Текст книги "Все пропавшие девушки"

– Где мой чемодан? А, вот он…

Эверетт потащил чемодан в прихожую. Когда он поднял глаза, на лице успели восстановиться его фирменные спокойствие и собранность.

– Каковы наши дальнейшие действия? – спросила я.

Плечи напряглись, на глаза давила зарождающаяся мигрень.

– По дороге я заскочил в полицию. Припугнул их. Теперь до медицинского освидетельствования твоего отца они к нему с вопросами не сунутся.

Тело само собой расслабилось, мышцы обмякли.

– Боже. Эверетт, я тебя люблю.

Стоя посреди гостиной, он оценивал обстановку: всюду коробки; расшатанный стол, скрипучая экранная дверь. Напольное покрытие, знававшее лучшие времена; мебель отодвинута от недавно покрашенных стен. Он оценивал меня. Мой внешний вид. Я прижала ладони к бокам, чтобы унять дрожь.

– Я обещал разрулить – и разрулю, – произнес Эверетт.

– Спасибо, – сказала я.

И что дальше? Я не думала, что Эверетт когда-либо увидит этот дом; а он увидел. Еще один беглый взгляд.

– Все будет хорошо, Николетта… Ты сама-то в порядке?

Я увидела себя со стороны, его глазами. Жалкое зрелище. Сегодня я даже душ не принимала, а всю ночь шарила по шкафам. Переборщила с кофе, теперь дрожь в пальцах не унять.

– Вымоталась.

– Понимаю. Когда ты вчера звонила, я почувствовал по твоему голосу.

– Слушай, а как же твоя работа?

Какой сегодня день? Четверг? Нет, пятница. Точно, пятница.

– Как тебе удалось вырваться?

– Бумаги привез с собой. К сожалению, придется корпеть над ними все выходные.

– А ты вообще надолго?

Я скользнула к чемодану, потащила его от экранной двери. Чемодан был тяжелый, с такими на одну ночь не прилетают.

– Сегодня же поедем в лечебницу. Надеюсь, к понедельнику врачи успеют оформить необходимые справки. Прежде этого срока я не уеду, потом – увы.

Я подумала о блокнотах в вентиляционном отверстии. О двери со сломанным замком. О пропавших девушках.

– Нам бы лучше остановиться в отеле. Здесь кондиционер сломан, тебе будет душно.

– Исключено, – сказал Эверетт. – До ближайшего отеля двадцать пять миль.

Значит, уже проверил; значит, не принял в расчет бюджетный мотельчик на шоссе между Кули-Ридж и соседним городком. В этом мотельчике наверняка найдутся свободные номера.

– Может, дом мне покажешь?

Я сникла. Поежилась, обособилась от дома, от мыслей вроде: «Это папино кресло, а это мамин стол, еще от бабушки с дедушкой достался. Мама его наждачкой обработала и заново покрасила, а ведь могла бы и выбросить». Я попыталась взглянуть на дом и обстановку Эвереттовыми глазами.

– Смотреть особо не на что. Столовая, гостиная, кухня, прачечная. Ванная в конце коридора, есть заднее крыльцо. Мебель, как видишь, почти всю вывезли, а комары – просто звери лютые.

Эверетт огляделся – наверное, искал, куда поставить лэптоп. Зафиксировал взгляд на обеденном столе.

– Ага, сюда ставь, – сказала я, сгребая квитанции и чеки, запихивая их в кухонный шкаф, который как раз опорожнила.

Эверетт занял лэптопом освободившееся пространство, на стол же водрузил и свой пухлый портфель.

– Здесь можно будет работать?

– Конечно. Только в доме нет Интернета.

Он поморщился, затем подхватил чек, выроненный мной, – из магазина «Все для ремонта», с нечитабельной датой, подчеркнутой желтым маркером. Нахмурился. Я забрала у него чек, смяла, как простую бумажку.

– Здесь больше года никто не жил. Какой смысл платить за Интернет?

Я умолчала о том, что Интернета в доме и раньше не было. В нашей глуши связь спутниковая. Пропадает при малейшем изменении погоды. Лишние хлопоты для папы. Почту можно и по телефону проверить. Правда, провайдер здесь работает всего один – и не тот, который обслуживает сотовый Эверетта.

– Интернет есть в библиотеке, что рядом с полицейским участком. Близко отсюда. Я тебя отвезу, когда понадобится.

– Все нормально, Николетта. Заедем в библиотеку по дороге к твоему отцу. Мне только один файл сбросить, и все.

