Текст книги "Как перевоспитать герцога"

Глава 6

Он больше ничего не сказал, лишь в последний раз взглянув на Лили своими выразительными темными глазами, вышел за дверь и оставил ее наедине с Роуз.

И мистером Сопелкиным.

Лили опустилась на ковер рядом с Роуз и котенком. Глядя на девочку, Лили с трудом подавила желание погладить ее по голове так же, как Роуз гладила котенка.

– Совсем забыла, – сказала Лили и протянула Роуз куклу. – Герцог ее тебе дарит.

У Роуз округлились глаза. Она прекратила гладить мистера Сопелкина и, взяв куклу, тут же стала качать ее, словно младенца. Тогда Лили не выдержала и погладила девочку по голове.

– Ты должна дать ей имя, – произнесла Лили.

«Ибо, видит бог, твой отец этого не сделает».

Роуз сосредоточенно наморщила лоб и чуть погодя довольно кивнула.

– Мэгги.

– Превосходный выбор. – Лили не была уверена в том, что поступает правильно, но она считала, что Роуз непременно должна знать о том, что у нее в доме есть союзник. Без шерсти и без бусин вместо глаз, но все равно друг. – Я понимаю, что мы знакомы совсем недолго, но я хочу, чтобы ты знала: я буду хорошо о тебе заботиться. И твой отец тоже, – добавила Лили. Она не имела права обещать за него. Оправдывало Лили лишь то, что она дала себе слово добиться от герцога выполнения обещанного.

– Угу, – сказала девочка.

– Роуз, – Лили отчего-то узнавала в этой девочке себя и продолжала думать, что Роуз нуждается в сочувствии и поддержке, – я знаю, что ты приехала сюда только утром. Тебя привезли в карете?

– Угу, – кивнула девочка.

– Я никогда прежде не бывала в этой части Лондона, – солгала Лили, не оставляя попытки втереться в доверие к своей воспитаннице. На самом деле Лили любила здесь гулять и любоваться роскошными особняками, втайне завидуя их обитателям. – И в этом огромном доме так легко заблудиться. Если я заблужусь, могу я рассчитывать на твою помощь?

Роуз с серьезным видом кивнула. Лили открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь в этом духе, но в этот момент Роуз заговорила сама:

– Мама умерла сегодня рано утром, и мамина подруга сказала, что теперь пусть мой отец решает, как со мной быть, и посадила меня в карету с двумя лошадьми: одной гнедой и одной черной, – и мы приехали сюда. – Роуз перебирала пряди кукольных волос. – Я скучаю по маме, но герцог сказал, что он обо мне позаботится.

Ком в горле мешал Лили дышать, не говоря о том, чтобы говорить. Неизвестно, кого она сейчас жалела больше: Роуз или себя. Если бы у юной Лили был такой отец, как у Роуз, ей бы не пришлось искать работу в том единственном месте, где она могла ее найти. Но мать, которой отец после смерти не оставил ничего, кроме долгов, заболела с горя, потеряла интерес ко всем и вся и таяла с каждым днем, пока не истаяла совсем. Сестра ее ушла в мир иной еще при жизни обоих родителей, а больше никого у Лили не было.

Как бы там ни было, Лили не хотела повторить судьбу матери. Ей хотелось жить и радоваться жизни.

А для того чтобы жить, надо что-то есть. Пока Лили предавалась невеселым раздумьям, Роуз знакомила Мэгги и мистера Сопелкина друг с другом. Глядя на увлеченно играющую девочку, Лили подумала, что Роуз, возможно, даже не заметит ее отсутствия, если она заглянет на кухню. А если заметит, не расстроится. Живот у Лили свело от голода, и сил терпеть у нее не было.

– Ты не побудешь пару минут одна? – спросила у девочки Лили. Она очень надеялась, что сможет отыскать среди множества дверей ту единственную, за которой найдется еда. – А когда я вернусь, мы вместе решим, чем будем заниматься в ближайшие дни.

