Текст книги "Женские убеждения"

– Мы вас услышали, – сказала рекрутерша.

Вернувшись после ужина к себе в общежитие, с легкой отрыжкой с привкусом рыбы и горчицы, Кори позвонил по Скайпу Грир в Райланд.

– Представь себе, они меня подловили.

– Неужто?

– Ага. Затолкали в меня кучу мяса, вот и сработало. Тебе бы совсем не понравилось, что я сегодня съел. Собственно, тебя бы от всего этого вечера тошнило. Но, должен признать, меня проняло. В смысле, это же просто бред, когда какие-то посторонние люди из «фирмы» – само слово звучит как-то странно – цацкаются с тобой, будто ты что-то из себя представляешь. Капитализм собственной персоной пришел подцепить меня на крючок – он думает, у меня есть, что ему предложить! Всего на годик, максимум два, но вот что, Грир: если ты не возражаешь, я, пожалуй, попробую.

– Ты говоришь так, будто ввязываешься во что-то опасное.

– Везде есть свой риск.

– И какой риск в этом?

– Ну, я превращусь в козла-консультанта, а из тебя выйдет что-то полезное.

– Не понимаю, зачем ты это говоришь, – возразила Грир. – Я пока и работу-то не нашла.

– Найдешь.

– Есть у меня в мыслях одно интересное место, – сказала она с неожиданным лукавством.

– Рассказывай.

– Нет. Пока рано. Скорее всего, ничего не выйдет, нужно сперва разобраться. Но в любом случае, – добавила она, глядя прямо в камеру, – даже если ты станешь козлом, а я стану этакой ханжой, мы будем ими становиться, видя друг друга и ради друг друга. Наконец-то. А это уже чего-то да стоит, верно?

Он не сразу ответил. Она смотрела на него пристально, и он мог поклясться, что она знает всё про все его поступки, и хорошие, и постыдные. На миг ему почти захотелось, чтобы связь прервалась – как оно порой бывает в самый ответственный момент. Но связь не подкачала, а Грир только улыбнулась ему и прижала палец к экрану – видимо, в том месте, где находились его губы.

Часть вторая
Два космических корабля

Глава четвертая

Она села в автобус, дав себе слово не спать и всю дорогу держать спину прямо, чтобы не задремать и не помять одежду или лицо и не выглядеть потом так, как, по ее представлениям, выглядели ее родители в том школьном автобусе, до ее рождения. А ей сейчас нужно было казаться опрятной и ответственной, как человек, которого стоит взять на работу в этот скромный феминистский журнальчик, лучшие годы которого давно позади. Как человек, который достоин работать под началом Фейт Фрэнк.

Про то, что у нее назначено это интервью, Грир не сказала почти никому, да и среди знавших не все были в курсе, что на самом деле «Блумер» ей не слишком нравится. Начал он свое существование как задиристый и занятный журнальчик, но за почти сорок лет размяк, ему трудно было выдерживать конкуренцию с блогами вроде «Фем-фаталь», которые ушли от личных тем и в радикальном тоне критиковали расизм, сексизм, капитализм и гомофобию. В «Фем-фаталь» недавно появилась карикатура: Амелия Блумер в изобретенном ею костюме-блумере, на нем надпись: «Журнал „Блумер“», а сверху в пузыре: «Пойду еще повоспитываю белых гетеросексуальных теток из среднего класса». Сотрудники «Фем-фаталь» были молоды, в своей редакции, расположенной в Сиэтле на территории бывшей кондитерской фабрики, они писали про самые разные вещи, которые были им близки: права квир-людей, права трансгендеров, репродуктивное равенство. «Блумер» тоже старался, как мог, но если редакционные статьи были достаточно разнообразны, и вообще разнообразие часто оказывалось на повестке дня, было в общей его тональности нечто официозное, слегка отпугивающее. Он не совершил грациозного скачка вперед. Даже вебсайт у него был довольно отсталый и скучный.

