Текст книги "Женские убеждения"

Когда они второй раз оказались в постели, он храбро шепнул: «Ну, где твой клитор?» В устах Кори слово прозвучало почти угрожающе, хотя на самом деле имелась в виду часть тела Грир.

– Что? – произнесла она, потому что ничего лучше не придумала. Он ее ошарашил.

– Где точно? Покажи. – После краткой бравады голос его сник.

– Вон там, – сказала она, указывая неопределенно и горестно. На самом деле, она просто не знала. Ей было семнадцать лет, но она до сих пор, в силу застенчивости, так и не разобралась с собственной анатомией. Одна, в постели, она сотни раз испытывала оргазм, но не смогла бы нарисовать на карте путь в то место, где он происходит.

В тот вечер, когда Кори ушел домой, через улицу, а Грир осталась гадать в тишине, что же между ними такое приключилось, она включила компьютер и вбила в Гугл слова «клитор» и «местоположение», чтобы разобраться, а в следующий раз показать и ему. Если вам захотелось точно себе представить самого себя, думала Грир много лет спустя, вам только и нужно, что просмотреть список вещей, которые вы искали в Гугле за последние сутки. Многие придут в ужас от того, что увидят себя с этакой ясностью.

Теперь они с Кори постоянно были вместе. Он рассказал ей про родителей – как стеснялся в младшей школе, что они без образования и говорят с акцентом. Она рассказала ему, каково это быть единственным ребенком родителей, которым ты в основном безразлична.

– Мне ты никогда не будешь безразлична, – сказал Кори, и она поняла: он на ее стороне, она не одна. Они всерьез привязывались друг к другу, в постели они то захлебывались от восторга, то терпели катастрофические неудачи. Иногда он случайно делал ей больно, иногда ее собственные руки и губы превращались в сбившихся с пути колибри. Они пытались снова и снова. По мелочи ссорились, обсуждая, подходят ли друг другу.

– Может, ты не та, кто мне нужен, – сказал он однажды, как бы пробуя на вкус собственные слова.

– Отлично. Тогда поухаживай за Кристин Веллс, – предложила она. – Заодно ее читать поучишь. Она точно обрадуется.

– Уж поверь, мы не чтением будем заниматься.

Грир отвернулась, расстроившись, обхватила себя руками и тут поняла, что видела такое в телесериалах и фильмах: эмоционально неустойчивая девица защищающим жестом обхватывает саму себя, иногда даже натянув рукава свитера на ладони. Она не понимала, почему с такой легкостью играет эту предначертанную женскую роль. А потом до нее дошло, что на самом деле ей это, в принципе, нравится, ведь тем самым она делается звеном в длинной цепи женщин, которые именно так и поступали.

Иногда чтобы одуматься, им достаточно было слегка отвлечься. Поиграть час-другой в видеоигру трехлетнего братишки Кори, Альби, послать в эсэмэске какую-нибудь общую шутку – изумительно, как быстро у людей возникают общие шутки – и тут же возвращалась уверенность, что они прекрасно друг другу подходят.

– Я пока не знаю, люблю ли я тебя, – предупредила Грир Кори как-то днем, когда они безмятежно лежали в постели, а ее родители толклись внизу. Впрочем, сказала она это лишь потому, что уже знала.

– Ну и ладно, – только и ответил Кори. И все же они понимали, что это любовь, а с ней вместе еще и желание – две эти силы составляли мощное круговое течение.

Спустя неделю Грир сказала:

– Помнишь мои слова про любовь? Еще не поздно взять их обратно?

– Ты же не на экзамене.

– Ну хорошо. В общем, я тебя люблю, – произнесла она негромко, пробуя слова на вкус. – Определенно.

– Я тебя тоже люблю, – сказал он. – Так что мы квиты.