– Я не одна. Со мной Мэгги и мистер Сопелкин, – веско возразила ей Роуз, неодобрительно взглянув на непонятливую гувернантку. И Роуз была по-своему права. Всем троим (Роуз, котенку и кукле) было хорошо вместе. Мистер Сопелкин с увлечением жевал прядь кукольных волос, пока Роуз изучала фасон кукольного платья. По всей видимости, они нашли между собой общий язык.

– Не скучайте тут без меня. Я скоро приду.

Открыв дверь в коридор, Лили заметила горничную, что вытирала пыль с одного из многочисленных портретов предков нынешнего герцога.

– Простите за беспокойство, – обратилась к девушке Лили, – но вы не могли бы посидеть с девочкой четверть часа? Меня, кстати, зовут Лили. А вас?

– А меня Этта. Конечно, я посижу с ней. Не волнуйтесь.

Роуз отнеслась к Этте с тем же философским спокойствием, с каким, похоже, принимала все перемены в своей судьбе. Пожалуй, лишь котенок и кукла вызвали у нее всплеск радостных эмоций. В любом случае Лили было спокойнее, когда она знала, что девочка находится под присмотром взрослого человека.

Теперь Лили с чистой совестью могла заняться удовлетворением своих насущных потребностей. Она нашла кухню с шестого или седьмого раза, и, познакомившись с кухаркой по имени Партридж, оказавшейся куда менее чопорной и куда более человечной, чем дворецкий или лакей, принесший записку в агентство, получила вожделенную чашку чая с миндальным пирожным.

Партридж подтвердила то, что Лили и так знала от герцога: Роуз привезли сюда только сегодня утром, и она была дочерью хозяина и «одной из этих падших женщин». Говоря о падших женщинах, кухарка брезгливо поджала губы, лишний раз напомнив Лили о том, что может произойти, если кто-то узнает о ее, Лили, прошлом.

Не то чтобы она работала в борделе, но если вам говорят о женщине, что она работала в борделе, что вы подумаете? Вот именно. Потому что далеко не всякий способен подняться над предрассудками. А то, что работа Лили заключалась в ведении бухгалтерских книг и ничем, по сути, не отличалась от той работы, что она выполняла в агентстве, никому уже не важно.

Лили, дочь мелкопоместного дворянина, была вынуждена пойти работать, потому что отец ее разорился вдрызг. Ему, глупцу, нравилось рисковать. Он не хотел или не умел думать о будущем и ничему хорошему не мог научить свою дочь. Разве что тому, что она ни в коем случае не должна выходить замуж за человека, похожего на отца. За эгоиста и безвольного раба своих желаний.

Больше всего Лили боялась, что дурные склонности отца передадутся ей, и всячески боролась с малейшими проявлениями подобных тенденций.

Она все время напоминала себе, что должна помнить о поставленных целях, о том, как важно добиться успеха. Важно не только для нее самой, но и для ее партнеров, и для всех тех женщин, которым они успели помочь за несколько месяцев работы агентства. И еще для всех тех женщин, которым совладелицы агентства надеялись помочь в будущем: для тех, кому не повезло в жизни.

Кому, в отличие от Роуз, не достался такой отец, как герцог Резерфорд, или такая гувернантка, как она, Лили.

Подумав о Роуз, Лили вдруг вспомнила, что тоже не взяла с собой никаких вещей. В чем же она будет сегодня спать? Отправляясь сюда с пустыми руками, она определенно рисковала, разве нет?

– Где я могу найти герцога? – спросила Лили у встретившегося ей лакея, несшего поднос с грязной посудой и нечто очень похожее на дамский корсет.

– В библиотеке, – ответил лакей, кивком указав на дверь. – Но…

Лили, так и не дослушав лакея, дважды постучала в дверь, чтобы избежать неловкости на случай, если ее приход застал герцога за каким-либо предосудительным занятием, после чего, не дожидаясь приглашения, открыла дверь и вошла, закрыв за собой дверь.

Ничего предосудительного герцог не делал: он сидел в кресле, вытянув перед собой длинные ноги. На коленях его сидел огромный рыжий кот, и герцог чесал кота за ухом.

