Текст книги "Лучше лети. Проект № 19. Небо – для всех"

Ася Кравченко
Лучше лети. Проект № 19. Небо – для всех

Иллюстрации Вари Яковлевой

Литературный редактор Елена Соковенина

Корректор Ольга Дергачева

Верстка Марии Райдер

Художественный редактор Полина Плавинская

Ведущий редактор Елена Соковенина

Главный редактор Ирина Балахонова

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

© Кравченко А., текст, 2020

Издание на русском языке, оформление © ООО «Издательский дом «Самокат», 2021

⁂

Митя меняет профессию

«Кем ты будешь, когда вырастешь?» – взрослые всегда задают один и тот же вопрос.

Лет в семь я придумал: «Буду стрелять из пушки Петропавловской крепости».

Пушка стреляет так громко, что дрожат стекла домов. И все будут знать: это я стреляю! Будто каждый день я передаю всем привет. Маме, папе, Егору. Я даже выяснил: чтобы стрелять из пушки, надо быть военным. Ну и переехать в Петербург.

Взрослым всегда очень нравилось, когда я говорил, что буду стрелять из пушки.

Но надо будет придумать что-нибудь новенькое. А то может показаться, что я идиот. Ведь мне скоро двенадцать. Хотя, мне кажется, обычно никто и не слушает ответы.

Все, кроме мамы.

Мама всё воспринимает всерьез. Мама считает, что меня пора переводить в другую школу. Потому что из моей простой районной школы никто не поступает в университет и ещё куда-то, куда надо поступать уважающим себя людям.

Я даже сдал экзамены в ту непростую школу. Результаты будут вот-вот.

Я не уверен, что мне туда надо. Не то чтобы мне нравилась моя школа. Честно говоря, мне вообще школа не нравится. Просто я там уже всё знаю. К тому же там есть Егор. И я ему кое-что обещал.

Мы идём, и мама снова рассказывает про ту новую школу. О том, как мне там будет интересно учиться. И о том, что они ездят в поездки и ходят в походы.

Походы – это хорошо…

Я так маме и сказал. А она в ответ:

– Боже мой, что у тебя в голове…

– Здравствуйте! – Путь нам преграждает девушка. – Я – сотрудник Лаборатории счастья. Не могли бы вы поучаствовать в нашем опросе?

– Простите, нам некогда. – Мама пытается обойти девушку и хватает меня за руку.

А девушка стоит у нас на дороге. Она улыбается, и у неё ямочки на щеках. Она мне очень нравится.

– Погоди! – Я выдёргиваю руку. – Чего-чего вы сотрудник?

– Мы торопимся. – Мама морщит лоб и всё ещё пытается уйти.

– Лаборатории счастья. – Девушка пытается поймать мамин взгляд. – Мы изучаем психологию счастливых людей.

– Я могу вам всё рассказать!

Наконец она поворачивается ко мне.

– Нам нужны взрослые респонденты. – Она пытается изобразить улыбку.

– С какого возраста?

– С восемнадцати лет.

Ну вот, здрасьте!

Мне кажется, это нечестно. Почему их не интересуют дети? Это процентов двадцать населения, между прочим, а то и все двадцать пять. То есть каждого четвёртого они игнорируют! Просто плюют. На каждого четвёртого. Вдумайтесь в эти цифры!

Но мама уже почти ушла. А мне надо выяснить, что они там уже изучили.

– Мам, ответь, пожалуйста, на вопросы, – говорю я как можно спокойнее.

Мама смотрит на часы.

– Давайте! Спрашивайте!

Девушка уже включила диктофон.

– Сколько вам лет? Считаете ли вы свою жизнь счастливой? Что вас делает счастливым: работа, отношения с другими людьми, третий вариант? Как вы думаете, ждёт ли вас счастье в будущем? Как часто вы испытываете состояние счастья? Каждый день? Больше двух раз в неделю? Раз в неделю, раз в месяц?

Мама молчит и почему-то хмурится.

– Давай ответим, что пять раз в месяц. – Я решаю помочь.