– Ты уверен? Потому что…

– Я приехал, чтобы быть с тобой, а не торчать в библиотеке. Я соскучился.

Соскучился, гм. Мы не так уж давно расстались. Не то чтобы мы стремились никогда не разлучаться, нет; просто я задумалась, может, мы пытаемся вписать отношения в заданный, хорошо обкатанный шаблон? Может, надо остановиться, а то и сделать шаг назад? Что произойдет, если мы притормозим, передохнем? Конечно, Эверетт скучал по мне. Конечно, хотел помочь. Но очевидно и другое: ему требовалось переключиться. На время забыть о подготовке к судебному процессу. Дистанцироваться. Я этот настрой еще по телефону уловила.

– Что сказали копы?

Эверетт запустил пальцы в волосы.

– А что им было говорить? Мое появление их не обрадовало, это точно; с другой стороны, мне показалось, что сейчас они совсем другим озабочены. Не уверен, что заявления твоего отца прольют свет на новое дело.

Эверетт покосился на меня, стал раскладывать бумаги.

– Расскажи про эту пропавшую девчонку. Она со всех постеров смотрит, просто жутко.

– Девчонку? Скорее уж, молодую женщину. Ее имя – Аннализа Картер. Брат видел, как она ушла прогуляться по лесу. И домой больше не вернулась. С тех пор о ней ничего не известно.

Я бессознательно перевела взгляд на задний двор, туда, где терялась за деревьями граница между нашей собственностью и участком Картеров.

– Ты ее знала?

– Эверетт, в городках вроде нашего все друг друга знают. Подругами мы не были, если ты об этом. Она младше меня. Жила по соседству – вон там.

Я кивнула на кухонное окно, Эверетт не поленился – встал, прошел в кухню, выглянул.

– Не вижу ничего, кроме деревьев.

– В смысле, там граница между нашими участками. Отсюда ее и не увидишь. Картеры – наши ближайшие соседи.

– Понятно.

Он продолжал глядеть в окно. Я занервничала. В нашем лесу секретов хоть отбавляй, прошлое прорастает прямо на тропках, подминает под себя настоящее. События наслаиваются одно на другое, запускают эффект домино. Дернув головой, я стряхнула навязчивый образ. Эверетт как раз отвернулся от окна.

– В чем дело, Николетта?

Пропавшие девушки; полиция и папа с его высказываниями; блокноты в вентиляционном отверстии, от которых надо срочно избавиться.

– Я потеряла кольцо, – сказала я, едва дыша. В глазах защипало, из-за слез фигура Эверетта расплылась. – Прости, пожалуйста. Я его сняла, когда вещи упаковывала. Чтобы не повредить. Здесь такой хаос, мы все время что-то передвигаем. Не представляю, где оно. Уже весь дом перерыла.

Дрожь в руках усилилась. Эверетт взял меня за запястья, привлек к себе. Я уткнулась лбом ему в грудь.

– Ничего. Не волнуйся. Кольцо где-то в доме, так ведь?

– Не знаю. Я его потеряла.

Дом отозвался эхом. Возможно, то был мой собственный призрак, иная версия меня – из прежних времен. Я отняла руки, сжала кулаки.

– Я потеряла твое кольцо.

Две девушки, пропавшие почти день в день, с интервалом в десять лет. Во время ежегодной ярмарки. И мы все заделываем лакуну во времени, словно она шириной всего в дюйм. Словно не десять лет минуло, а так – мгновение. Прошлое наступает на пятки; оглянись – и спугнешь его.

– Не плачь, – произнес Эверетт. Провел большим пальцем по моей щеке, стер слезу.

«Просто кусок металла, – сказал в свое время Тайлер. – И кучка монет. Не более того».

– Кольцо застраховано, – добавил Эверетт. – Уверен, оно найдется.

Я кивнула, не поднимая головы. Его ладони мягко надавили мне на лопатки.

– С тобой точно все о’кей?

Я снова кивнула. Услышала, как он усмехнулся.

– Вот не думал, что ты из тех девушек, которые станут оплакивать потерянное кольцо.

Я сделала вдох, отстранилась.

– Просто оно такое красивое было…

Эверетт рассмеялся – на сей раз искренне, откинув голову.

– Пойдем.

Он обнял меня за плечи и стал подниматься по лестнице. В свободной руке он нес чемодан.

– Хочешь продолжить экскурсию? – со смехом уточнила я. – Гляди, пожалеешь, что в отеле не поселился.

