Текст книги "#MeToo. Расследование, уничтожившее Харви Вайнштейна"

Глава третья
Как заставить жертву молчать

В середине июля Джоди продолжила заниматься Голливудом, Меган же вернулась к основному вопросу расследования: а что, если где-то сохранились публичные заявления, записи и документы, подтверждающие сексуально агрессивное поведение Вайнштейна?

В конце концов, есть законы в защиту жертв харассмента, и, по крайней мере теоретически, должны существовать правительственные учреждения, следящие за соблюдением этих законов. Если Вайнштейн постоянно преследовал женщин, некоторые из них, возможно, подали жалобы в Федеральную комиссию по обеспечению равных возможностей при трудоустройстве (EEOC) или другие подобные организации в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе – городах, где базировались компании Вайнштейна[63].

В федеральных и нью-йоркских агентствах никаких жалоб не обнаружилось. Но Грейс Эшфорд, молодая и очень толковая журналистка-исследовательница, поступившая в «Таймс» всего месяц назад, обнаружила архивные документы Калифорнийского департамента труда и жилищных условий, среди которых значилось и несколько жалоб на студию «Мирамакс»[64]. Информация излагалась на бюрократическом языке в лучших его традициях: адреса, даты и цифровые коды, обозначающие суть жалобы. Никакого упоминания людей или того, что с ними произошло в реальности.

12 сентября 2001 года в департамент поступила жалоба на домогательства в компании «Мирамакс». Странно, но в тот же день дело закрыли. В отчете отмечалось, что заявитель «требовал судебного разбирательства». По идее, это должно означать, что департамент рассмотрел жалобу, счел ее правомерной и передал в соответствующие правовые структуры. Но ничего подобного не произошло. Никаких сведений о похожем судебном разбирательстве в списке дел штата Калифорния не значилось. Интересно, как может иск, зарегистрированный в государственной организации, испариться в считаные часы?

Меган звонила и звонила в департамент, но это было все равно что стучаться в двери дома, где никто не живет. Наконец ей удалось добраться до кого-то из тамошних сотрудников посредством электронной почты. Чиновник ответил, что иск на «Мирамакс» и все связанные с ним бумаги уничтожены в соответствии с политикой департамента, не позволяющей хранить документы дольше трех лет. Назвать имя подавшего жалобу чиновник тоже не мог, опять-таки из-за того, что «политика департамента запрещает должностным лицам разглашать такую информацию».

Все это было невыносимо. Но Меган проявила редкую настойчивость и в конце концов буквально вырвала у чиновника имя государственного расследователя, занимавшегося пропавшим иском. Дама-расследователь уже вышла на пенсию, никто в департаменте не знал, где она проживает. Меган взялась за изучение телефонных справочников, просерфила соцсети, нашла адрес отставной чиновницы в восточном Лос-Анджелесе и связалась с ней по телефону.

Разговор длился всего несколько минут. Через руки экс-расследовательницы за время работы в департаменте прошли сотни исков. Этой конкретной жалобы она не помнила.

– И вообще, что такое «Мирамакс?» – спросила она.

Во второй половине дня 14 июля команда «Таймс», сформированная после сенсационного разоблачения O’Рейли, собралась в конференц-зале «Первая полоса», чтобы обсудить положение дел и планы на будущее[65]. Присутствовали Ребекка Корбетт, Мэтт Парди, Эмили Стил и другие. Зал «Первая полоса» – особенный, в нем нет интерьерного декора, на стенах не висят портреты президентов или картины с изображениями исторических событий. Но дважды в день именно сюда приходят ведущие редакторы и решают, каким именно материалам предстоит стать передовицами в печатном издании газеты и в ее онлайн-варианте. Репортеры редко присоединяются к таким встречам, но это был тот самый редкий случай: совещание относилось к разряду особо важных.