Нынешняя редакция «Блумера» находилась в маленьком офисном центре в дальней части Западных Тридцатых улиц. Шагая по узкому вестибюлю, Грир слышала подвывание бормашины за дверями кабинета с табличкой «Доктор Л. Рагни». На другом конце вестибюля она нажала звонок на дверях «Блумера», но никто не ответил, и она решила ждать. Потом покашляла – вдруг сработает, потом увидела, как к доктору Л. Рагни позвонил посетитель – его мигом впустили. В Нью-Йорке стоял солнечный весенний рабочий день, но в «Блумере» по неведомой причине никто не отвечал.

Грир нажала на ручку – дверь была заперта. Потом постучала – все равно никого. Она растерялась, но это отсутствие отклика сказало ей, помимо прочего, как сильно ей хочется здесь работать, и если ее не возьмут, будет очень обидно. Тогда, в сероватом свете дамского туалета три с половиной года назад, Фейт Фрэнк предложила ей нечто необычное, именно поэтому Грир продолжала стоять и стучать в дверь в длинном вестибюле, среди зубных кабинетов, страховых контор и стартапов. Она знала: за дверями «Блумера» кто-то есть, слышала, как там ходят, разговаривают. Так слышишь шуршание мышей за стеной, но при этом не можешь до них добраться.

В прошлую среду Грир, нервничая, набрала номер с визитки Фейт Фрэнк – карточка все годы учебы пролежала в отдельном кармашке ее кошелька. Она несколько раз выбрасывала из кошелька все лишнее – в моменты непроходимой скуки – но эта визитка всякий раз выживала. Увидев ее, Грир неизменно вспоминала тот вечер, когда ей ее вручили, и испытывала какое-то будоражащее волнение.

В последние недели Грир рассылала свое резюме в разные некоммерческие организации, но в результате ее пригласили лишь на одно собеседование в организацию, которая отправляла в африканские страны пищевую добавку, способную спасти жизнь. Собеседование устроили по Скайпу, прошло оно скверно. Грир мало знала про такого рода работу, а педиатра, который проводил интервью, все время отвлекали – Грир оставалась скованно сидеть перед пустым экраном по несколько минут, разглядывая плакат на стене: умирающий ребенок на руках у матери.

И вот, после множества разговоров в общаге про начало взрослой жизни и выбор конкретной области, Грир решила послать заявку в журнал Фейт Фрэнк. Работа будет осмысленная, пригодятся ее навыки в написании текстов. Днем она будет за деньги заниматься феминизмом, по вечерам сможет писать свое. Зи согласилась, что попробовать стоит.

– Тебе это подойдет. А вот я пишу просто ужасно, – пожаловалась Зи, – и очень жаль, потому что здорово было бы работать у Фейт Фрэнк.

Сотруднице «Блумера», которая ответила на ее звонок, Грир объяснила, как и когда познакомилась с Фейт. Удивительно, но на следующий день ей перезвонили, и сотрудница сказала: «Фейт вас помнит». Грир опешила. Она не могла представить себе, как это Фейт Фрэнк помнит ее три с половиной года спустя, однако это так и было.

А теперь в «Блумере» не открывали дверь – и все начинало казаться злой и замысловатой шуткой. Наконец, после неимоверно долгого ожидания, дверь распахнулась, какая-то молодая женщина взглянула на Грир и грубо произнесла:

– Да?

– Я к Фейт Фрэнк, по поводу работы.

– Это вы зря.

– Простите?

Женщина отвернулась и зашагала вдоль ряда кабинетов, мимо пустой стойки администратора. Вдалеке, в коридоре, стояли рядышком, заслоняя вид, еще несколько женщин. Грир искала глазами Фейт, но не видела. Что-то было фундаментальным образом не так. Невежливый прием, скучившиеся сотрудники, атмосфера утраты, тревоги, шока. Группа женщин распалась на две половины, точно раздернулись кулисы, и между ними Грир увидела маленький кабинет в конце короткого коридора, дверь туда была распахнута. Внутри стояли, обнявшись, две женщины. Одна поглаживала другую по спине. Та, что поглаживала, при ближайшем рассмотрении оказалась Фейт Фрэнк. Именно к ней все устремились в этот душераздирающий момент.

– Кто-то умер? – спросила Грир у сотрудницы средних лет, стоявшей с ней рядом.

Женщина смерила ее лишенным выражения взглядом.