Мы остановились в узком коридорчике второго этажа. Отсюда вели три двери – одна в спальню родителей, снабженную отдельной ванной, две другие – в наши с Дэниелом спальни, соединенные второй ванной.

– Папина комната, – сказала я, махнув на кровать два на полтора метра и на старый стенной шкаф.

Я закрыла дверь и потащила Эверетта дальше.

– Здесь жил Дэниел. Мебель он в новый дом забрал.

Его комнату папа давно захламил. Стаскивал туда растрепанные романы, учебные материалы, конспекты лекций, философские трактаты с загнутыми уголками страниц, заметки, которые писал своим наклонным почерком.

– На следующей неделе контейнер должен приехать. – Кашлянув, я добавила: – А это моя.

Кровать с желтым одеялом выглядела неряшливо. И вся комната выглядела слишком тесной – теперь, когда в нее шагнул Эверетт. В моей филадельфийской квартире он только в крайних случаях оставался; как-то ему эта спальня покажется?

– Может, займем ту, первую спальню? Там кровать больше, – сказал Эверетт.

– Исключено. Я в родительскую постель не лягу. Если тебе тесно, спи на диване.

Он вперил в меня взгляд. Перевел глаза на кровать.

– Ладно, после обсудим.

* * *

Руку с мобильником Эверетт высунул в открытое окно, пробурчал «Аллилуйя», поймав сеть. Мы были на полпути к «Большим соснам». Мобильник вякнул, принялся грузить электронную почту. Машина въехала в зону обслуживания.

Прежде чем углубиться в деловую переписку, Эверетт бегло обозрел окрестности.

– Надо осенью сюда приехать. Лес наверняка еще живописнее, когда листья начинают желтеть.

«Пи-пи-пи», – пищал мобильник – Эверетт печатал сообщение.

– Ага, – отозвалась я.

Мы оба знали: никакой осенней поездки не будет. Осень в наших краях молниеносная, как вендетта; стóит листьям поменять цвет – их сдувает бешеным ветром. Пара дней – и ветви голы, а листьев на земле по колено. Лежат плотно, как снег.

– Зимой красивее, – сказала я.

– Ммм.

– Правда, никуда не высунешься. Зимой здесь снега – как в ущелье Доннера[2]2
  Имеется в виду фильм «Ущелье Доннера» (США, 2012), основанный на реальной истории американских поселенцев, которые в 1846 г. оказались в снежной ловушке.


[Закрыть].

– Угу.

«Пи-пи-пи» по телефонным кнопкам. Характерный звук благополучно отправленного письма.

– А еще здесь чудовище живет.

– Да-да… Стоп. Что?

Я скроила улыбку.

– Ничего. Проверка слуха.

* * *

Едва мы вошли в вестибюль «Больших сосен», женщина на рецепции оживилась, заерзала: плечи назад, грудь вперед, пальцы в прическу. Я к подобным телодвижениям привыкла. Обычная реакция на Эверетта; может, даже бессознательная.

Эверетт принадлежит к филадельфийской аристократии. От его семьи веет фундаментальностью, добротной стариной, как от булыжной мостовой или здания из песчаника, по которому вьется плющ. Что касается изъянов, они, как в случае с Колоколом Свободы[3]3
  Колокол в Филадельфии, символ свободы и независимости. Был отлит в Лондоне в 1752 г., привезен в Пенсильванию, при опробовании треснул. Колокол был перелит, и его звон, вместе со звоном других колоколов, возвестил о первом публичном прочтении Декларации независимости 8 июля 1776 г. Вторая трещина появилась в 1835 г., в день похорон судьи Дж. Маршалла. С тех пор колокол не использовали по назначению.


[Закрыть], только цену поднимают. Лишний раз доказывают, что Эверетт и его родные достойны той жизни, которую им уготовила судьба. Эверетт умеет держать дистанцию – даже со своими друзьями, даже со мной. Поистине, это волшебство, прекрасное и удивительное; редко в ком властность не перерастает в привычку всех «строить», а самоуверенность – в самодовольство. Наверное, Эверетт, как и его родные, с пеленок этому обучен. Прямо вижу главу семьи, наставляющего: «Каждый заслуживает того обращения, которого заслуживает». А если кто-то от курса отклонится, папа его мигом обратно вернет.

