Текст книги "Пой вместе с ветром"

А что было на уме у самой Коры?.. Еще одна загадка.

Почему она стремилась любыми способами удержать Ки и из кожи вон лезла, стараясь облегчить ей жизнь?.. Что ж, Ки без ложной скромности понимала, что работница она, каких мало. В одиночку заканчивала убирать целое поле, а ведь поначалу Руфус собирался поставить сюда аж троих. Ки справилась с ним одна, причем всего за день. Нет, дело было не в работе. Напрашивался другой ответ, попроще: Кора не лгала, говоря, что любит ее. И только поэтому хотела, чтобы она осталась. Ки крякнула от натуги, поднимая очередную спелую шишку. Будем надеяться, дело не в привязанности Коры. А то, если дело так и дальше пойдет, она меня вообще никогда не отпустит. А я так хочу в дорогу. Скорее в дорогу. Здесь, в этих полях, даже и не вспомнишь как следует Свена и малышей, не обманешь себя, не притворишься, будто они по-прежнему здесь, рядом. Они – там, где ее фургон, они – у ее костра на исходе долгого дня. И Ки горевала оттого, что ей мешали о них горевать. И Кора отлично это понимала. Она то и дело подходила к Ки, молча склонявшейся над какой-нибудь работой, и подталкивала ее локтем, а то легонько встряхивала за плечо.

– Отпусти их, – говорила она умоляющим тоном, и глаза глядели печально.

– У нас тут не принято даже упоминать вслух об ушедших, чтобы не призывать их души назад из лучших миров. А то, что делаешь ты, – еще хуже упоминания. Ты их попросту держишь подле себя и нипочем не хочешь отпустить. Обряд не освободил их, Ки, и ты должна сделать это сама. Отпусти их, девочка, отпусти! И живи, как живому человеку положено…

После чего Кора всегда поспешно удалялась, как обычно, разрываясь между тысячей одновременных дел. Ки про себя завидовала ее вечной занятости и хлопотам. Кора казалась ей такой целеустремленной, такой преисполненной важности совершаемых дел. Это, однако, не мешало ей замечать, что последнее время Кора поглядывала на нее этак оценивающе, словно бы примериваясь, соответствует ли она некоей цели. Ки до смерти боялась того момента, когда ее должны были просветить относительно этой самой цели. Ее вовсе не устраивало такое положение дел, когда кто-то порывается за нее думать и без нее принимать решения, могущие повлиять на ее жизнь. Ей вообще нужно было на самом деле только одно.

Дорога.

Ки посмотрела на свои руки, терпеливо пилившие ножиком очередной стебель. Руки, пожалуй, стали несколько костлявее прежнего, но не ослабели ничуть. Вот только мозоли наросли в таких местах, где их никогда прежде не было. Ки вообще казалось, будто она усыхает всем своим существом, и те ее стороны, где присутствовала раньше какая-то мягкость, обрастают роговой коркой. Честно говоря, ей было все равно. Только бы поскорее все кончилось. Может, когда она совсем уже высохнет и одеревенеет, она и сживется-таки с этой новой жизнью, которую ей навязывали. По крайней мере, хотя бы перестанет беспомощно спрашивать себя, почему она никак не соберется с духом уехать отсюда…

Она еще смотрела на свои руки, когда на них легла чья-то тень. Ларс наклонился к ней и сам поднял тяжелую оранжевую шишку.

– Чистая погибель с тобой, – сказал он ей со слабым смешком. – Ты так усердно работаешь, что и мне, на тебя глядя, сачковать совестно.

Ки разогнула спину и кое-как скроила улыбку в ответ:

– Я даже и не слышала, как подъехала тележка. На это поле, пожалуй, придется съездить еще разок. Урожай здесь заметно больше, чем на других…

– Я пришел не с тележкой, – сказал Ларс, и тут-то Ки впервые обратила внимание на то, как он выглядел. Его светлые волосы были еще влажными после мытья и завивались по концам. Желтая рубашка была из тонкой ткани, нарядней обычного. Ларс был облачен в праздничные штаны, а на ногах у него вместо грубых рабочих башмаков красовались праздничные сапожки. Ки невольно улыбнулась: от него даже пахло душистой водой, которую его мать настаивала на травах.