На приставном столе возле него стояла недопитая чашка чаю, и если бы речь шла о любом другом человеке, Лили бы подумала, что видит перед собой милую домашнюю сценку.

Открывшаяся перед ней картина слишком смахивала на эпизод из сентиментальной мелодрамы, поскольку герцог, умильно глядя на кота, тихо урчал под стать самому коту. Оказывается, он (герцог, а не только кот) способен вести диалог на равных, а не только отдавать приказы и отпускать язвительные реплики.

Лили зажмурилась и вновь открыла глаза. Нет, ей это не привиделось. Удивительно, как могут в нем мирно сосуществовать надменность и доброта. Стремительность перехода из одной ипостаси к другой завораживала. Он вгонял ее в краску, даже не догадываясь о том, что сам является причиной ее замешательства.

– Ваша светлость, – пробормотала Лили, чувствуя, как пылают ее щеки, и от этого смущаясь еще сильнее. Она судорожно сглотнула, и ей показалось, что он следит глазами за движением ее горла – наблюдает за тем, как она собирается с духом для того, чтобы обратиться к нему с просьбой.

– Полагаю, с Роуз все в порядке и вы здесь для того, чтобы получить ответ на вопрос, на который больше никто в доме ответить не в состоянии.

Тон у него был насмешливо-издевательский. Однако не на все сто процентов. Лили даже думать не хотелось о том, что представляют собой оставшиеся двадцать пять процентов.

И вновь она ощутила прилив жара к щекам.

– Да. Видите ли, я считаю своей обязанностью оставаться здесь, поскольку Роуз теперь находится у меня на попечении, но так получилось, что я не взяла с собой ничего из вещей, и потому я хотела бы попросить разрешения вернуться за ними.

Герцог нахмурился. Пушистый кот, надо полагать безымянный, почувствовал недовольство хозяина и упруго спрыгнул на пол.

– Сейчас? Но скоро стемнеет, и вы не можете ехать одна.

– Возможно, вы могли бы послать со мной лакея?

«Только бы не того ворчливого типа!»

Впрочем, не исключено, что все лакеи в его доме ворчливые и хмурые. Как бы там ни было, хмурый лакей увидит, где она живет – а живет она далеко не в самом респектабельном районе, – и расскажет о том, что увидел, всем прочим слугам, и все узнают, что жизнь ее не задалась. И тогда все будут считать ее неудачницей. Что, разумеется, предпочтительнее, чем прослыть «пропащей», но тоже не слишком приятно.

– Хотя… – Господи, неужели она решится об этом попросить?

Герцог вопросительно приподнял бровь.

– Хотя, возможно, вы подскажете мне, у кого я могла бы одолжить что-то, во что можно переодеться на ночь? А завтра утром я сразу же поехала бы за вещами, после завтрака.

– Значит, все же не сразу, а после завтрака, – сухо заметил герцог.

Лили твердо сказала себе, что ее не собьет с толку тот факт, что вот уже во второй раз за день он шутит в ее присутствии. Рассчитывая на то, что она улыбнется? Лили представила, как они вместе смеются, и внизу живота разлилось приятное тепло.

– То есть я хотела сказать, что если какая-нибудь из работающих в доме женщин могла бы…

– Таких не имеется.

– Но, ваша светлость, у вас есть горничные. К примеру, Этта, что сейчас присматривает за Роуз. Если бы вы разрешили мне попросить у нее…

– Нет. – Тон у него был самый что ни на есть категоричный. Настоящий герцогский тон. Лили не сомневалась, что тон у него именно герцогский, а никакой не баронский, несмотря на то что он был первым герцогом, с которым ее свела жизнь. Она просто представить не могла, чтобы кто-то, не обладающий его титулом, его положением в обществе, его состоянием, не говоря уже о его внешности, мог бы говорить так твердо, так авторитетно, одним словом, так, что ему просто нельзя было не подчиниться. И едва она собралась спросить у него, что, по его мнению, она должна делать, он отдал ей распоряжение.