Рядом с Эвереттом и я весьма уверенно шла по коридору лечебницы. Сейчас, сейчас все ему подчинятся; иначе и быть не может. Когда Эверетт скрылся в кабинете заведующей, дежурная на рецепции вскинула бровь – дескать, твой? Покривив уголок рта, дала понять: «Хорош».

Я кивнула: «Еще бы».

Затем оценивающий взгляд сместился на меня, осудил одежду не по размеру, растрепанный хвост; пожалуй, отметил и дрожь в руках.

– Я пришла к отцу. Его зовут Патрик Фарелл, – сказала я.

– Секундочку. – Дежурная взяла телефонную трубку.

Медсестра, та же, что и в первый день, проводила меня в общую комнату, где папа раскладывал пасьянс – вроде солитер, но правила у папы явно были свои собственные.

– Смотрите, Патрик, кого я вам привела. Вашу дочку!

Папа поднял взгляд, улыбнулся широко, осмысленно.

– Привет, Ник.

Простая фраза – а есть ли что прекраснее?

– Вы сегодня популярны, Патрик, – сказала медсестра и собралась уходить.

Я схватила ее за руку.

– Кто еще здесь был? Полиция, да?

– Полиция? – опешила медсестра.

Уставилась на мои пальцы, вцепившиеся ей в рукав. Я отдернула руку.

– Нет, не полиция. Один парень, он всегда с вашим отцом обедает.

Медсестра разгладила рукав, словно он помялся от моей хватки.

– Дэниел? – спросила я, взглянув на папу.

Она покачала головой.

– Нет, не ваш брат. Другой парень. Патрик, кто к вам по пятницам приходит, а?

Папа забарабанил пальцами по столу, улыбка сделалась плутовской.

– А это мой секрет.

Мне оставалось только улыбнуться медсестре: мол, юморист у меня папочка.

– Так кто к тебе приходил, папа?

– Он просил не говорить.

Папа рискнул рассмеяться. Медсестра подмигнула ему, обратилась ко мне:

– Шатен с синими глазами. Симпатяга. Всегда джинсы носит и рабочие ботинки…

Я повернулась к папе.

– Тайлер, что ли?

Медсестра похлопала папу по плечу и удалилась. Папа собрал свой пасьянс, стал тасовать карты, затем – сдавать. Похоже, затеял кинг.

– Пап, какого черта Тайлер к тебе ходит?

– А почему бы Тайлеру ко мне и не ходить? У тебя что, эксклюзивное право на дружбу с Тайлером Эллисоном? Твой ход.

Он кивнул на веер карт в моей руке, я пошла с туза, попыталась расслабить плечи, подольше удержать папу в настоящем.

– Не думала, что у тебя с Тайлером общие интересы.

Папа нахмурился, оглядел свои карты, пошел с бубновой пятерки.

– Будь внимательна.

– Я и так внимательнее некуда. Скажи, что Тайлеру от тебя нужно?

Я отложила карты, попыталась поймать папин взгляд. Он пожал плечами, отвел глаза.

– Ничего не нужно. Он просто так приходит.

Папа многозначительно указал на мою руку; удерживал жест до тех пор, пока я не взяла карту наугад.

– Он славный парень, Ник. Кажется, здешняя кухня ему по вкусу.

Папа обвел глазами комнату, добавил почти кокетливо:

– А может, приглянулась медсестричка, которая по пятницам дежурит. Не знаю. Тайлер приходит обедать.

Я покосилась на стол у входа, где скучала медсестра. Ниже меня ростом, униформа сидит мешковато, помада вылезает далеко за линию губ – а все-таки привлекательная девица. Темные волосы гладко причесаны. Совсем молоденькая. Бойкая.

– Значит, он просил мне не говорить?

– Именно.

Двойка червей.

– А почему? Что за тайны, если он просто так приходит? Сам подумай, папа.

Двойка пик.

– Тебе все равно, – произнес папа, ударив по столу веером карт.

Что он имел в виду – игру или Тайлера, – я не поняла.

Явилась новая группа пациентов, медсестры забегали, стали доставать для них настольные игры. Наше с папой время истекало. Папа сгреб карты, перетасовал. Я накрыла его руку своей.

– Нам нужно поговорить.

– Мне казалось, мы этим и занимаемся.

– Послушай, мы кое-что предприняли. Полицейские больше не будут приставать к тебе с вопросами. Ты тоже не теряйся. Не отвечай. Если что – сразу сообщи нам. Или медсестре. Или доктору. Копы права не имеют. А ты с ними говорить не обязан. Понимаешь?

– Я… Конечно. Нет. Я с ними и не говорил.