На следующий день, у нее дома, после официального признания в любви и равенстве, они наконец совершили настоящий половой акт. Вышло немного неловко и явно несовершенно – долго длился напряженный миг, пока Кори вскрывал зубами презерватив – хотя позднее, по прошествии времени, иногда выходило и совершенно. Эротическими исследованиями они занимались у нее дома: в доме у Пинто им даже не разрешали заходить в его спальню, так что они просто сидели в гостиной на диване, забранном в пластиковые чехлы на молнии, там всегда вкусно пахло свежей едой, иногда забредала какая-нибудь тетушка.

Лучше всего в доме у Кори было то, что к ним часто прибегал Альби, возился рядом с ними на диване. Альби был в семействе Пинто поздним прибавлением, он родился, когда Кори было уже четырнадцать. На заднем сиденье семейной машины валялись его смятые коробки из под сока, картонные фигурки кукол, вверх или вниз лицом, с согнутыми или прямыми руками, застывшие в полупрыжке или полуударе – они ждали, когда Альби вернется и снова вдохнет в них жизнь. Альби был похож на маленького Кори, смешной, деловитый и задиристый, судя по всему – невероятно талантливый; он очень любил старшего брата и, похоже, полюбил и Грир.

Альби часто таскал с собой свою черепашку, держа ее нежно, будто новорожденного ягненка. Черепашка несколько месяцев тому назад забрела к Пинто во двор и долго сидела на солнце в пожухлой траве – с виду камешек или древний свод законов, пыльная, бурая, золотистая, зеленая. Но Альби сообразил, что это такое, и заявил: «Это моя черепаха», забрал ее себе и назвал Тихом. «Потому что они ходят тихо», – объяснил он родным.

Альби без труда определил, что черепашка – самец.

– У мальчиков-черепах глаза красные, – поведал он, потому что прочитал это в детской познавательной книжке: читать он научился в два с половиной года. Альби укладывал черепашку весом под килограмм на диван, а потом сам ложился своими двадцатью килограммами на живот брату, а тот прижимал его к себе. Альби просил Грир поиграть с ним в видеоигры: он был профи с прекрасной координацией. Еще он часто предлагал ей вместе полистать книги – оба они обожали книги – и вскоре Грир обнаружила, что они вдвоем просматривают целые серии, по очереди читая вслух. Больше всего ему нравилась «Энциклопедия Брауна», которую она и сама когда-то очень любила.

– Почему папа и мама Мини назвали сына Жук? – озабоченно спрашивал Альби.

– Очень хороший вопрос.

– А может, это автор, Дональд Соболь, его так назвал. У Жука Мини фамилия с самого начала была дурацкая. А потом ему дали еще и дурацкое имя. Как-то это нечестно.

– Интересно, что ты сочувствуешь плохому мальчику, – заметила Грир.

Альби поглубже зарылся ей в бок.

До чего же люди изобретательны, подумала Грир прямо сейчас, лежа с Кори в постели в его общежитии, вспоминая тот день. Братишка Кори прижался к ней, зная наверняка, что, хотя они очень скоро расстанутся, она обязательно будет его вспоминать и любить. А она постоянно прижимается к Кори и еще – пусть это на расстоянии и на уровне метафоры – к призрачной фигуре Фейт Фрэнк, которая так неожиданно вплыла в новую взрослую жизнь Грир и пробудила новые желания. Прижимаемся и прижимаемся, ищем тайную тропу. Прижимаемся с особым коварством, подумала Грир, хотя и не любим в этом признаваться. На другом конце комнаты свет у Стирса горел всю ночь.

В студенческой жизни настал переломный момент, причем тогда его никто не заметил: тема разговоров сдвинулась от занятий, оценок, вечеринок и символизма в литературе к будущей работе. После этого работа стремительно вытеснила остальное, а занятия, оценки, романы и разговоры о науке приобрели милый и странный оттенок чего-то прошлого. При слове «работа» все выпрямляли спины и начинали соображать, пытаясь припомнить, у кого какие есть связи и как ими теперь воспользоваться. Все раскидывали умом, все переживали за долгосрочные перспективы – что будет с абстрактной дорогой, которая якобы ведет к счастью, а уж потом – к смерти.