– Да. Амелия Блумер, – сказала она. Грир непонимающе уставилась на нее, и тогда она пояснила: – Мы закрываемся. «Кормер паблишинг» решил нас приговорить. Так что счастливого нам всем упокоения.

– Мне очень жаль. – Ничего другого Грир не придумала. Первая ее мысль, которой она впоследствии очень стыдилась, была не о том, что это означает для журнала, его миссии и его сотрудников, а что это означает лично для нее.

Фейт, проработавшей в «Блумере» дольше других, было уже крепко за шестьдесят, и Грир знала, что любовь окружающих к ней обусловлена прежде всего воспоминаниями о прошлом. Работать в «Фем-фаталь» было бы куда интереснее, чем в «Блумере», хотя в блоге и не платили.

А теперь ей и у Фейт Фрэнк поработать не удастся. Однако, пока она переживала этот факт внутри себя, ей вдруг стало ясно, что все в редакции притихли. Сейчас что-то произойдет. Фейт распрямилась, поглядела вокруг – она будет говорить.

– Послушайте, друзья мои, – начала она. Не «Послушайте, вы!», как строгая и задолбавшаяся учительница, и не с этой новомодной формулировкой, с которой обращаются ко всем присутствующим: «Послушайте, господа», при том что вокруг в основном женщины. – У меня просто сердце разрывается, – продолжала Фейт. – Как и у всех, полагаю. Все сердца готовы разорваться. Мы многое сделали. Мы были едины в борьбе. Едины в своих победах. Мы боролись за равенство полов, за репродуктивные права и против насилия. Здесь, в этой редакции, мы про все это писали. А еще мы сидели друг у друга в гостиных и обсуждали все на свете, и вместе ели пророщенные злаки. Мы съели очень много пророщенных злаков. Мне вообще кажется, что это мы ввели на них моду. – Раздалось сентиментальное хихиканье. – Да, в чем-то мы добились успеха, а в чем-то потерпели громкое поражение – равенство полов, это я про тебя – но и вы знаете, и я знаю, что все это имело смысл. Имеет и сейчас. Мы – часть истории, истории борьбы женщин за свои права, хотя, впрочем, зачем я вам об этом говорю. Мы занимались этим много лет, будем заниматься и дальше. – Она подняла глаза. – Только не плачьте, пожалуйста, а то мы тут все разревемся и утонем в потоке слез, как барышни восемнадцатого века. – Кто-то засмеялся сквозь слезы, настроение слегка переменилось. А потом Фейт произнесла: – Знаете, беру свои слова обратно. Давайте поплачем! Выплачем все это раз и навсегда, а потом двинемся дальше!

Фейт была точно такой же, как и тогда в Райланде: доброй, умной, чуткой. Да, ее нельзя было назвать тонким или особенно оригинальным мыслителем. Но она использовала всю силу своей души и таланта на то, чтобы вдохновлять, а порой и утешать других женщин. Грир не будет работать в «Блумере», потому что «Блумера» больше не существует ни в какой форме, ей даже не удастся пройти собеседование у Фейт Фрэнк – а это было бы здорово, вне зависимости от результата.

– Тут все кончено, пора расходиться, – объявила присутствовавшим Фейт. А потом повела рукой. – Но там, – добавила она, – все продолжается и будет продолжаться всегда, это знает каждый из нас. Никуда мы не денемся. Так что до встречи там.

Женщины зааплодировали, кто-то плакал, сразу несколько заговорили, перебивая друг друга, стали фотографироваться вместе. Кто-то открыл бутылку шампанского, потом заиграла музыка, самая подходящая, старый хит Опус «Сильные». Грир воспользовалась моментом, чтобы выскользнуть за дверь и, выходя, успела услышать первые слова песни:

 
Все равно я могу проходить сквозь стены
Хотя на ногах у меня лабутены
Мы сильные
Мы толковые
Мы хитрые
На все готовые…
 

У Грир горло сжималось от разочарования, и от чего-то еще, более серьезного. Она вышла обратно в вестибюль – за другими дверями так и не смолкли звуки обычной жизни: свист бормашины, топот дабстепа, гул голосов, занятых делом. Мир продолжал вращаться, не замечая, что феминистский журнал, некогда очень значимый, содрогнулся в агонии и умер.