– Что это ты так расфуфырился, Ларс? – спросила она не без насмешки. – Прямо жених на свадьбе ромни, да нет, куда там!.. Не иначе тебе Кэти нынче вечером собралась волосы связывать?..

Он ответил ей страдальческим взглядом, потом покачал головой:

– Сегодня поздно вечером к нам приезжает важный гость. Ума не приложу, как вышло, что ты ничего не слыхала?.. Кора послала меня за тобой. Оставь шишки, пускай полежат. Ночка-другая под открытым небом им нисколько не повредит… Кора сказала, что ты наверняка захочешь умыться и переодеться перед общим собранием…

Ларс подхватил фрукт и понес его к дорожке, чтобы водрузить на груду таких же оранжевых шаров. Ки шла следом за ним по грядке, потом – рядом с ним по полевой дорожке до самого дома. Его руки покачивались в такт шагам, и один раз он легонько задел руку Ки.

– Что хоть за гость? – спросила она. – Что за такая важная птица, чтобы всех нас ради него песком отчищать?

– Неужели тебе Кора так-таки ничего и не сказала?.. – вопросом на вопрос ответил Ларс и искоса посмотрел на нее. – Не устаю удивляться… Наш нынешний гость, Ки, я надеюсь, принесет тебе толику успокоения. Помнишь, как я первым подоспел ругать тебя за ошибки? Я очень рад, что и добрую весть мне тоже выпало первому сообщить тебе. Ты ведь так близко к сердцу все приняла, когда я тебе объяснил, чего нас лишила твоя нена… твои чувства в отношении гарпий. Я потом сам себя последними словами ругал. Наговорил тебе всякого, а что толку? А уж когда мама узнала про тот наш разговор!.. Честное слово, в последний раз мне так попадало, кажется, лет в девять. И тоже за глупость. Я ведь такой груз на твои плечи взвалил!.. Мама так и сказала – меня, мол, это вовсе не украшает. Но теперь оба мы – и я, и ты – освободимся от ощущения гнетущей вины…

– Да о чем ты? – требовательно спросила Ки. – Ларс, говори толком!

Она ощутила, как сердце в груди по непонятной причине заколотилось быстрее. На нее и в самом деле тяжким грузом давила мысль о том, что она отняла у всей семьи утешение, которое дарила им их вера. Какими бы непотребными и неестественными ни казались ей их обряды, она не имела ни малейшего права отнимать их у людей. Она нередко бичевала себя подобными мыслями – в особенности когда над полями скользили тени гарпий и с новой силой нападала тоска по родному фургону и вольной дороге. Тогда-то она и напоминала себе о беде, которую причинила этим людям. Да, она была перед ними в долгу. Так неужели Ларс намекал ей, что долг был уже почти уплачен?..

– Приехал Мастер Обрядов, – сообщил он ей. – Он далеко уклонился от своего обычного пути в это время года, чтобы нам помочь. Он готовится совершить Обряд Очищения. Совсем скоро мы восстановим нашу связь с гарпиями!.. И не смотри на меня так, Ки. У меня и в мыслях не было скрывать от тебя новости. Я действительно только что обо всем от мамы узнал! Ты и сама давно прослышала бы обо всем, если бы побольше общалась с людьми, вместо того чтобы мрачно вкалывать в поле. Теперь нам предстоит три дня каяться и размышлять. А на четвертый день Мастер совершит для нас Обряд, дабы очистить наш разум от ядовитой скверны, отделившей нас от гарпий и от наших… наших мертвых.

Ларс запнулся на последних словах. Как будто коснулся еще кровоточившей, болезненной раны. Ки слушала его, не меняя выражения лица.

Дальше они шли молча. Было слышно, как топали по плотно укатанной дороге твердые каблуки Ларсовых сапог. Мягкие кожаные башмачки Ки, наоборот, ступали бесшумно. На теле, взмокшем за время работы, постепенно высыхал пот, и Ки начинала ощущать прохладу осеннего дня. Легкий ветерок делал холод заметнее. Она вдруг с новой силой почувствовала некое томление, охоту к перемене мест, всегда одолевавшую ее по осени. Осень действовала на нее так же, как на перелетных птиц и некоторых зверей, откочевывающих на юг. Ей безумно захотелось поскорей пуститься в дорогу, оставить позади все эти знакомые, слишком знакомые поля и небо, в котором постоянно реяли гарпии. Все ее существо рвалось прочь и жаждало новых странствий. Что ж, скоро она получит назад свою вольность и вновь покатит по привычным большакам, сквозь города, где конюхи в постоялых дворах помнили ее упряжку и называли Ки по имени… Но стоило Ки с облегчением подумать об этом, как на лицо ее набежала внезапная тень. Гарпия пронеслась над ней и над Ларсом, на мгновение заслонив солнце. И Ки неожиданно усомнилась в том, что ее мечта готова была и в самом деле исполниться. Она постаралась стряхнуть сомнения, отбросить их прочь. Эта вечная нерешительность!..

