Текст книги "Украшение и наслаждение"

Глава 7

Угостив Саутуэйта ложью о том, что теперь в «Доме Фэрборна» верховодит Обедайя, Эмма столкнулась с необходимостью совершить кое-какие махинации, чтобы выполнить свои обязательства перед аукционной компанией. И она ужасно боялась, что граф пожелает выяснить, какова судьба его инвестиций. При всей своей уверенности в собственной правоте она понимала, что не смогла во время этой встречи добиться согласия Саутуэйта не вмешиваться в дела компании. Скорее могло произойти нечто прямо противоположное.

Но гораздо хуже было другое… Похоже, граф догадался о том, что его близость вызывает у нее особое состояние, очень даже приятное… И чем чаще она вспоминала его лукавую улыбку, тем больше убеждалась в том, что он действительно все понял.

Два дня она посвятила работе над каталогом и постоянно справлялась, не появился ли лорд Саутуэйт. Обедайя давал отрицательный ответ, но Эмма была уверена, что граф вот-вот приедет. Когда же на третий день перед ней возник слуга, сообщивший, что с ней хотят поговорить наедине, она тяжко вздохнула, но все же, надеясь на чудо, спросила:

– Мейтленд, а кто это? Он назвался? Может, предъявил визитную карточку?

Слуга покачал головой:

– Нет, мисс Фэрборн. Визитную карточку она не предъявила.

– Она?.. Так это женщина?

– Совершенно верно, мисс Фэрборн. И она сказала, что хочет показать вам кое-какие вещи, предназначенные для аукциона. Хочет, чтобы вы оценили их.

Эмма снова вздохнула, на сей раз с облегчением.

– Мейтленд, а где она?

– В саду, мисс Фэрборн. Она сказала, что предпочитает дожидаться вас там.

Эмма направилась в утреннюю гостиную, а потом к французскому окну, выходившему на заднюю террасу. Толстое стекло всегда искажало лица, находившиеся по ту сторону, но зато Эмма разглядела, что посетительница сидит на каменной скамье, возле невысокой стены.

На женщине было свободное серое платье с длинными рукавами, украшенное под грудью широким красным поясом; плечи ее были укутаны серой шалью с красными узорами, а длинные каштановые волосы ниспадали на плечи и спину по нынешней моде. Наряд довершала серая с красным шляпка-тюрбан.

Эмма невольно позавидовала изяществу и стилю незнакомки. Сама она много раз пыталась сделать так, чтобы такой тюрбан выглядел на ней артистично и экзотически, но ей удавалось добиться только того, что она выглядела как второразрядная актриса в нелепом сценическом костюме.

Когда же Эмма открыла дверь и вышла в сад, она наконец-то увидела лицо незнакомки, и более всего ее поразили пленительные темно-карие глаза этой женщины.

Эмма как можно радушнее приветствовала гостью, затем проговорила:

– Мне сказали, миледи, что вы принесли оценить кое-какие вещи на продажу. Здесь нам никто не помешает, и вы могли бы вынуть их из вашего ридикюля, чтобы я могла их увидеть и оценить стоимость.

– Их нет в моем ридикюле, – ответила дама, и Эмме показалось, что она уловила в ее мелодичном голосе легкий акцент, свидетельствовавший о том, что прекрасная незнакомка – француженка. И судя по всему, она прибыла из Франции недавно, то есть была emigree[3]3
  Эмигрантка (фр.).


[Закрыть], беженкой, спасавшейся от революции и явившейся сюда, чтобы продать ценности, которые сумела прихватить с собой во время бегства. – Они вон там, – сказала дама, указывая тонким изящным пальчиком в дальнюю часть сада. На ней не было перчаток, и Эмма заметила на ее руке какие-то странные темные отметины.

Француженка тотчас направилась туда, куда указала пальцем, и Эмма последовала за ней, снова про себя отметив гибкость и грацию этой женщины. Но теперь она заметила кое-что еще… Платье незнакомки, хотя и вполне приличное, свидетельствовало о многократных попытках сгладить урон, нанесенный временем, и особенно заметно это было на подоле. Шаль тоже была поношенная; а на ногах женщины были старомодные сабо, а не обычные теперь легкие туфельки.