Кори ждал в кофейне на углу Западной Тридцатой улицы – так они договорились. Грир не могла ему сказать заранее, когда закончится собеседование, и он решил: «Ты не переживай, я просто тебя подожду». Он сидел в дальней кабинке в оранжевом принстонском худи и штудировал какую-то статью по экономике. Рот его теперь обрамляли тоненькие усы и узкая бородка. Грир без слов села с ним рядом, он раскрыл для нее объятия, туда она и спряталась.

– Не сложилось? – спросил он.

– Они закрываются.

– Да ну? Вот ведь невезуха. Ну давай, иди сюда, – сказал он, и она слегка приподняла голову, придвинулась к нему поближе, чтобы он мог поцеловать ее в губы, в щеки, в нос. Он очень хотел, чтобы у нее получилось то, чего желала. Сам он никогда не видел Фейт Фрэнк, хотя после той лекции на первом курсе Грир упоминала ее постоянно, а кроме того, обучала его феминизму в реальном времени, по мере того, как обучалась сама. Грир таким же способом обучилась у Кори микрофинансированию – точнее, его основам. И вот он здесь, ждет ее, сочувствует.

– Найдется что-нибудь другое, – пообещал он. – И они еще порадуются, что взяли именно тебя.

– Кто «они»?

– Да кто угодно.

– Тут речь шла не просто о работе, – сказала она, подумав. – А еще и о ней и о ее идеалах. И о том, что она сказала тогда, при нашей встрече. Фейт Фрэнк.

– Да, знаю. Она моя соперница.

Он протянул руку, потеребил кончики ее волос, потер их между пальцами. Она уже выучила, что он так делает в те моменты, когда не знает, как ее утешить. Вспомнилось, как Даррен Тинзлер теребил воротник ее блузки, не чтобы утешить, а чтобы потешиться. Кори всегда нервничал, если видел ее расстроенной, она чувствовала: его так и подмывает вмешаться, сделать что-то. Ну и, разумеется, ему просто нравилось ее трогать. Она придвинулась еще ближе, Кори обхватил всю ее голову своей крупной ладонью. Дотрагивался до головы, до лица. Потом рука его скользнула на шею, он погладил пальцем ямочку над ключицами, поцеловал ее в скулу. Оба чувствовали себя слегка неопрятными, потому что утром приехали каждый из своего университета на автобусе и поезде. Ей хотелось бы лечь с ним в ванну – она вдруг поняла, что они ни разу не принимали ванну вместе. Обязательно наверстают, когда поселятся вдвоем, когда все эти проблемы будут решены и оставлены в прошлом. Она представила себе, как вода выплескивается из ванны, вытесненная его длинными ногами.

– Я сегодня поняла – вдруг это предстало с полной ясностью – что очень хочу узнать ее поближе, – сказала Грир. – И, наверное, мне хотелось, чтобы она узнала меня. Знаю, с моей стороны это наглость. Наш Малик очень любит это слово. – Она помолчала. – Я, наверное, напишу Фейт Фрэнк записку, выскажу свои соболезнования. Как считаешь, нормально?

– Считаю, что ты лучше знаешь, что нормально.

– Зи когда-то советовала мне вступить с Фейт Фрэнк в переписку, но об этом и думать-то смешно. А теперь мне, по крайней мере, есть ей что сказать.

Вечером Грир отправила Фейт электронное письмо:

Дорогая мисс Фрэнк,

я сегодня днем приезжала к вам на собеседование и слышала, как вы прощались с сотрудниками. Мне в тот момент показалось, что я очень хорошо вас знаю. Мне кажется, все чувствовали то же самое. Спасибо вам за все, что вы сделали для женщин за эти десятилетия. Как замечательно, что вы есть на свете.

С искренним уважением,

Грир Кадецки

Грир начала снова рассылать резюме. План их был таков: после получения дипломов – через пару недель – они оба поедут на месяц в Макопи и поживут каждый у себя дома, а потом переберутся в Нью-Йорк и попробуют найти жилье в Бруклине. Но Грир пока не предлагали никакой работы. Она тревожилась о своем будущем, неопределенность ее несколько пугала. А потом неприятные известия получил и Кори. «Армитейдж и Рист» изменили свое предложение – его направляли на работу в Манилу. Платить обещали даже больше, но новость его огорошила, он даже боялся сообщить ее Грир.