Новая информация звучала многообещающе. Две недели назад Кэти Беннер, которая занималась Кремниевой долиной, опубликовала статью, где подробно описывались случаи харассмента в отрасли высоких технологий[66]. Речь шла о женщинах-предпринимателях, обращавшихся к мужчинам-инвесторам и в ответ получавших полный набор недвусмысленных фраз, откровенных приставаний и сальностей вроде: «Не знаю, право, что именно и как в вас вложить». Долгое время в этой индустрии, где традиционно властвовали мужчины, женщины замалчивали свои проблемы, считая разговоры о них не только рискованными, но и табуированными.

Теперь же они начали говорить, и круг их ширился. В тот же год, но раньше, большой скандал произошел в компании «Убер»: Сьюзен Фаулер, бывший инженер компании, написала в своем блоге пост о пережитых лично ею сексуальных домогательствах и харассменте[67]. В статье Кэти Беннер освещались истории более двадцати женщин; многие героини материала выступали открыто, называя имена инвесторов-агрессоров. Материал был проиллюстрирован портретами женщин-предпринимательниц, на фото они выглядели сильными и собранными: основательницы инновационных стартапов, требующие справедливого отношения к себе и своей работе.

Статья возымела эффект. Один из инвесторов и одна из упомянутых в материале компаний публично принесли свои извинения[68]. Читатели и коллеги восхищались героинями статьи, их смелостью. Электронный почтовый ящик Кэти Беннер переполнялся письмами с новыми признаниями.

Таким образом, к первой ласточке – разоблачениям O’Рейли – добавился еще один горячий материал. Меган и Джоди разослали статью Кэти и отзывы на нее потенциальным участникам проекта «Вайнштейн», чтобы показать: да, задача непростая, но наша команда знает, как ее решать.

В начале собрания быстро обсудили новости: Джоди и Меган рассказали, что медленно, но верно продвигаются вперед в деле Вайнштейна. Эмили Стил слышала, что в интернет-издании Vice периодически выходят острые материалы на тему насилия[69]. Кэтрин Айнхорн плотно занималась изучением темы харассмента в ресторанном и гостиничном бизнесе, ритейле и строительстве[70]. Сьюзен Чира сфокусировалась на тех отраслях, которые прежде считались «чисто мужскими»: шахты, судовые верфи и тому подобное[71].

В каждой отрасли у харассмента своя специфика. Например, рестораны – это всегда алкоголь, который развязывает языки и рушит запреты; женщинам-менеджерам часто приходится обороняться от сильно перебравших клиентов. Кремниевая долина – рассадник молодых людей, которые за одну ночь наживают огромные состояния и не чувствуют ответственности ни перед кем. На судовых верфях, стройплощадках и других «мужских» территориях мужчины нередко пытаются выжить с работы женщин, в буквальном смысле подвергая их физической опасности. Чира слышала, что одну работницу оставили глубоко в шахте без какой-либо связи с внешним миром, а другая оказалась в такой же изоляции, но на ветровой турбине.

Журналисты начинали работать над проектом, обладая лишь базовыми знаниями о харассменте. Еще в 1960 году был введен законодательный акт, призванный защищать работников от нежелательных действий со стороны руководства или коллег. Сексуальные домогательства не квалифицировались как уголовное преступление (если только не было изнасилования), но считались нарушением гражданских прав. Все присутствующие в конференц-зале прекрасно знали об инцидентах с Кларенсом Томасом и Биллом Клинтоном. Но теперь, собрав воедино информацию, найденную по крупицам в разных профессиональных отраслях, журналисты пришли к важному выводу: все существующие ныне официальные способы борьбы с харассментом фактически лишь дают ему зеленый свет.

Первый шаг к осознанию этого сделала Эмили Стил, работая над статьей о компании «Фокс» и O’Рейли. Общеизвестно, что многие иски по обвинению в харассменте решаются до суда, и Эмили вместе с Майклом С. Шмидтом выяснили, что O’Рейли и «Фокс» неоднократно прибегали к таким досудебным урегулированиям – то есть, по сути, платили жертвам за молчание. Но условия договоров о неразглашении явно нуждались в тщательном изучении.