Она посмотрела вниз, на свои ноги. Лодыжки были в густой пыли, расчерченной дорожками пота. Можно вообразить, какими грязными окажутся ступни, когда она скинет с них башмаки. Вот и под ногтями засела грязь, въевшаяся в кожу и оттого несмываемая. Земля спешила наложить на нее лапу. Поставить клеймо. И никогда уже не отпускать…

Ки знала, что не сможет сказать «нет».

Ларс крепкой рукой взял ее под локоть.

– Сразу видно, как обрадовали тебя мои вести, – сказал он и легонько встряхнул ее. – Да посмотри же ты вокруг, Ки! Ты, похоже, слишком долго трудилась одна. Ты разучилась смотреть вокруг – только внутрь себя самой!

Ки высвободила руку. И улыбнулась, не желая его обижать.

– Когда ваш старик сделает свое дело и совершит Обряд, вы исцелитесь от того зла, которое я вам причинила. Боюсь, однако, самой мне требуется совсем иное лекарство…

– Может быть, для этого нам стоило бы подыскать другого человека. И совершить совсем другой обряд, – сказал Ларс.

На всякий случай Ки улыбнулась, но смысл шутки до нее так и не дошел. Ларс посмотрел ей в лицо, заглянул в глаза, словно надеясь отыскать ответ на некий невысказанный вопрос. Они продолжали идти, но Ларс постепенно замедлял шаг и наконец остановился совсем. Ки оглянулась и хотела спросить его, в чем дело, но странное выражение его лица заставило ее прикусить язык. И она увидела по глазам: он собирался о чем-то спросить ее. Задать какой-то очень трудный вопрос. Ки напряглась всем телом…

И Ларс спросил:

– Неужели ты откажешься принять с нами участие в Обряде, Ки? Ты пойми одно: никто не мешает тебе быть полноправным членом семьи. Никто, кроме тебя самой. Вот и сейчас… Из того, как ты со мной сейчас говорила, следует только одно – ты и в мыслях не держишь принять с нами участие в покаянии и очищении. А ведь все будут только рады тебе!

Ки медленно покачала головой. Взгляд ее был тверд.

– Я не сделала ничего зазорного, такого, что требовало бы очищения. И я не совершила грехов, в которых мне следовало бы каяться.

– Нет, ну конечно же нет! Я совсем не это имел в виду!.. Просто… если ты примешь участие, это, наверное, поможет тебе освоиться и спокойно жить среди нас. А то ты каждый день облюбовываешь себе какую-нибудь работу, обязательно в одиночестве, и трудишься до заката одна. Это нехорошо!

– Я так привыкла, – перебила Ки. Ей не хотелось выслушивать дальнейшие доводы Ларса. И она выплеснула ему в лицо истину, выплеснула с силой, которую сама в себе более не подозревала: – Да не хочу я осваиваться!.. Не хочу быть членом вашей семьи!.. Полноправным или еще каким! И не смотри на меня, пожалуйста, как будто я тебе боль причинила. Хватит, не собираюсь я никому тут больше ничего причинять. Я согласилась задержаться по просьбе Коры и еще потому, что глупости хватило дать ей слово. Я жила некоторое время по вашим законам и честно старалась привыкнуть. Но так и не смогла. Я полола огород, собирала кристаллы, солила рыбу и дубила кожи. Я вывозила на своей упряжке навоз в поле. Мои кони таскали из лесу стволы, которые Хафтор обтесывает у себя во дворе. Я делала все, что мне поручали! Вот только радости мне ваши труды не доставляли. Никакой. Каждый день моя жизнь еще теснее переплетается с жизнями доброй дюжины других людей. Если я не сделаю то-то и то-то, другой не сможет приступить к тому-то и тому-то. Если я не приволоку бревна, не из чего будет напилить досок для нового амбара и так далее. И это не по душе мне, Ларс! Я да мой фургон – вот и все, чего я хочу. В любом случае я не подведу никого, кроме себя самой!

