Текст книги "Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х"

В своем дневнике Плат писала, что планирует стать «Главной Поэтессой Америки», но слава ускользала от нее, сколько она ни перетасовывала свои списки поэтов. В то время как ко всем остальным, наоборот, приходил успех. Той весной Секстон продала свою первую книгу стихов Houghton Miffin, где Старбак работал редактором (он и посоветовал издать книгу Энн). Плат восприняла успех Секстон как личное оскорбление. На праздничном ужине Старбак, по словам Плат, выглядел «самодовольным, как кот, который налакался сливок»[95]95
  Plath S. Op. cit. P. 484.


[Закрыть], ведь, по мнению Сильвии, это было «в каком-то смысле камнем в мой огород». Не то чтобы у Старбака не было собственных достижений: в июне он получил Йельскую премию молодых поэтов. В день, когда Плат услышала о премии Старбака, она решила написать рассказ о своей попытке самоубийства (но сначала ей пришла идея написать об интрижке Секстон и Старбака). «На эти психиатрические штуки сейчас растет спрос, – отметила Сильвия. – Глупо не попытаться пережить, воссоздать свой опыт»[96]96
  Ibid. P. 495.


[Закрыть]. Так в 1963 году увидел свет роман «Под стеклянным колпаком» – история о «самоубийстве студентки»[97]97
  Ibid.


[Закрыть]. Это была последняя работа Плат, опубликованная при ее жизни.

Пока Плат строила планы, Секстон заперлась в кабинете и остервенело редактировала рукопись своей книги. Лоуэлл предложил заменить пятнадцать стихотворений на новые. Энн сочиняла очень быстро, но она не вполне доверяла советам учителя. «Я просто не уверена насчет Лоуэлла[98]98
  Sexton A. A Self-Portrait in Letters / Ed. L. Ames, L. Gray Sexton. Boston, 2004. P. 70.


[Закрыть], – писала она Кизер, автору обвинительного стихотворения, а теперь подруге, и в том числе по переписке. – Возможно, ему нравятся мои стихи, потому что они все немного сумасшедшие или повествуют о сумасшествии и, может быть, ему близка я и моя „поэзия умалишенных“».

И действительно, Лоуэллу, как и Секстон, было интересно писать о личных проблемах. В том же мае, когда Секстон продала свою рукопись, были опубликованы «Исследования жизни» Лоуэлла. В рецензии на книгу Лоуэлла «Нация» М. Л. Розенталь утверждал, что его поэзия – «терапия души». В рецензии «Поэзия как Исповедь» Розенталь говорит о том, как «Лоуэлл снимает маску. Его лирический герой несомненно он сам, и трудно не воспринять „Исследования жизни“ как череду довольно постыдных личных признаний, разглашать которые чревато»[99]99
  Rosenthal M. L. Poetry as Confession // Nation. 1959, September 19. P. 154.


[Закрыть]. В 1960-м книга получила Национальную книжную премию и ознаменовала зарождение нового революционного жанра в американской поэзии, названного «исповедальным» – так прижилось меткое замечание Розенталя. Изначально название было воспринято с долей иронии, но после успеха «Исследований жизни» этот жанр стал привлекать поэтов.

Многие годы всех писателей, которые когда-то сидели в той маленькой темной аудитории на Коммонвелс-авеню, – Сэкстон, Плат и самого Лоуэлла, – называли представителями «исповедального» жанра. Ярлыки всегда раздражали Секстон: она ненавидела, когда ее причисляли к какой-то категории. И особенно Энн возмущала мысль о том, что она переняла свой поэтический стиль у Лоуэлла. Иногда она полностью отрицала влияние Роберта, утверждая, что даже не читала его произведений. Секстон объясняла, что если чему и научилась у Лоуэлла, так это тому, о чем писать не нужно. Он привил ей образ мысли, подход к поэзии, но ее стихи принадлежали только ей. «Господи, я такое ершистое существо![100]100
  Sexton A. A Self-Portrait in Letters / Ed. L. Ames, L. Gray Sexton. Boston, 2004. P. 79.


[Закрыть] – писала Энн Снодграссу в июне 1959 года. – И в маниакальные моменты я говорю себе, что я лучше, чем Лоуэлл! Как вам такой поэтический образ!!!»

