакомые мотоциклы. Виктор немного обрезал глушители, и звук мотоцикла изменился. Да это же настоящий БТР! Виктор тер покрасневший от холода нос, неуверенно смотрел на нас, не решаясь спросить, но потом все же спросил, оглядываясь на костер:

– А чаю горячего нет?

– Ну как же нет, все есть! – Мы с Алексеем потащили иркутян и ребят из Слюдянки к костру, разлили по тарелками дымящийся суп, который искрился капельками жира.

Оказалось, мы забыли ложки! Где ложки? Все шарили по карманам и сумкам, но есть пришлось по очереди.

Как это было здорово! Держа на весу миски, мы ходили между мотоциклами и говорили, говорили, говорили, словно не виделись целую вечность. Парни то и дело замирали в немом восхищении у какой-нибудь особо понравившейся хромированной детали и забывали о еде, суп остывал, а громадные куски дырчатого белого хлеба черствели на ветру.

А потом были соревнования: кто быстрее проедет по лесной извилистой дороге «вот отсюда и туда», кто медленнее одолеет вот эти кочки и подъем на пригорок, кто быстрее с завязанными глазами проедет по отмеченной колышками извилистой трассе. Это было ново, это было весело, а главное, мы делали это все вместе. Падали много, почему-то либо до, либо после финиша, но ни одно падение не имело серьезных последствий, ведь падали на мягкой, еще не успевшей промерзнуть земле. Когда надоело утюжить мотоциклами пригорок, стали биться на мешках, набитых травой на высоком бревне. Тянули канат: Ангарск против Иркутска. Виктор Макаров пытался на пригорке поставить «Урал» на заднее колесо. Он утверждал, что на Шпиле сумел это сделать.

Быстро выяснилось, что фотографу Мите нельзя было пить, – «мякнув» чуточку «Столичной», которую привезли с собой ребята из Слюдянки, он стал невыносимым: приставал к девушкам, ронял мотоциклы, но больше всего неприятностей он принес Денису. Во время соревнований на повороте Денис слишком сильно разогнал мотоцикл и вылетел с дороги. И все бы ничего, но на обочине сидел совсем уже пьяненький Митя и увернуться от тяжелого «Соло» быстро не смог. Денис же в силу своего человеколюбия решил не гробить фотографа, свернул, врезался в дерево и упал, помяв бак. День для него был испорчен.

– Я его убить готов! Это же столько работы теперь… – горячим шепотом говорил он Алексею. – Но если бы я не отвернул, я бы ему между ног проехал… Что он все время под мотоциклы лезет?

В конце концов Митя надоел всем, и Белецкий принял мудрое решение: он отвез Митю домой. Пока они ехали в Ангарск, счастливый от водки Митя показывал всем встречным и поперечным водителям «фак» – тот самый знаменитый жест, когда мотоциклист показывает оппоненту средний палец. По-видимому, он решил, что он – тоже байкер и ему позволено все. Когда Белецкий заметил это, его терпение лопнуло, и он что есть силы грохнул кулаком по шлему Мити. Тот трусливо затих и не шевелился до самого дома.

– Представляешь, я накатал на поляне двадцать километров, – подъехал ко мне возбужденный после соревнований Алексей. – Хотя где тут наездить-то их? Негде! А наездил! – его глаза блестели, волосы были взъерошены, он разрумянился от свежего воздуха и лесной прохлады. – Пиво будешь?

– Да ну его, холодно… Не хочу.

– Замерзла? Пойдем к костру.

Рядом с костром ребята из Слюдянки поставили палатку, кого-то туда уже отнесли за руки-за ноги. На бревне сидел трезвый, довольный Радик и счастливая, пьяненькая Марго.

– Ну что, все в порядке? – спросил Радик. – Как Денис? Дени-и-ис! Иди сюда. Не горюй, лучше выпей!

– Не буду, – грустно ответил издалека Денис. – Я домой поехал… – он завел мотоцикл.

– Ладно, езжай… – Радик скривился.