Они дошли до задних ворот сада, и там, где за его пределами находился узкий переулок, женщина указала на повозку, привязанную к небольшому фургону.

Они приблизились к повозке, и Эмма, приподняв брезент, тотчас же опустила его. Старые книги и даже серебро эмигранты легко могли переправить через Ла-Манш, но предлагаемые дамой вещи были совсем другого рода. По большей части в повозке было вино, причем Эмма заметила, что на ящиках не было таможенных печатей.

– Мадам, заберите это с собой. Мы в «Доме Фэрборна» не принимаем контрабанды.

– Увы, я не могу это забрать. У меня уже нет осла. – Покрытый темными пятнами палец поднялся и указал на пустую упряжь. – Он забрал осла с собой. А фургон почему-то оставил. Наверное, он ему не нужен.

– Кто… забрал осла?

– Человек, заплативший мне, чтобы я приехала сюда вместе с ним. Он дал мне четыре шиллинга, чтобы я доехала до этого дома и сказала вам, что груз здесь. Он сказал, что вы все поймете насчет груза и что для вас это важно, потому что вы получите «приз». Но возможно, это не так…

Незнакомка пожала плечами и, натянув на плечи шаль, зашагала по переулку, явно намереваясь уйти.

– Подождите! Постойте! – закричала Эмма. – Я ничего не понимаю! Почему это важно?! И я не знаю, о каком призе вы говорите. Как звали этого человека?! Где он?!

– Я больше ничем не могу вам помочь, – ответила француженка, остановившись. – Я только приехала сюда в его фургоне и сказала вам то, что меня просили сказать. Это была странная просьба, но четыре шиллинга – хорошая плата за несколько часов моего времени. А теперь я должна идти.

– Но я хочу поговорить с этим человеком.

– Прошу прощения. Я его не знаю.

– Он англичанин или француз?

– Англичанин. – Незнакомка снова отвернулась, собираясь удалиться.

– Мадам, пожалуйста, подождите. Если вы снова увидите этого человека, скажите ему, что мне надо с ним поговорить. Вы сделаете это?

Женщина задумалась, потом ответила:

– Если я его увижу, то скажу.

Глядя ей вслед, Эмма видела, как уменьшается и исчезает ее серое платье. Потом она вернулась к повозке и снова приподняла край брезента. Да, конечно, тут были и книги, и серебро. Но в основном вино; Эмма насчитала пятнадцать ящиков. А потом она вдруг увидела дорожный сундук и, откинув крышку, нащупала атлас и кружева.

Ясно, что вино было доставлено в Англию контрабандой, но, возможно, и ткани тоже. И все это привезли сюда, к ее дому. Очевидно, кто-то решил, что «Дом Фэрборна» охотно примет содержимое этой повозки. Господи, но почему?! И кто именно так решил?

Снова закрыв повозку брезентом, Эмма поспешно вернулась в дом и тотчас же нашла Мейтленда.

– Мейтленд, эта сегодняшняя женщина… А были еще такие же? Ну… такие же незнакомцы, подъезжавшие к воротам в сад, возможно, спрашивавшие моего отца и оставлявшие повозки с товарами возле каретного сарая.

– В последние годы было несколько таких. Но не более. – Мейтленд помолчал, потом, понизив голос, добавил: – Похоже, мистер Фэрборн обо всем знал, когда они появлялись. Я думал, что и вы должны знать. А если мои действия вас расстроили, то прошу прощения.

– Не стоит извиняться, Мейтленд. Я правильно сделала, что приняла ее.

Стараясь скрыть свои чувства, Эмма поднялась к себе в комнату. Было совершенно очевидно: если Мейтленд знал об этом, то, конечно же, знали и другие слуги. А она, Эмма, даже не догадывалась о том, что «Дом Фэрборна» был обязан своим процветанием тем контрабандным товарам, которые ее отец не брезговал приобретать.

Дариус провел пальцем по колонке цифр, потом посмотрел через письменный стол на Обедайю Ригглза. Старик пытался скрыть свое смущение, вызванное тем, что его подвергли допросу, но то, что он все время моргал, выдавало его.

– Мне надо выполнять свои обязанности, лорд Саутуэйт. Если вы будете так любезны, то отпустите меня.

– Не сейчас, Ригглз.