Естественники – те, кто не собирался дальше изучать медицину – думали о работе в лабораториях, студенты творческих специальностей намеревались закрепиться в дошкольном образовании или сфере продаж. Или – как те немногие их знакомые, кто уже получил диплом – они представляли себе, что работают в издательстве, бодрым голосом отвечают на телефонные звонки: «Редакция Магды Стромберг, это Бекка!» по двадцать раз на дню, хотя на самом деле всем хотелось быть Магдами Стромберг, а не Бекками. Некоторые собирались трудится на поприщах, названия которых сами по себе звучали весомо: маркетинг. Бизнес. Финансы.

Никому не хотелось превратиться в одного из тех немногочисленных выпускников, которые так и остались болтаться на кампусе. Был такой, он закончил колледж три года назад и теперь работал баристой в центре города, выпендривался – оставлял все книги, которые читал, лежать открытыми, вверх корешком, рядом с диспенсером для сиропа и кувшином с молоком, а когда нынешние студенты покупали кофе, всегда пытался поймать их взгляд. Студент брал чашку, бросал туда пакетик за пакетиком тростникового сахара, подкрепляя силы перед ночной работой над очередным домашним заданием, баристе же уже незачем было себя подкреплять, разве что перед очередным днем за стойкой. Это ошарашивало: оказывается, место, которое четыре года крепко держало тебя в своих руках, может вот так просто вышвырнуть прочь – и не отвечать ни за что больше.

Грир начала мечтать о писательском поприще: воображала себе, как пишет статьи, критические обзоры, а потом, может, и книги с сильным упором на феминизм, хотя, скорее всего, поначалу заниматься этим придется по ночам. На жизнь нужно будет зарабатывать чем-то другим. Перебиваться, как родители, она не хотела. Но если у нее будет нормальная работа и она не скатится в нищету, она попробует писать, сколько получится, а там, может, и повезет.

Хотя Зи куда больше, чем Грир, подходила для работы в НКО, Грир теперь тоже считала, что не прочь поработать в связях с общественностью в каком-нибудь хорошем месте. А еще мечтала, что напишет Фейт Фрэнк и расскажет ей про это: «Пытаюсь понять, как распорядиться своей жизнью, пока работаю редактором бюллетеня для сотрудников в „Нуждах планеты“. Опять же, возможно, это случилось благодаря тому нашему разговору в дамской комнате. Как вы и посоветовали, пытаюсь делать что-то осмысленное».

Вскоре Грир уже говорила Кори, хотя он и не спрашивал:

– НКО. Для начала сойдет, писать буду по ночам, как считаешь?

– Разумеется, – легко соглашался он, хотя и не понимал, о чем речь; они оба не понимали.

– У Хлои Шанаган подруга работает в организации, которая проводит культурные программы для инвалидов. У нее брат слепой, – добавила Грир, а потом сочла нужным добавить: – Хотя она бы все равно там работала.

– А может, и нет, – возразил Кори.

– Верно.

Судя по всему, к своей итоговой работе и итоговой сущности можно было прийти самыми разными путями. В писательстве ощущался налет несбыточности, но Грир нравилось фантазировать на эту тему. Она все отчетливее видела, как пишет в свободное время, выполняя при этом какую-то честную и почтенную работу.

– Но не маркетинг, – сказала она Кори. – И не индустрия моды. И еще, – зачем-то добавила она, – не библиотечный клоун.

Кори сдружился с двумя другими студентами – они познакомились на семинаре по экономическому развитию – и после отчаянного спора на круглом столе по поводу бедности, который продолжился и после занятий, порешили, что после выпуска разработают микрофинансовое приложение. Лайонел и Уилл оба были из состоятельных семей, которые согласны были вкладывать в затеи сыновей деньги. Теперь все трое просто фонтанировали идеями и планами.

– Похоже, все действительно состоится, – похвастался Кори Грир. – Отличная затея, хотя тут надо не проколоться. Вокруг так и кидаются этими словами – «микрофинансирование», «микрозаймы», но на деле это чистый грабеж. При правильной организации дела это может быть очень полезно владельцам малого бизнеса. Вот только проценты страшно высокие. Мы постараемся все построить на низкой процентной ставке. Не будем никого грабить. Кстати, такие займы очень часто берут женщины, – добавил он, и, хотя замечание это было этаким снисходительным кивком в сторону феминизма, в ее сторону, она не обиделась.