– Нет. Точно не пять. – Мама качает головой.

– Чаще? Реже?

– Давай ответим: три раза в месяц.

– О боже! Я не помню уже, когда я в последний раз что-то испытывала.

Девушка отступает и смотрит на маму с сочувствием.

– Ты можешь пока ответить, сколько тебе лет.

– Простите, не могу сосредоточиться. – Мама почему-то ужасно расстроена. – Пойдём отсюда?

– Мы ещё не закончили, – суетится девушка.

– Дайте мне ваш адрес, – прошу я. – Я вам всё пришлю по почте.

– А! – Мама машет рукой. – Кому это всё надо?

Мне.

Я не говорю. Я думаю.

Если они найдут что-нибудь, выведут какую-нибудь формулу, то рано или поздно можно будет придумать приспособление, которое делает человека счастливым.

Давно следовало изобрести такой аппарат, по которому можно передать кому-нибудь немного счастья. Скажем, у меня много. И я – раз – и передаю маме.

Я терпеть не могу, когда мама расстроена.

Это будет моим двадцатым изобретением. Я всем изобретениям присваиваю номер, чтобы не запутаться.

Первым, кстати, был самогладящий утюг. Я прикрепил его вместо кузова радиоуправляемой машины. Расстелил простыню на полу, утюг ездил и гладил. А я только направлял его. Мне оставалось придумать, чтобы он ездил более точно, чтобы можно было погладить не только простыню, но и, скажем, штаны. Надо просто поставить бортики, за которые заезжать нельзя. Я уже почти понял, как это сделать, но мама отняла у меня утюг.

Но счастье – не утюг. Счастье гораздо сложнее.

Я бы хотел разрабатывать такой проект. Я буду учёным, наверное.

Всё это я рассказал маме, пока мы шли вдоль проспекта. Я думал, ей будет интересно.

– Зачем ты ей сказал, сколько мне лет? – спросила мама. Я ведь сказал вместо неё. Что ей тридцать восемь.

Мама последнее время очень переживает из-за возраста. И вообще она про всё переживает. Хотя чего она переживает? Всё же хорошо.

Если говорить про мою маму, то самое правильное слово про её жизнь – почти.

Она почти поступила в театральный институт. Потом она почти стала учёным. Закончила университет или что там ещё – не знаю. Почти вышла замуж за одного гениального писателя. Ну а потом вышла замуж за моего папу. В общем-то, всё неплохо получилось.

Сейчас она просто работает где-то и воспитывает меня. Мама говорит, что ей не нравится, как она живёт. Но я уверен: стоит маме только захотеть, у нее всё получится наконец. Просто надо как следует захотеть. Но мама говорит, что у неё нет сил.

Мне кажется, аппарат по передаче счастья должен быть каким-то очень простым.

У нас с мамой в детстве был тайный язык. Идёшь, держишь маму за руку и вдруг хочешь сказать: «Как же я тебя люблю!». А вокруг – люди, и как-то не до того. И ты просто три раза сжимаешь мамину руку. А мама в ответ сжимает два раза. И это значит: «А я-то!».

Но мама уже давно не водит меня за руку. И приходится как-то обходиться словами.

– Мам, ну что ты расстроилась? У тебя всё ещё впереди. Чарльз Дарвин, между прочим, опубликовал свою теорию эволюции, когда ему исполнилось пятьдесят пять…

И тут позвонил папа.

Оказывается, в интернете появились результаты экзаменов.

– Мы не поступили, – говорит мама.

«Ну и хорошо», – думаю я. А потом понимаю, что должен расстроиться.

Тем более мама говорит:

– Не расстраивайся, – и смотрит на меня, как на обиженного ребёнка.

– Яблони, – говорю я.

Они стоят вдоль проспекта. Какие-то очень весёлые. И там уже есть первые яблоки. И я вдруг лезу на яблоню. Хоть это бессмысленно. Потому что яблоки сыплются сверху.

– Ты куда?

– Давай ко мне!

Мама почти смеётся.