– Мы когда-нибудь будем вместе? – спросила она.

– Да.

– А если ты им скажешь, что отказываешься?

– Останусь без работы. Все места в консалтинге для молодых специалистов уже разобраны, а мне нужна большая зарплата. Мы так договорились с Лайонелом и Уиллом. Слушай, я правда страшно мерзко себя чувствую, – добавил он. – Мне очень хотелось, чтобы мы жили своим домом. Я уже все себе представил. На стенах всякая хрень в рамочках. На кухне большие ложки.

– Ложки? – удивилась она. – Мы про это ни разу не говорили. Ты представлял себе ложки?

– Да, – ответил он, немного смутившись.

Завершилась учеба бурно и сумбурно, как и началась. Грир и Зи собирали вещи в общаге – ближайшее будущее обеим казалось безрадостным. Зи возвращалась домой к родителям в Скарсдейл, собиралась пожить там, пока учится на помощника юриста: на этом настаивали ее мать и отец, «можно сказать, они меня вынудили», признавалась Зи – потому что ни других планов, ни других навыков у нее не было. Она хотела бы найти работу в какой-нибудь общественной организации, где платят, заикнулась она родителям, но они сразу отмели этот план. «К жизни нужно относиться серьезно и думать о будущем, – заявила ее мама. – Ни к чему тебе работа, на которой придется жить впроголодь».

В последний вечер все студенты старшего курса сели в автобусы и отправились на дикий пляжик в часе езды от кампуса: там развели костер, Кот привез свое укулеле, было пропето много грустных эмоциональных песен. Грир и ее немногочисленные друзья сидели рядом. Зи ходила по песку кругами, повторяя:

– Что, правда? Все кончилось? Вот грустно-то. Будто ты в хосписе и это твоя последняя экскурсия.

Грир вернулась в Макопи – решать, что делать дальше. Кори полетел бизнес-классом в Манилу: грелся под теплым пледом, выпил бокал «Макларен Вейл Шираз», когда приглушили свет. «Мне выдали пижаму на время полета, – прислал он ей эсэмэску после приземления. – Это все, что нужно знать о моей новой жизни».

В Макопи Грир устроилась на полный рабочий день в пункт проката коньков – туда же, где подрабатывала в школьные годы. Днем она выдавала коньки, а по вечерам рассылала резюме и садилась за угрюмый ужин – часто в одиночестве, с романом. На родителей она сердилась меньше прежнего, потому что поняла: они слишком маргинальны, слишком беспомощны – но и связь с ними была совсем непрочной, ей порой даже трудно было припомнить, что это за люди. Я здесь временно, думала она про себя. Промежуточный этап. Так бывает после колледжа. Еще немного – и я сделаю рывок.

Кори иногда звонил из Манилы, когда Грир сидела за стойкой выдачи коньков в середине дня. Разница во времени составляла двенадцать часов; образ жизни у них был строго противоположный.

– Мне одиноко, скучно, и я по тебе тоскую, порой до тошноты, – говорил он.

– Я тоже по тебе тоскую. Тоже порой до тошноты, – вторила она. – Хорошо сказано.

– Очень хочется прямо сейчас оказаться в твоей постели, Космический Кадет, – говорил он. – Почему нельзя стать совсем маленьким и пробраться сквозь дырочку в телефоне?

– А вдруг можно? – молчание, вздох. Он тоже вздохнул. – А мне вчера сон приснился, – продолжила Грир, – и в нем мы договорились «встретиться на полпути». То есть на плоту в океане.

– И хорошо там было?

– Очень. Только туда как-то попала моя мама, в костюме клоуна. Слегка подпортила обстановку.

– Воображаю себе. Знаешь, – добавил он, помолчав, – можем попробовать что-нибудь эротическое прямо по телефону.

В колледже им случалось заниматься сексом по телефону или по Скайпу; Грир всегда по ходу нервничала – побаивалась, что за ними подсматривают.

