Текст книги "Зона свободы. (Дневники мотоциклистки)"

Листвянка

(1999 год, весна)

….Это был странный сезон, мое первое лето, когда я ездила на мотоцикле сама. За зиму я все забыла, и Алексею пришлось учить меня заново. Не понимаю, как он не боялся ездить со мной «вторым номером». Моим коронным трюком было тихонько подкрадываться к перекрестку на зеленый сигнал светофора, гадая: успею или не успею, и подъехать к пересечению улиц в тот самый момент, когда зеленый фонарь начинал мигать, показывая, что буквально через секунду загорится желтый, а то и вовсе, красный, – это уж зависело от регулировки светофора. Тут в меня словно бес вселялся. Я откручивала ручку газа и с воем и бибиканьем в самый последний момент вылетала на перекресток перед уже стартующими автомобилями. В повороте я переключалась на более высокую передачу, от чего Алексей вцеплялся в спинку, и мотоцикл, набирая скорость, проносился в миллиметрах от капотов и крыльев машин. По-моему, многие водители Ангарска в тот сезон запомнили мотоциклиста на ярко-синем «Урале» в красном шлеме. А что, собственно говоря, от меня можно было ожидать? Я ничего не видела в громадном китайском шлеме-интеграле, он, словно шоры, сужал поле зрения. Кроме этого, он был очень тяжелым и однажды, попав в ухаб, я услышала, как хрустят шейные позвонки. Не могу сказать, что мне понравился этот звук! Хромированные зеркала, которые Алексей установил мне на мотоцикл, все время отворачивались, так что их приходилось поправлять, а то и завинчивать на ходу рукой, с коробкой передач я еще не дружила, глохла на перекрестках, забывала открыть краник на бензобаке, в общем, была позором всего байкерского сообщества.

Я очень боялась, что гаишники быстро смекнут, что «Урал» у меня «вне закона», без коляски, и заберут его на шрафплощадку. Но они остановили меня несколько раз в начале сезона, с усмешкой осмотрели с ног до головы, убедились, что с документами у меня все в порядке, и больше не трогали, наверное, считая, что с этой «ненормальной» на «Урале» штрафы брать грех.

Это был сезон падений, или, как я поэтично называла, «полетов» с мотоцикла. Сезон можно было бы озаглавить так: «Как я летала с «Урала». Падение следовало за падением. Через неделю после того, как я села в седло, я поняла, что больше в юбке мне не ходить, – ноги отливали синевой всяческих оттенков, потому что тяжелый оппозит меня не слушался, не желал останавливаться там, где хотела я, и все время норовил упасть: когда я садилась на него, когда трогалась, когда ехала и когда останавливалась. Мотоцикл спасали дуги безопасности, меня же спасать было нечему. Мне, безалаберной, торопливой и несобранной приходилось учиться быть внимательной и сосредоточенной. Я забывала по сто раз на дню одно и то же, какие-то самые примитивные вещи: убрать подножку, открыть краник, включить ближний свет, не забыть выключить поворотник на дороге.

Первое падение было самым страшным – своей неожиданностью, внезапностью. Я испытала странное недоумение, растерянность и смущение. Мне показалось, что мотоцикл вдруг взбесился.

В этот день мы с Алексеем собрались в первый раз съездить на Байкал, в Листвянку. Алексей там был не раз, а я – не бывала. Мы договорились, что он пригонит мотоцикл под окна моего дома, но что до Иркутска поведу я. В назначенное время я услышала звук знакомого двигателя, через минуту – звонок в дверь, и на пороге появился Алексей.

– В этот раз ты все делаешь сама, – сказал он, когда мы спускались вниз. – Все – от начала и до конца. Вот ключ. Действуй.