Веселье на поляне стало постепенно замирать. Еще громко переговаривались крепко выпившие ребята из Слюдянки, и Радик поставил кипятиться на костер воду, вернулся Белецкий и привез с собой пива, еще громко смеялась раскрасневшаяся Марго, но уже стало ясно, что все позади. Изо рта шел пар, а от воды, стоило солнцу только чуть-чуть опуститься за макушки сосен, стал подниматься туман. Все посерьезнели. Иркутяне засобирались в дорогу.

– Поедем?.. – Алексей высказал то, о чем я уже подумала. Как хорошо, что мы так одинаково чувствуем.

Я кивнула, и мы пошли к костру собирать вещи. Впрочем, что мы могли собрать? И ложки, и чашки, и даже солдатский котелок пришлось оставить.

– Ты не волнуйся, Леха, заедешь завтра ко мне, заберешь, – сказал Радик.

Я уезжала со странным чувством, что все-таки нехорошо вот так уезжать в город и ночевать в теплой квартире, а гостей, которые приехали по такому холоду за двести километров, оставлять ночевать в палатке. Хотя, с другой стороны, холодно им точно не будет…

Вскоре я забыла об этом. Мы выехали на объездную, Алексей поддал газу, и «Урал» влетел на новый Китойский мост. Я оглянулась. За нами выстроилась маленькая колонна иркутян, догорал костер на берегу Китоя, яркой брусникой горело тонувшее во облаках солнце. Алексей включил поворотник и на развязке ушел вправо, я прощально махнула рукой иркутянам. На виадуке я увидела, как раздавленная ягода солнца сверкнула в последний раз, и горизонт затянуло тяжелым туманом. Сезон закончился.

.…Еще одним событием в этом году стало для меня получение «прав». Это произошло уже в самом конце сентября, ледяным и ветреным утром. Я без труда «отстрелялась» по вопросам, нервничая, кое-как сдала экзамен по вождению на автомобиле. Когда мы вернулись к управлению ГИБДД, там уже ждал Алексей со своим «Уралом».

Кроме меня на категорию «А» в этот день сдавал еще молоденький мальчик, он приехал со своим другом на «Сове». Инструктор подвел нас всех к небольшой, огороженной металлическим заборчиком площадке.

– Вот здесь. Откатайте восьмерку, больше ничего не надо.

Первым поехал мальчишка. Старательно, медленно, почти теряя равновесие, он откатал положенную восьмерку. Инструктор кивнул и сделал у себя отметку. Настала моя очередь. Алексей завел «Соло». Вся на взводе, я села на тяжелый мотоцикл. Еще никогда он не казался мне таким большим и неуклюжим. Чуть сильнее, чем нужно, дав газу, я буквально вылетела на площадку. Ограждение быстро приблизилось. Не зевать! Я наклонила «Урал» в стремительный поворот, еще поддала газу, потом скинула его, выпрямила мотоцикл и переложила его на другую сторону. Восьмерку, говоришь? Будет тебе инструктор, восьмерка! А теперь еще раз! Наверное, он никогда не видел, чтобы восьмерку крутили на «Урале» на таком пятачке, и поэтому после первой же фигуры скомандовал: «Хватит!», но я его не слышала, и только, когда «Хватит! Стоп!» закричал уже Алексей, опомнилась, резко осадила мотоцикл возле инструктора, который удивленно смотрел на меня и смеялся.

– Экзамен вы сдали! У меня тоже сестра на мотоцикле гоняет, да я и сам мотокроссом в свое время увлекался, даже чемпионом области был. Я вам дам совет, – сказал он, когда мы шли в управление, – всегда садитесь ближе к баку, коленями зажимайте бак, так лучше чувствуешь мотоцикл. И никогда ничего не бойтесь! Тогда не упадете.

После обеда я отстояла около часа возле двери экзаменационного кабинета, потом меня вызвали по фамилии, сфотографировали, тут же заламинировали «права» и выдали их мне на руки под роспись. Я совсем не помнила, как вышла на крыльцо и даже как ехала домой тоже не помню. Я пришла, упала на тахту, уснула и проспала четыре часа. Вечером приехал Алексей.