Насколько поняла Стил, эти сделки больше походили на сокрытие деяния, а не на легальные юридические соглашения. В бумагах значилось множество жестких ограничительных условий. Женщин обязывали передать все доказательства – аудиозаписи, дневники, электронную переписку, резервные файлы, словом, все, что хоть как-то относится к делу, – O’Рейли и его юристам. Жертвам, а в одном из случаев и адвокату жертвы запрещалось помогать другим женщинам, подававшим похожие иски против телеведущего. Если пострадавшие получали повестки на дачу показаний, им следовало ставить в известность O’Рейли и его команду, чтобы те подготовились к выступлениям в правовых инстанциях[72].

Адвокат одной из жертв согласился перейти на сторону обвиняемого, чтобы, как значилось в соглашении, «предоставить O’Рейли юридическую консультацию по вопросу харассмента». Еще одна пострадавшая женщина пообещала никогда не делать негативных заявлений об O’Рейли или «Фокс ньюз», «письменных или устных, прямых или косвенных», – и никогда, ни при каких обстоятельствах не вступать в контакт с журналистами, если те с ней свяжутся. Кроме того, она обязалась не подавать жалоб ни в одну из правительственных организаций, занимающихся борьбой с харассментом, включая EEOC[73].

Взамен одна из жертв получила около 9 миллионов долларов, другая – порядка 3 миллионов 250 тысяч. В случае нарушения хотя бы одного из пунктов договора женщины теряли все деньги. Что именно сделал или не сделал O’Рейли этим женщинам, кануло в бездну. Деньги в обмен на молчание – вот вам и вся сделка.

Тем летом, собирая информацию об O’Рейли, Стил задавалась более глобальными вопросами. А легальны ли вообще эти соглашения? Что, если женщины по всей стране каждый день подписывают такие документы в обход правовой системы? И как насчет адвокатов? Действительно ли они стремятся помочь жертвам харассмента или просто хотят выжать побольше денег лично для себя?

Стил предложила редакторам углубиться в эти вопросы, те согласились, и Корбетт привлекла к расследованию Джоди. Между попытками связаться с кино– звездами та звонила адвокатам и юристам, работающим в разных концах страны и практикующим в маленьких городках, и крупным специалистам по праву. И теперь поделилась с коллегами тем, что узнала.

Все адвокаты и юристы подтвердили: такие соглашения законны. Это стандартная практика в делах о харассменте. И в подавляющем большинстве случаев – единственное решение проблемы. Юристы подчеркивали, что у женщин есть веские основания подписывать такие договоры. Они нуждаются в деньгах, не хотят обнародовать постыдные инциденты, не видят других вариантов или просто стремятся все забыть. Никто уже не назовет их вертихвостками, лгуньями, интриганками, легкомысленными особами в поисках приключений. Для них это способ получить деньги и жить дальше. Альтернатива – судебное разбирательство, во время которого придется раскрывать интимные и болезненные подробности. Федеральные законы о харассменте плохо продуманы и слабо разработаны, за кадром остается множество категорий работников – фрилансеры, например, или сотрудники предприятий с коллективом не больше пятнадцати человек. Срок исковой давности составляет всего сто восемьдесят дней, государственный бюджет на судебное разбирательство такого дела не должен превышать 300 тысяч долларов, а этого не всегда хватает на то, чтобы покрыть потерянную заработную плату или нанять хорошего адвоката. Неудивительно, что многие жертвы сексуальных преследований делают выбор в пользу договора о неразглашении.

И для адвокатов куда предпочтительнее подписание такого договора, особенно в финансовом плане. Обычно они работают «авансом», то есть получают оплату после и только если суд постановит выплатить клиенту компенсацию. Гонорар адвоката в этом случае составляет треть от компенсации клиента. А проигрыш в суде означает, что адвокат не получит вообще ничего. Поэтому досудебное подписание договоров о неразглашении превратилось в своего рода доморощенную индустрию. Некоторые адвокаты выступают против несправедливой оплаты своего труда, другие принимают все как есть, третьи сдаются и ведут досудебные сделки ради заработка.