Было неясно, какими представлял Ригглз свои нынешние обязанности. Однако его пришлось силой вытаскивать в контору, и он все время порывался уйти.

– Здесь есть накладные за прошлые годы, в которых не проставлены названия товаров и имена поставщиков, – сказал граф. – Это касалось и счетов, если поставщик желал остаться анонимным и просил об этом?

Обедайя кивнул:

– Да, иногда. Если, конечно, мистер Фэрборн принимал именно такое решение.

– Но ведь мисс Фэрборн сказала, что вы ведете отчетность. Значит, Морис инструктировал вас по поводу того, какие имена следует опустить?

Обедайя сделал движение головой, означавшее, вероятно, утвердительный кивок.

Дариус нашел последнюю выплату ему, сделанную как партнеру. Но его имя тоже не было проставлено. Он узнал, что речь шла о выплате именно ему, только по сумме.

Усевшись на стул, граф внимательно посмотрел на Ригглза. Старик не сумел бы обмануть его, даже если бы этого очень захотел. Возможно, его смущение объяснялось тем, что ему приходилось вести двойную бухгалтерию при составлении счетов.

На бледном лице Ригглза промелькнула улыбка, которая тотчас же истаяла, и во взгляде его снова появилась настороженность.

– Сколько вы предполагаете выручить на следующей распродаже? – спросил граф.

Ригглз вздрогнул и пробормотал:

– На следующей, сэр?..

– Мисс Фэрборн сказала мне, что будет еще один аукцион.

– Она так и сказала?..

– Да, именно так. И картины, развешанные на стенах сегодня, позволяют сделать такое же предположение.

– О, да-да… Конечно же, для вас это очевидно. И думаю… раз уж вы знаете… Мы надеемся выручить много тысяч и позаботиться, чтобы драгоценности остались при нас.

– Драгоценности?

– Драгоценности леди Кассандры Вернхем. Мистер Фэрборн оценил их, точнее – мы с мистером Фэрборном оценили их… Думаю, они одни потянут на две тысячи.

Дариус закрыл бухгалтерскую книгу и встал. Обедайя тотчас вскочил и проговорил:

– Думаю, вы узнали, что хотели узнать, лорд Саутуэйт.

Граф нахмурился и покачал головой:

– Нет, едва ли.

На самом деле Дариус узнал именно то, что опасался узнать. Счета давали довольно расплывчатое представление о размахе деятельности «Дома Фэрборна» и, возможно, неполное. И он предположил, что значительная часть предметов, поступавших на продажу в «Дом Фэрборна», не сопровождалась какой-либо документацией. Следовательно, общая стоимость всех лотов была занижена, и в результате его, Дариуса, собственная доля доходов не была обозначена.

Скорее всего аукционный дом занимался нелегальной деятельностью. И было бы ужасно, если бы оказалось, что пэр Англии, публично заявлявший, что не защищенное береговой охраной побережье оказалось уязвимым во время войны с Францией, на самом деле получал доход от этой уязвимости.

Проклятие, а ведь он делал все возможное! Даже совершил прогулку к утесу, с которого упал Морис Фэрборн и чье падение оказалось фатальным. Этот пустынный отрезок побережья не представлял никакого интереса, если не считать того, что с него открывался исключительный вид на море и прибрежные пески, доступные взору во всех направлениях. С этого места легко было подавать сигнал контрабандистам о том, что «берег чист» и путь свободен.

Граф вышел в выставочный зал, а Обедайя следовал за ним по пятам. Осмотревшись, Дариус указал на картину, заинтересовавшую его сразу же, как только он вошел в «Дом Фэрборна».

– Андреа дель Сарто? – спросил он.

Ригглз в растерянности заморгал.

– Простите, сэр?..

– То полотно, как мне кажется, кисти дель Сарто, верно?

– Ах да, совершенно верно.

– Святые по бокам написаны слабее, чем Мадонна, – заметил граф. – Он принялся внимательно разглядывать картину. – Возможно, кто-то помогал ему.

Ригглз тоже заинтересовался полотном.

– Да, сэр, и я так считаю.

Дариус оглядел другие стены.

– А выглядит все довольно скромно… Вы рассчитываете на большее?