Вообще-то, есть такое неписаное правило – в день получения «права» обмывать нельзя, иначе отберут «по пьянке». Но мы же люди непьющие! Что нам эти правила! И мы, на радостях, выпили вина. Белого. Кислого! И захмелели от двух бокалов, потому что ни я, ни он с самого утра ничего не ели… А еще мы захмелели друг от друга… И что было потом, я никому никогда не скажу. Незачем про это рассказывать…

Гараж

(1998—1999 год, межсезонье)

.…Не надо думать, что холодное время года успокоило нас, и мы впали в спячку. Мне каждую ночь снились мотоциклы, если я и преувеличиваю, то совсем немного. Я все время куда-то ехала, ехала… Песчаная, желтая дорога сменялась серой бетонкой, я видела какие-то мосты, сложные развязки, я месила грязь и глотала пыль, но просыпалась по-прежнему на своей старенькой, проваленной тахте. В один прекрасный момент я поняла, что байкер – это тот, которому наплевать на все, кроме мотоциклов. Неважно все: работа, мытье посуды, одежда, в которой ты ходишь, если это, конечно, не байкерский прикид, даже любовь мужчины или женщины не так уж и важна, пока есть мотоциклы. Это поглощает всего тебя, без остатка, а если не поглощает, значит, ты не байкер. Точка.

Вторым признаком сумасшествия было то, что мне стала безразлична работа. Мне вдруг стало скучно, неинтересно, работа оказалась нужна только для того, чтобы заработать денег на бензин и безбедное существование летом.

Третьим признаком ненормальности стало то, что я каждый вечер и каждые выходные проводила в гараже Алексея в поселке Северном. Когда в Митином гараже стало совсем холодно, Алексей перегнал мотоцикл к себе. Митя и тут проявил свою зловредную сущность: сначала он разрешил мне оставить в его гараже не нужную мне коляску, а потом, когда дороги уже покрылись льдом, вдруг заявил, что вот-вот купит себе машину, и моя коляска в гараже совершенно не нужна. Наверное, он просто хотел, чтобы я заплатила больше. Алексею пришлось в гололед ехать в «Привокзальный» на тяжеленной одиночке с колесами на девятнадцать дюймов, при этом его ноги едва доставали до земли, там присоединять коляску, а потом гнать мотоцикл обратно. Алексей с честью прошел это испытание, чем еще больше заслужил мое уважение. Митя же так и не купил себе машину. Поделом…

Небольшой деревянный гараж стоял на самом краю земельного участка, Алексей включал обогреватель, и температура в гараже даже в самые лютые морозы не падала ниже плюс десяти градусов. Я все равно замерзала и поэтому притащила в гараж теплые вещи, напяливала прямо на джинсы спецовку, которую мне выдавал Алексей, и помогала ему.

Это был очень странный гараж, – здесь пахло не только бензином и маслом, но и деревом. Рожковые ключи были пунктуально, по размерам висели на вбитых в стену парных гвоздях, инструменты аккуратно лежали на полках. Гаечки, болтики, шайбочки, гроверы, – все было педантично разложено по специальным плотно закрытым баночкам. Для разобранных деталей мотоцикла всегда находились коробки и коробочки, так что потерять что-нибудь в этом безупречном порядке было невозможно. Каждый раз, прежде чем закончить работу, Алексей тщательно прибирался, и только убедившись, что каждая вещь находится на своем, только для нее предназначенном месте, уходил. Он не терпел разгильдяйства. Когда я узнала, что он родился в Якутске, то заявила, что в нем, без всякого сомнения, течет кровь северных кочевников: ведь у кочевых народов каждая вещь веками кладется на свое место.

Сначала мы разбирали мой мотоцикл и по ходу дела отмывали его от грязи. Потом стали его переделывать. Вернее, Алексей говорил, что он будет делать, а я только уважительно внимала и помогала. Мы сняли с мотоцикла бак и крылья, потом зачищали поржавевшие места, шпатлевали, затирали шпатлевку и краску. Когда детали стали похожи на гладкое пасхальное яичко, Алексей отнес их в гараж к Денису. Тот оказался кудесником и бесплатно, быстро и очень качественно покрасил детали обычным пылесосом. Краску они выбирали вместе, взяли наобум банку «Тиккурилы». На банке было написано – «Босфор». Цвет оказался странным – неожиданно насыщенным, ярким, он напоминал мне глубокое, синее море.