Даже EEOC, государственное агентство, призванное следить за исполнением законов против харассмента, часто совершало такие конфиденциальные сделки. Агентство обладало очень скромными правовыми полномочиями, но, согласно первоначальному уставу, обязано было по возможности решать возникающие проблемы, часто не разглашая, каким именно способом они решаются. «Мы знаем, на какие компании поступает больше всего жалоб, но это внутренняя информация», – объяснила Чаи Фельдблюм, руководившая тогда агентством. Обнародовать эту информацию не разрешалось. То есть, устраиваясь на работу, женщина не могла узнать в комиссии по трудоустройству, что ее ждет в будущей компании и как там обстоят дела с харассментом. Неудивительно, что попытки Меган выяснить хоть что-то о давних жалобах на «Мирамакс» через калифорнийское агентство никуда не привели. Все такие организации живут на деньги налогоплательщиков, но информацию, которой владеют, они запирают на крепкий замок, чтобы никто не мог до нее добраться.

Джоди подвела итоги: в Соединенных Штатах существует целая система замалчивания исков по поводу сексуальных домогательств. Вместо того чтобы бороться с агрессорами, система предоставляет им полную свободу действий. Женщины расписываются в молчании, это обычная практика. А те, кто их преследовал, продолжают свои игры где-нибудь на новой территории. Договоры о неразглашении практически никогда не изучаются в юридических колледжах, их не обсуждают на открытых судебных слушаниях. И общество ничего о них не знает. Даже те, кто сейчас сидит в этой комнате – люди с огромным опытом в исследовании гендерных вопросов, – только сейчас начинают осознавать, что в действительности происходит.

Покидая собрание, Джоди и Меган понимали, какая огромная работа им предстоит. Заинтересуют ли общественность хоть и легальные, но сомнительные сделки, а главное – последствия, к которым они приводят? Для оптимизма есть повод: с Беннер после публикации ее статьи связались активисты из Калифорнии и сообщили, что хотят внести изменения в законодательство штата относительно пунктов о конфиденциальности в договорах о неразглашении.

А что, если Харви Вайнштейн подписывал такие документы не только с Роуз Макгоуэн, но и с другими женщинами? И возможно ли отыскать этих женщин, ведь адвокаты и юристы делают все, чтобы их жалобы остались тайной?

В 2005 году братья Вайнштейны отказались от контроля над студией «Мирамакс», своей первой кинокомпанией[74]. Но многие их бывшие сотрудники остались связанными друг с другом навсегда, потому что вместе пережили и прекрасные, и страшные моменты, причем порой почти одновременно. Для многих работа на Вайнштейна стала школой жизни, тяжким испытанием, огромной привилегией и вместе с тем болезненной неизлечимой травмой. Ты можешь иметь влияние в мире кинематографа, обсуждать контракты на яхте в Каннах и в тот же самый день из-за поведения своего босса подвергнуться чудовищному унижению. Бывшие сотрудники студии время от времени собирались вместе в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, называя себя «Анонимные Мира-голики» по аналогии с «Анонимными алкоголиками». Словно эти встречи были нужны им для восстановления душевного здоровья после работы на студии.

Тем июлем каждый день Меган и Джоди работали с «Мира-голиками», пытаясь разговорить каждого из бывших сотрудников. Те, кто предположительно знал больше всех, не отвечали на звонки и не перезванивали; те, кто, по слухам, помогал Вайнштейну в организации его сексуальных забав, безусловно, не хотели афишировать свое участие. Тем же, кто выходил на связь, журналистки задавали один и тот же вопрос: возможно, кто-то из них за годы работы слышал о подписанных женщинами-коллегами договорах о неразглашении?