– А Свен? – Ларс смело ответил на ее прямоту такой же прямотой. – Ты ведь связала свою жизнь с его жизнью. А потом и с детьми, когда они родились. Они ведь все время зависели от тебя!

– И лежат теперь в одной общей могиле, потому что зависели не от того, от кого следовало бы! – яростно прошипела Ки. – А теперь я должна подставить свое плечо вам? Чтобы и вам плохо пришлось?..

Ларс не опускал перед нею глаз:

– Никто вовсе не требует, чтобы ты подставляла плечо. Никто не собирается на тебя опираться. Я всего только приглашаю тебя принять участие в нашем Обряде. И опереться на меня, если понадобится.

Ки подняла руки к липу: непослушные пряди норовили выбиться из ее вдовьей прически и упрямо лезли в глаза. Руки пахли землей и фруктами, с которыми она только что возилась. Она убрала с глаз волосы, оставив на влажной коже грязные полосы. Ее голос прозвучал жестко и холодно:

– Я тоже не собираюсь ни на кого опираться. И в Обряде вашем участие принимать. Я не желаю миловаться с гарпиями и умолять их, чтобы они мне показали лица тех, кого сами же у меня и отняли… отняли кроваво и страшно. Ты не смеешь требовать этого от меня, Ларс!

Она пристально вглядывалась в его лицо. Голубизна его глаз была еще нежней неба над их головами. Ки видела, как на его шее пульсировала жилка.

– Ты права, Ки, – сказал он. – Я не смею ничего от тебя требовать. Но уж лучше я обращусь к тебе со своей просьбой, чем Кора – со своей. Меня тошнит от ярости, когда я думаю о том, что тебе, возможно, сегодня вечером предстоит. Мне стыдно сознавать такую жестокую необходимость. Я боюсь, что знаю заранее, какой выбор ты сделаешь. И потому-то у меня духу не хватает тебя о чем-то просить… Что ж, пускай Кора… а я… я не могу. Правду сказать, для этого я слишком к тебе привязан…

И Ларс пошел прочь. Какое-то время Ки смотрела ему в спину, потом пошла следом, впрочем, не пытаясь догнать. Ей было холодно и страшно. Она старалась не думать. Довольно с нее и собственной боли. Еще не хватало догонять его и расспрашивать, что за новую боль она ему причинила…

Когда она вошла в общую комнату, Ларса нигде не было видно. Зато вид комнаты вновь пробудил в ней мучительные воспоминания. Длинный стол был опять выдвинут на середину, пустые скамьи ожидали, чтобы на них расселись участники действа. На столе красовалась великолепная чаша кованого серебра, и в ней, точно в сверкающем озере, плавали поздние водяные лилии. Обоняния Ки коснулся чудесный запах только что вынутого жаркого; на кухне вовсю шумели и суетились. Знать, немало народу усядется нынче за стол… Ки торопливо пересекла комнату и прошла по коридору к себе.

Комната, в которой она теперь ночевала, была поменьше и поскромнее той первой. Кора переселила туда Ки, надеясь, что ей так будет легче прижиться в доме. Ки попыталась убрать и обставить комнату по своему вкусу. И то, что получилось, вовсе не приводило ее в восторг. Ее немногочисленные одежки были развешаны на деревянных гвоздях. Единственное небольшое окошко было не только лишено каких-либо занавесок, но и постоянно распахнуто, чтобы внутрь могло проникнуть хоть сколько-нибудь свежего воздуха и солнечного света. На полу раскинулся коврик из мохнатой шкуры оленя, а узенькое ложе было застелено покрывалами, принадлежавшими самой Ки. Кора усматривала в подобном убранстве некую попытку повторить обстановку фургонной кабинки. Сама Ки так не считала. Просто она не знала иных способов обставлять жилье.

На голом деревянном подоконнике стоял простой глиняный кувшин и такая же голубая чаша. Когда Ки вошла, Лидия как раз наливала в кувшин теплую ароматную воду для омовения.