Грир представляла себе Кори в белой рубашке в каком-нибудь небольшом офисе в Бруклине, телефон просто разрывается: при каждом прошедшем займе рингтон имитирует звук кассового аппарата. Но главным в этой картинке было для нее то, что Кори счастлив. В конце тяжелого дня он возвращается от микрофинансов домой, она возвращается из своей НКО. Они беседуют о его рабочих делах, о проблемах, с которыми Грир сталкивается в своих текстах, пьют пиво на пожарной лестнице и время от времени смотрят с этой самой лестницы на фейерверк, огни которого с равными интервалами взмывают над Нью-Йорком без всякой внятной причины, кроме как той, что это вообще захватывающе – жить здесь, быть молодым, ждать, когда небо расцветится огнями. Ночью, когда Кори уже спит, она будет устраиваться с ним рядом в постели с компьютером, писать прозу, статьи, заметки для своих будущих публикаций. Она уже завела блокнот, в который собирала удачные мысли.

После учебы они намеревались поселиться вместе в Бруклине, надеялись, что смогут на это заработать: таков был текущий план. Квартирка будет маленькая, без излишеств. Грир видела в мыслях джутовый коврик на полу, воображала себе его жесткие волокна, а дальше за ним – холодный пол, по которому она шлепает в ванную ночью после секса или утром, перед работой.

– Готовим мы оба скверно, – отметила Грир. – Поселимся вместе – будем пользоваться микроволновкой.

– Научимся, – пообещал Кори. – Вот только стерпишь ли ты, что я буду готовить мясо и превращу кухню в мясной дворец?

– Отдельные кастрюльки и хорошая вентиляция, – порешила она. – Тогда справимся.

Она стала убежденной вегетарианкой и назад возвращаться не хотела.

Иногда, когда Грир было не заснуть, она думала про будущее с Кори, и каждая подробность представала ей выпуклой и завершенной. Она видела, как ночью из-под одеяла высовывается ступня Кори сорок шестого размера, как они спят вместе каждую ночь, наконец-то, и уже не в кроватке, предназначенной для ребенка или студента, а в нормальной кровати, куда оба они с легкостью поместятся.

Когда видишь пару молодых людей, недавно съехавшихся, сразу чувствуешь, что в их жизни происходит нечто значительное. Вся эта любовь, секс, просмотры каталогов в поисках постельного белья, мебели и бытовой техники, разработанной специально для них. Цена немного высоковата, но все-таки, если подумать, ничего! Осилим, говорят друг другу молодые люди. Осилим. Цена свидетельствует о том, что это важный шаг: покупка нового стола, или стула, или погружного блендера; однако в отличие от старых времен, когда мужчины полностью перепоручали обустройство дома и кухни женщинам, теперь сотворение новой жизни происходит общими усилиями. Все это не прекращается и в постели, где можно вдвоем просмотреть сайт или каталог – новую занимательную литературу первого этапа взрослой жизни – соприкасаясь теплыми телами, устраивая праздник воображения. Обзаводиться реальными вещами из дерева, металла и ткани – значит воплощать в жизнь зыбкую нереальность любви.

Они успели привыкнуть к своей студенческой разлуке. Курсов оба набрали помногу, прошли волнительные выборы, появился новый президент; по выходным они ездили друг к другу в гости, хотя порой Грир подмечала фрагменты жизни Кори, не имевшие к ней никакого отношения, и они ее тревожили. Он, например, мог сказать:

– Стирс, Мэки и Клоув Уилберсон вынуждают меня вступить во фрисби-клуб.

– Физически вынуждают?

– Да. Говорят – сдавайся и никаких.