Категорично и твердо, как и положено герцогу:

– Вы возьмете одну из моих ночных сорочек. – С этими словами он встал, и совокупное воздействие его немалого роста и беспрецедентно шокирующего заявления оказалось таким мощным, что у Лили перехватило дыхание.

Нет, кажется, способность дышать к ней вернулась. Но дыхание сделалось каким-то подозрительно частым и мелким. Лили живо представила герцога в ночной сорочке. Не то чтобы она имела представление о том, как выглядит мужская ночная сорочка, особенно та, что носит герцог: может, она сплошь расшита золотом или сделана из крыльев бабочек? Но для полноты картины, сложившейся в ее воображении, ни фасон, ни тем более материал герцогской ночной рубашки значения не имел. Важно было, как выглядит сам герцог почти без одежды. Мысли ее двигались в довольно опасном направлении, и, к счастью, Лили это заметила.

– Я не могу, – сказала она, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойной уверенности и даже легкую нотку неодобрения, хотя она знала, что говорит, слегка задыхаясь, испуганно и, возможно, все еще под большим впечатлением от представшей ее внутреннему взору картины. – Это крайне неприлично.

– Еще неприличнее, чем брать одежду взаймы у горничной? Вы думаете, слуги уже не перемывают кости моей дочери? И вы хотите дать им дополнительный повод для сплетен о невесть откуда взявшейся гувернантке без личных вещей? – С каждым новым вопросом бровь его взмывала все выше, и Лили стало ужасно неловко за свою близорукость. Сценарий, включающий хмурого лакея, не в счет.

И все-таки, не спать же ей в его ночной рубашке!

– У меня есть личные вещи, просто они не здесь!

Герцог пожал плечами, словно ему было все равно. Разумеется, ему было все равно.

– Вы можете взять мою ночную рубашку, можете не брать. В чем вы спите, меня не касается, но раз уж девочка, Роуз, – с особым нажимом на последнем слове добавил он, – находится здесь, я не могу допустить, чтобы кто-либо из живущих в моем доме дал повод заподозрить себя в непристойном поведении. – Герцог замолчал. Кажется, мыслями он унесся куда-то очень далеко. Спохватившись, он закончил: – Пришло время всем вести себя как подобает.

Итак, ради того чтобы не давать прислуге повода для сплетен, он просил ее о вопиющем, невообразимом нарушении приличий! Хотя эпитет «невообразимый» был тут, пожалуй, лишним. Лили не была обделена воображением, и для нее не составляло труда представить себе куда менее приличные действия, чем облачение в его ночную рубашку перед отходом ко сну.

Она ляжет в кровать в его ночной сорочке. Надетой на голое тело.

И если бы ее интересы не выходили за рамки получения места гувернантки лично для себя, она бы отказалась от места немедленно, ибо если он предложил ей такое в первый день работы, что же он станет предлагать (не говоря уже о том, что он будет делать) на день, скажем, пятнадцатый? А на сорок седьмой?

Но она поставила на кон куда больше того, что он мог представить, и потому она возьмет то, что он предлагает, и останется работать в этом доме, и будет страдать от его самовластия.

И то, что она при этом получала возможность наслаждаться его обществом и любоваться его выдающимися внешними данными, было… Но не могут же у работы быть одни минусы! Да, ей удалось найти единственный плюс. Все равно что отыскать в корзине яблок для сидра одно-единственное целое, не гнилое, без единой червоточины. Такое аппетитное на вид… Нет, ей не хотелось вонзиться в него зубами. Ну разве что чуть-чуть откусить.

– Хорошо. Я возьму вашу сорочку. А завтра я привезу свои вещи, – сказала Лили как можно холоднее, но оставаясь в пределах приличий.

Герцог небрежно взмахнул рукой.

– К чему себя утруждать? Если обо всех прочих ваших вещах можно судить по этому платью, то придется одеть вас во все новое с головы до пят. Завтра мы отправимся покупать одежду для Роуз. Качество ее платья вполне соответствует качеству вашего платья. Со стороны может показаться, что ваши наряды приобретены у одного и того же старьевщика.