В последние выходные июля, спустя две недели после редакционного собрания в зале «Первая полоса», Меган ехала к северу от Нью-Йорка по петляющим улицам фешенебельного пригорода. Перед ней стояла задача: разгадать секрет одной из сотрудниц «Мирамакса», которая в ранние годы работала на студии ассистентом, но внезапно уволилась.

Меган знала ее имя. С первых дней в компании эта девушка, умная и серьезная, произвела прекрасное впечатление на руководство и коллег и быстро начала продвигаться по карьерной лестнице. Но в 1990 году она исчезла словно в никуда; единственное напоминание, которое от нее осталось, – кроссовки, аккуратно поставленные под рабочий стол. В телефонных разговорах несколько бывших сотрудников студии вспомнили, что вроде бы у нее произошел неприятный инцидент с Вайнштейном. Но деталей не знал никто.

Самую важную зацепку дала Кэти Деклезис, которая в то время работала помощницей Боба Вайнштейна. Она припомнила, что вскоре после исчезновения молодой ассистентки адвокат ее отца прислал в офис письмо. Кэти плохо разбиралась в юридической терминологии, но у нее создалось впечатление, что это был судебный иск.

Эта информация дала Меган и Джоди больше, чем рассказы всех бывших сотрудников студии вместе взятых. Как решилось дело с иском, на что жаловалась молодая женщина, что же с ней произошло?

Отыскать хоть что-то в сети о тех двадцати семи годах, которые прошли со времени ухода бывшей ассистентки со студии, оказалось невозможно. У нее не было аккаунта на LinkedIn, как и профиля на Фейсбуке. Но Эшфорд из исследовательского отдела «Таймс» все-таки удалось отыскать бывшую ассистентку где-то на задворках интернета, в списке сотрудников некой компании, расположенной в другом городе. Женщина на фото ничем не походила на голливудскую знаменитость: обычная дама немного за сорок, с волосами до плеч и без тени косметики на лице.

Связаться с ней оказалось еще сложнее. Меган немедленно вылетела в город, где находилась ее фирма, и оставила на рецепции несколько записок: «Журналистке «Таймс» очень нужно с вами поговорить». Но ответа так и не дождалась. Общаться с секретарем на рецепции было сложно, коллеги бывшей ассистентки не должны были понять, что речь идет об очень щекотливом деле: Меган опасалась спугнуть женщину.

Оставался один выход. У Меган был адрес матери бывшей ассистентки в пригороде Нью-Йорка. Туда-то она теперь и ехала, чтобы поговорить с матерью лично и объяснить, зачем разыскивает женщину. Если матери не будет дома, Меган напишет от руки записку и прикрепит к двери.

А вот и дом: большой, красивый, современной постройки. Меган больше десяти лет стучала в разные двери без приглашения, но до сих пор ощущала неловкость. Да, это необходимо, особенно если человек не идет на контакт. Многие встречали приветливо и приглашали войти, восхищенные ее упорством. Но некоторые сразу взрывались, словно их оскорбило само ее присутствие. И сейчас, стуча в большую деревянную дверь, Меган чувствовала себя так, будто грубо вторгается в чью-то жизнь.

Но ей открыла не мать, а женщина с фото из интернета: перед Меган стояла та самая бывшая ассистентка продюсера. Из-за ее плеча выглядывала девушка-подросток. Меган представилась, и по лицу женщины пробежала тень понимания – или, возможно, страха.

– Не могу поверить, что вы все-таки нашли меня, – покачала она головой и объяснила, что они с дочерьми приехали в Нью-Йорк на каникулы и как раз сейчас к ним в гости пришли друзья семьи. Меган не хотела говорить о цели своего визита перед другими людьми и попросила женщину совсем недолго побыть с ней на террасе. Та согласилась.