Потом мы опустили пониже уродливое, квадратное переднее крыло, купили и установили вторую пару поворотников, и приступили к самому трудному: и обоих мотоциклах Алексей хотел сделать сиденье «ступенькой». Основу он выкроил из картона, потом перенес все на лист металла, вырезал его, согнул, сварил в «Рембыттехнике», потом тоже самое сделал с моим сиденьем и всучил все это мне!

– Обшивай!

Эта была катастрофа! Я засуетилась и решила пожертвовать подушками от тахты. Все равно я ее не складываю, значит, половина подушек мне не нужна. Тахта была изготовлена в далеком девяносто втором году неизвестными умельцами. Под коричневой дерюжиной оказалась очень полезная вещь – автомобильная резина для сидений. Я обычным лезвием вырезала нужные куски, взяла клей «Момент» и обклеила основу так, как нравилось.

Не могу сказать, что все зависело только от моей фантазии. Алексей, как мог, все время старался развивать мое эстетическое восприятие мотоциклов, потому что в самом начале я ошибочно, как многие новички, считала, что мотоцикл может быть вот таким и вот таким, и при этом обязательно должен быть черным, но вскоре убедилась, что палитра цветов по-настоящему красивых мотоциклов гораздо шире, а ряд совершенных моделей приближается к бесконечности. Алексей приносил мне мотоциклетные журналы, и мы часами читали статьи о самоделках и рассматривали хромированные, тюнингованные мотоциклы, так что я «все сделала правильно». С обтяжкой обклеенной основы пришлось помучиться. Дело в том, что шить я, конечно, умела, но в пределах школьных уроков труда. Я вытащила давно забытую в углу бабушкину ножную машинку в центр комнаты и к концу дня завалила все свободное пространство обрезками черного дерматина, подкладки и кусками синтепона. Выкройка не желала ложиться на основу, дерматин перекашивало, я сшивала лицевую и изнаночную стороны деталей, распарывала, снова сшивала, швы морщинило, а я ничего не могла с этим поделать. К концу дня я распорола себе ладони иглой, чертыхалась и разве что волосы на себе не рвала. Дело пошло на лад только через неделю. Зря Алексей дал мне на обшивку свое сиденье первым, как я ни старалась, но идеально у меня не получилось, дерматин морщинило. Второе сиденье я сшила более удачно.

Теперь дело встало за дугами безопасности. Ну да, это сейчас все просто, – пошел и купил. А тогда все было намного интереснее. Дуги решили сделать из нержавейки. Чтобы ее купить, пришлось дать объявление в газету. Обрезок трубы нужной длины и необходимого диаметра я приобрела у какого-то парня на остановке автобуса. Трубогиба не было нигде, кроме как у слесарей жэка. Но Алексей уперся и решил не давать мне второго шанса испортить нержавейку. Свой первый шанс я использовала еще осенью. Я отдала трубу в жэк. Кривые и косые, согнутые «об коленку» дуги немым укором висели на стене гаража, каждый раз напоминая мне о том, что нельзя быть такой дурой! Тем более, нельзя платить за такое убожество деньги! После долгих поисков оказалось, что трубогиб есть на неизвестном и таинственном предприятии Востхиммонтаж. Предприятие располагалось на окраине города в Седьмом поселке. Я взяла трубу, взяла снятые с «Соло» дуги и поехала туда. В кабинете полупустого четырехэтажного здания управления толстые тетки-технологи быстро произвели расчет необходимых манипуляций, оценили работу и выписали мне пропуск. В высоком шумном цехе я нашла нужного мне специалиста Петровича, который, выслушав меня, махнул рукой:

– Зачем вам технологи! Дайте сюда, я все сделаю сам! Вот мой телефон, давайте запишу ваш, как будет готово, созвонимся.