– Это было бы верхом неприличия, ваша светлость.

Он многозначительно усмехнулся.

– Еще неприличнее, чем спать в моей ночной сорочке, мисс Лили? Вряд ли. Итак, завтра мы отправляемся за покупками, и мы непременно подберем что-то более подходящее для занимаемой вами должности. Если вы будете ненадлежащим образом одеты, кривотолков не избежать. А я уже говорил, что соблюдение приличий теперь для меня на первом месте, и, поскольку я могу позволить себе ради этого раскошелиться, я куплю то, что сочту необходимым.

Разве с ним поспоришь?

Тем более что у Лили было всего два платья и один плащ, который, в силу ветхости, уже почти не спасал от холода. А что касается платьев… Они прикрывали тело, и, как старательно убеждала себя девушка, ее это устраивало.

– Превосходный план, – сквозь зубы процедила она.

Вообще-то, с учетом бедственного состояния ее гардероба, ей бы следовало благодарить герцога за щедрое предложение. Но Лили чувствовала себя задетой и отчасти униженной. Словно он не платье собрался ей покупать, а ее саму. И поскольку Лили имела вполне ясное представление о том, что случается с женщинами, которым покупают наряды авансом, щедрое предложение герцога не могло ее не насторожить.

Хотя часть ее, та самая, которая имела привычку визжать от восторга и не имела привычки тщательно анализировать полученную информацию, была готова пуститься на радостях в пляс. Потому что как можно не радоваться новому платью?

И тому, что она будет спать в его рубашке?

Если герцогу позволяют финансы приобрести для своей гувернантки новый гардероб и, что еще важнее, если ему хочется приобрести для своей гувернантки новый гардероб, тем самым изменив окружающий его мир к лучшему, то ему следует это сделать вне зависимости от того, что по этому поводу думает его гувернантка.

«Энциклопедия этикета для герцога»

Глава 7

«Жуировать» с мисс Лили Маркусу было куда занятнее, чем играть на деньги. В карты ему неизменно везло, и игра как таковая уже давно перестала его возбуждать. Другое дело она – его новая гувернантка. Эта девица оказалась крепким орешком, и Маркусу очень хотелось самому себе доказать, что этот орешек ему по зубам. Она с ходу понимала его шутки, тогда как большинство его знакомых либо вообще не имели чувства юмора, либо их чувство юмора сильно отличалось от его собственного. При этом, в отличие от других знакомых Маркуса, мисс Лили ни в грош не ставила его интеллект, сомневаясь в его способности отыскать собственный нос на собственной физиономии. И еще она в два счета развязала Роуз язык, в то время как он за целых полчаса не добился от девочки ни одного слова.

И сейчас ему ужасно хотелось вновь посмеяться над ее просьбой и его ответом на ее просьбу. Дразнить ее было чрезвычайно приятно, хотя и не совсем правильно. Вернее, совсем неправильно.

Она всем своим видом давала понять, что возмущена его предложением, и в то же время он не услышал от нее ни слова упрека. Она стояла перед ним вытянувшись в струнку, поджав губы, и негодующе молчала.

Когда ему в последний раз приходилось по-настоящему напрячься, чтобы чего-то добиться? Маркус так и не смог припомнить ни одного случая, разве что кроме того, когда в третьем классе гимназии он на спор целых три минуты продержал на носу чайную ложку.

Жаль, что ни отец его, ни брат никогда не побуждали Маркуса к поступкам, которые потребовали бы от него концентрации всех имеющихся внутренних ресурсов. Им было все равно, способен ли он хоть на что-нибудь, будь то акробатический номер с ложкой, джигитовка или виртуозное владение музыкальным инструментом. Единственное, на чем они оба упорно настаивали, так это на том, чтобы он прекратил бродить по окрестностям в полном одиночестве, поскольку подобное поведение неприлично для джентльмена.

Очевидно, они не видели ничего неприличного в том, чтобы его либо игнорировать – так чаще всего и бывало, или унижать – что происходило в тех редких случаях, когда его не хотели или не могли игнорировать. И потому, когда он должен был на спор удержать ложку на носу две минуты, он не давал ей упасть еще целую минуту после того, как уже выиграл спор.