Чтобы выехать из квартала, нужно было съехать с места и развернуться. Ничего сложного. Я решила, что сперва я развернусь, а уж потом Алексей сядет на заднее сидение. Я взяла ключи, открыла бензокран, несколько раз нажала на кик, повернула ключ в замке, чуть прикрыла воздушную заслонку и топнула. Мотоцикл завелся. Алексей одобрительно кивнул. Я села, поддала газу, съехала с места и начала разворачиваться. Вот тут-то он и взбесился. На самом деле падала я быстро, и все же как-то слишком медленно, в полете мое сознание успело запечатлеть кучу всяких мелочей: сперва я ударилась об асфальт бедром, потом – плечом, потом меня развернуло на спину и я наконец оттормозилась шлемом. «Урал» со скрежетом упал рядом. В момент падения крышка с бака сорвалась, и бензин хлынул на меня, заливая кожаные брюки и ботинки. Упав на бок, мотоцикл не заглох, а продолжал, как ни в чем не бывало, работать. Сообразив, что в любой момент я могу вспыхнуть, как факел, я рванулась к «Уралу», вскочила и, подбежав к нему, выключила зажигание, повернув ключ. Меня било в ознобе от боли и пережитого страха. Сильнее всего я ударилась левым бедром, даже сквозь кожаные перчатки немного ободрала ладони, но это уже были мелочи, это было не в счет. Алексей подскочил, когда я уже стояла, держась за ногу и сжимая зубы. Какой—то мужчина гулял с собачкой у среднего подъезда соседнего дома и с любопытством посматривал на нас. Это меня разозлило. Мы подняли мотоцикл.

– Ты забыла отомкнуть руль, – пробормотал Алексей.

– Да я же его не замыкала, поэтому и не отомкнула! – заорала я что есть мочи, – Как я могу помнить что—то, если я этого не делала! Мне же и в голову придти не могло, что ты его замкнул…

– Ну все, теперь ты никогда на него не сядешь… – сказал он совсем упавшим голосом.

Эти слова разозлили меня еще больше.

– Ага, сейчас, не сяду! – я завела мотоцикл одним пинком, лихо оседлала его и крикнула, – Садись!

Я доехала до Иркутска за пятнадцать минут. Перед самым городом остановилась, слезла, походила возле мотоцикла. Алексей виновато молчал, я тоже ничего не говорила. Мы поменялись местами. Пока ехали через Иркутск, я немного остыла, да и боль поутихла, а за Иркутском стало просто интересно – ровная, хотя и узкая скоростная трасса летела то вверх, то вниз, выписывала незамысловатые повороты, и я не заметила, как хорошее настроение вернулось.

– Хочешь за руль? – спросил Алексей, когда мы остановились, чтобы согреться.

– Ага… – я была не уверена, а не уверен, говорят, не обгоняй. Но мне пришлось.

Как только я села за руль, на моем горизонте возник грейдер. Он мирно плелся свои тридцать километров в час, и его нужно было обойти. Дорога была пустой, и я уверенно пошла на обгон, но как та ворона, не вовремя призадумалась, заметив сплошную полосу. Я ведь правила зачем—то зубрила? Зубрила! Значит, их нужно применять на практике. Идти на обгон нельзя!

– Ты что творишь? – спросил меня Алексей, который приказал мне остановиться. – Ты почему его не обошла? Там же никого не было!

– А там была сплошная полоса, да и мост какой—то притом, – гордо заявила я.

Алексей постучал по лбу.

– Садись и обгони его!

Я села и поехала обгонять грейдер. Догнала я его быстро, – желтое чудовище, торча в стороны всеми своими приспособлениями, неторопливо тарахтя движком, карабкалось в горку. Ехало оно со скоростью не больше двадцати километров в час, я пристроилась сзади, посмотрела на встречку, убедилась, что сзади никого нет, и рванула на обгон. Я вылетела на встречную полосу, поравнялся с грейдером, переключилась на третью и открутила ручку газа, ожидая невиданной мощи от мотоцикла. Но он внезапно чихнул, заглох, завилял, и мы свалились на бок, благо, скорость наша к тому времени не превышала и пяти километров в час. Поднявшись, я глянула вперед, – из—за поворота в любой момент могла на скорости выскочить машина.

– Тащим! – скомандовала я, и мы оттащили оппозит на обочину.

Алексей снял шлем и захохотал. От ветра его разрумянило, глаза блестели.