Через неделю он ждал меня у дыры в заборе. Я отдала деньги и взяла свой «товар». Как тать, я кралась вдоль забора, громко хрустя снегом, в одной руке держа хромированные дуги от «Соло», а в другой – мои новенькие, ровненькие, родненькие дуги из нержавеющей стали. Мне хотелось их целовать. С перепугу я шарахнулась от мужчины в форменной кепке, который гулял возле гаражей с собачкой. Мужчина усмехнулся, поняв, почему у меня такой испуганный вид, а я, окончательно смутившись, по глубоким сугробам зарысила к автобусу, волоча за собой тяжелые дуги.

Еще нам пришлось повозиться с сумочкой для ключей. На «Соло» бардачок был устроен прямо на баке, я же менять бак не хотела, – все-таки лишний литр бензина мне не помешает. После долгих раздумий решили поместить «ридикюль» справа от сиденья. Алексей раздобыл металлическую коробочку из-под какого-то контрольно-измерительного прибора, я обшила ее кожей, сделала клапан, Алексей прикрепил металлический замочек, и сумочка стала похожа на миниатюрный портфель. С помощью сложной системы ремней мы прикрепили ее к раме так, чтобы она не смещалась во время езды. В нее входил комплект рожковых ключей небольших размеров, отвертка, набор крепежа, свечной ключ, ветошь, нож, кусок камеры и много другой не менее полезной в дороге мелочи.

А потом Алексей сделал красивые ажурные спинки и багажники, а мне все это пришлось полировать. А потом он взялся за свой мотоцикл и решил выяснить, почему тот «ест» масло…

Ворота этого замечательного гаража вели на улицу Зеленую, а дверь и маленькое мерзлое окошко выходили в занесенный снегом огород, который охраняли две собаки – Мухтар и Бим. Будка молодого, похожего на овчарку Бима была сразу возле двери, а будка старого, мохнатого, умного Мухтара – возле калитки. Он охранял дом. За гаражом стояла теплая баня, в предбанник которой мы после работы ходили мыть руки. Алексей широким жестом зачерпывал алюминиевым ковшом ледяную воду из металлической двухсотлитровой синей бочки, сливал в умывальник, потом заходил в парную, выносил оттуда дымящийся ковш кипятка, добавлял, совал мне сухой жесткий обмылок. Умывальник звенел язычком, белая раковина покрывалась серыми разводами мыльной грязи. Отмыть «мазуту», то есть черную гаражную грязь, мне удавалось далеко не всегда. Она оставалась в мелких морщинках кожи, под ногтями и даже на лице. Алексей смеялся, заставляя меня смотреться в зеркало, и редко бывало так, чтобы лицо мое оставалось чистым. Отмывшись сам, Алексей совал мне вафельное полотенце, несколькими движениями ополаскивал раковину от пятен грязи и вел меня в дом, отогреваться.

Шагая по деревянным, расчищенным от снега трапам, я видела зеленый туалет за баней, в перспективу уходила большая стеклянная теплица. Заметенное снегом картофельное поле на задах было обнесено стареньким деревянным забором, через который виднелся недостроенный кирпичный коттедж, стоявший уже на самом берегу Китоя. Дальше, за снежным потоком реки, были только серые голенькие тополя, выстроенные в ряд у того берега, да пепельный лес за ними. Но дальний берег Китоя можно было рассмотреть только в выходные дни. Обычно в будни я в сумерках тихонько проскальзывала в гараж через ворота, а в огород попадала только тогда, когда на улице окончательно темнело.

Пройдя по трапу, мы открывали калитку и попадали в маленький дворик, со всех сторон обнесенный заборчиком. Алексей держал Мухтара в будке, пока я проходила в дом. Первая шаткая дверь на веранду была затянута сеткой, открыв вторую, я оказывалась на темной, промерзлой веранде, здесь стояли старенький низкий сервант и такой же бывалый холодильник, вдоль стены покоился дряхлый тяжелый диван, на котором были свалены ненужные вещи. С одной стороны были оштукатуренные бревна, с другой – заиндевевшие стеклины окон. Мне в любой мороз казалось, что на веранде холоднее, чем на улице, даже если на улице был сильный ветер. Не знаю, с чем это было связано, может, с тем, что здесь всегда было темно и остро пахло погребом, землей, мышами и соленой капустой. Алексей подталкивал меня вперед, но я, мучительно стесняясь его родителей, упиралась и оборачивалась к нему.