Если бы только он мог продержаться лишнюю минуту, занимаясь кое-чем другим!

Но ему не следует об этом думать, поскольку этими мыслями он, вполне возможно, навлекает на себя неприятности. Если бы только он мог думать о чем-то другом! Эта новая гувернантка имела для него больший вес, чем ложка на носу. Во всех смыслах.

– Тогда прошу за мной. – Маркус шагнул к двери, открыл ее и придержал, пропуская гувернантку вперед. Она проскользнула мимо, коснувшись его ног подолом платья. В этот момент он уловил ее запах: теплый, деликатный, чем-то напомнивший самый лучший летний день в Лондоне. Нет, не то: Лондон ужасно пахнет летом. Пожалуй, она напомнила ему летний день в зеленом пригороде. Маркус, сделав над собой усилие, стряхнул эту мысль и продолжил упражняться в «незамечании». Он старательно не замечал, как она поднимается по лестнице. На верхней ступени мисс Лили оглянулась и посмотрела на него с лимоннокислой миной. Кажется, скоро у него начнется изжога от этой кислятины.

– Куда мы направляемся, ваша светлость?

– В мою спальню, разумеется, – как ни в чем не бывало ответил Маркус. Двусмысленность сказанного приятно щекотала ему нервы.

Лимоннокислое выражение уступило место выражению глубочайшего потрясения. Маркус испытал облегчение, не обнаружив в ее потрясенном лице признаков страха.

– Я не могу идти с вами в вашу спальню, и вы об этом знаете.

– Если я только что сказал, что мы туда идем, я не мог об этом знать. Это же очевидно. Нам сюда, – добавил он, не дожидаясь дальнейших возражений с ее стороны. Она может спать голой, если хочет. Зачем он только об этом подумал – теперь она будет чудиться ему голой всю ночь, мешая спать! В любом случае она пойдет с ним туда, куда он ей скажет.

Маркус шел не оглядываясь, словно ни на йоту не сомневался в том, что она идет следом. Его спальня была в самом конце коридора, и все многочисленные герцоги Резерфорды с неодобрением смотрели на него со стен, видя в нем явные признаки вырождения.

«Я не просил производить меня в герцоги!» – хотел крикнуть им Маркус. Но, раз уж он герцогом оказался, стоит ли отказываться от тех привилегий, что дает титул? С паршивой овцы хоть шерсти клок, как говорится.

Маркус шагнул в свою спальню, спиной чувствуя близкое тепло тела Лили. Он прикрыл за ней дверь, просунув руку в тесный промежуток между дверью и ее спиной, и, не задерживаясь, направился к шкафу.

– Так, где же мои ночные сорочки? – сказал он, рассеянно похлопывая себя пальцем по губам. Маркус имел лишь примерное представление об их местонахождении, поскольку одежду для него готовил камердинер, и когда приходило время укладываться спать, сорочка уже лежала перед ним на кровати. Но Миллер – так звали камердинера – еще не заступил на пост, на что, собственно, Маркус и рассчитывал. Не потому, разумеется, что он желал остаться наедине с гувернанткой в спальне, а потому, что не хотел никому, включая своего личного слугу, давать повод для сплетен о герцоге и его гувернантке.

– Не стоит слишком утруждать себя поисками, – не без сарказма заметила гувернантка.

Маркус обернулся к ней и, приподняв бровь, спросил:

– Вы хотите сказать, что я не знаю, где находятся мои вещи, мисс Лили?

Она предпочла промолчать.

Между тем Маркус рывком выдвинул верхний ящик комода и, переворошив содержимое (он даже не подумал посочувствовать Миллеру, которому придется все снова аккуратно складывать), извлек ночную сорочку и повесил ее к себе на плечо. Он по-прежнему стоял к Лили спиной, когда почувствовал, что она, схватившись за тот конец, что был к ней ближе, потянула сорочку на себя. И тогда он повернулся к ней лицом. Их разделяла лишь его ночная сорочка. Эта фраза была бы уместна и при ином развитии событий – более для него предпочтительном.