И я слезаю, чуть не падаю и грызу яблоко. Кислое-кислое.

– Мам, попробуй.

– Они же кислые. Дички.

– Нет-нет. Очень вкусные.

На самом деле нет. Невкусные. Они вяжут рот. Но мне бы очень хотелось, чтобы они были вкусные.

Мама смеётся. И я готов съесть все эти яблоки.

Я буду учёным. Изобретателем. Теперь точно.

Новый проект

Первый, кому я рассказал про аппарат по передаче счастья, – Егор.

С Егором я дружу сто лет. Ещё до того, как он что-то себе сломал и сел в инвалидное кресло. Он из кресла вылезет. Это точно. У него уже получается чем-то там шевелить. Только это долгий процесс.

– А когда ты будешь делать везделёт? – спросил Егор.

Везделёт – мой предыдущий проект. Я придумал его как раз для Егора. Какая разница, может ли он ходить, если он может летать.

Аппарат по передаче счастья – это следующий уровень. Какая разница, может он ходить или летать, если он всё равно счастлив?!

Но я ещё не придумал, как сделать этот аппарат. Так что пока буду делать везделёт. Я уже спроектировал.

Мне надо совсем чуть-чуть денег. Два мотора, пропеллеры, всё это засунуть внутрь конструкции, чтобы было безопасно. Потому что иначе одежда может накрутиться на пропеллер. Нужны ещё страховочные ремни. И ВСЁ!

Пора подключать родителей.

Наверное, это исторический момент. Надо, чтобы всё было торжественно.

Я включил камеру и пошёл к маме с папой.

– Вы присутствуете на церемонии открытия нового проекта, который изменит жизни миллионов людей. И только к лучшему! А сейчас…

Папа сидел, опустив голову.

– Мы разговариваем, – сказала мама.

И я направил камеру на неё.

– Ты что, снимаешь? Выключи камеру!

Похоже, они опять ругаются.

Терпеть не могу, когда люди ругаются.

Ещё хуже, когда ругаются мама с папой.

Я вышел на балкон. А мама начала снова:

– Сколько можно?! Я тебя просто не понимаю. Мы уже просто выживаем. Ты прячешь голову, как страус!

Нет ничего ужаснее, когда она говорит вот так спокойно. Сразу понимаешь, что хуже быть не может.

– Прекратите немедленно!

Я так не сказал. Так я подумал. И зажал уши.

Раньше, когда я чего-то очень хотел, это всегда сбывалось. Почти всегда.

– Немедленно прекратите!

Зажал уши так, что в голове зазвенело.

Просто надо было сильно захотеть. Вот так, как сейчас.

С нашего балкона, особенно если сидеть на корточках, открывается огромное небо. Мы живём в облаках. Ночью я оставляю свет, чтобы пролетающие самолёты не врезались в наш балкон. А в бинокль можно разглядеть, какого цвета глаза у пилотов…

Может, уже достаточно? Не могу же я сидеть с зажатыми ушами вечно.

Приоткрыл уши и услышал:

– Сколько можно?!

Нет, не достаточно. Снова заткнул.

Самолёты летят, видят мои огни и начинают снижаться. Иногда мне кажется, что они меня уже узнают. Я, кстати, мог бы позвонить им домой, предупредить, что они скоро будут. Чтобы ставили чайник и пекли пироги. Или что там любят пилоты.

А, может, теперь?

– …и будет нам счастье.

Я стал открывать и закрывать уши. Получилось:

– …каждый день

– …ну ведь должен быть выход!

– …а как иначе?

Совсем другое дело!

Я отпустил уши. И звон в голове прекратился.

Но мама замолчала.

А папа вышел на балкон и сел рядом. Люблю такие посиделки.

– Я начинаю делать гениальную вещь. Я тебе про неё уже рассказывал.

Папа сидел и смотрел в небо. Он будто меня не слышал.

– Для того, чтобы её сделать, мне нужно сто тысяч. Пап?

– Хорошо, – ответил папа.

– Что хорошо?