«Еще как говорил».

– Я был никудышным отцом, Ник. Я раскаиваюсь.

– Папа, не надо…

– Я действительно раскаиваюсь. Теперь, когда ничего не изменить, я все очень ясно вижу. Ведь ничего не изменить, да?

Я покачала головой. «Ничего не изменить, ничего».

Папа постучал себя по виску.

– Как думаешь, это мне расплата?

Хороша расплата – слабоумие за то, что на отцовские обязанности плевал.

– Ты не был ни злым, ни грубым.

Это правда. Папа меня смешил, давал кров и пищу, ни разу руку на меня не поднял, ни разу голос не повысил. Зачем же придираться? В глазах большинства мой отец – воплощенная добродетель.

Он подался ко мне, снова взял за руку.

– Ник, ты довольна жизнью?

– Да, – сказала я.

Все, что мне нужно для счастья, осталось в Филадельфии – приезжай и бери. Целая жизнь – устроенная, благополучная.

– Ну и хорошо, – сказал папа.

Я сжала его пальцы.

– Это не расплата. Тебе не за что так расплачиваться.

Он принялся барабанить пальцами по столу в темпе ускоренного марша. Наклонился ко мне, понизил голос до свистящего шепота:

– Послушай, Ник. Я вынужден платить. Вынужден.

– Я все улажу, папа. Не говори больше об этом. Ничего и никому. Обещаешь?

– Обещаю.

Я знала: обещания хватит на час-полтора.

– Папа, сосредоточься. Постарайся запомнить: никому, ни словечка.

– Ник, я все помню.

Он поднял взгляд. Глаза были как у ребенка, глаза ждали: вот сейчас Ник все объяснит. Я покосилась на свою руку, лежавшую поверх папиной, на старческие пятна, усеявшие тыльную сторону. На свои собственные веснушки.

– Папа, тебя хотят отвезти в полицейский участок для дачи показаний. Пожалуйста, перестань болтать. Очень тебя прошу.

Он открыл было рот, но я жестом его остановила. Потому что за папиной спиной, в дверях, стоял Эверетт, ища меня глазами. Я вскинула руку, папа проследил за моим взглядом.

– Папа, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Эверетт приблизился, и я добавила:

– Это Эверетт.

И подумала: «Вспомни, кто он такой. Ну пожалуйста».

Папа поднял взгляд на Эверетта, перевел глаза на мой неокольцованный безымянный палец, улыбнулся.

– Как же, помню. Очень рад познакомиться, Эверетт.

Эверетт пожал папину руку.

– Взаимно, Патрик. Извините, что на Рождество не удалось вырваться.

Мы действительно собирались встретить Рождество с папой, а после вернуться в Филадельфию и остаток праздников провести с семьей Эверетта. Наши планы нарушила метель, а когда она улеглась, мы не стали перебронировать авиабилеты. Впрочем, эта подробность давно и безвозвратно канула в дебри папиной памяти. Папа издал звук, не поддающийся идентификации; пожалуй, Эверетт уловил в нем недовольство.

– Я все уладил, Николетта. Можем идти. Или ты хочешь здесь перекусить?

Вот так же я себя чувствовала в семнадцать. Сидела в кухне, а папа спрашивал: «Останешься на обед?» – «Не останусь», – отвечала я. Всегда, неизменно. Норовила слинять с тех пор, как покончила с самовнушением на тему «Мама, может, еще и выживет».

– У меня полно дел, – сказала я. – Заеду на днях, пап.

Эверетт положил на стол свою визитку.

– Директор и медсестры мною предупреждены, но на всякий случай, Патрик, прошу вас: если вдруг кто-то вздумает задавать вам вопросы – позвоните мне.

Папа вскинул бровь, поймал мой взгляд. Но я уже встала из-за стола. В дверях я оглянулась. Папа смотрел мне вслед. Я кивнула ему, мысленно помолилась, чтобы он не забыл про визитку.

Под предлогом, что мне нужно в туалет, я оставила Эверетта болтать с дежурной медсестрой. Закрывшись в кабинке, изнемогая от тревоги, набрала номер Тайлера. Заклинала, слушая гудки: «Ну ответь же, ответь!» Конечно, Тайлер не ответил. Я стала прикидывать, не позвонить ли в справочную, не выяснить ли номер паба «Келли». Из холла доносился голос Эверетта:

– Что конкретно говорил Патрик Фарелл?

Я выскочила в холл, позвала:

– Эверетт?