– Спасибо, ваша светлость, – не поднимая глаз, сказала мисс Лили. – Я верну ее завтра. – Она потянула за свой конец, но Маркус стиснул свой конец сорочки в кулаке.

– В этом нет необходимости. У меня их много. И к тому же мне бы не следовало надевать ее на себя после того, как вы надевали ее на голое тело, вы не находите?

Ему почудилось или его слова действительно повергли ее в дрожь?

После этого Маркус разжал кулак, и Лили торопливо выхватила у него сорочку и, туго ее свернув, прижала к груди.

– Спасибо. А теперь, если позволите, я бы хотела проведать Роуз.

С этими словами она бросилась наутек, оставив Маркуса одного в раздумьях о двух особах женского пола, которых он только сегодня впустил в свою жизнь. И у него закралось подозрение – нет, он знал наверняка, – что его жизнь уже никогда не будет прежней.

Лили опрометью неслась по коридору, борясь с искушением уткнуться носом в заветный сверток. Искушение оказалось сильнее ее. Лили забежала к себе в комнату лишь затем, чтобы оставить там его сорочку, и тут же вернулась в коридор, а оттуда – в спальню Роуз.

Девочка лежала под одеялом, крепко обнимая новую куклу по имени Мэгги, а мистер Сопелкин, устроившись на приступке к кровати, старательно себя вылизывал.

– Она уснула через пятнадцать минут после вашего ухода, бедняжка, – сказала горничная по имени Этта. – Такая милая девочка!

– Спасибо, что посидели с ней.

Этта с достоинством кивнула и тихо выскользнула из комнаты – не горничная, а сама тактичность. Лили присела на край широкой и исключительно удобной кровати. Не кровать, а само совершенство! Не стоит забывать, что в доме герцога все и вся должно быть только самого лучшего качества – от прислуги до мебели. Эта кровать оказалась вдвое шире той, что стояла в маленькой съемной квартире Лили, а ведь кровать герцога была раза в два шире той, на которой спала Роуз. Лили знала, какая у него кровать. Она побывала в его спальне.

Что было верхом неприличия. При мысли об этом у Лили свело живот. Хотя, возможно, виной тому было миндальное пирожное, которым угостила ее кухарка по имени Партридж.

Роуз приподняла голову от подушки. Глаза у нее были все еще сонными.

– Хорошо вам спалось, мисс Роуз? – спросила Лили, переходя на «вы».

Роуз кивнула.

– Этта рассказала мне сказку, мистер Сопелкин убаюкал меня мурлыканьем, а Мэгги сказала, что ей здесь нравится.

– Вот и славно. Не хотите ли почистить перышки перед ужином? Я не знаю, где его накрывают, но вы, должно быть, сильно проголодались.

Роуз задумчиво наморщила лоб.

– Вообще-то, я не очень голодна. Я попила чаю, когда приехала. С герцогом. К чаю были миндальные пирожные.

Все как в готическом романе. Чай с герцогом, пожирателем дамских сердец.

– Завтра мы поедем покупать новую одежду.

Роуз состроила недовольную рожицу.

– Не люблю ходить за покупками. Можно мне остаться здесь с мистером Сопелкиным?

«И отдать мое сердце на съедение герцогу Сердцееду?»

– Завтра будет видно, – бодрым голосом сказала Лили. – Посмотрим, какое у вас будет настроение. Сегодня был трудный день. – Лили запнулась перед словом «трудный». С одной стороны, ей не хотелось лишний раз напоминать о печальных обстоятельствах, приведших Роуз в этот дом, с другой – она хотела дать девочке понять, что готова ее выслушать, поддержать и утешить, если она того хочет.

– Да, так и есть, – кивнула Роуз, словно в подтверждение чего-то само собой разумеющегося.

– Да, – словно попугай, повторила Лили. Собственно, тема была исчерпана. Говорить было не о чем. Может, стоит начать обучение Роуз с объяснения азов светской беседы. Но вначале придется объяснить, что такое тавтология, потому что без нее никакая приличная беседа невозможна. Пусть уяснит, что день – это день, а кот – это кот и даже кукла, о боже, является куклой.