– Ну иди первым… Ну что ты, в самом деле…

– Давай, давай, чего ты боишься, они не кусаются.

Мне было очень стыдно смотреть ему в глаза, но поделать с собой я ничего не могла.

Они не кусались, это было верно, но и особой радости по отношению ко мне не испытывали, а испытывали какое-то неприятное недоумение, совершенно не понимая, как себя вести по отношению ко мне. Они не разговаривали со мной, и все мои попытки разговорить их вызывали приступы всеобщей немоты. Все испуганно замолкали, заслышав мой голос, и тишину нарушал только громко работающий телевизор. Может быть, я задавала не те вопросы? Я спрашивала их о предстоящих выборах, о политике мэра, о том, что они думают по поводу новых законов. В общем, все те вещи, о которых можно поговорить практически в любой компании, независимо от образованности участников беседы и их политических убеждений. Наверное, нужно было говорить об озимых и рассаде, но ни в озимых, ни в помидорной рассаде я ничего не понимала. По-моему, они смотрели на меня с некоторым ужасом: в растянутом свитере, в старых джинсах, худая, черноволосая, с черными, горящими глазами, с перемазанными в «мазуте» руками, на четыре года старше их сына, к тому же какая-то журналистка, – они не воспринимали меня, да и не могли воспринимать, как подругу Алексея.

Отец Алексея Сергей Петрович был высоким, плотным, почти совсем седым сорокапятилетним мужчиной. Он мельком здоровался со мной, сразу отводил глаза и старался меня не замечать. У него были широкие скулы кочевника и темные глаза.

Мама Алексея Людмила Иннокентьевна внешне была противоположностью мужа – невысокая, светловолосая, круглолицая, сероглазая, телом справная, она отличалась молчаливостью и необычайным спокойствием, во всяком случае я никогда не видела ее в гневе. Она была выносливой и работящей, а один раз я стала свидетелем очень красноречивой сцены: вдвоем с бабушкой Алексея Евдокией Давыдовной они работали у теплицы, когда появились мы. Людмила Иннокентьевна попросила сына помочь, залезть на крышу теплицы поправить две стеклины. Алексей послушно исполнил, что ему велели, но слезть не смог, – было высоко. Тщедушная, но тем не менее, весьма энергичная Евдокия Давыдовна заторопилась:

– Лестницу, надо бы лестницу!

– Но-о, еще чего! – протянула Людмила Иннокентьевна и сняла своего двадцатичетырехлетнего сына с теплицы.

А однажды, как рассказывал Алексей, она зимним вечером шла с работы домой. От остановки трамвая до дома было, наверное, минут двадцать неспешной ходьбы. Кругом не было ни души, одни сугробы, и только собаки за заборами брехали. Путь уставшей с работы женщины пересекся с грязной дорожкой извращенца. Неизвестно, откуда он взялся в поселке, но той зимой женщины встречали его часто. Настал черед и Людмилы Иннокентьевны. Она шагала широко, рослый бойкий мужичонка забегал то с одной стороны, то с другой, производил известные манипуляции, и обманувшись молчаливостью жертвы, уже совсем было обнаглел и решил от слов и жестов перейти к действиям, как вдалеке показались люди.

– Ну мамка и навернула его что есть мочи сумкой, да и почесала к народу, – так закончил свой рассказ Алексей.

– А в сумке что было? – быстро сообразив, что добром для мерзавца это не закончилось, спросила я.

– Ну мясо.

– Сколько?

– Да сколько мамка носит? Килограммов восемь… Больше его никто не видел.

Я восхищалась этой удивительной женщиной, но это никак не помогало наладить контакт.