Он неохотно отделился от стойки рецепции.

– Я готова. А ты?

* * *

Сплетни – вот главная опасность любого расследования. Распространяются как зараза, никого не щадят. Я этой гадости отведала задолго до того, как стала работать школьным психологом.

Опасны сплетни потому, что произрастают из фактов, как из зерен; это уже после побег начинает жить своей жизнью, ветвиться, цвести пышным цветом. Правда и выдумка питаются из одного корня, становятся неразделимы. Потом и не вспомнишь, где первая, а где вторая.

Вскоре после пропажи Коринны не осталось необшаренных мест, неопрошенных свидетелей и непроверенных версий. Что было делать жителям Кули-Ридж? Только домыслы строить.

О Коринне, о Байли и обо мне. Мы-де безрассудные, мы безответственные; о последствиях своих действий сроду не думали. Бывало, возле пещеры из горлá пили, по кругу пускали бутылку, еще и мальчиков впутывали. Тырили шоколадные батончики из универсама (на спор, на слабó); собственность чужую не уважали, авторитетов не имели. И вечно висли друг на дружке, целовались-обнимались, вон и фотографии есть: поди пойми в этом клубке рук да ног загорелых, волос неприбранных, кто есть кто. «Девчонки эти даже мальчиками менялись!»

Доказательства? Пожалуйста, до сих пор хранятся в «коробке»: Джексон целуется с Байли, Коринна на моих глазах лезет к Тайлеру. Мы втроем кружимся на подсолнечном поле, сливаемся в одно целое, размытое, призрачное. Я за пределами кабинки чертова колеса, гляжу вниз, в глаза верной гибели. Мы жили слишком близко – и друг от друга, и от некоей таинственной черты; были слишком безрассудны, слишком неукротимы, слишком уверены в собственном бессмертии. Лезли на рожон. Нарывались. И, согласно общему мнению, в итоге нарвались.

Может, и так.

А по другую сторону – Дэниел, Джексон и Тайлер; ребята, с которых глаз спускать нельзя. Они постоянно рядом с нами отирались. Порывали с нами, отталкивали нас, если что им не по нраву – и возвращались, опять же к нам, чтобы получить больше.

Ну и стоит ли удивляться, что все так вышло?

Я лично только одному удивлялась: как ребята это выдержали.

* * *

Я ехала медленно, опасаясь неожиданных резких поворотов, каких полно на этом шоссе. А то еще олень выскочит на дорогу и замрет, как нарочно, на двойной желтой. Вдобавок Эверетт проверял почту, а за следующим изгибом шоссе зона действия кончалась.

Вот сейчас примется проклинать мобильную связь. Но Эверетт молчал.

– Может, в библиотеку заедем?

– Не надо. Дела подождут до завтра.

– Голоден?

– Как волк.

– Ясно. Знаю подходящее местечко. – Быстро взглянув на Эверетта, я добавила: – Просто дома у меня одни полуфабрикаты для микроволновки. Завтра заедем в супермаркет.

– Тебе следует лучше питаться. Ты похудела.

Если судить по болтающимся штанам, Эверетт прав. Я была занята по горло, днями не ела, до изжоги пробавлялась кофе и содовой. Любая пища или казалась несвежей, или имела металлический привкус.

Возле паба «Келли» я остановилась – не на парковке у фасада, а позади здания; во-первых, передняя парковка была уже заполнена машинами, во-вторых, местные всегда останавливаются с тылу. Тайлеров пикап отсутствовал, зато в уголке маячил велосипед Джексона.

Вечером в пятницу посетители иные, не те, что по будням в дневное время. Съезжаются на выходные студенты; ищут, чем бы заняться. Здесь же отмечают конец рабочей недели; работяга не уйдет, пока не опрокинет пару-тройку дополнительных порций. А пахнет и в пятницу, и в другие дни одинаково – алкоголем, жиром, парфюмом и пóтом.

За барной стойкой дежурили двое – Джексон и незнакомая женщина с распрямленными, длинными, аж до талии, волосами и в чересчур тесном топе. Оценив меня взглядом, она кивнула на столики и произнесла «Располагайтесь», как будто я без нее не знала здешних порядков.

Я скользнула за столик для двоих, притиснутый к окну, с обзором вестибюля и с видом на лестницу, что вела на второй этаж.

– Ты пока меню посмотри, а я напитки закажу, – произнесла я, вставая.

Эверетт указал на официанта с официантками, но я только головой качнула.