Грир не могла не думать про Клоув Уилберсон – имя ее звучало слишком часто. Грир набрала ее имя в Гугле и обнаружила в сети целое досье: в основном речь шла о хоккее на траве, в который Клоув раньше играла в школе Святого Павла, а теперь – в Принстоне. На фотографии просвечивал сквозь кожу упрямый костяк правильного овала лица, раскрасневшегося от физических усилий. Волосы, собранные в хвостик, фотоаппарат поймал на лету. Бицепсы вызывали зависть. Она, безусловно, была куда красивее Грир, которая долго изучала фотографию, беззвучно задавая вопрос: Клоув Уилберсон, ты спала с моим парнем?

На самом деле, она не хотела знать ответ на этот вопрос. Грир и Кори с самого начала вели себя так, будто разлука на годы учебы – самое естественное дело, хотя все знакомые им пары – в том числе и их одноклассники – не выдержали и расстались: парочки исчезали одна за другой, будто в затянувшемся романе Агаты Кристи.

Возможно, думала Грир, оставаться вместе им с Кори помогала тоска. У нее у самой случались минуты, когда она почти отстранялась от него. Однажды осенью, на третьем курсе, сидя поздно вечером на какой-то вечеринке не на кампусе, она почувствовала, как рука ее приятеля Кельвина Янга поглаживает ей волосы. Они все пели хором песню «Аллилуйя», все три миллиона куплетов, а Кот подыгрывал на укулеле. Сидели они на ковре в полутемной комнате, выводили рыдающие прекрасные слова, напоминавшие о юной любви, которую так легко утратить, и рядом с ней был этот крупный крепкий ударник Кельвин. Она позволила ему гладить ей волосы и даже прислонилась к нему, отметив его незнакомый запах с почти клинической беспристрастностью, потом придя к выводу, что запах ей нравится; потом она даже прилегла к нему на колени. Он нагнулся и поцеловал ее, раз, другой, в разные места – с одной стороны, по-родительски, с другой – нет. Грир вспомнила о том, как редко целовал ее собственный папа, пока она была маленькой, и подумала, не потому ли она теперь одна из тех женщин, которым совершенно необходимо, чтобы в самом центре их жизни располагался мужчина, без него им не справиться.

Нормально ли, что ей так сильно нужен Кори? Что бы сказала на это Фейт Фрэнк? Любовь, похоже, необходима всем, пусть даже не все в этом признаются. Грир поняла это, когда позволила Кельвину себя поцеловать, так вот, слегка. Ее передергивало, когда друзья заводили речь о длительности ее отношений с Кори, будто усматривая в этом какой-то подвиг.

– Балдею я от вас, ребята, – как-то сказала Зи. – У меня ни одни отношения не длятся больше двух месяцев.

Только Кори она и хотела видеть по утрам, а не буйную толпу соседей по общаге и не соседку по какой-нибудь квартирке у железной дороги. Совместный съем жилья был в моде. Находить тех, с кем можно поселиться вместе, со всеми этими вебсайтами и досками объявлений стало просто, люди съезжались, помечали свои пакеты с молоком в холодильнике, писали записки, если другой сделал что-то, что тебе не по нраву. Одна приятельница, закончившая колледж год назад, вспомнила, что так и обмерла, когда прочитала: «Слушай, выбрасывай коробки из-под суши В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР. На следующее утро воняет, ГРЕБАНЫЙ КОТ, как на рыбной фабрике».

«Слушай» звучало убийственно. Грир и Кори никогда не написали бы «слушай». Собственные их коробки из-под суши, в которых они станут приносить для него тунца и угря, а для нее – авокадо, можно будет хоть выбрасывать, хоть нет, и если в призрачной их квартирке будет стоять запах рыбной фабрики – ну и ладно. Любовь – настоящая рыбная фабрика, любовь, со всей ее слизью и вонью. Нужно очень любить человека, чтобы согласиться с ним жить или вообще подойти к нему близко.

– Скоро, – говорил Кори, – скоро.

Ему хотелось, чтобы время шло быстрее – этого часто хочется в молодости. Потом – Грир это знала – когда они наконец поселятся вместе и станут принимать за данность мелкие подробности жизни, проведенной бок о бок, в смешении их ДНК, хаосе смятого постельного белья, суете дней и ночей, она будет думать: помедленнее, помедленнее. Но сейчас, еще не закончив учебу, на пути к общему будущему, оба думали: побыстрее.