– Я дам две.

– Давай!

– Но тебе же нужно сто.

– А я сделаю что-нибудь другое.

Папа полез в карман.

– Чего вы всё время ругаетесь?

У папы виноватые глаза.

Егор недавно рассказал мне про Карапузовых. Оказалось, что у папы Карапузова есть другая семья. Там жена, дочь, всё как полагается, все Карапузовы. А наши местные Карапузовы-то и не знали. В общем, был скандал, а потом все страдали. И те Карапузовы, и эти. И сам Карапузов.

Я посмотрел на папу и всё понял.

– Если у тебя какая-нибудь параллельная семья или параллельная дочь, ты скажи. Я пойму.

Папа посмотрел на меня удивлённо и вдруг начал смеяться. И я тоже начал смеяться.

– Ты – мой единственный сын. И вы с мамой – моя единственная семья.

– Ну слава богу! А то мне не нужны какие-то параллельные сёстры, да?

– И мне не нужны.

Мы ещё посмеялись.

А потом он стал серьёзным:

– Я потерял работу…

И тут мне стало не до смеха. Потому что папа не может без работы.

– Только ты маме пока не говори.

– Пап, ну как же так?! Мы же хотели там работать вместе, когда я вырасту. Теперь не получится?

– Получится… Только не сразу. Пока нет финансирования.

– Но мы ведь что-нибудь придумаем? – спросил я, хоть и не был уверен.

– Придумаем. – Папа кивнул. – Мне нужна временная работа. Дополнительная.

Я стал думать, кем папа может работать.

– Я пока поживу отдельно, – вдруг сказал папа.

– А поход? Мы собирались в поход!

– Поход будет. Дай мне чуть-чуть времени.

Мы смотрели на облака.

– Тебе интересно, что за проект?

Папа кивнул.

– Я придумал, как сделать летающую штуку для Егора, пока он не ходит. Помнишь, я тебе рассказывал. Как Карлсон. Только Джеймс Бонд.

– О! Это очень сложно.

– Что сложного? Я видел такие штуки в интернете.

– У них, скорее всего, реактивный двигатель. – Папа всё может объяснить.

Только я не всегда понимаю.

– При сегодняшних двигателях вряд ли получится улететь далеко. Короче, если и вправду придумал, то мы разбогатеем.

– Правда?

Папа кивнул, но как-то отстранённо. Будто ему стало неинтересно. Или он не очень верит, что я это сделаю. Но главное, что я понял: он знает, как эта штука должна работать.

– Давай, ты поможешь мне, а я помогу тебе.

– Давай, – сказал папа.

– Я найду тебе работу.

– Это вряд ли. – Папа покачал головой.

– Пап, сегодня работу ищут в интернете. Хочешь, я заведу тебе страницу?

Папа усмехнулся.

– Мою работу не ищут в интернете.

– Но можно я хотя бы попробую?

И папа кивнул.

Новые источники финансирования

Итак, на маму с папой рассчитывать пока не приходилось.

Я решил поговорить с Егором.

Егор – это мозг. А я… тоже мозг.

Правда, мама говорит, что у нас нет мозгов.

– Мне нужны деньги, – сказал я.

– Не вопрос, – ответил Егор.

– Я вам не мешаю? – поинтересовалась Мария Давыдовна.

Потому что шёл урок.

Мы замолчали. Подождали, пока она уйдёт на другой конец класса.

– Много денег, – сообщил я.

– Понял, – ответил Егор.

– Соловьёв, пересядь к окну!

Егора теперь не пересаживают: в коляске это сложно.

В общем, мы ничего не успели решить. Поэтому пришлось налаживать телеграф.

Катушка у меня была, и мы натянули нитку между рядами.

Егор привязал записку, и мы начали вертеть.

«Сегодня. На бензоколонке, около третьего дома. В три пятнадцать».

– Что это такое? – прогремело сверху.

Я ответил:

– Телеграф.

– Кто это придумал?! – и Мария Давыдовна посмотрела на меня.