Ки нахмурилась было, но тут же спохватилась. Право же, ей так и не суждено было привыкнуть к подобному. Они-то – Лидия и Курт – воспринимали это как обычные домашние обязанности: налить каждому воду в кувшин, вытряхнуть и проветрить постель каждого члена семьи, сообща выстирать всю одежду… Ки постоянно приходилось напоминать себе, что для них это вовсе не означало посягательства на ее личную жизнь. Лидия просто делала свое дело. Исполняла свои обязанности. Точно так же, как сама Ки только что исполняла свои на фруктовом поле.

– Спасибо, – только и сказала она. – Как славно пахнет…

– Я тебе еще кувшинчик оставлю, – ответила Лидия и поставила упомянутый кувшин на подоконник. – Кора сказала, тебе, верно, понадобится сегодня много воды, ведь у нас такой гость!.. Да, вот еще… Когда я стирала твою коричневую рубашку, я увидела, что там один шов вот-вот распорется. У меня не нашлось подходящих ниток, так я его зашила черными. Это ничего?..

– Конечно, ничего, и спасибо тебе. Только ты могла бы не возиться: это ведь моя рубашка, я бы сама с удовольствием зашила…

– Я знаю, – сказала Лидия. – Так ведь я тоже сама собрала бы свои фрукты. Только оно лучше будет, если каждый станет заниматься каким-нибудь одним делом. Не бери в голову, Ки! А то хочешь тебе чем-нибудь услужить и боишься, кабы ты не обиделась…

Лидия улыбнулась, шутливо покачала головой и торопливо покинула комнату. Да, подумала Ки, сегодня дел у Лидии будет более чем достаточно. Готовить дом к нашествию целой орды!.. Не позавидуешь.

Когда за Лидией затворилась дверь, Ки стащила с себя одежду и наконец-то разулась, стряхнув невысокие мягкие башмачки. Она наполнила чашу водой и смочила в ней тряпочку. Первым долгом она умыла лицо, сплошь покрытое ссохшейся коркой пыли и пота. Затем занялась телом. Обтерла маленькую крепкую грудь, никому уже не доставлявшую радости, и плоский мускулистый живот, на котором оставили свои отметины дважды пережитые роды. Воду в чаше пришлось дважды сменить, так быстро мутнела она от пыли и грязи. Ступни едва удалось оттереть, так въелась во все поры земля, целый день сыпавшаяся в башмаки. Ки скребла свои ноги, отмачивала в воде и снова скребла, пока маленькие ступни не стали чистыми и розовыми, как у младенца.

Прохладный ветер, задувавший в окно, обсушил ее кожу без полотенца. Ки уселась на кровать и принялась расплетать сложные узлы своей вдовьей прически. Наконец русая грива легла ей на спину и скрыла ее чуть не до поясницы. Ки тщательно расчесалась, прислушиваясь к легкому потрескиванию щетки, гладившей и чистившей ее волосы. Когда спутанная грива превратилась в гладкую, блестящую волну, Ки вновь заплела ее и связала, как это приличествовало вдове.

Поднявшись, Ки прошла к одежде, развешанной на гвоздях. Волосы, стянутые в тяжелый ком, мягко били ее сзади по шее. Выбор одежд был невелик. Вот та самая коричневая рубашка, совсем не стыдно было бы в ней показаться. Тем более что Лидия зашила ее очень искусно: не зная о починке, и не заметишь. Рядом висели синие, свободного покроя штаны и красочно расшитая безрукавка. В горах и по ту сторону хребта подобная одежда вполне бы сошла, но здесь, в Арфистовом Броде, пожалуй, вызвала бы легкое потрясение.

Взгляд Ки остановился на зеленом платье, отделанном мелкими желтенькими цветочками, том самом, что Кора дала ей для Обряда Отпущения. С того самого вечера Ки его не то что не надевала – даже и не прикасалась. Не хотела лишний раз никому напоминать, в том числе и себе. А вот теперь пальцы сами потянулись погладить мягкую, тонкую ткань. Ки сняла платье с крючка. Что бы она нынче ни надела, они все равно станут думать об этом платье. Так почему бы и нет?.. Ки сунула голову в ворот платья. Потом надела на ноги сандалии на толстой подметке. Несмотря на это, платье все равно так и осталось ей длинновато.