Глава третья

При рождении Кори получил имя Дуарте-младший, но звучало оно по-иностранному, а родители его были иммигрантами, говорившими с акцентом, поэтому перед самым переездом из Фолл-Ривер – ему тогда было девять лет – он заявил, что хочет поменять Дуарте-младший на что-нибудь другое. И выбрал как можно более американское имя. Это имя носил главный герой сериала «Юноша познаёт мир», который Дуарте-младший взахлеб смотрел много лет подряд. Имя «Кори» казалось таким востребованным, убедительным и нормальным. Чтобы родители так его называли, их пришлось уговаривать, а отец отказался вовсе.

– Дуарте – и мое имя, – сказал он.

Мама поначалу тоже сопротивлялась, но потом сдалась из любви к нему.

– Тебе это важно? – спросила она, а когда он кивнул, добавила: – Ну ладно.

Вскоре после того, как новое имя окончательно за ним закрепилось, он понял, что носить имя персонажа телесериала тоже не сахар. Но к этому моменту Дуарте-младший уже окончательно стал Кори, мальчиком-американцем, ничем не отличавшимся от других мальчиков-американцев в школе. В Макопи он, безусловно, прижился: общительный, толковый, не по годам рослый. В Фолл-Ривер жило довольно много португальцев. В Макопи дело обстояло иначе. Когда Дуарте-старший с Бенедитой пришли на школьную выставку научных достижений, мама его встала перед аппаратом, который демонстрировал конденсацию, и громко, без стеснения осведомилась:

– Что такой делают?

На следующий день Кори услышал, как мальчик, который придумал этот аппарат, говорит кому-то еще с маминым акцентом: «Что такой делают?» – после чего раздалось хихиканье.

Кори все это бесило; он мучился и злился, но изо всех сил пытался не обращать внимания, отвлекал всех от своих родителей тем, что оставался толковым, сильным, шутливым, способным и общительным. Видимо, эти свойства, старательно выставленные напоказ, были противоядием от того, чтобы в нем видели человека, на других не похожего. Только вернувшись вечером домой из школы, скинув с плеч лямки рюкзака и опустив его на пол в прихожей, он понимал, что больше не должен никому ничего доказывать. Знал, что дома может быть собой, и его никто не осудит.

Мама с самого рождения любила его с полной самоотдачей, любви своей, в отличие от отца, не скрывала и постоянно покрывала сына легкими поцелуями, будто осыпала лепестками роз. Он вырос с уверенностью, что заслуживает такого отношения, и постепенно пришел к выводу, что когда-нибудь его так же полюбит и девушка. В этом он был твердо убежден все свое детство, не утратил убеждения и на следующем, тягостном этапе, когда сделался таким тощим и долговязым, что напоминал деревянную куклу-марионетку в народном стиле. Он не растерял уверенности в себе, даже когда тень усиков начала мучнистой росой расползаться над верхней губою, хотя все остальное в нем оставалось мальчишеским, а грудь – впалой. А потом он вдруг перестал быть марионеткой и превратился в мифическое существо вроде кентавра. Вот только вместо получеловека-полулошади Кори стал полумальчиком-полумужчиной и навеки завис в этом мучительном неприкаянном состоянии.

Тем не менее, его уверенность в себе никуда не делась, ведь он всю жизнь прожил с родителями, которые постоянно его хвалили и называли Первым Гением, или Gênio Um. Его братишка Альби стал Вторым Гением, или Gênio Dois. Обоих мальчиков баловали одинаково, от них только и требовалось, что оставаться умными и трудолюбивыми. Им никогда не предлагали помочь по дому – эта работа считалась женской. Им нужно было только учиться, получать хорошие оценки – и награда не заставит себя ждать.

Однажды, в седьмом классе, когда они поехали отмечать Рождество к родственникам в Фолл-Ривер, его двоюродный брат Сабио Перейра, или Саб – в детстве они крепко дружили – поманил Кори наверх. Из самых глубин своего шкафа Саб с гордостью извлек журнал, который назывался «Боверама».