По окончании семинара Секстон посвятила лето доработке своей рукописи. К тому времени, как в августе ее книга поступила в типографию, Энн уже отнюдь не была «реинкарнацией Эдны Сент-Винсент», которой чувствовала себя в октябре. Она продала книгу и провела чтения в Кембриджском театре поэтов. На мероприятии ее поддерживали Кумин, которая сама работала над рукописью книги, и Старбак. Секстон не сломили тревоги и критика на семинаре Лоуэлла. Она одержала победу в сопернической, коварной литературной среде.

Дела остальных обстояли не столь радужно. Плат вскоре уехала из Бостона, страшась того, во что превратится ее жизнь наедине с Хьюзом. «У меня нет жизни отдельно от него, скорее всего, я стану его бесплатным приложением»[101]101
  Plath S. Op. cit. P. 524.


[Закрыть], – писала Сильвия всего через несколько недель после того, как они с Хьюзом поселились в арт-резиденции Yaddo в Саратога-Спрингс (штат Ньй-Йорк). Тем временем соперница Плат Адриенна Рич жила «в беспредельном унынии»[102]102
  Middlebrook D. Op. cit. P. 111.


[Закрыть]; она не могла понять, как продолжать писать, одновременно ухаживая за тремя детьми. Казалось, ее жизнь кончена.

Кумин преподавала в Университете Тафтса; в 1958-м Максин стала первой женщиной-преподавательницей департамента английского языка за время существования этого учебного заведения; правда, ей доверяли учить только студентов кафедры физического воспитания и зубных техников. Даже непревзойденная Хардвик ощущала тревогу и злость, запертая в городе, который считала «балансирующим на тонких ножках… слегка сдвинутым в своей невротичности, провинциализме и серьезности, лишенной интеллектуальной значимости»[103]103
  Hardwick E. Op. cit. P. 70.


[Закрыть]. Вскоре они с Лоуэллом уехали в Нью-Йорк.

Даже когда женщинам-писательницам удавалось обрести друг друга в патриархальных литературных кругах Бостона середины XX века, дружеские отношения, которые они строили, часто не выдерживали испытания конкуренцией и завистью. На семинарах было так мало мест, и так много молодых писателей жаждали признания. Их связи были эфемерными: после вечеров, проведенных в баре, женщины возвращались домой к мужьям. Наутро, несмотря на все сложности (или, возможно, благодаря им), отношения супружеских пар оказывались стабильнее, чем женская дружба.

Разношерстная компания женщин-писательниц – Секстон, Рич, Плат, Кумин, – знаменитая концентрацией таланта и грядущей славы, так и не сплотилась в настоящее сообщество. С учетом того, как нелегко завязывались отношения между женщинами, тем более примечательна зародившаяся в аудитории курсов для взрослых и возобновившаяся в Ньютонской библиотеке дружба Секстон и Кумин. Но даже их дружба не раз оказывалась под угрозой, когда влиятельный мужчина решал, что его право и даже обязанность – вмешаться, чтобы помочь одной женщине освободиться от влияния другой.

Угроза возникла в 1961 году, всего через несколько лет после того, как Кумин и Секстон встретились и сдружились. Летом и осенью того же года Холмс и несколько членов его семинара участвовали в своеобразной неформальной мастерской: поэты собирались вместе, делились наработками и перебрасывались шутками и остротами. В состав группы вошли Старбак, Сэм Альберт, Тед Вайс и, конечно же, Холмс. Участники по очереди проводили эту вечернюю мастерскую, не забывая о напитках. Дети Кумин терпеть не могли, когда группа собиралась у них дома. «О, поэты! – жаловались они всякий раз перед мастерской. – Опять поспать не дадут». Дети дрались за спасительную возможность ночевать в комнате над гаражом – та часть дома находилась в наибольшем отдалении от шумных сборищ.

Позднее Кумин описала свое впечатление от мастерских: «В тот период все мы активно писали и редактировали, стремясь обойти друг друга, как будто за нами гнались все волки мира. Собралась ершистая, живая, нередко язвительная, но все же дружественная компания»[104]104
  Kumin M. How It Was // Sexton A. The Complete Poems. Boston, 1981. P. xxiv.