В общей комнате начал уже собираться народ. Большинство, здороваясь с Ки, обнаруживало мало доброжелательства. Да, кое у кого со времени их последней встречи еще не прошли, так сказать, душевные синяки. Ки увидела Холланд: та тихой скороговоркой внушала что-то женщине, нянчившей маленького ребенка. Ки безошибочно угадала, о чем они говорили. Она не торопясь подошла к ним и тронула пальцем крохотную нежно-розовую ножку младенца.

– Ишь, здоровенький… Прямо что твой поросеночек! – Ки как можно шире улыбнулась обеим женщинам сразу. Женщина торопливо кивнула и поспешно отвернулась, внимательно рассматривая что-то на дальней стене. Холланд наградила Ки яростным взглядом и даже не попыталась скрыть злобы.

– Какой стыд, – произнес кто-то вполголоса над самым ухом Ки. Она быстро подняла голову и увидела рядом с собой Хафтора. Хафтор ухмылялся, прикрыв рот ладонью. – Стыд и срам, что ты так долго ждала, Ки. Следовало бы тебе начать дразнить их давно, очень давно…

– Чего ради? – спросила Ки с любопытством.

Веселье смягчило жесткие черты Хафтора, придав безобразному лицу некое обаяние. Огоньки светильников подчеркивали высокие скулы, играли на прядях блестящих черных волос. Темно-синие глаза были полны озорства.

– А чтобы заставить их считаться с тобой, – ответил он Ки. – Покуда они вовсю шепчутся о тебе по углам, а ты шествуешь мимо всех невозмутимо, точно кошка на охоте, у них нет повода питать к тебе уважение. Или изменять свое мнение о тебе. Им вовсе не помешало бы время от времени ощущать на своей шкуре твое остроумие. Тогда они либо станут побаиваться тебя и отвяжутся наконец, либо оценят тебя по достоинству и позволят на равных влиться в семью…

Ки улыбнулась помимо собственной воли:

– Вы с Ларсом что, сговорились, что ли?

Темные брови Хафтора сошлись у переносицы:

– Ларс?.. Нет, он не затевает со мной долгих разговоров. Я так полагаю, копит красноречие для тебя…

– Что ты имеешь в виду? – прямо спросила Ки.

– Я ничего не имею в виду. Разве только то, что Ларс, кажется, освоился с тобой гораздо успешнее, чем кто-либо другой из нас.

– За что, по всей видимости, следует благодарить Руфуса, – сказала Ки, гадая про себя, куда заведет их столь неожиданный поворот разговора. – Он велел Ларсу объяснить мне, каким образом я могу быть здесь полезна. Ларс так и сделал и соответственно несколько раз водил меня с собой на разные работы. А что, ты находишь в этом что-то странное?

– Отнюдь, Ки, отнюдь. Ничего странного, скорее наоборот. Все ясно насквозь, прямо до боли в глазах. Руфус был бы полным ослом, если бы не устроил все именно таким образом…

Ки задумалась было над смыслом его слов, но тут кто-то тихонько тронул ее за рукав. Рядом стоял Ларс и улыбался им обоим.

– Стоит упомянуть Ларса, – проговорил Хафтор, – как он тут как тут и утаскивает тебя прочь, без сомнения, по какому-то очень важному делу…

– Дело действительно безотлагательное, – вежливо ответил Ларс, пропуская словесный яд мимо ушей. И почему у них у всех такое похоронное настроение сегодня, недоуменно подумала Ки. – Моя мать Кора просит, – продолжал Ларс, – чтобы Ки подошла к ней и поприветствовала нашего гостя. Надеюсь, Хафтор, ты не возражаешь, что это важное дело?

– Ну конечно, Ларс, – ответил тот. – Ну конечно. Даже более того: это дело не только важное, но и очень срочное, так что лучше я сам отведу Ки к твоей маме…

И он собрался взять ее под локоток, но Ки гибким движением выскользнула из его рук:

– Спасибо, только я и сама уж как-нибудь доберусь. У вас двоих, я смотрю, намечается какая-то щенячья возня, ну так я в нее впутываться не желаю…

И Ки стремительно удалилась, оставив мужчин смотреть друг на друга. Кора сидела у очага в деревянном кресле, похожем больше на трон. По другую сторону очага стояло второе такое же кресло, пока пустовавшее. Ки с улыбкой подошла к Коре:

– Ты за мной посылала?