– АНБ[13]13
  Агентство национальной безопасности (США)


[Закрыть] чихать хотело на твои оргазмы, – говорил тогда Кори. – Уж ты мне поверь.

Впрочем, Грир несколько зажималась, даже когда они занимались сексом по-настоящему.

– Монашка с мышкой родили малышку – это как раз про меня, – сказала она ему как-то раз, когда они лежали рядом на ее детской кровати.

Теперь же она отреагировала:

– Что-нибудь эротическое по телефону? Не выйдет, Кори. Я на работе. Тут люди ходят.

Она почувствовала, как при этой мысли мурашки побежали по загривку. Неподалеку подростки и родители с малышами кружили по катку. Звук напоминал шум океана, долетал до нее скребущими по ушам волнами, по мере того как катающиеся приближались и отдалялись. Она представила себе Кори сверху, он трогает ее повсюду, по-хозяйски, ласково. Возбуждение приподняло ее над запахом чужих ног, над стеклянным ящиком, в котором крутились блестящие, как леденцы, сосиски в тесте.

– А у тебя, что ли, есть дела поважнее, Кадецки? – спросил он.

– Есть.

– Какие?

– Давать скинхедам коньки напрокат.

– А-а-а.

– Но мне бы очень хотелось, – грустно призналась она. – Просто страшно хотелось бы.

– Знаю.

Грусть, возбуждение, потом опять грусть; нахлынули – отхлынули, как скрип коньков по катку. Держись! – подумала она, имея в виду и себя, и Кори, воображая себя с ним в постели, думая про то, как люди предпринимают слаженные усилия, чтобы быть вместе и оставаться вместе. Один отпустил – и готово дело, упали оба. Держись! – подумала она, воображая себе его тело и рядом с ним – свое, куда меньше.

– Тебе спать пора, – сказала наконец Грир. – У вас там уже поздно.

– Мне еще нужно ориентировки просмотреть.

– Боюсь, я без понятия, что это такое.

– Боюсь, я тоже, но делаю вид, что все понимаю. Мы утром летим в Бангкок на совещание. Тоскую по тебе, – повторил он. – Вообрази меня в этой чмошной белой рубашке с галстуком.

– Очень небось эротично, – сказала она. – Вообрази меня в оранжевой форменной футболке и шапочке.

Так оно и шло – разговоры с Кори, который находился на другом континенте, пока Грир сидела за липкой лакированной стойкой проката коньков. После работы, вечером, она ехала на старенькой родительской «Тойоте» домой по шоссе. Иногда в это неподвижное лето ей случалось остановиться на Вобурн-Роуд и поговорить с братом Кори Альби – ему исполнилось восемь, был он симпатичный, большеголовый и часто гонял на самокате по уклону дороги.

– Засеки время, Грир, за сколько я объеду квартал, – попросил он однажды вечером, когда она приехала на родительской машине с работы. Она поняла, что он ее дожидался – ездил кругами, пока не увидел машину. Она согласилась засечь время секундомером, который он специально держал в руке.

– Хочу побить личный рекорд, – объявил Альби. – Знаешь, о чем я, да? Лучшее время, которое пока кому-либо удавалось показать.

– Нравится мне это твое «пока». Впрочем, я тебе верю.

– Майлс Леггет говорит, что его папа называет меня чокнутым ботаником.

– Его папа просто сам не знает, о чем говорит.

– Когда-нибудь узнает. Вот получу Нобелевскую премию!

Она рассмеялась.

– Ишь, замахнулся. И в какой же области?

– Что? – спросил Альби. – Я не знал, что там есть области. Нужно прямо сейчас решить?

После этих слов она отчетливо поняла, что завтра обязательно перескажет этот разговор Кори по Скайпу.

– Нет, – сказала Грир. – Пока можно ничего не решать. Ну давай, засекаю.

– Ты еще за Тихом пригляди, – сказал Альби, и тут Грир увидела, что черепашка лежит на траве рядом с дорогой.

– Готов? – спросила Грир, Альби кивнул. – На старт, внимание, – сказала она. Помедлила, посмотрела, как он подался вперед. – Марш!

Грир нажала кнопку, Альби помчался по дороге и скоро исчез из виду. Открылась дверь дома Пинто, Грир повернулась и увидела, что Бенедита стоит на крыльце, высматривая сына. Отношения у них с Грир так и остались натянутыми.