[Закрыть]. Поэты страстно спорили, возражая против непрошеных предложений и отстаивая необходимость внесения важных изменений. Больше всех выделялась Секстон. Она боролась за свои стихи, как яростная львица. Позже Энн писала: «Они будто забирали у меня моих детей»[105]105
  A Nurturing Relationship. Р. 128.


[Закрыть]. И что же? Дома Секстон вносила в стихи те самые изменения, которые предлагали коллеги по перу! Она наполняла бокал из ближайшей бутылки, а потом танцевала и прыгала по комнате, восторгаясь блестящими советами друзей.

Холмс с трудом переносил эти спектакли Секстон. Он ненавидел «настойчивое яканье»[106]106
  Кумин М. Письмо Д. Холмсу от 6 августа 1961 года. Личный фонд Кумин. Beinecke Library.


[Закрыть] Энн, которое, по его мнению, отрицательно повлияло на ее творчество. Секстон всегда не нравилась Холмсу: ни в 1957-м, когда она только-только вступила в ряды поэтов, ни теперь, когда ее книги уже публиковали. Его беспокоило ее эмоциональная нестабильность и пристрастие к алкоголю – сам он был в завязке. Кумин и Секстон предполагали, что первая жена Холмса страдала от душевной болезни и покончила с собой, и Энн не нравилась Холмсу из-за ее сходства с покойной. В Секстон его коробило и уязвляло абсолютно все.

Конфликт Холмса и Секстон назревал многие годы. Впервые разлад произошел в 1959 году, когда Секстон, посещая семинар Лоуэлла, попросила Холмса прочитать первую рукопись ее книги. Холмс не скрывал, что не разделяет восторгов Лоуэлла по поводу слишком личных стихов Секстон, и пытался отговорить Энн от публикации книги в первоначальном виде. Секстон не удивила реакция учителя, но ранила его критика. Она написала письмо, в котором признавала, что обижена, и пыталась завоевать расположение Холмса. Несмотря на их разногласия, писала Энн, она так многому у него училась; он учил ее «с неизменным терпением и доброй улыбкой»[107]107
  Письмо, которое, вероятно, адресовано Холмсу, перепечатано в: Salvio P. Anne Sexton: Teacher of Weird Abundance. Albany, 2007. Р. 67.


[Закрыть]. Как же мог он отвернуться от нее теперь? Но отправлять письмо Секстон не стала. Ей не хватило мужества напрямую бросить вызов такому влиятельному человеку.

Вместо письма Энн отправила Холмсу стихотворение. Она назвала его «Джону, который просит меня не углубляться в тему». Секстон хотела показать Холмсу, какую ценность видит в опыте безумия и почему полагает, что это подходящий для поэзии предмет. Лирическая героиня начинает стихотворение с утверждения о том, что видит «нечто стоящее»[108]108
  Sexton A. For John, Who Begs Me Not to Enquire Further // The Complete Poems. Boston, 1981. Р. 34.


[Закрыть] в анализе своего внутреннего мира. Затем героиня описывает свой ум, выстраивая цепочку метафор: сначала дневник, затем лечебница и, наконец, самое загадочное – «стекло, перевернутая чаша», что-то, что она может изучать. Именно через самопознание героиня учится понимать других. Хотя ее жизнь когда-то казалась ей чем-то «личным», к концу стихотворения она понимает, что, делясь личным опытом, она налаживает межличностные связи. «И тогда оно стало чем-то вне меня», – рассуждает она, представляя, как ее внутренний мир перевоплощается в дом ее читателя или его кухню – личное, домашнее пространство. Лицо, которое она видит в зеркале, вполне может быть лицом ее читателя: «мое лицо, твое лицо». Стихотворение защищает исповедальную поэзию, показывая, как легко личное становится публичным.

Это стихотворение было оливковой ветвью, но Холмс не принял дара. Он считал, что поэзия должна быть формой самоопределения. Как и Джон, к которому обращено стихотворение, он предпочел «отвернуться» от надтреснутой, неловкой красоты исповедальной поэзии. Секстон хотела учиться у Холмса, но, по большому счету, ей не было интересно выходить за пределы своего «я»; в конце концов, ведь это именно оно было предметом ее поэзии. Холмс и Секстон никогда не разделяли взглядов друг друга.