От ее взгляда не укрылось ни серебро в волосах Коры, переливавшееся при свете огня, ни натруженные руки, в кои веки раз бездельно сложенные на коленях… Воистину странно было видеть эти руки не занятыми никакой работой. И Ки всем сердцем потянулась к старой женщине, приникая к ее спокойной, несуетной силе. У Ки никогда не было матери, но если бы это стало возможно, она хотела бы, чтобы ее мать была похожа на Кору. Чтобы за внешним обликом хлопотливой говоруньи скрывалось такое же глубокое внутреннее спокойствие, такая же готовность поделиться своей силой с каждым, кому это может понадобиться. Да, именно Кора принудила Ки остаться, что было той весьма не по нраву. Но саму Кору Ки разлюбить из-за этого не могла. В присутствии Коры она могла, так сказать, на время ослабить вожжи, чувствуя, что кто-то столь же сильный и знающий, как и она сама, в случае чего сейчас же их подхватит. С Корой Ки чувствовала себя в безопасности.

По крайней мере, до тех пор, пока им было по пути.

…Кора улыбнулась в ответ, дотянулась и легонько потрепала Ки по руке.

– Да, я хотела, чтобы ты поздоровалась с нашим гостем. Беда в том, что ему как раз понадобилось кой-куда заглянуть: он совсем старенький, так что живот у него, сама понимаешь… Его зовут Нильс, он приехал издалека, чтобы помочь нам. Тебе Ларс обо всем уже рассказал?..

Ки кивнула и собралась с духом:

– А он передал тебе, что я не намерена принимать участие в вашем Обряде? Спорю на что угодно, что мысль об этом пришла тебе, а не ему!

– Да, он мне передал, – безмятежно ответствовала Кора. – На что я сказала ему, что он, видать, недостаточно хорошо уговаривал. У моего мальчика отлично подвешен язык, и он умеет им пользоваться, когда захочет. Жаль только, весь его дар куда-то девается, когда я его об этом прошу… Ну что ж, придется мне упрашивать тебя самой. Нет, правда, Ки, почему бы тебе не поучаствовать в Обряде вместе со всеми? Заодно и убедила бы всех, что отныне твой дом – здесь, наши обычаи – твои обычаи, а наша семья – твоя семья…

– И тем самым обманула бы их, – произнесла Ки тихо, но твердо. Разговаривая таким образом, они с Корой обводили взглядами комнату, улыбаясь всякому, кто, как им казалось, обращал внимание на их беседу. Вот Лидия, встретившись глазами с Корой, вопросительным движением подняла стакан вина, и Кора с улыбкой кивнула. Лидия сейчас же подошла и налила обеим женщинам красного вина в два старинных бокала. Кора похвалила Лидию за то, что та додумалась украсить стол цветами. Ки тоже не забыла улыбнуться и благодарно кивнуть, принимая из рук Лидии винный бокал. Когда же та отошла, Ки так и осталась держать его в руке, а к губам не поднесла.

Кора отпила вина. Темные блестящие глаза пристально смотрели на Ки.

– Значит, ты не хочешь быть одной из нас? Так?

– Так, – ответила Ки. – Спасибо тебе за то, что хотела принять меня, но… Кора, ты просила меня остаться, и я осталась. Я честно попробовала жить той жизнью, которую ты мне предлагаешь. И окончательно убедилась, что эта жизнь не по мне.

– Время исцеления еще не истекло, – напомнила ей Кора.

– Да, и я буду здесь до конца, – сказала Ки. – Но потом я сразу уеду. И я не хочу, чтобы ты держала на меня зло. Время истечет, Кора, и ты сама отпустишь меня.

Настал черед Коры склониться перед волей Ки. Ки увидела, как обмякли ее обычно расправленные плечи, и ощутила острый укол совести.

– Что ж… я тебя отпущу, – сказала ей Кора. – Если тебя по-прежнему ничто не будет удерживать здесь – я тебя отпущу. И зла никакого на тебя не буду держать. А вот сожалеть буду, Ки, очень сожалеть. Ты знаешь, когда я была девочкой, я однажды подобрала раненого ястреба. Совсем молоденького, почти птенца. Я лечила его и ухаживала за ним, пока он не поправился. Я стала носить его на запястье, он добывал для меня дичь… Но я-то видела, что такая жизнь была ему не по сердцу. И в один прекрасный день я отпустила его – к великому негодованию моего батюшки. Вот видишь, я умею отпускать, Ки… А ты?