– Он, наверно решил, что мы пьяные вдупель, – закричал он мне. – Это надо же, грейдер обогнать не можем! Блин, ну точно! Два пьяных колхозника на «Урале»!

Я хотела обидеться, но не выдержала и тоже засмеялась.

Грейдер мне удалось обогнать в третий раз. Все было, как положено: прерывистая линия не давала повода для сомнений, а встречная полоса была пустой.

Чем ближе мы подъезжали к Байкалу, тем холоднее становилось, потом деревья вдруг остались позади, а мотоцикл оказался на узкой дороге между горой и отбойником. Мне все время казалось, что туристические автобусы, которые шли навстречу, вот-вот наедут на меня, и я постоянно маневрировала, стараясь не попасться им под колеса. Байкал я не видела, потому что все время смотрела только на дорогу. Сбоку виднелось что-то голубое, волнующее, искрящееся, свежее, молодое и давно уже состарившееся, славное, священное, в общем, самое разное при разной погоде и для разных людей. Местные тетки продавали на причале омуль: соленый, копченый, горячий, сушеный… От нагретых сопок шло тепло, которое тут же смывало с тела прохладным ветром, дувшим с моря. Я завершила наше путешествие изящным пируэтом возле черного новенького «Лэнд-Крузера» на набережной и остановилась. Алексей вытер пот.

– Я думал, ты сейчас в него въедешь, – сказал он мне, на что я беспечно ответила:

– Не боись!

А потом мы ели омуль, смотрели на мощный прибой, который размеренно бился о камни набережной, наблюдали за вспотевшими автотуристами, которые в светлых маечках и шортиках вырывались из горячих салонов машин, чтобы хоть чуть-чуть подышать свежим байкальским воздухом. Дамочки смотрели из-под руки вдаль и фотографировались на фоне старенького парохода, притулившегося у причала, мужчины, завидев нас, разворачивали плечи и сразу становились более мужественными. Нам не хотелось думать, что они принимают нас за местных, и мы вызываем одно лишь желание – защитить от нашего присутствия своих жен и дочерей, мы решили, что они нам завидуют. Да так оно и было, в самом деле! А никак иначе и быть не могло!

Дорога обратно была мучительной: я устала, ехала медленно, Алексей то и дело шипел, чтобы я ехала быстрее, но этого я сделать не могла, потому что, смотрите выше, я устала. Когда мы приехали домой, и я стянула с себя кожаные штаны, чтобы развесить их на балконе для проветривания, потому что они на всю квартиру воняли бензином, я увидела уже черную, налившуюся гематомой ногу.

– Может, «скорую» вызвать? – спросил дрогнувшим голосом Алексей.

– Ага! Они мне приедут зеленкой намазать! – фыркнула я.

Ночью я узнала, что такое «асфальтовая болезнь» – меня «ломало», тошнило, болело все тело, нога горела огнем. Я никак не могла устроиться так, чтобы было полегче. На узкой тахте мне и одной бывало тесновато, а тут еще Алексей решил остаться ночевать. При этом спал он, как убитый, и разбудить его мог только звонок будильника в шесть тридцать утра. Когда я все же растрясла его, он бессмысленно глянул на меня своими синими зенками и, сказав:

– Ну а я-то чем помочь могу… – снова уснул.

Я скрипела зубами, пила цитрамон и мазала ногу всем, что было в аптечке. Уснула я только тогда, когда Алексей утром ушел домой.