Секстон решила опубликовать свою книгу без одобрения Холмса. Книга «В сумасшедший дом и на полпути назад» была издана Houghton Mifin в апреле 1960 года. Книга Энн заслужила положительную оценку The New York Times: «Миссис Секстон пишет стремительно и ловко. Без надуманных метафор и вычурных сравнений. Она – мастер простого повествования… Паузы, акценты и рифмы так искусно переплетены, что абсолютно не ощущаешь напряжения»[109]109
  Lask T. Books of the Times // The New York Times. 1960, July 18.


[Закрыть]. Секстон осталась довольна рецензией и решила, что этот текст повлияет на впечатление Холмса о ее творчестве. Энн сказала своему психотерапевту: Холмс действительно «изменил мнение по поводу моей „сумасшедшей“ поэзии… он ошибался»[110]110
  Middlebrook D. Op. cit. P. 125.


[Закрыть].

Но, как оказалось, ошиблась как раз Секстон: Холмс остался тверд в своих убеждениях. Летом 1961-го, примерно через год после публикации хвалебного отзыва в Times, Холмс попытался исключить Секстон из их неформальной мастерской. А действовать он решил через лучшую подругу Энн.

Кумин признавала авторитет Холмса, ведь он положительно отзывался о ее творчестве и помог ей получить первую преподавательскую должность. Возможно, Джон думал, что Максин повлияет на Энн в том, в чем не смог повлиять он, а может быть, Холмс хотел посеять вражду между подругами, чтобы Секстон, как более уязвимая, почувствовала, что ее общество уже не столь желанно. Так или иначе, Холмс написал Кумин письмо, в котором рассказал о своем недовольстве. Мысли о Секстон «беспрестанно роятся в моем сознании в промежутках между нашими мастерскими, – писал Джон. – Я не вынесу еще один вечер в ее присутствии. Она насквозь эгоистичная, хищная, зловредная, и я ни капельки не жалею ее, напротив, она мне уже до чертиков надоела»[111]111
  Кумин М. Письмо Д. Холмсу от 6 августа 1961 года. Личный фонд Кумин. Beinecke Library.


[Закрыть] (невольно задаешься вопросом, какое слово Холмс на самом деле хотел бы вписать вместо «надоела»). «Я думаю, что она – отрава не только для вас, – продолжает Холмс, – но и для всех остальных». Джон знал, что Максин и Энн были близки, и утверждал, что ему неловко делиться такими мыслями с Кумин, хотя до этого он уже несколько раз изливал ей свое недовольство. И Холмс был непреклонен в своем убеждении о том, что Секстон оказывает на всех дурное влияние. По его словам, другие разделяли его мнение. Джон также «возмущался ее зависимостью» от Кумин. Вот как он это объяснял: «Я думаю, ее общество пагубно на вас сказалось. Честно говоря, будь я Виком, я бы сделал все возможное, чтобы убедить вас с ней распрощаться. Хотел бы я знать, что он думает на этот счет».

Патерналистское письмо Холмса стало для Кумин проверкой на преданность. Она столкнулась с необходимостью принять решение, которое могло изменить ход ее перспективной поэтической карьеры. Выполнить просьбу уважаемого педагога, человека, устроившего ее преподавательскую карьеру, включившего ее стихи в экзаменационную программу своих студентов-бакалавров, человеку, в письмах называвшего ее «дорогая», писавшего, что видит между ними глубокое родство? Или поддержать подругу – женщину, которая когда-то пугала ее, которая многого от нее требовала, но и так много давала взамен?

«Крестный отец моей академической карьеры велел мне держаться от Энн подальше, говорил, что она плохо на меня влияет, – вспоминала Кумин позднее, – а ведь он был моим покровителем, он устроил меня в Тафтс»[112]112
  A Nurturing Relationship. Р. 122.


[Закрыть]. Разлад с Холмсом мог иметь катастрофические последствия. Кумин обдумывала вежливое требование Джона несколько дней; он не получил ответа к выходным и написал еще одно письмо, в котором, извинившись, снова просил Максин порвать отношения с Секстон[113]113
  Холмс Д. Письмо М. Кумин от 13 августа 1961 года. Личный фонд Кумин. Beinecke Library.


[Закрыть].