– Я ему время засекаю, миссис Пинто, – объяснила Грир. – Он вокруг квартала на самокате поехал.

– А, хорошо, – сказала мама Кори, подходя к ней; две женщины встали рядом, не шевелясь, обе маленького роста, неподвижные, как и черепашка у их ног. Они ждали Альби, как жены моряков когда-то ждали с моря своих мужей. Молчание слишком затянулось, но потом, будто преодолев звуковой барьер, вжикнули колеса по асфальту, они одновременно подняли головы и увидели, как Альби повернул на Вобурн и помчался в их сторону. Глядя, как он приближается, обе ощутили непостижимое общее счастье.

Альби, толкаясь ногой, въехал вверх по уклону и остановился возле мамы и Грир. Он запыхался, раскраснелся, узкие плечики вздымались.

– Сколько, Грир? Сколько? – спрашивал он.

Только тут она сообразила, что забыла нажать кнопку на маленьком серебряном секундомере – он так и тикал у нее в ладони.

Однажды вечером, в конце лета, Грир сидела с компьютером в постели, и тут в ее электронный ящик упало письмо от незнакомого адресата: [email protected]. Она рассеянно открыла письмо, полагая, что это спам. Позднее она скажет Кори: «А если бы я его стерла и не ответила? От одной мысли в глазах темнеет».

Дорогая Грир Кадецки,

Пару месяцев назад, в нелегкую для меня минуту, вы прислали мне очень милое письмо. Увы, я не ответила, за что приношу извинения. Можете представить, сколько я получаю писем. Сейчас я решила связаться с некоторыми из своих корреспондентов, потому что собираю команду для замечательного нового начинания, а поскольку вы выражали желание работать в «Блумере», хочу поинтересоваться, не приедете ли вы еще на одно собеседование. Речь о совсем другом деле и, боюсь, пока мне приходится говорить загадками.

С приязнью,

Фейт Фрэнк

С приязнью! Такое Грир было в новинку. Никогда она еще не видела, чтобы люди так подписывали электронные письма – для нее это обращение выглядело взрослым и даже более: богатым смыслами, изысканным, мудрым. Захотелось подписать так же ответное письмо, но она решила не поступать как девочка, которая примеряет материнское бальное платье. Ответ Грир написала быстро, одно веко у нее подергивалось:

Дорогая Фейт Фрэнк,

Я сидела, просматривала почту, тут пришло Ваше письмо. Другой электронный адрес, тот ж?е человек. Разумеется, меня ЧРЕЗВЫЧАЙНО интересует Ваше замечательное новое начинание, несмотря на загадочность – а может, благодаря ей. Пожалуйста, сообщите, как я могу пройти собеседование. Спасибо, что вспомнили обо мне.

Искренне Ваша,

Грир Кадецки

Еще сильнее она опешила, когда ответ пришел сразу же:

Дорогая Грир,

Замечательно! Моя ассистентка Иффат Хан свяжется с вами утром.

С приязнью,

Фейт.

PS: почему это мы обе не спим? Как говаривала моя мама, дали бы себе сковородками по голове, чтобы уснуть!

Грир на это ответила:

Дорогая Фейт,

Сделала себе пометку: купить сковороду. Но я теперь не засну. Слишком взбудоражена перспективой знн (то есть замечательного нового начинания). Спокойной ночи!

Грир

Через три дня она поехала на автобусе в Нью-Йорк. На сей раз встреча состоялась в самом центре города, в небоскребе из зеркального стекла под названием Строд-Билдинг. В лобби Грир изготовили пропуск, сделав для этого жуткую фотографию – вместо носа пятачок. Хуже того, фотографию поместили на бейдж, а потом отправили Грир к турникету, который распялил челюсти, чтобы ее проглотить; потом лифт вознес ее на двадцать шестой этаж и выпустил в пространство настолько безликое, белое и бескрайнее, что она так и не поняла: то ли здесь еще идет ремонт, то ли все так и задумано. Ей это место напоминало космическую станцию – пустая территория со сложной геометрией отдельных кабинок где-то вдалеке, все белое, никакого названия конторы над стойкой приема – Грир не понимала, где оказалась.