– Этак мы до завтра ждать будем. Доверься мне.

Я подошла к барной стойке и постучала по столешнице, потому что Джексон упорно смотрел в пол.

– А, Ник. Ну и что тебя к нам привело?

– Водку с тоником. Двойную, – сказала я.

– Трудный день выдался, да?

– И бутылку минералки.

Джексон помолчал, покосился на Эверетта, внимательно изучавшего меню, щурившегося – свет был тусклый.

– Это еще что за тип?

– Эверетт. Мой жених.

Джексон выпучил свои вечно воспаленные глаза. Я продолжала:

– Ты Тайлера не видел? Мне нужно с ним поговорить.

– И для этого ты сюда своего женишка притащила? Знаешь, Ник, это жестоко. Даже для тебя.

Я вздрогнула.

– Дело срочное.

– Ник, я его не видел. – Джексон с размаху поставил стакан и бутылку на барную стойку. – Кстати, этими вот штучками, – он кивнул на Эверетта, – внимание Тайлера ты не привлечешь.

Я глотнула водки с тоником и попросила, указывая на стакан:

– Будь добр, проследи, чтобы нам все время подносили.

Пока я делала заказ, Эверетт не сводил с меня глаз, а едва удалилась официантка, выдал, кривя рот (алкоголь, что ли, уже подействовал?):

– Никогда ты при мне ни с кем так не разговаривала. Кроме меня самого. Очень забавно.

На самом деле у меня выговор куда слабее, чем у большинства местных. Папа не в наших краях родился. Мама – местная, но она уехала еще в детстве. Вырвалась. Закончила школу, встретила папу. После рождения Дэниела вернулась в Кули-Ридж. Говорила, хочет растить детей там, где сама росла, где жили и умерли ее отец и мать. Рядом с ними она и похоронена. Сама я давно научилась маскировать южный выговор, даром что он и был-то далеко не махровый. Старалась произносить слова отрывисто, укорачивать гласные, купировать протяжное южное «я-а-а». Культивировала непринужденную деловитость. Я не избавилась от выговора, но он стал неопределенным; вроде и не коренная филадельфийка, а поди пойми, откуда родом.

Южный выговор проявлялся, лишь когда я перебирала с алкоголем – что бывало редко. Сейчас он просочился бог весть откуда.

– Задумала напоить меня и воспользоваться моей беспомощностью, да, Николетта? – спросил Эверетт.

Ему досталась натянутая улыбка.

За обедом я глаз не сводила с открытой двери. Меня душил гнев на Тайлера. На его отсутствие. На визиты к папе, на вопросы, которые остались без ответов, на картинку, которую подсовывало воображение: Тайлер глядит на мобильник, видит мой номер, решает не реагировать.

Мы покончили с бургерами, а Эверетт опрокинул третью по счету двойную порцию водки с тоником, когда появился Тайлер. На миг он застыл в дверях, оглядел зал, заметил меня, заметил Эверетта – и ушел.

– Я на минутку, – сказала я. – Носик попудрить.

Эверетт сидел спиной к двери и не мог видеть, как я, растолкав локтями толпу, свернула направо, вместо того чтобы обогнуть барную стойку (туалеты помещались за ней).

– Постой! – окликнула я, но Тайлер продолжал подниматься по лестнице. – Нужно поговорить!

Он остановился, спросил, не оборачиваясь:

– Это он и есть?

Я живо подскочила к нему, заговорила полушепотом:

– Ты что, к моему отцу ходишь? Зачем, Тайлер?

Он обернулся. Мы оказались слишком близко друг от друга. Я вжалась в перила.

– Чего? А, понял. У нас там объект поблизости. Раз в неделю выбираюсь перекусить. Твоему отцу одиноко. Я – не самая плохая компания.

– Моему отцу одиноко? Пытаешься пробудить во мне чувство вины?

– Нет. Никакое чувство я в тебе пробудить не пытаюсь.

Он тоже заметил, что мы слишком близко стоим, вдохнул, отступил на шаг.

– Твоя мама умерла, твой отец с этим не справился. Все ясно-понятно. Ты ему ничего не должна. Никто тебя не винит.

– Причина же не в том, что я не… У меня работа, у меня своя жизнь. Не могу я здесь торчать только потому, что мой отец в прямом смысле до потери памяти допился.

Тайлер кивнул.

– Конечно, Ник. Передо мной можешь не оправдываться. Я сам решил его навещать.

– Он сказал, ты просил его мне не говорить, – выпалила я.