Странно, но до сих пор я не воспринимала наши отношения всерьез, да, в общем—то, ничего серьезного и не было. Так, баловство одно. Всю зиму мы встречались два раза в неделю на квартире у его бабушки – Евдокия Давыдовна работала сторожем, и свою однокомнатную квартиру на первом этаже оставлять без присмотра боялась. В принципе, эти встречи нас ни к чему не обязывали, хотя уже как-то само собой подразумевалось, что мы друг друга любим. Да, мы были разные, но нас объединяли не только мотоциклы, мы одинаково смотрели на многие вещи. Например, и для меня, и для него деньги не были главными в жизни, он, конечно, как мужчина, относился к ним бережней, но и только. Как и во мне, в нем не было ни капли коммерческой жилки или дешевого торгашества. Ему было легче сделать красивый жест и сказать: «Бери! Дарю!», чем продавать, торговаться и «кромчить». Мы оба почти не пили и не переносили пьяных. Один раз, зимой я специально позвала Алексея на «корпоративную вечеринку», чтобы посмотреть, как он себя будет вести, если напьется. Он сел рядом с нашим боссом, владельцем газеты, бывшим комсомольским вожаком, и решил в порыве озорства перепить «владельца заводов, газет, пароходов», я не мешала. Он оказался спокойным. Захмелев, он начал мне рассказывать о мотоциклах и мотоциклистах, а потом, когда я привела его домой, мирно уснул.

Он не курил, и с первого марта бросила курить и я. Чего мне это стоило, могут догадываться только заядлые курильщики. Бывали времена, когда я выкуривала по две пачки в день. Неделю меня мучили черти, через месяц я решила закурить, долго откашливалась, плевалась и удивлялась, как можно было столько лет сосать такую гадость! Вряд ли Алексей оценил этот поступок по достоинству, – он не курил ни разу в жизни и не знал, чего мне это стоило.

Между тем в наших отношениях назревал перелом: его родные, сообразив, что ни к чему хорошему с их точки зрения наш союз не приведет, решили объяснить своему чаду, с кем он связался. Странно, но они мне очень нравились: было в их семье что-то крепкое, хозяйственное, притягивающее. В нашем городском обществе понятие «деревня» всегда почему-то связано с пьяным трактористом, нищетой, голытьбой, неграмотностью и непомерной злобой. Когда в детстве мой отец пытался втолковать своей городской дочке, что, мол, «все мы родом из деревни», в моем представлении он имел в виду прежде всего самого себя, так как вырос в далеком селе Троицке, где-то в Красноярском крае, под Канском, а общее же понятие, которое говорило о том, что все наши предки когда-то жили в деревнях, было настолько далеким, что его и всерьез-то воспринимать невозможно было. Здесь же я впервые столкнулась с той деревней, о которой мы бы все, наверное, мечтали – с работящей, непьющей, ладной, сильной, независимой ни от каких правительств, ведь тот, кто живет на земле, всегда может сам себя прокормить. Несмотря на то, что родители Алексея работали на предприятиях Ангарска, они по-прежнему оставались крестьянами в самом лучшем смысле этого слова: они знали, что и как растить, где покупать поросят, что делать, чтобы картошка уродилась, как обустроить будку для собаки, чтобы не околела в лютый мороз, как построить баню, как сложить печь… Праздники они справляли всей своей большой семьей: приходили тетки, бабки, сестры, дальние родственники, стол ломился от яств. В первый раз я видела, чтобы на столе было семь (семь!!!) горячих блюд! Друг с дружкой они были сдержаны в чувствах, помогали родне, чем могли, при чужих не ругались, а если ругались, то только наедине и только если был существенный повод. Таким поводом стала я.

Зимой у них была надежда, что весной я вместе со своим мотоциклом съеду из их гаража навсегда. Конечно, они понимали, что Алексей какое-то время погорюет, но надеялись, что недолго: все что ни делается, делается к лучшему. Подозреваю, что зачинщицей была бабушка: она мечтала о толстой, розовощекой девке, которая взвалила бы на себя воз работы по дому, работала в огороде, пекла блины, строгала тазиками салаты, мыла пол и вытирала пыль. В принципе, ничего плохого в этих мечтах не было. Так оно и должно было быть, если бы Алексей не оказался заядлым мотоциклистом. Родители в свою очередь мечтали о внуках, а я никак не подходила на роль матери этих виртуальных пока детишек. Во-первых, я была разведена. Во-вторых, я была бездетной, а это их настораживало, в-третьих, я была худой, в-четвертых, я была выше Алексея. На полсантиметра! В-пятых, я почему-то не вытирала пыль в их доме и не мыла посуду. Когда все аргументы были исчерпаны, его мама Людмила Иннокентьевна выдала последний козырь:

– И что ты будешь делать, когда она располнеет?