Они присели рядом, Меган объяснила, что сейчас они с Джоди готовят обличительный материал о Харви Вайнштейне. Работа оказалась очень тяжелой: как выяснилось, продюсер не раз прибегал к сексуальным домогательствам, причем происходило все примерно по одному и тому же сценарию. Меган предполагает, что в период работы ассистенткой в «Мирамаксе» ее собеседница тоже пережила что-то подобное. И ни за что не посмела бы тревожить ее, если бы вопрос не был настолько важным.

Бывшая ассистентка слушала, и время от времени углы ее губ чуть приподнимались. Нет, не в улыбке. Скорее, это было подтверждение слов Меган.

– Я двадцать семь лет ждала, когда в мою дверь постучат, – произнесла она наконец. – Но могу ответить одно. У меня со студией «Мирамакс» состоялась деловая беседа, которая закончилась миром: мы пришли к соглашению больше не возвращаться к той теме.

Меган молча обдумывала услышанное. Вроде бы женщина ничего не сказала. Но между строк был спрятан смысл. Как будто она хотела передать Меган зашифрованное послание: «Да, давным-давно со мной произошло что-то ужасное, но я сейчас имею право произнести только вот эту, тщательно продуманную нейтральную фразу».

Именно так ответила бы женщина, которая когда-то подписала договор о неразглашении. Каждый профессиональный журналист знает: бывают ситуации, когда единственное, что ты можешь сделать, – повернуться и уйти. Оставить человека в покое. Но… это был не тот случай. Меган чувствовала: необходимо, чтобы женщина продолжала говорить, пусть даже на темы, никак не связанные с главным вопросом расследования. Сколько лет ее дочерям? А вот дочке Меган всего четыре месяца! Женщины были примерно одного возраста, у них нашлось много общих интересов, и разговор завязался легко.

Примерно через полчаса беседы Меган решилась сделать шаг: попросила бывшую ассистентку подумать об участии в расследовании, которое ведет «Таймс». Да, она понимает, что нарушить договор о неразглашении – дело рискованное, но есть возможность пролить свет на эту грязную сделку без ущерба для пострадавшей стороны. Это удалось ее коллегам, которые недавно опубликовали материал о Билле O’Рейли и его платах за молчание. Женщина слушала и кивала. Она не сказала «нет». И «да» тоже не сказала. Но согласилась дать Меган то, за чем так охотятся репортеры: номер своего мобильного.

На обратном пути в Бруклин оптимизм Меган рассеялся: зазвонил телефон, и бывшая ассистентка сказала, что только что говорила со своим адвокатом. Он велел ей не вести никаких переговоров с «Таймс». Сердце у Меган упало, но она постаралась сохранить спокойный доброжелательный тон. Реакция адвоката вполне предсказуема, объяснила она, и все же, пожалуйста, не спешите с решением. Все, о чем она просит, – оставаться на связи и дать возможность позже еще раз обсудить разные варианты.

Женщина неохотно согласилась.

Меган вела машину, и ее тревога росла. Вокруг продюсера и актрис всегда ходили слухи, теперь же они с Джоди обнаружили новую категорию жертв: сотрудницы компаний Вайнштейна. Женщина, с которой Меган разговаривала на крыльце, – возможно, «нулевой пациент» в изучении нездоровых инстинктов Вайнштейна. И она ни разу не знаменитость. Во время работы на студии «Мирамакс» она была совсем юной и беззащитной. А что, если продюсер нападал на женщин гораздо чаще и более систематично, чем они с Джоди подозревали? Сколько жертв в его «послужном списке», если считать с тех давних пор? Возможно, если бы бывшая ассистентка могла говорить свободно, появился бы шанс все изменить?

Тогда, в последние выходные июля, Меган так и не узнала, что случилось с ассистенткой двадцать семь лет назад. Но она отчаянно стремилась не потерять нить связи, и через два дня написала женщине смс:

«Знаю, некорректно тревожить вас перед дорогой домой. Но, прошу, поймите: я поступаю так только потому, что это очень, очень важно. У нас есть возможность все изменить! Надеюсь, мы останемся на связи и я смогу держать вас в курсе того, что происходит у нас. Полагаю, вы уже обсудили эту тему с другими, с членами семьи и с друзьями. Но все же самый главный разговор – ваш разговор с самой собой». И добавила ссылку на статью «Нью-Йорк таймс» об O’Рейли и его договорах.