Что-то это да значило. У Тайлера была какая-то тайна.

– О чем ты, Ник? Он правда так сказал? – Тайлер запрокинул голову, стал смотреть в потолок. – Пустяки. Мы просто болтали. Он не обязан тебе все разговоры пересказывать, Ник.

Я ткнула пальцем ему в грудь.

– Не лги мне.

Тайлер заиграл желваками.

– Я тебе никогда не лгу. Ты знаешь.

Было время, я в этом не сомневалась. Было время, я никому так не доверяла, как Тайлеру. Но факт оставался фактом: Тайлер не сказал мне, что навещает моего отца; Тайлер не хотел, чтобы я об этом узнала.

– Просто скажи: почему?

– Он – твой отец; у нас с тобой были отношения. Ты уехала, он остался. В отличие от тебя, я не вычеркиваю людей из своей жизни, если они перестают туда вписываться. Что здесь непонятного, Ник?

«Когда они перестают вписываться в мою жизнь».

– Я уже десять лет не с тобой. Мой отец – больше не твоя забота.

Целое мгновение мне казалось, что Тайлер начнет возражать. Перечислит мои заблуждения, разложит все по полочкам. А он рассмеялся. С закрытыми глазами, и рот у него сложился не в улыбку, а в гримасу.

– Ладно. Проехали.

Поднялся на одну ступеньку, достал ключи.

– Десять лет, говоришь? Честное слово, мне казалось, гораздо меньше.

Тайлер снял с брелока один ключ – мой ключ – и бросил мне, но я не стала его ловить. Ключ с лязгом упал в лестничный проем, вызвав эхо.

– Слушай, Ник, у меня дел полно. Будь добра, посторонись.

И тут я ощутила это – как удар под дых, как напоминание: есть кое-что, что упускать нельзя. А я упустила. В очередной раз.

Жестом я попыталась остановить Тайлера. Вскинула руку – он ее не увидел, он глаз не раскрыл.

– Уведи его, Ник. Я хочу посидеть как человек, выпить уже, наконец, а он там торчит.

– Тайлер…

– Не надо, Ник. – Он махнул в сторону бара. – Не могу я… – Рука бессильно упала. – Слушай, давай по-человечески. Ты просила, чтобы я оставил тебя в покое; теперь я о том же самом прошу. Что тут непонятного?

И вот мне снова восемнадцать, я рву со своим парнем. Звон ключа по цементу, эхо из замызганного лестничного колодца – как финальные аккорды. У нас с Тайлером не было официального разрыва – не знаю, по чьей вине. Я сбежала; Тайлер прикинулся, что я ничего подобного не сделала. О прекращении романа мы не заявляли. Сейчас это кажется странным, но самые продолжительные и значимые отношения в моей жизни действительно складывались из разрозненных эпизодов. Наверное, раз мы не удосужились расстаться по всем правилам, значит, эти десять лет были вместе. Просто я уехала. Люди перестали вписываться в мою жизнь, и я оставила их за бортом.

Ужасное чувство, даже вспомнить о нем я не могла без тошноты. Почему я слиняла ночью, почему не попрощалась? Десятилетний срок ничего не изменил, тошноту не вылечил, выражение лица Тайлера оставил прежним.

Я отвернулась: незачем ему знать, что со мной происходит.

Нашарила в сумочке свой ключ, вернулась в зал, стукнула ладонью по барной стойке.

Джексон глянул искоса.

– Свидание успешно прошло?

– Хоть ты не издевайся, – попросила я. – Пожалуйста.

Он поставил передо мной порцию водки.

– За мой счет. Тебе пора уходить.

Я взяла стакан, Джексон схватил меня за руку.

– Серьезно, Ник. Уходи.

На сей раз я ополовинила стакан и лишь потом понесла его Эверетту.

* * *

– Давай же, идем!

Эверетта пришлось тащить к машине, он сильно перебрал. Пока я шарила в поисках ключей, он оперся о крышу машины; я оказалась в кольце, почти в его объятиях.

– Привет, – осклабился Эверетт, когда я подняла голову.

Поцеловал меня, стукнувшись зубами о мои зубы. Рука скользнула по моему бедру.

– Даже не думай.

Окна Тайлера выходили на парковку, а я, что бы там Джексон ни говорил, вовсе не жестокая.

– Похоже, – начал Эверетт, – я пьян.

– Очень точное определение, – сказала я, пытаясь усадить его на пассажирское сиденье.