– Тоже стану толстым! – ответил находчивый Алексей.

Но последней каплей стала затеянная Евдокией Давыдовной ссора, в результате которой Алексей хлопнул дверью и ушел.

Он позвонил поздним вечером в дверь и тут же в прихожей рассказал, что он поругался со своими, и ему негде ночевать, да и, в общем-то, жить.

Я не колебалась ни секунды. Летом родители жили на даче, дома почти не появлялись, и я была уверена, что они одобрят мое решение.

– Оставайся! Какой разговор…

Он еще немного потоптался и, стесняясь, сказал, что у него совсем нет денег, но дней через десять он должен получить зарплату. Он работал на нефтеперерабатывающем заводе и, в отличие от меня, деньги получал точно по расписанию. Всю свою зарплату, за исключением небольшой суммы «на бензин», он отдавал родителям.

– Да не волнуйся, у меня есть немного, а в среду будут гонорары, окорочка есть, макароны, сало, вон, тоже есть, мне салом в прошлый раз заплатили, представляешь? Так что с голоду не помрем.

Он вздохнул и, пряча глаза, повесил свою косуху на вешалку, рядом с моей кожаной курткой. Кто бы мог подумать, что она провисит там до сих пор?

Я так и не знаю, что привлекло его во мне. Быть может, мое страстное желание научиться ездить на мотоцикле, может быть, готовность сидеть в холодном гараже и безропотно крутить гайки и паять проводку. А быть может, сдержанность чувств или отсутствие скупости. Я не знаю.

Мотоциклы пришлось перегнать на платную стоянку. Это было очень кстати брату Алексея Толику. Он вернулся с армии, и родители на радостях купили ему старенькую, рыженькую «копейку». Спустя месяц я не узнала гараж, – везде валялись зачасти и инструменты, в углах скопился хлам. Это был уже не тот гараж, в котором мы провели целую зиму.

Вдвоем мы как-то отделились от остальной компании. Нам было достаточно друг друга. Один раз по весне мы все-таки приехали в сервис к Белецкому, Алексею понадобились какие-то запчасти. Это было грязное, темное, прокуренное помещение с низким потолком. Стол был завален мусором, смятыми пачками из-под сигарет, окурками. В грязных тарелках были раздавлены бычки, коричневые от чайного налета стаканы давно не мыли. Везде валялись пыльные запчасти от мотоциклов и мопедов, едко пахло растворителем.

Белецкий в загвазданной краской и маслом спецовке, с грязными по локоть руками, с отросшими за зиму волосами, собранными в хвост, двумя пальцами, брезгливо держал сигаретку и косо улыбался. Улыбка у него была вроде бы и приветливая, но в то же время словно бы говорила: «А нет, меня не обманешь, гляди, брат!»

– Так ты у нас теперь на колесах? – спросил он меня, когда Алексей отошел в сторону с Яном, они рассматривали железо и обсуждали какую-то очередную переделку.

– Да, – просто ответила я.

– Ну что, как-нибудь тебя проверим? Махнем с тобой до Улан-Удэ?

Я даже опешила. Тоже мне, знаток нашелся. В этот момент Алексей взял меня за рукав, и мы ушли. Больше у нас не было особого желания общаться с Белецким. Да у него и без нас команды хватало.

Пик Любви

(1999 год, июль)