– Откуда он у тебя? – спросил Кори, опешив, но Саб только передернул плечами и надулся от гордости, что у него есть такая крутая порнуха. Женщины на фотографиях выглядели податливыми и открытыми как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Я вот эту оттрахаю до полусмерти, – бодро произнес Саб; они сидели, поджав ноги, на его кровати, по обе стороны от журнала, точно возле согревающего костра. – Я вот возьму и кончу ей прямо в морду. Она захочет еще и еще. Просто умолять меня будет.

– Тебе тринадцать лет, – не удержался от замечания Кори.

К этой карусели порнокартинок мальчики возвращались всякий раз, когда Кори приезжал с родителями в гости, и со временем картинки шокировали все меньше. Они разглядывали каждую очень внимательно, чтобы потом использовать в собственной жизни. Целый месяц их будоражила одна, с подписью: «Она тебе даст жару! Зажигай!» – на ней девушка капала свечной воск парню на обнаженное тело. Бывало, что Кори и Саб сидели рядышком и читали тексты – их в «Бовераме» было немного, они терялись среди картинок. Журнальный консультант Стояк Стэнли писал:

Научитесь по-быстрому отыскивать ее клитор. Попросите показать, где он – ей понравится! Парни, если вы сумеете сделать так, чтобы она кончила, она та-а-а-ак обрадуется, что потом все для вас сделает. В буквальном смысле все. Не преувеличиваю!

– Как думаешь, что он имеет в виду под «все»? – спросил Кори у Саба. Его двоюродный брат передернул плечами. Ни одному из них пока не хватало воображения даже представить себе, что для него может сделать девушка, какими она обладает скрытыми достоинствами, под демонстрацию которых ты готов подставить свое обнаженное тело. Но в итоге, шаря в Интернете, чтобы удовлетворить повседневные порнографические потребности, они все выяснили. В этих видео мужчины кричали женщинам нужные слова, а женщины кричали в ответ. «Я сделаю так, чтобы ты кончила!» – сулили мужчины. «Да, да! – откликались женщины. – Давай!»

Одноклассницы Кори такими умениями не обладали. Впрочем, они умели ходить по гимнастическому бревну и строчить друг другу эсэмэски со скоростью света. Парочку из них он приглашал на свидания, свирепо их целовал и трогал, а позднее с двумя девушками зашел и дальше, испробовав на деле те слова, которые выучил за долгие часы наедине с порнографией.

В выпускном классе многие его одноклассники играли в игру «Какая круче». Кори, который к этому времени стал красавцем и наконец-то переселился в тело, которое принадлежало ему, а не казалось взятым напрокат в каком-то сомнительном месте, шел по вестибюлю, и тут Джастин Котлин схватил его за рукав и спросил:

– Пинто, играешь? В «Какая круче».

Кори повернулся и увидел, что у стенки рядом выстроились парни. Каждый раз, когда подходила девочка, мальчишки, сгрудившись, выставляли ей каждый свою оценку, а потом Брэндон Монаган складывал числа на своем попсовом калькуляторе и выводил среднее – его торопливо записывали на листке бумаги и показывали всем. Кристин Веллс получила восьмерку (оценку ей снизили за то, что дурища), а Джессика Роббинс, страшно религиозная, ходившая в безликих свитерах и в черных туфлях с пряжками, – двойку.

– Да, давайте, – согласился Кори.

И тут заметил краем глаза, что в их сторону идет Грир Кадецки. Хотя они оба попадали во все продвинутые классы, он, на деле, уже сто лет как с ней не говорил. При этом постоянно ее видел: после уроков она подрабатывала несколько дней в неделю на катке в торговом центре, где все сотрудники ходили в нелепых одежках и одинаковых шляпах, однако критически он на нее еще не смотрел ни разу. А тут взглянул. Симпатичное, но не идеальное лицо, черные джинсы и узкая футболка, натянувшаяся на маленькой груди, в каштановых волосах – ярко-синяя прядка. Но он только сейчас, впервые за все эти годы, заметил, что тихая и невероятно трудолюбивая Грир еще и свежая, собранная, серьезная и особенная – и, может быть, даже в чем-то красивая. Столько лет не замечал, а тут его вдруг озарило.