Алексей распахивал тяжелую, оббитую войлоком и дерматином дверь, вталкивал меня вместе с клубами холода в чисто побеленную, натопленную избу, быстро захлопывал за собой дверь. Я тихо, стараясь вежливо улыбаться, здоровалась со всеми, а он отыскивал мне свои тапочки. Размер ноги всех женщин в семье был маленьким, – самые большие тапки оказались тридцать пятого размера, и поэтому мне приходилось довольствоваться мужскими. Я скидывала насквозь промерзшие ботинки, переобувалась, но теплее мне от этого не становилось, и я сиротливо жалась к печке, стараясь набраться от нее тепла на дорогу, ведь мне нужно было еще ехать домой.

Потом Алексей тащил меня к столу, сажал на покрытый пластиком табурет, поил жиденьким горячим чаем и угощал колбасой. Чай я пила неохотно, а вот перед колбасой устоять не могла, и, нет-нет, да и тянула к себе круглый, розовый, ароматно пахнущий кусок… Алексей о чем-то говорил с родителями, я отмалчивалась, все время ожидая, когда же можно будет закончить этот «визит вежливости» и рвануть наконец домой. Я просительно смотрела на Алексея, заглядывала ему в глаза… Ему это надоедало, через какое-то время он решал, что с меня на сегодня достаточно, и шел меня провожать.

Два раза в неделю мы ходили в клуб, который Радик обустроил в подвале своего дома. Он жил недалеко от автостанции, в старом, двухэтажном доме. Одно время подвал облюбовали наркоманы, и жильцы вздохнули с облегчением, когда Радик выгнал всех недоумков взашей, вварил в металлическую дверь хитрый замок и стащил вниз по крутой, пахнущей сыростью лестнице «Кавасаки», который он купил у Белецкого.

Через неделю в подвале было уже четыре мотоцикла, а все остальное пространство оказалось завалено инструментом и запчастями. Один угол парни расчистили, – здесь стоял столик, тумбочка с чайником, скамейка и пара стульев. На стенах, кроме положенных в таких случаях плакатов с мотоциклами, красовались предупредительные таблички: «Закончил – убери станок!», «Не включать! Ведутся работы!», «Лифт не работает!» В трубах шумело отопление, воняло табаком и маслом, в общем, местечко было колоритное. Первое же собрание Белецкий объявил учредительным и пообещал, что, «один хороший человек» сразу же займется регистрацией клуба, как только решатся какие-то проблемы, и мы получим официальный статус. Президентом клуба был избран сам Белецкий. По-видимому, проблемы так никогда и не закончились, потому что официально клуб так и не был зарегистрирован. Собственно говоря, мы собирались там просто, чтобы пообщаться. Мы пили пиво, то есть пили его, в общем-то, другие, Алексей, как всегда, делал вид, что пьет, а я пила немного, добавляя в ледяное пиво чуточку теплой воды. Мы говорили о мотоциклах, о переделках, менялись запчастями, обменивались информацией, рассказывали друг другу смешные и страшные истории.

Так прошла невообразимо длинная, морозная зима. А когда за окном вдруг затренькало, зазвенело по крышам, загомонило, когда снег превратился в лед, лед – в воду, а вода постепенно па́ром сошла с асфальта, на дороге появился первый мотоциклист. Это был мужичок в телогрейке, в полиэтиленовом, красном шлеме с черным, пластмассовым козырьком и в резиновых сапогах на старом, зеленом, колхозном «Урале». Он проехал мимо нас, двигатель «Урала» работал, как ножная швейная машинка, – но работал же! не сбоил! – и исчез за поворотом. И тогда мы поняли, что зима закончилась. И бросились собирать мотоциклы. И я в первый раз поняла, – какое это чудо, когда из раскиданных по ведрам и ящикам неказистых и иногда грубо обработанных деталей вдруг появляется нечто уже совсем иной организации. И есть в этом нечто и сила, и некая стройность, и завершенность, и даже плавность линий. И каждая деталь, обласканная теплом твоих рук, становится родной. И даже что-то человеческое начинает вдруг присутствовать в этом холодном, блестящем, как скальпель хирурга, и, казалось бы, совсем бездушном железе…