….К середине лета, после того, как Алексей убедился, что я вполне могу контролировать мотоцикл, мы решили куда-нибудь съездить. Куда? Раздумья были недолгими. В Аршан! Этот далекий курортный бурятский поселок у подножья Саян я запомнила с детства, сюда ездили отдыхать родители. В те времена было трудно, практически невозможно достать путевку на этот престижный по тем меркам курорт. Престижным он был отнюдь не потому, что здесь была выстроена современная здравница, нет, отдыхающее проживали в деревянных корпусах, все удобства которых были на дворе, развлечений тоже не было практически никаких – только кино в длинном, деревянном бараке, билеты в который стоили то ли десять, то ли пятнадцать копеек, да танцплощадка, оглашавшая уже устаревшими шлягерами распадок горной реки Кынгырги, вот, пожалуй, и все. Курорт был знаменит минеральной водой: бесплодные супруги вдруг исцелялись, обезножившие – начинали ходить, ослепшие прозревали. Я отдыхала здесь вместе с родителями, чаще – с мамой. Мы жили «дикарями», снимая комнату у местных бабулек, которые таким образом промышляли неплохую добавку к пенсии. Мама покупала «курсовку» и принимала ванны, душ, пила по особому графику воду, в общем, предавалась тому, чему с особым удовольствием предаются все женщины – ухаживала за собой и за своим здоровьем. Мне было лет десять-двенадцать, и я умирала от тоски, потому что заняться было совсем нечем. За забором вплотную к поселку подступала тайга, прогретые солнцем, крупные, белые, обкатанные камни гордой Кынгырги были ко мне равнодушны, беленые известкой статуи пастуха и пастушки у парадных ворот санатория бесстрастно смотрели на черноголового ребенка в рваных брючках. Брючки были все время рваными, потому что я часто падала, спотыкаясь о камни, торчавшие из земли на всех здешних тропинках. Еще я помнила большую беседку в восточном стиле, маленький павильончик, в котором можно было набрать воды, – холодная минеральная вода била из черных рожков в темную утробу центрального бассейна. Здесь пахло известью, чуть-чуть сероводородом, запах был не отталкивающий, а скорее, притягивающий, так пахнет мел, который ты грыз в детстве. Минеральная вода была прозрачная, чистая, наполненная пузырьками, взрывающимися на небе, освежающая, ее хотелось пить и пить, и пить, и не хотелось останавливаться. Ни одна другая вода так не утоляла жажду.

По берегу Кынгырги то там, то здесь из белых труб под давлением била минеральная вода, покрывая прибрежные камни кремово-белыми или желтовато-оранжевыми наплывами. Курортники по очереди подставляли свои бледные, обезжизненные болезнью и работой тела в надежде набраться здоровья, вокруг голых тел вились жадные до крови откормленные пауты.

Мы гуляли по берегу реки, собирали землянику вдоль ручьев хитрой ирригационной системы, снабжающей водой простенькие огороды местных жителей, ходили в лес за грибами, которых здесь было какое-то невероятное количество. Здесь росли местные виды грибов – подрешетники, зимовики, в которых разбирались только местные. Но и обычные грибы здесь тоже были. На одной поляне можно было насобирать ведро отменных, тяжелых груздей. Однажды мы приехали сюда в урожайный год и возвращаться пришлось с двумя эмалированными бачками, которые были под завязку набиты солеными груздями и крупными розовыми волнушками.

Забираясь на смотровую площадку наверху санатория, мы видели, что тайга на противоположном берегу реки только начиналась. Дальше на многие километры не было ни одного населенного пункта – только зеленая, не знающая берегов пучина леса до самого горизонта. И над всем этим великолепием царствовал пик Аршан, крутой, поросший лесом, с голой, желтоватой верхушкой. Рядом торчали каменистые скальники, над цирками которых почти до самой осени нависали тяжелые малахаи снега. Если присмотреться, то на одной из далеких скал можно было различить белую голову лошади. Я каждый день подолгу смотрела на горы. Отчаянные курортники лазали на пик, но мои родители никогда туда не ходили, говорили, что опасно. Нам рассказывали страшные истории об ушедших в горы туристах, в этих историях обязательно погибали все парни, но выживали смелые девушки, которые, схоронив всех своих спутников, выходили в долину, к жилью.

Потом курорт объявили закрытым и сделали из него здравницу ЦК КПСС. Для нормального народа въезд был закрыт.

Желание съездить туда еще раз было у меня всегда, но останавливала дорога, – душный медлительный «Икарус» ехал двести пятьдесят километров до Аршана целый день.

– Съездим? – спросила я Алексея.