Я встал и сказал:

– Павел Львович Шиллинг. – Это я помнил. – В 1832 году.

– Ты что, издеваешься?! – Мария Давыдовна покраснела.

– А когда? Забыл вот точную дату.

Но она не ответила. Наверное, тоже не помнит.

Она почти закричала:

– Вон из класса! Родителей в школу!

Родителей в школу – это совсем не то, чего мы добивались.

Им сейчас вообще не до того.

– В три пятнадцать, – сказал я Егору, выходя из класса.

Мария Давыдовна послала родителям письмо: «Уважаемые родители! Во время урока ваш сын устроил телеграф из ниток. Просьба обратить внимание».

Я все письма из классного чата читаю, чтобы не пропустить что-то важное.

Честно говоря, я не понял, что ее так возмутило? Что невозможно передать телеграмму по ниткам? Формально она, конечно, права. Это не совсем телеграф.

Я распечатал это послание, вырезал и повесил в рамку.

Всё началось ещё в первом классе с послания «После уроков лазил во дворе школы по деревьям».

Мне было как-то муторно: я не знал, как мама отреагирует.

Мама наткнулась на это замечание и спросила:

– Это что?

– Это у вас мальчик, – сказал папа.

И они так хохотали, что я стал смеяться вместе с ними.

Потом было ещё много чего.

«Плевался жёваной бумагой».

«Сломал лыжу однокласснику».

«Дрался мешком для обуви».

«Опоздал. Сказал, что по уважительной причине – „проспал“».

«Принёс в класс двух лягушек».

Я все эти послания распечатываю и помещаю в рамки. У меня уже полкомнаты завешено рамками.

Папа говорит, что это история.

Маме сначала нравилось, и она смеялась. Потом разонравилось. И она перестала смеяться. Но я всё равно собираю.

Я не вырезал только одно сообщение:

«Лазил по решётке балкона на уровне второго этажа».

Потому что тогда упал Егор.

Мы удирали от уборщицы. Она махала шваброй и кричала:

– Вот я вам задам!

Я был впереди, а Егор сзади. Я завернул за угол дома и услышал:

– Подожди!

Я оглянулся и увидел руку Егора, решил освободить ему место и двинулся дальше.

А потом раздался этот ужасный звук…

Он не должен был упасть. Мы там сто раз лазили. Там не опасно.

Всё, что сейчас происходит, – из-за того, что Егор тогда сорвался.

Его лечат, конечно. Но как-то плохо. Он до сих пор сидит в инвалидном кресле.

Я всё думал, думал, как же решить эту проблему. Не может же быть, чтобы решения не было. Его надо просто найти.

Мама испугалась, потому что я перестал разговаривать.

Но я не перестал. Я просто не мог одновременно думать и разговаривать.

Мама этого не понимала и потащила к психологу. Психолог долго искала ко мне подход, а потом сказала маме и папе:

– У него психологическая травма.

И мама с папой посмотрели на меня с уважением. И стали относиться очень предупредительно, будто я стеклянный. Развлекать, отвлекать и заботиться.

Но я всё равно всё время попадал в какие-то истории. Однажды мы катались на коляске Егора и свалились. Нас опять тогда ругали. Вернее, ругали меня. Егора теперь не ругают.

В общем, завуч сказала, что ей надоело и что она будет решать проблему со мной на другом уровне.

И тут я закричал:

– Точно! Level up!

Завуч как-то дёрнулась и прошипела:

– Ну всё!

Дальше она что-то очень долго говорила, но я не слышал.

Я придумал, как решить проблему Егора на другом уровне:

Какая разница, может он ходить или нет, если он сможет летать?!

Пока он не ходит нормально, ему нужен аппарат как у Джеймса Бонда. Индивидуальный везделёт. Я рассказал об этом папе.

– Он заговорил! – крикнул папа маме.

– Ну, слава богу! – Мама прибежала и села рядом.

А я всё рассказывал, каким будет везделёт.

– Level up. – Папе понравилось. – Почти как Карлсон.