Наконец, Кумин ответила Холмсу. Максин писала, что чувствует себя будто между молотом и наковальней, словно она каким-то образом тоже вызвала «неодобрение и гнев»[114]114
  Холмс Д. Письмо М. Кумин от 16 августа 1961 года. Личный фонд Кумин. Beinecke Library.


[Закрыть] учителя. Холмс успокоил ее, сказав, что это не так, и не стал распускать семинар и исключать Секстон. Но он по-прежнему настаивал на том, что Энн нужно подтолкнуть в иное творческое русло, и возлагал эту ответственность на плечи Кумин. «Вы не должны позволять ей заниматься этим, – предупреждал он. – Это останется на вашей совести, вас будут терзать те самые легендарные и страшные угрызения, если вы не сделаете то, что сделать необходимо».

Перед Кумин встал выбор, решение могло повлиять на перспективы ее карьеры и жизнь ее подруги. Она выбрала подругу.

Следующие тринадцать лет, то есть всю оставшуюся жизнь Секстон, Кумин помогала ей писать те самые исповедальные стихи, которые так раздражали Холмса. Она висела на телефоне, пока Секстон на другом конце провода сочиняла строку за строкой. Она приглядывала за дочерями Секстон. Она заезжала к мужу Секстон, пока та была в Европе, и помогла подруге вернуться домой, когда поездка слишком ее измотала. Она была другом и доверенным лицом Секстон, ее соавтором и коллегой. Она дарила поддержку и любовь, которые Секстон глубоко ценила, делая все, что в ее силах, чтобы ответить взаимностью. Независимо от того, что двигало Кумин, трудно представить человека, который сильнее поддерживал бы своего друга.

Глава 3
Писатель. Человек. Женщина

В каком-то смысле, бостонским писательницам повезло. Провинциальный по сравнению с Нью-Йорком и Парижем, Бостон 1950-х все еще претендовал на роль культурного центра. Город мог похвастаться первоклассными художественными школами и университетами и широким кругом образованных элит – людей, которые покупали книги и посещали поэтические чтения, проходящие в просторных залах. Женщины-единомышленницы приезжали в город, и небольшие компании друзей складывались на несколько месяцев. Конечно, Бостон был холодным и неприветливым: женщины вроде Плат, Секстон и Кумин часто оказывались в заполненных мужчинами аудиториях, где им – взвинченным и нетерпеливым – охотно напоминали о недостижимости величия. Тем не менее, здесь молодые поэтессы своими глазами видели многих все-таки добившихся величия, и это способствовало их скоротечной, хрупкой дружбе.

В других городах было тяжелее. Вдали от Восточного побережья писатели, и особенно писательницы, были еще более одиноки и разобщены. Они отчаянно пытались добиться успеха, но в то же время понятия не имели, как это сделать. В отличие от Секстон и ей подобных, эти писатели не принадлежали ни к каким сообществам и не имели доступа ни в какие учреждения. Вместо этого им приходилось работать, чтобы выжить, а после находить время на творчество, которое дает волю к жизни. Они писали дома, пока дети спят; их черновики желтели в ящиках столов. Вместо того, чтобы читать стихи другим поэтам в мастерских, они перечитывали собственные слова в тишине.

А значит, познакомиться с единомышленницами женщины могли только благодаря силе письменного слова. Писательницы читали произведения друг друга, а когда им хватало смелости, то сами писали тем, кем восхищались. Так изолированные женщины завязывали, казалось бы, невозможные в их ситуации знакомства и начинали строить пока еще зыбкие планы на будущее.