– О да, сэр. Рассчитываем, – пробормотал Обедайя. – И очень скоро, очень скоро…

– От кого ждете поступлений, мистер Ригглз?

Обедайя бросил взгляд в окно, потом переспросил:

– Вы что-то сказали, сэр?

– Если вы вскоре ожидаете новых поступлений, то от кого?

Обедайя помедлил с ответом.

– Ну… от некоторых джентльменов, сэр.

Однако Дариус очень сомневался в том, что будут новые поставки. Да и кто отважится на это теперь, когда больше нет Мориса Фэрборна? Мисс Фэрборн сказала, что на самом деле Обедайя вел дела «Дома Фэрборна», но даже если это было правдой, кто об этом знал? Ведь все находились в уверенности, что корабль потерял своего капитана. Значит, следовало принять меры к тому, чтобы поскорее продать аукционный дом – до того как новый аукцион уменьшит его стоимость. К тому же могли возникнуть вполне обоснованные подозрения насчет прогулки Мориса Фэрборна к роковому утесу. И ни убогий аукцион, ни слухи о том, что Морис торговал контрабандными товарами, не прибавят блеска его репутации.

– Что еще у вас есть, Ригглз? Кроме этих полотен?..

– Для чего, сэр?

– Для следующего аукциона. Конечно, будет много больше этих картин.

– Будут обычные лоты, сэр. Предметы искусства. Серебро. И конечно, драгоценности. Поступившие последними надежно спрятаны в сейфе, а остальные находятся здесь, в хранилище, сэр. Их описывают.

Дариус направился к двери в конце зала. Ригглз тут же догнал его и пробормотал:

– Сэр, я не думаю, что… Простите, но в хранилище не допускаются визитеры…

– Я не визитер, Ригглз. Между прочим, я и прежде бывал в хранилище. И я хочу видеть, что за прискорбное зрелище будет представлять этот последний аукцион.

Внимание Эммы привлекало не серебро. Как ни пыталась она сосредоточить внимание на клеймах изготовителей серебряных изделий и своих заметках о них, мыслями все время возвращалась к прибывшей вчера повозке с грузом.

Всю ночь Эмма думала о загадочной фразе о возможном «призе». Она поднялась до рассвета и сидела у окна, наблюдая за рождением дня, и в серебристой тишине у нее появились новые мысли и сформировалось новое мнение. И теперь она не могла выбросить все это из головы.

А что, если отец принимал контрабанду, потому что у него не было выбора? Это могло бы многое объяснить. Но если так, то что заставило его поступать подобным образом? В голову приходило только одно объяснение: он делал это, чтобы защитить то, что было для него более ценным, чем его аукционный дом или даже собственное доброе имя.

То есть он делал это… ради Роберта.

Да-да, конечно! Ведь папа всегда говорил, что Роберт вернется. И он был так уверен в этом, что она тоже не смела усомниться, хотя все остальные считали, что верить в это – чистейшее безумие. Корабль пошел ко дну посреди моря, но папа всегда заявлял, что Роберт жив.

Возможно ли, что он говорил с подобной уверенностью только потому, что знал всю правду? Возможно ли, что этим выигрышем, этим «призом» был сам Роберт?

Эта мысль настолько завладела ею, что не отпускала ее все утро. И Эмма испытала облегчение, когда обнаружила, что Обедайи не было в выставочном зале, когда она вернулась, – ей очень хотелось побыть одной и снова проанализировать все, что она знала. Она пыталась отбросить свою последнюю мысль о «призе» как нелепую, но та слишком уж хорошо вписывалась во все известные ей факты. И следовательно, Роберт действительно был жив, но находился во власти каких-то людей, требовавших от «Дома Фэрборна» сбыта товаров, нелегально ввозимых в страну. Но если так, то как долго отец пытался защитить Роберта подобным образом? Должно быть, с того самого дня, когда она видела брата в последний раз. А кораблекрушение… оно могло быть трагическим, но удобным совпадением, позволившим папе сочинить историю о путешествии Роберта, чтобы как-то объяснить его отсутствие.