Меган писала и чувствовала: эта женщина, скорее всего, никогда не ответит.

Через несколько дней вечером Меган вновь отправилась на поиски удачи. На этот раз она ехала домой к Джону Шмидту, который в 1990 году – как раз, когда исчезла юная ассистентка, – занимал в «Мирамаксе» пост финансового директора и сейчас продолжал работать в киноиндустрии[75]. Меган предполагала, что Шмидт должен что-то знать о договоре, подписанном ассистенткой. Звонки он сбрасывал, поэтому Меган направилась в Ривердейл, зеленый район на северо-западе Бронкса, и остановилась у дома Шмидта. Каждый раз, как мимо проезжал местный патруль, она пригибалась; долго ждала, когда загорится свет в окнах гостиной – значит, дома уже кто-то есть. И вот наконец она стоит перед Шмидтом, извиняется, что явилась без предупреждения во время ужина, и чувствует себя ужасно неловко: здесь же находится его жена, которая вслушивается в каждое слово.

Эти соглашения, объяснила Меган Шмидту, на самом деле – ловушка: они лишают жертву права говорить и сулят существенные финансовые потери, если женщина все же решит высказаться. Человек, который что-то знает о таких договорах, обладает уникальной возможностью оказать обществу огромную помощь. Меган не просит Шмидта говорить на диктофон, она ничего не собирается записывать. Она лишь спрашивает, не помнит ли он, что могло произойти тогда, много лет назад.

Шмидт не был готов к такой беседе, по крайне мере пока. Сказал, что должен подумать, и проводил Меган к выходу. Она понимала: это нормально, человеку часто требуется время на раздумья в таких ситуациях. И все равно нахлынуло разочарование. Вот так, значит. Некоторые из бывших сотрудников Вайнштейна в курсе того, что происходило, но говорить об этом не хотят.

Тем же июлем, в пятницу вечером, у Джоди состоялся телефонный разговор с одним из крупных функционеров Голливуда Мэттом Бродли, который много лет назад работал на студии «Мирамакс»[76]. Он выслушал Джоди с большим интересом, что само по себе было необычно. Возникло ощущение, будто он оценивает ее. Вскоре он перезвонил ей, назвал имя и продиктовал номер телефона. Объяснил, что это его близкая подруга еще по работе в «Мирамаксе», что она долгие годы носит в себе одно давнее воспоминание, и теперь, хоть и не без опаски, хочет о нем рассказать. Ее зовут Эми Израэль, она тоже занимает солидную позицию в шоу-бизнесе и пользуется прекрасной репутацией.

– Я собираюсь строить карьеру дальше и не хочу, чтобы эта гадкая история приклеилась ко мне, как ярлык, – сразу подчеркнула Израэль в телефонном разговоре с Джоди. – Не желаю, чтобы мое имя трепали на всех углах, и точка.

Тем не менее события давнего прошлого не давали ей покоя больше двадцати лет, и она хотела с кем-то поделиться своими воспоминаниями.

Осенью 1998 года она прилетела вместе с Вайнштейном на Венецианский кинофестиваль, чтобы отобрать новые фильмы для покупки. Во время деловой встречи в номере Вайнштейна она обратила внимание, что с двумя ассистентками продюсера, Зельдой Перкинс из лондонского офиса и Роуэной Чиу, недавно принятой на работу, явно что-то не так.

– Они сидели и дрожали, – вспоминала Израэль. – Буквально вибрировали от ужаса.

Сам Вайнштейн держался спокойно, обсуждал, как обычно, фильмы и перспективы. Но с двумя девушками очевидно, случилось что-то плохое, Израэль ощутила это интуитивно, хотя продюсер ничем себя не выдал.