– У меня встреча с Фейт Фрэнк, – пояснила она дежурной с приятной, но тщательно приглушенной важностью.

Девушка кивнула, что-то проговорила в микрофон, прикрепленный к наушникам, и через минуту вошла еще одна девушка – элегантная, сдержанная, с сережкой в носу, размером с семечко.

– Я Иффат Хан, – представилась вторая девушка. – Ассистентка Фейт. Очень рада знакомству. Идемте со мной. У Фейт посетители.

Грир зашагала за ней по белому коридору, который речным притоком вливался в большой белый кабинет. За длинным белым столом, сделанном из старой двери – напоминание о некоем здании, в котором в давние времена проходили тайные собрания суфражисток, – сидела Фейт Фрэнк, а еще в кабинете было несколько женщин разного возраста и двое мужчин, кто-то из них сидел, кто-то стоял.

Фейт поднялась Грир навстречу. Сразу стало видно, что с той встречи в Райланде она постарела на несколько лет, причем вблизи перемены были особенно заметны, однако держалась она хорошо. Фейт не утратила гонора, гламура, остроумия, четких скул, обаяния, величия – и все это было просто захватывающе. Фейт представила Грир остальным, но та едва расслышала имена, тем более что остальные скоро встали и вышли, а следовательно, не имели особого значения. Если ее возьмут на работу, она быстренько всех выучит.

– Вам удалось поспать с тех пор, как я вам написала? – осведомилась Фейт.

– Да, а вам?

– Маловато, признаться.

– Ну тогда хорошо, что я вам это привезла, – сказала Грир.

Она засунула руку в сумку и театральным жестом вытащила сковородочку, которую купила в универмаге рядом с домом родителей и специально прихватила на случай, если окажется уместно подарить ее Фейт – случая могло и не представится. Однако Грир решила рискнуть. Фейт явно удивилась, потом улыбнулась. У них неожиданно появилась общая шутка.

– Ух ты, здорово, – сказала Фейт. – Очень смешно. – Как будет не заснуть, обязательно постучу себя по голове. И делая это, Грир, каждый раз буду думать про вас. – Она отложила сковородку на боковой столик и добавила: – Давайте к делу, пока никто не пришел с чем-нибудь срочным.

Они сели рядом на белый диван с видом на небоскребы, на рабочий день. Невозможно было смотреть на город сверху, не вспомнив про 11 сентября, даже сейчас, девять лет спустя. Любой взгляд с высоты как бы требовал краткого благоговейного молчания. Дымили трубы, мигали огни; по улицам сновали машины. Краткое затишье перестало казаться мучительным. Момент серьезности, родившийся из страшной катастрофы, но более с ней не сопряженный.

Фейт отпила чая из стоявшей перед ней кружки. Рядом стояли жестяные баночки с улуном, эрл-греем и жасмином. Лежало на боку закрытое чайное ситечко, спитые чаинки торчали сквозь дырочки, точно волоски из ноздрей старика.

– После того, как закрылся «Блумер», – начала Фейт, – я была как в тумане, возможно, даже в легкой депрессии. Уехала к себе в загородный дом, чтобы немного очухаться. И тут мне позвонил давний приятель. Знакомы мы не первый десяток лет, но пошли в жизни разными путями – и это еще мягко сказано. Его зовут Эммет Шрейдер, венчурный капиталист. – Она помедлила. – Вам знакомо это имя?

Грир кивнула, хотя и без особой уверенности; она примерно представляла себе, кто такой Эммет Шрейдер, как когда-то представляла себе, кто такая Фейт Фрэнк – слишком примерно, было очень жаль, что нельзя забить этого венчурного капиталиста-миллиардера в Гугл прямо сейчас, как она когда-то поступила с Фейт, – тогда удалось бы показать себя на собеседовании знающим человеком.

– Он сказал, что хочет сделать мне деловое предложение, – продолжала Фейт. – Сперва я подумала, что он купит «Блумер» и вдохнет в него новую жизнь – и журнал еще побарахтается. Но он сказал: нет, прости, речь не об этом. В сегодняшнем мире «Блумер» никому не нужен.