Эмма вздохнула и задумалась. Интересно, при каких обстоятельствах отец мог бы отказаться включить товары сомнительного происхождения в число тех, что представлял на своих аукционах? Впрочем, контрабанда на аукционах не была чем-то новым или необычным. Побережье Кента, например, испокон веков служило прибежищем для контрабандистов, где они создавали свои логова, и всем об этом было известно. Половина населения графства так или иначе принимала участие в сбыте контрабандных товаров – одни их привозили из-за границы, другие же переправляли в Лондон и прочие крупные города. И наверное, просто чудом было то обстоятельство, что «Дом Фэрборна» не занимался этим постоянно с целью обогащения. Да-да, такого не было – она точно знала. Отец гордился тем, что мог назвать себя честным и справедливым человеком, и оба эти качества выгодно выделяли его распродажи из числа всех прочих. И должно быть, для него было мучительно все же согласиться на торговлю контрабандой – пусть даже у него имелись для этого серьезные причины. Что ж, Эмма тоже была готова на все – только бы снова увидеть брата. Она очень надеялась, что он вернется домой и займет место их отца в «Доме Фэрборна».

Утром она снова вышла из дома и внимательнее осмотрела содержимое повозки. Все, что там находилось, включая вино, можно было представить как английский товар. А принести это могло бы хорошую прибыль. Только она понятия не имела, кому ей придется выплатить эту прибыль.

Вернувшись в дом, она долго раздумывала, стоит ли ей забрать повозку с товарами? И что она в этом случае скажет Обедайе?

У нее уже почти сложился план действий, когда дверь внезапно открылась и перед ней возник Саутуэйт, с удивлением взиравший на нее. Из-за плеча графа выглядывал Обедайя.

Бросив вопросительный взгляд на своего помощника, Эмма приветствовала графа и с радушной улыбкой проговорила:

– Как мило с вашей стороны, сэр, нанести нам визит. Вы, должно быть, проезжали мимо и решили заглянуть к нам на минутку?

– Я нахожусь здесь уже долгие часы, а явился я сюда вовсе не со светским визитом.

– Значит, вы все-таки решили вмешиваться в наши дела, несмотря на то, что я сказала при нашей последней встрече?

– Я предпочел сам составить мнение о положении дел, как и сообщил вам при нашей последней встрече.

Граф прошел в комнату и принялся осматривать полки с кофейниками и старым фарфором. Пока он был занят этим и отвлекся, Эмма спрятала свои заметки для каталога под серебряный поднос.

– Лорд Саутуэйт прибыл рано и тотчас же направился в контору вашего отца, мисс Фэрборн, – шепотом сообщил Обедайя, и выражение его лица свидетельствовало о крайнем беспокойстве. – Граф настоял на том, чтобы я немедленно принял его и объяснил ему… кое-что.

– О чем шла речь? – тихо спросила Эмма, покосившись на графа и улыбаясь ему.

И тут Саутуэйт вдруг сказал:

– Вы любите серебро, мисс Фэрборн?

Эмма вздрогнула и снова заставила себя улыбнуться:

– Да, люблю. У меня к нему… неиссякаемая страсть. Перед аукционом я всегда прихожу сюда полюбоваться серебром.

Граф усмехнулся и пробормотал:

– Ну что ж… Кое-что и в самом деле выглядит очень красиво. – Он взял тяжелый серебряный канделябр и повернул его, чтобы посмотреть на клеймо. Затем спросил: – Это все? Или есть что-нибудь еще?

– Сейчас… это все, что мы получили. Но Обедайя сказал, что ожидает на следующей неделе еще кое-что.

Саутуэйт поставил канделябр на место и, к удивлению Эммы, уселся боком на стол, так что одна его нога при этом оставалась на полу. Усмехнувшись в очередной раз, граф проговорил:

– А может, на распродаже потребуется больше серебра? Ведь аукцион был не так уж хорош, верно, мисс Фэрборн? Может, вам лучше отойти от дел и оставить о себе добрую память как о блестящем аукционном доме, чем позволить миру видеть ваше падение?

– Я не сомневаюсь, сэр, что прибудет еще одна партия товара, в том числе и новые картины. И наверное, книги. А также ящики с очень хорошим старым вином. – Эта ложь далась ей безо всякого труда; более того – прозвучала с удивительной легкостью. А следующий аукцион надо было провести как можно быстрее, потому что теперь на кону стояли не только ее гордость и воспоминания, но и нечто более важное…

– Вино?.. – осведомился граф.