Лили улыбнулась про себя, подумав, что герцог, скорее всего, оценил бы шутку.

– Чаю, Томпсон.

– Чаю, ваша светлость? – То, что Маркус заметил удивление Томпсона, означало, что дворецкий испытал настоящее потрясение. Потрясение, сравнимое с тем, что испытали жители античных Помпей, когда мир начал рушиться у них на глазах. Трудно представить катастрофу столь же гигантских масштабов, способную повергнуть Томпсона в шок. Разве что если вместо десяти заказанных к завтраку рогаликов из пекарни принесут целую дюжину.

Маркус оторвал взгляд от газеты.

– Принесите чаю, Томпсон. – Если уж он вознамерился стать ответственным отцом, кем он, черт побери, и являлся, то он будет пить чай, а не бренди.

Потому он и сидел в библиотеке, а не в иной, более располагающей к увеселениям, комнате, читая газету и дожидаясь чаю. А не пил бренди бутылками в компании своих новых приятелей.

«И “не жуировал” с гувернанткой», – прошептал голос у него в голове.

Неужели всего двенадцать часов назад он испытывал фрустрацию из-за того, что жизнь его идет, как ему казалось, куда-то не туда? Разве ему не хотелось найти себе занятие, которое могло бы увлечь человека его ранга и титула и при этом не завести его туда, откуда ему не выбраться? То есть в ловушку под названием «узы брака»?

У Маркуса было такое ощущение, словно он ничего в жизни не добился. Нет, он точно знал, что до сих пор не сделал ничего стоящего. А теперь у него появился шанс исправить этот досадный промах.

Возможно, изменив к лучшему жизнь одного маленького, но во всех смыслах близкого ему человека, он смог бы позволить себе делать то, что ему на самом деле хочется делать, даже если это и будет не совсем правильно. Или совсем неправильно.

Сможет ли он смотреть на себя в зеркало, если даже не попытается направить жизнь дочери в верное русло?

Дверь, слава богу, открылась до того, как он успел ответить на этот вопрос. Томпсон самолично принес чайный поднос и водрузил его на приставной столик возле письменного стола, за которым сидел Маркус.

– Налить вам чаю, ваша светлость?

– Нет, спасибо. Я и сам в состоянии. – Потому что пока он вживался в роль благопристойного герцога, суета вокруг собственной персоны ему только мешала. И какое ему дело до того, что всем прочим герцогам эта суета ничуть не мешает?

– Как скажете, – сказал Томпсон с поклоном и, судя по всему, собрался выйти за дверь, но Маркус остановил его взмахом руки.

– Подождите. Если кто-нибудь спросит, кем мне приходится мисс Роуз, скажите, что она дочь моей кузины. Недавно скончавшейся кузины, если точнее.

А интересоваться будут. Можно не сомневаться.

Томпсон кивнул.

– Конечно, ваша светлость. Если вам понадобится что-то еще, звоните.

Маркус что-то нечленораздельно промычал, и Томпсон вышел, неслышно прикрыв за собой дверь, оставив Маркуса наедине с его чаем, газетой и, скорее всего, с одним или двумя котами, которые прятались где-то поблизости.

Мистер Сопелкин – так Роуз назвала черного кота. С белыми пятнами. От Маркуса не укрылась ответная улыбка мисс Лили, когда он сказал, что кот не может называться черным, если у него есть белые пятна. Когда же в последний раз кто-нибудь вместе с ним улыбался сказанной им шутке?

Ах да, вспомнил. Вчера. Смитфилд. Его новый лучший друг. Который – господи, о чем он только думал? – придет на званый ужин уже в следующую среду и приведет с собой своих сестер и мужей сестер. Надо не забыть разослать приглашения, которые еще предстоит написать, причем так, чтобы комар носу не подточил! Маркус никогда прежде не писал приглашений, тем более не писал их по всем правилам хорошего тона.