– Конечно! – ответил он.

Это было наше первое путешествие. Всю зиму мы думали о том, как правильно экипироваться в дальнюю поездку и покупали снаряжение. Итак, на два мотоцикла мы привязали: брезентовую трехместную палатку весом в семь килограммов, два дешевых синтепоновых спальника в специально сшитых мной мешочках. Чтобы спальники не промокли, мы завернули их в полиэтиленовые прочные пакеты. Два коврика веселенькой расцветки: с одной стороны они были розовыми, с другой – голубыми, два костюма общевойсковой защиты, резиновые сапоги, большую белую сумку из кожзаменителя с теплой одеждой, и бывалый вещмешок с примусом, котелком и прочим положенным для бивуака скарбом.

Мы встали в семь утра и выехали в холодное июльское утро. Я до смерти боялась ехать через Иркутск, а Алексей меня наставлял:

– Ничего не бойся, езжай за мной. Помнишь, перекресток с многополосным движением? Мы когда в Листвянку ехали, ушли прямо? А теперь там надо перестроиться в крайний правый ряд, мы свернем направо, а там – все прямо и прямо вместе с основным потоком машин. Поняла?

Я согласно кивала головой, но ничего не поняла и никакого перекрестка не помнила. Еще до Иркутска у меня раскрутилось правое зеркало заднего вида, я закрутила его на ходу рукой. Перед Иркутском остановились, проверили багаж, но то, что зеркало нужно закрутить ключиком, вылетело у меня из головы, и вспомнила я о нем только тогда, когда оно мне понадобилось, но в этот момент было поздно: мы неслись в потоке машин возле Иркутного моста, я еле успевала переключать передачи, а уж отслеживать ситуацию позади и вовсе не могла. Я пропустила тот момент, когда Алексей резко ушел в правый ряд, и растерялась: у меня раскрутилось и второе зеркало, левое, – оно просто болталось из стороны в сторону и поделать с этим уже ничего нельзя было, – кругом летели машины. Я включила поворотник и, не видя ничего кругом, стала перестраиваться, надеясь, что меня спасет клаксон, я все время нажимала на кнопку сигнала. То ли мне повезло, то ли автомобилисты вошли в мое положение и поняли, что я совсем ничего не вижу, кроме того, что находится непосредственно передо мной, но меня пропустили. Дальше было еще хуже: копоть от машин, толчея, я судорожно хваталась за руль, нажимала на тормоза, потом поддавала газу, мне казалось, город никогда не кончится, и я устала еще раньше, чем мы успели выехать из Иркутска. Мы ехали то вниз, то прямо, нас все время обгоняли сигналящие автомобили, они проносились так близко от меня, что я испуганно втягивала голову в плечи. Алексей остановился только после того, как мы миновали Шелехов, и с обеих сторон дороги потянулись кусты искусственного насаждения вдоль полей.

– Устала?

Мы напились чаю из металлической фляжки, немного отдохнули и поехали дальше.