– Да. Так мне сказали. Из поместья одного джентльмена, которого осаждают кредиторы… а платить ему нечем.

Граф вглядывался в лицо собеседницы, пытаясь понять, не хочет ли она от него отделаться. А Эмма старалась казаться невозмутимой, хотя и чувствовала, как от взгляда по телу ее волнами пробегала дрожь. И она молила Бога, чтобы ей удалось не покраснеть, потому что это стало бы явным свидетельством того, что она сделалась уязвимой в присутствии этого мужчины.

Внезапно взгляд его обрел теплоту – следовательно, он заметил ее волнение: она это поняла, прочла в его глазах. И теперь между ними возникла новая близость, волновавшая и тревожившая ее. Однако она опасалась, что граф намеренно старался ее смутить, чтобы сделать более податливой и чтобы доказать: вопиющее недоразумение становилось все менее вопиющим с каждой их новой встречей.

Тут он вдруг улыбнулся и сказал:

– А сегодня вы не в трауре…

Эмма в смущении разгладила бледно-розовый муслин у себя на плече и пробормотала:

– Я же не на людях. И я не принимаю сегодня. Так что сегодня меня никто не увидит.

– Вас вижу я. – Сидя на столе, он, казалось, нависал над ней.

Эмма едва заметно нахмурилась:

– Вы отчитываете меня за неподобающий вид?

Тут он снова улыбнулся, и эта его улыбка окончательно обезоружила ее.

– О, мисс Фэрборн, Боже сохрани! Напротив, я рад, что вы надели сегодня платье такого оттенка – оно очень вам к лицу. И, как вы сказали, никто вас сегодня не увидит, кроме меня. Здесь мы в полном уединении.

И это уединение… Оно действительно было полным. Правда, Обедайя оставил дверь чуть приоткрытой, но это совершенно ничего не значило.

– Вы собираетесь теперь остаться в городе, лорд Саутуэйт? – спросила Эмма, понимая, что должна хоть что-то сказать. – Я слышала, что вы предпочитаете свое загородное поместье даже во время сезона…

Он почему-то вдруг смутился и в ответ пробормотал:

– Ну… я здесь уже несколько дней… И думаю, что останусь еще на некоторое время.

«Не самая лучшая новость», – подумала Эмма и тут же спросила:

– А в Кенте все благополучно?

– По крайней мере – нормально. Бригады волонтеров надели свои мундиры и тренируются там, как и здесь, в Лондоне. Приливы наступают своим чередом на берег, а контрабандисты все еще гуляют на свободе. Флот дислоцирован на побережье и обороняет его от французов – на случай если они вздумают там высадиться. Но теперь недостаточно положить конец свободной торговле на побережье. Потому что если контрабандисты…

– Ну уж они-то, не в пример французам, не представляют угрозы, не так ли?

– Если бы все, что минует нашу таможню, ограничивалось кружевами и винами, ваше мнение было бы справедливо. Но дело в том, что сюда проникают шпионы и вывозят отсюда информацию.

«Вина и кружева, – промелькнуло у Эммы. – Неужели он знает о прибытии этой повозки?» Она ждала, что граф скажет что-нибудь еще или хотя бы изменит позу, но ничего такого не случилось; он продолжал сидеть все в той же позе, наблюдая за ней.

Не выдержав тягостного молчания, Эмма наконец проговорила:

– Мистер Ригглз сказал, что вы хотели прояснить какие-то вопросы. – Ей тотчас вспомнились те знаки, которые подавал Обедайя, перед тем как уйти.

– Я решил просмотреть кое-какие счета, – ответил граф. – А вы-то сами их видели?

– Такими делами ведает Обедайя. А что, мне следует знать об этих счетах?

– Понять их было бы нетрудно, если бы счета составили надлежащим образом. Но эти лишены некоторых необходимых подробностей, и мне очень неприятно об этом упоминать. Там есть несколько имен, соотносящихся то ли с поступлением денег, то ли с выплатами – точно не обозначено.

Эмма знала, о чем граф говорил. Она пыталась понять эти учетные книги, но вскоре отказалась от этой затеи. Можно было найти множество объяснений тому, что записи в них были очень уж краткими. Но, принимая во внимание то, что она недавно узнала о делах отца, Эмма не хотела бы, чтобы граф изучал эти книги слишком внимательно.