Ки слегка нахмурилась, гадая об истинном смысле вопроса. Ответить она так и не успела: Кора уже раскланивалась со стариком, усаживавшимся в кресло напротив.

Ки поразила его внешность. Гладкие, совершенно белые волосы были по-старинному связаны сзади на шее. Глаза под тонкими белыми бровями напоминали зимнее небо. Другие черты лица были выточены с тем же изяществом: тонкий прямой нос, небольшой рот. Он показался Ки похожим на тщательно сбереженную статую какой-то более ранней разновидности человеческого существа. Существа, для которого разум был несравненно важнее физической силы. Старик был хрупкого телосложения, а ростом – едва по плечо Ки. К тому же и возраст изрядно ссутулил его, согнув и без того узкие плечи вперед, к груди. И, тем не менее, от этого почти заморыша исходила ощутимая властность. Как-то само собой вышло так, что Ки поклонилась ему…

– Позволь, Нильс, представить тебе Ки, мою дочь по замужеству за Свеном, – сказала Кора.

Старец спокойно кивнул.

– Я приехал, Ки, расхлебывать кашу, которую ты тут заварила. Сама-то ты что хоть думаешь по этому поводу?

Он говорил с нею так, словно ей было десять лет от роду. Ки подумала и не стала на него обижаться. Она сказала:

– Никто здесь не радуется тебе больше, чем я. Я вижу в тебе ключ к своей свободе, старец.

Кора нахмурилась: обращение «старец» показалось ей недостаточно почтительным. Сам же старец, однако, только откинул голову и расхохотался. Зубы у него оказались ровные и мелкие, а смех – оглушительный. Все в комнате моментально притихли и повернулись к Нильсу и Ки. Ки почувствовала, как жарко вспыхнули ее уши.

– А я-то боялся, что встречу в ней противницу! – обращаясь к Коре, громко сказал Нильс. – Помнится, ты предупреждала меня о духе столь значительном, что даже тебе оказалось не под силу совладать с ним во время Обряда. Я и вообразил, что встречу горечь, злобу и хитрость. И нате вам, выходит маленькая девочка и велит старому дедуле как следует постараться, наводя в душах порядок: она, мол, только скажет спасибо. Нет, Ки, с тобой любая развалина заново помолодеет…

Притихшая было комната вновь наполнилась гулом голосов. Ки смотрела на Нильса, гадая про себя, что в действительности было у него на уме. Его маленькие голубые глаза блестели, как у хорька. Их взгляд цепко удерживал Ки. Нильс едва заметно кивнул и громко сказал:

– Пусть твоя дочь, Кора, подаст мне руку и проводит за стол!

Ки послушно подошла к нему и встала сбоку. Ей было несколько не по себе. По ее мнению, следовало поискать старца, менее нуждавшегося в чьей-либо помощи, чем этот Нильс. Как бы то ни было, он крепко ухватил ее руку повыше локтя и оперся на нее довольно-таки тяжело, так что Ки даже качнулась в его сторону. Нильс, заметно уступавший ей ростом, двигался маленькими, медленными шажками так, словно это отнимало все его силы.

– А ты ничего, умненькая, – шепнул он Ки, пока та усаживала его за стол. – Посему скрывать от тебя цель моего пребывания здесь не только бессмысленно, но даже и вредно. Кора права: я должен все тебе рассказать. Так вот, сегодня вечером тебе предстоит изрядная трепка. Видишь ли, детка, ты насмерть перепугала всю эту публику. Стало быть, для того чтобы воссоединить их с их драгоценными гарпиями, я должен развеять их страх. Я должен сделать так, чтобы они перестали тебя бояться. Чтобы начали видеть в тебе не мощный противостоящий дух, а этакую маленькую девочку, не ведающую, что творит. Ты, конечно, можешь испортить мне все дело. Ты можешь воспользоваться своей молодостью, силой и твердостью и отлично высмеять их веру. Ткнуть всех нас носом в некоторые гадкие и безобразные стороны этой расы, подарившей нам свою дружбу… Но можешь ты поступить и по-другому: дать мне высмеять ТЕБЯ. Развенчать грозный призрак, превратив его в простую тень под кроватью. Что ты выбираешь?