В первый раз я получила от езды ни с чем не сравнимое удовольствие: двигатель пел, «Урал» слушался малейшего движения руки, машин на Култукском серпантине было мало, и я получила возможность насладиться поездкой. Удивительное это было ощущение – такого не почувствуешь, глядя из окна самого комфортабельного автомобиля. Я следила за дорогой, успевала полюбоваться пейзажами, испугаться надвигающегося на повороте встречного автобуса, разозлиться на дорогу и того, кто ее строил, прыгая на гребенке. На подъемах у меня закладывало уши, от холодного ветра занемел лоб. Опущенное стекло шлема не помогало, – сквозило в щель между стеклом и пластиковым корпусом. В конце концов я остановилась, вытянула на лоб надетую под шлем шерстяную шапочку и этим решила проблему. Миновав серпантин, мы заправились в Култуке, свернули на развилке направо и, выехав из поселка, попали на ту самую дорогу, по которой я ездила в детстве на автобусе. Алексей ругался и говорил, что я слишком быстро еду. Никогда раньше я не испытывала такого ощущения полета и ликования как в Тункинской долине: живописные яркие скалы, плавные повороты дороги, которые вторили извивам Иркута, контраст и буйство красок короткого сибирского лета: синь неба, сочная зелень листвы, охра рассыпчатого песка, ослепительно белая, ровная дорога и темно-бирюзовый горный хребет на горизонте, снег на зубастых вершинах которого почти сливался с ледяной белизной облаков. Алексей словно бы танцевал на своем «Соло» прямо передо мной. Когда я его обогнала, то увидела ослепительную улыбку, он показал мне большой палец, а потом нажал на газ и, в свою очередь, обошел меня. Я засмеялась и прибавила еще. Дорога была прямой, краем глаза я заметила, как стрелка спидометра пересекла отметку в сотню. И тут я увидела, что впереди с полотном дороги что-то не так. Это был шрам от землетрясения, – асфальт перекорежило от ударов подземной стихии, и на дороге образовалась рваная, идущая наискосок ступенька. Я лишь успела сбросить газ и приготовиться к прыжку. Мелькнули неровные края асфальта, груженый «Урал» мягко приземлился на два колеса, чуть дернулся, выровнялся, и я перевела дух. Оглянулась на Алексея. Он был далеко позади. Я взвизгнула от переполнявших чувств, завопила: «И-о-охо-о!» и погнала дальше, обгоняя автомобили и попискивая от восторга.

Конец этому положил Алексей. Он обогнал меня, махнул рукой, приказывая остановится, резко осадил мотоцикл.

– Ну что ты снова творишь! – выговорил он мне, – Куда гонишь? Ты же видела: машины тормозят и перестраиваются на встречную? Значит, на дороге что-то не так! А ты летишь, как сумасшедшая!

Но даже этот строгий выговор не мог испортить настроения. Дальше мы ехали тише. Я глядела на суровые клыки Саян, то подступающие близко-близко, то вновь отодвигающиеся к горизонту, на невысокие покатые сопки, которые то и дело разрезало белое шоссе, на серые бурятские дома с широкими подворьями и пустыми огородами, на заборы из жердей, которыми были огорожены покосы, на млечно-рыжих, пятнистых, пахнущих навозом коров, которые невозмутимо стояли посреди дороги, пережевывая свою вечную жвачку. Они были правы в своем спокойствии, они не обращали внимания на сигналы клаксона и внушали ощущение, что проезжим не грех и подождать, когда они по собственной воле покинут асфальт.

Возле таблички «Аршан 28 км» мы свернули направо и понеслись прямо к подножью гор. Их приближение я почувствовала носом, – это был настоянный на чистейшем горном воздухе аромат пряных, сочных саянских трав – чабреца, мяты, полыни, чистотела, клевера и пахучей верблюжьей колючки, к этому острому букету присоединялся запах высоких могучих кедров, растущих вдоль дороги, запах смолы и хвои, и молодой шишки, и запах нагретой солнцем красновато-желтой сосновой коры, и много еще чего было в этом запахе. Такого не ощутишь в автомобиле. Любой автомобиль, каким бы современным и мощным он не был, стерилизует ощущения, оставляя только самое бесцветное, самое безвкусное. Я ощутила то же самое, что ощущает человек, вдруг скинувший с себя скафандр. Все нервы были обнажены, и по ним било током в десять тысяч вольт!

.…Поселок оказался маленьким, словно съежился за прошедшие годы. Мы проехали до автобусной остановки, Алексей пошел узнать насчет квартиры. Он быстро договорился с приятной русской пожилой женщиной. Она махала нам рукой, и мы ехали за ней по каким-то закоулкам.

– То-то я думаю, что за парень такой неуклюжий! – воскликнула она, когда мы остановились перед ее гаражом, и я сняла шлем.

Я устало улыбнулась. За что ж вы меня так?

Мотоциклы были поставлены в гараж, а нам отвели крохотную чистенькую комнатку с маленьким диваном и чистейшим постельным бельем. Аккуратный маленький дворик зарос травкой, и прямо с крыльца открывался вид на Саяны.