– Видите ли, сэр, многие поставщики дорожат своей анонимностью, и поэтому они…

– Неужели многие? – перебил граф.

– Да, конечно. Но мой отец обладал прекрасной памятью, и, вероятно, всю остальную информацию он держал в голове.

– Не сомневаюсь, – буркнул граф. Встав со стола, он оправил сюртук. – Приложив некоторые усилия, я разберусь во всех этих записях, даже не обладая столь прекрасной памятью.

– Возможно, вам следовало бы забрать счета с собой, чтобы внимательно изучить их на досуге.

Он уже думал об этом, но потом отказался от такого варианта.

– Я сделаю это здесь, что даст мне возможность понять, насколько Ригглз способен улучшить шансы на успех очередной распродажи. Впрочем, я не уверен в том, что она вообще состоится. – С этими словами граф удалился.

Но перед тем как уйти, он взглянул на Эмму, и в это мгновение, в эти несколько секунд она снова почувствовала, что не может отвести от него глаз – не может даже шевельнуться и вздохнуть…

– Ты читаешь, Саутуэйт? Может, я не вовремя?

Дариус поднял голову от книги. Однако он не читал; мысленно граф то и дело возвращался к слишком уж нервному Обедайе Ригглзу, к подозрительным записям в учетных книгах и, конечно же, к хорошенькой женщине в розовом платье, окруженной серебряными вещицами искусной работы.

Сегодня он чуть не поцеловал Эмму Фэрборн. И был готов признать, что такой импульс казался безумным. Более того, ему никогда прежде не случалось стать жертвой подобного безумия, а вот сегодня в задней комнате он едва не совершил подобную глупость, но, к счастью, сдержался, чему, по всей вероятности, был очень рад.

– Ты мне не помешала, Лидия. – Граф отложил книгу, и его сестра села с ним рядом. – Дорогая, какое у тебя сегодня славное платье.

Лидия с равнодушным видом оправила платье на коленях и пожала плечами. Горничная убрала ее темные волосы самым незамысловатым образом, но такой выбор сделала сама Лидия, а не горничная. По непонятной для Дариуса причине его сестра почти не уделяла внимания своей внешности, а в последний год стала такой тихой, такой незаметной и столь отдалившейся от света, что он все чаще опасался за ее здоровье. А теперь смотрел в глаза Лидии и не видел… ничего.

– Значит, ты ездил в Кент, – сказала она. – И не взял меня, хотя обещал.

В ее голосе прозвучал укор. И он был рад даже этому – все-таки хоть какие-то эмоции.

– Я ездил туда с друзьями. Было бы неудобно брать с собой тебя.

Она не стала возражать. Она никогда не возражала. Просто смотрела на него пустыми, ничего не выражающими глазами.

– Я хочу поехать туда и остаться там жить.

– Нет, Лидия.

Это был старый спор. Ее непреодолимая страсть к уединению смущала и огорчала его, как и многое другое в сестре.

– Я найду себе компаньонку и не буду там одна.

– Нет.

– Не понимаю, почему ты мне отказываешь, почему вынуждаешь меня жить в городе?

– Тебе и незачем это понимать. Ты просто должна подчиняться.

Граф заговорил с раздражением – и вовсе не из-за строптивости сестры, а потому, что эта тема стала теперь единственной в их редких разговорах. Судорожно сглотнув, он постарался взять себя в руки и добавил уже более миролюбиво: – Ты совсем отдалилась от общества, от друзей, от родных… – И от него, Дариуса. – Лидия, я не позволю тебе совершить последний шаг и окончательно уйти из нормальной человеческой жизни.

Ее взгляд был прикован к пятну на ковре. Он был бы рад, если бы сестра взбунтовалась и начала скандалить. Любое проявление чувств с ее стороны было бы желанным. Но она по-прежнему молчала. Потом вдруг обронила:

– Будь я мужчиной, ты бы позволил мне бывать где угодно. – Она сказала это совершенно спокойно. Пожалуй, даже вяло. И вышла из библиотеки.

А граф, проводив сестру взглядом, почему-то вдруг подумал об Эмме Фэрборн и пробормотал:

– Ужасно хочется увидеть ее…