Как Карлсон. Только с соблюдением законов аэродинамики. Потому что Карлсон – я вообще не понимаю, как летает.

Я видел нечто подобное в интернете. Ничего сложного. Мотор, ремни. Просто надо сделать. Егор весит килограммов сорок. Я посчитал: надо два мотора. Один не поднимет. Их надо купить. А у меня денег нет.

Я давно уже нарисовал весь проект. Вплоть до винтика. Пересмотрел всё, что есть в интернете про реактивные двигатели. И про то, что можно собрать в домашних условиях.

Некоторое время я потом ещё говорил маме:

– У меня психологическая травма.

До тех пор, пока мама однажды не закричала:

– Это у меня от вас психологическая травма!

– Так нечестно! – сказал я.

А папа очень смеялся.

Первая работа

Я надел белую рубашку и костюм. Всё-таки первая работа.

Костюм я надеваю по школьным праздникам. Последний раз – первого сентября. И оказалось, что я вырос. Рубашка даже немного порвалась под мышкой. Но рубашку под пиджаком не видно.

В три пятнадцать я был на заправке.

– Почему ты не надел галстук? – строго спросил Егор.

– У меня нет.

Но потом понял, что Егор пошутил про галстук. Потому что он отдал честь и скомандовал:

– Тогда приступай!

Мы решили, что я буду спрашивать, на сколько заправить, потом забирать деньги, отдавать их Егору, а сам – идти заправлять.

Егор говорит, что ребёнку-инвалиду никто не поручит заправлять машину.

Зато если машина заправлена, то инвалиду дают больше. Деньги мы делим пополам.

– Здравствуйте, вам на сколько заправлять? И какой бензин?

Некоторые смотрят на меня недоверчиво. Но потом дают. Потому что им лень из машины вылезать.

Папа говорил, что лень – двигатель прогресса. И это так! Нашего с Егором прогресса.

Подъехала машина, высунулся хмурый тип и рявкнул:

– Девяносто пятый! Полный бак!

Я кивнул и передал деньги Егору.

– Эй! Куда?

– Он отнесёт, заплатит, а я пока заправлю, чтобы быстрее было. Что вы нервничаете?

Но он всё равно смотрел на меня хмуро.

Потом были машины-машины-машины.

Я и не предполагал, что их так много. И бегал туда-сюда. А Егор ездил туда-сюда.

Мы заработали уже по тысяче.

Подъехал огромный джип. Я подбежал к нему. Но рядом с джипом уже стоял какой-то старик. Мятый и грязный.

– Давайте, я вас заправлю! – предложил старик.

Водитель поморщился, потом вышел, молча обогнул старика и пошёл платить сам.

Нищий схватился за шланг.

– Ты чего его пустил? – накинулся на меня Егор.

– А как я мог его не пустить?

Водитель вернулся, опять поморщился, но не притронулся к шлангу.

Нищий улыбнулся. У него почти не было зубов.

Джип наконец-то уехал.

– Подойди-ка! – позвал меня кассир.

– Сделай так, чтобы нищего здесь не было, – велел он, когда я подошёл.

Я молчал.

– Эй! Ты меня слышал?

Я подошёл к старику.

Он весь в морщинах. Глаза голубые, и такое впечатление, что он всё время плачет.

– Простите меня, пожалуйста, мне сказали, что ваше присутствие здесь не очень желательно.

– Чего? – спросил нищий, сморщившись.

– Я могу отдать вам половину моего заработка, – сказал тогда я. – Но они просили, чтобы вы ушли. Извините меня, пожалуйста.

И я ему протянул пятьсот рублей. Хоть мне было жалко. Но старика тоже было жалко.

Он посмотрел на меня, схватил деньги и заковылял прочь.

«Он ещё и хромает», – подумал я. Ему явно хуже, чем мне.

И я решил отдать ему оставшиеся пятьсот.

– Простите! – крикнул я. И бросился за ним.

– Да ухожу уже! – огрызнулся нищий.