Мальчишки с ним рядом сгрудились над калькулятором, точно бухгалтеры в сезон отчетности, и вот наконец появилась цифра, кривовато нацарапанная на листке бумаги: 6.

Грир Кадецки оценили на шестерку. Нет, это неправильно, подумал Кори; она не заслуживает шестерки, это слишком мало, а если и не мало, ее такой результат все равно бы обидел. Он даже не подумал, прежде чем вырвать листок у Ника Фука, которого почти всегда звали Ник Фак и только иногда – Ник Пук.

– Ты че, Пинто? – обратился к Кори Фук, потому что тот перевернул тетрадку, превратив шестерку в девятку.

Кори спас Грир от публичного унижения, при том что она даже не смотрела в их сторону. Обернись, Грир Кадецки, хотелось ему ее окликнуть. Обернись и посмотри, что я для тебя сделал.

Но она была обращена к мальчишкам своей узкой спиной, а тут прозвенел звонок и все заторопились. Кори смял листок в кулаке и пошел прочь, и тут Ник будто случайно вытянул ногу, поставив ему подножку. «Падла», – прошептал Ник, когда Кори рухнул на пол, зацепившись щекой за край гардеробного ящика, на котором отстала металлическая окантовка. Он содрал клочок кожи и знал, что теперь нужно идти к медсестре и в ближайшем будущем его ждет «неоспорин»[11]11
  «Неоспорин» – антисептическая мазь.


[Закрыть]. Впрочем, боль была не такой уж сильной, а в мыслях крутилось одно: он спас и восславил Грир, а теперь еще и ранен из-за нее, а она так ничего и не знает. В тот же день, в автобусе, он сел прямо за ней, заклеенная царапина на щеке слегка пульсировала, он же рассматривал ее затылок. Голова у нее, заметил он, очень красивой формы. Явно не на шестерку.

У Грир не было ничего общего с женщинами из «Боверамы» и со всех этих сайтов, кроме того, что под ее стандартной одеждой старшеклассницы скрывалось ладное тело со всеми теми дырками, какие есть у всех девушек. Если сосредоточиться на мысли, что у всех девушек под одеждой есть дырки, можно и с катушек слететь. Дырки, которые самою своей пустотой говорят о том, что их можно заполнить, причем заполнить их можешь ты. Он превратил шестерку в девятку; вместе две цифры составляли число 69, о котором даже и думать было стыдно, и все же ему тут же представились две головы, подскакивающие на кровати, – два отдельных буйка в океане.

Его старательное преднамеренное постижение сексуальной сущности Грир Кадецки неуклонно продвигалось вперед. Прошло всего три недели с того дня, когда Грир Кадецки оценили, Кори поставили подножку и он порезал щеку о край ящика, а он уже решил, что пора установить контакт с девочкой, о которой он теперь думал сосредоточенно и непрерывно. И вот, когда они выходили из автобуса, он повернулся к ней и сказал что-то малозначительное про контрольную по физике у Ванденбурга – что там все «нечестно». А потом беспечно зашагал вслед за Грир по дорожке к дому Кадецки – с этого все и началось.

Его двоюродный брат Саб почти сразу же уловил в нем перемену, потому что в последнее время, когда Пинто приезжали в Фолл-Ривер, Кори отказывался смотреть порнографию.

– Да ладно, чо ты мнешься, как баба. Лучше пошли на реальных баб глянем, – приглашал Саб.

Но Кори больше не хотелось, и Саб обозвал его слюнтяем. Саб и сам переменился – стал злым и вредным, а с друзьями занимался черт-те чем. Тяжелые наркотики. Темные делишки. Когда они встречались, повисало долгое холодное молчание. Но Кори успел далеко уйти от Саба: он отдалялся от него, как и от всей своей семьи.