О выходках Вайнштейна Эми Израэль знала не понаслышке. Он часто хвалил ее, доверял ответственные задачи, несмотря на юный возраст, и… постоянно к ней приставал. Как-то в Торонто во время кинофестиваля она заехала за ним в отель, и его ассистент, мужчина, проводил ее в номер продюсера. Она пошла без опасений, предполагая, что ассистент тоже будет там. Но ошиблась. Ее встретил Вайнштейн, практически голый, только с узеньким полотенцем вокруг бедер, который сразу предложил сделать ему массаж. Она солгала, что должна срочно позвонить матери, и тут же начала набирать номер на мобильнике.

Прошел год или два, к тому времени она уже стала руководителем своего отдела. Однажды в Нью-Йорке в просмотровой она показывала Вайнштейну новый фильм, и вдруг ни с того ни с сего он заявил: «А почему бы тебе не снять рубашку и не пройтись несколько раз колесом?» «Да пошел ты, жирный боров», – парировала она, и он снова занялся игрой в крестики-нолики как ни в чем не бывало. (Этот рассказ Вайнштейн позже полностью отрицал.)

Но в Венеции, как считала Эми, случилось что-то пострашнее. Она знала лишь кое-что о последствиях: Зельда Перкинс уволилась, подписав нечто вроде обязательства ничего никому не рассказывать – договор о неразглашении, сразу поняла Джоди. Израэль посоветовала[77] позвонить еще одной женщине, Лоре Мэдден, бывшей сотруднице лондонского офиса. Возможно, у нее тоже есть что сказать.

И наконец Израэль задала вопрос, который волновал ее больше всего: почему все они, сотрудницы студии «Мирамакс», терпели эти адские муки? Вот что не давало ей покоя все эти годы, именно поэтому она и пошла на разговор с журналисткой. В те давние дни она старалась хоть как-то защитить коллег, например запрещала девушкам-подчиненным оставаться с Вайнштейном наедине. Но это все, что она могла сделать: насчет Венеции у нее были только подозрения, жалобы коллег не тянули на полноценный судебный иск. Эми вспомнила, что сообщила своему руководителю о своей стычке с продюсером в гостиничном номере. Ей ответили: да, такая же жалоба поступала еще от одной сотрудницы. Но никаких действий никто не предпринял.

Что оставалось делать? Эми и ее коллеги сконцентрировались на работе. «Видимо, он рассчитывал, что я постесняюсь рассказывать кому-либо о его приставаниях». С тех пор как была обнародована история Билла Косби, Эми ждала, что Вайнштейна тоже изобличат.

– Почему мы не заявляем об этом во всеуслышание? – спрашивала Израэль у Джоди по телефону. – Прошло двадцать лет, почему мы до сих пор молчим?

Через три недели, в среду 2 августа, Джоди уже была в Лондоне. Напротив за столиком в ресторане сидела Зельда Перкинс, которая жила тогда в Южном Кенсингтоне, и рассказывала, что случилось с ней в «Мирамаксе» в 1998 году[78].

Перкинс держалась серьезно, со спокойной уверенностью профессионального продюсера. В основном она сотрудничала с театрами, долгое время работала с ведущими театральными и кинопродюсерами города, участвовала в постановке известных спектаклей, а иногда – телесериалов, таких, например, как «Корона». Жила в загородном имении, где держала овец, но по работе часто наведывалась в Лондон. Поскольку ее связывал договор о неразглашении, мало кто знал, как складывалась ее карьера.

Это была первая беседа, во время которой Зельда Перкинс позволила себе полную откровенность, хотя ведомые слухами журналисты и раньше обращались к ней за информацией о Вайнштейне («Но все они были мужчины», – подчеркнула Зельда.) Понизив голос, она продолжила рассказ, который начала еще во время телефонного разговора с Джоди.