Я не стал за ним дальше бежать. Потому что подъехала чистенькая машина с дамой за рулём. Она скользнула по мне взглядом и протянула деньги:

– На сорок литров, пожалуйста!

Я взял деньги, обошёл машину и вставил шланг.

Сорок литров! Конечно, такая машина мощная.

Было бы здорово снять с неё мотор и использовать для везделёта. Хотя мотор наверняка огромный. Так что придётся поднимать не тридцать пять, а шестьдесят килограммов. Кстати, надо пересчитать с учётом мотора. Хотя мне же никто не даст снять такой мотор…

Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит.

В машине сидела девочка. Рыжая. Вся в веснушках. С тёмными глазами и в голубом платье. Она прижала нос к стеклу. И нос расплющился. А потом она показала мне язык.

И я улыбнулся.

Сзади бибикнули.

Оказывается, бак давно наполнен. А я стою, как дурак.

Я быстро закрыл бак и поднял руку. Мол, можно ехать.

Но я поднял руку ещё, чтобы помахать этой рыжей и сказать ей:

– Эй! Рыжая, с носом и веснушками. Рад был тебя видеть.

Ну, или что-то в этом роде. Не знаю, что говорят в таких случаях.

Но она поняла. Она тоже помахала мне рукой. Настроение у меня сразу улучшилось.

– Вот цаца! – сказал Егор, провожая её глазами.

А потом я услышал:

– Митя! Это ты?

И увидел мамину подругу Яну.

– Нет! Это не я, – сказал я и убежал.

И она сама заправляла свою машину.

– Ты чего её не заправил? – Егор прикатил ко мне.

– Это мамина подруга.

– Фигово! Она тебя узнала?

– Я сказал ей, что это не я.

– А, ну тогда ладно.

– Почему от тебя пахнет бензином? – спросила мама вечером.

У меня, конечно, был ответ. Но я не хотел им делиться с мамой. Поэтому я пожал плечами.

– Зачем ты надевал костюм? И чего ты такой грязный?

– У тебя мальчик, – так говорит папа, когда мама задаёт подобные вопросы.

Мама кивнула и положила мне ещё курицы. Я съел и эту курицу.

– Ну ты пылесос! На тебя еды не напасёшься.

– Кстати, папа просил тебе передать.

И я достал две тысячи.

– Негусто. Вы с ним виделись?

– А что?

– Он собирается возвращаться?

Я пожал плечами.

Мне не нравится, когда общаются через меня. Если маму интересует этот вопрос, могла бы сама позвонить и спросить. Но мама вместо этого села на табуретку.

– Конечно, я плохая. Конечно, я во всём виновата. Только вечно именно я должна мыть посуду. Почему?

Я тоже терпеть не могу мыть посуду.

– Придумал! Мы можем завести собаку. Она будет вылизывать тарелки.

– А кто будет мыть тарелки после собаки?

– Для этого мы можем завести посудомоечную машину. Как мы её назовём?

– Машину?

– Собаку.

Тут зазвонил телефон. Мама ушла разговаривать.

А я доел и сбежал в свою комнату.

Мама появилась на пороге.

У неё был такой вид, что я сразу понял: сейчас будет не смешно.

– Где ты был?

– Когда?

– Сегодня.

Я молчал.

– Позвонила Яна и сказала, что видела тебя на бензоколонке. Мало того, что ты теряешь там время. Но ты ещё и меня позоришь.

– Что в этом позорного?

– А деньги?

– Что деньги?

– Зачем тебе деньги?

– Я уже говорил: мне нужно на мой проект. Часть я отдал тебе.

– Господи! И так всё сложно, а тут ещё ты! – Мама, когда сердится, – ее невозможно остановить. – Не суйся не в свое дело, пожалуйста! И убери, наконец, этот бардак! Пройти невозможно. – Она пнула ногой раму, которую я хотел использовать.

– Это не бардак! Это мой проект! Я над ним думаю.

– Вот и убери! – Мама вышла.

Папа бы понял, что это невозможно на данном этапе.

Но папа теперь живёт отдельно. Временно.