В ноябре 1960-го, примерно через год после того, как Секстон закончила работу над «Двойным портретом», она получила долгожданную бандероль. В литературной антологии New World Writing под редакцией Стюарта Ричардсона и Корлиса М. Смита напечатали первое художественное произведение Энн: историю матери и дочери, еще одну попытку сразиться с тенью Мэри Грей. Рассказ «Танцуя джигу» написан от лица гостьи на провинциальной вечеринке. Женщина борется с собственными неистовыми импульсами: ей хочется вскочить и танцевать, хочется ускорить время, а не ждать, пока разразится конфликт и все погрузится в хаос. Подобно лежащей на кушетке психоаналитика пациентке, рассказчица вспоминает сцену, произошедшую в детстве за обеденным столом, сцену, которая, как она подозревает, спровоцировала ее нынешнее состояние. В воспоминании еще не достигшая подросткового возраста героиня взаимодействует с пьяным отцом, неприязненными сестрами и требовательной теткой – в образах легко читаются аватары членов семьи Секстон. Но центральное место в повествовании занимает фигура матери. Мать удерживает внимание дочери, направляя на нее непрерывный поток критики. Подкованная в искусстве самоанализа рассказчица видит связь своей детской тревоги и нынешнего беспокойства; женщина понимает, что ожидает катастрофы, и поэтому сама ее провоцирует. «Танцуя джигу» – один из любимых рассказов Секстон, выражающих ее уязвимость перед матерью, воплотивший психоаналитическую сессию в прозе.

Энн была очень довольна свеженаписанным текстом, – она полагала, что ей удалось выразить тонкий психологический инсайт – но сейчас, увидев рассказ среди работ более опытных писателей, Секстон была обескуражена. Другие авторы действовали более продуманно, были критичнее к себе. «В прозе нет границ»[115]115
  Middlebrook D. Op. cit. P. 146.


[Закрыть], – заметила Энн однажды, намекая, что поэтическая форма сдерживает переполняющие ее чувства. В прозе, как и в жизни, Секстон была ничем не ограничена и потому менее изящна, чем хотелось бы ей самой.

В антологию было включено произведение, в котором Секстон увидела идеальный портрет матери со сложным характером, – рассказ «Загадай мне загадку» Тилли Олсен, написанный от лица старой женщины, доживающей свои последние месяцы. Ева замужем вот уже сорок семь лет, она стремится найти уединение даже в браке. Ее муж Дэвид хочет переехать в пансионат для пожилых, но Ева отказывается: она наслаждается доступным только старикам уединением. «Умиротворение снизошло от того, что опустевший дом мне уже не враг – ведь больше не нужно наводить порядок, – размышляет она. – Не то что прежде, когда семья и вся жизнь в доме источали враждебность: они оставляли грязные следы и пятна, мусорили, пачкали, вовлекая ее в нескончаемую битву за чистоту, в которой она терпела неизменное поражение»[116]116
  Olsen T. Tell Me a Riddle // Tell Me a Riddle, Requa I, and Other Works. Lincoln, 2013. Р. 60–61.


[Закрыть]. И Ева клянется, что никогда больше не «согласится плясать под чью-то дудку». Когда Еве диагностируют четвертую стадию рака, они с мужем едут в путешествие, чтобы повидаться со всеми своими детьми и внуками. Дэвид все-таки продает их дом, и они поселяются в Лос-Анджелесе. Муж Евы и ее внучка Джинни заботятся об умирающей, которая поет песни своего русского детства и делится воспоминаниями. Как понимает читатель, в конце истории дух Евы покидает этот мир, и Джинни умоляет охваченного горем Дэвида вернуться на смертное ложе жены и «помочь ее бедному телу умереть»[117]117
  Ibid. P. 98.


[Закрыть]. Эта новелла – виртуозное соединение разговорной речи («Затем, что привыкшая»[118]118
  Olsen T. Tell Me a Riddle. P. 58.


[Закрыть], – говорит Ева, объясняя, почему не хочет уходить из дома) – и модернистского стиля. Олсен создала трогательный портрет пожилой пары, переплетая аллюзии, внутренние монологи и живые диалоги. В основу рассказа легли образы родителей автора, и в особенности ее матери Иды, которая умерла от рака в 1956-м.

Рассказ «Загадай мне загадку» задел Энн за живое. Как писательницу Секстон восхитило присущее Олсен мастерство образа: слабость делает Еву «невесомой, словно птица, – трепещущее тело, тонкие когтистые пальцы и крючковатый нос»[119]119
  Ibid. P. 92.


[Закрыть]. А как женщину и дочь Энн тронула изысканность передачи той многообразной, непростой любви, которую члены семьи испытывают к женщинам со сложным характером. Восхищаясь Олсен и немного завидуя ее мастерству, позже Секстон написала Нолану Миллеру: «Я прочитала рассказ Тилли Олсен и заплакала, и мне было стыдно за то, что мой рассказ напечатали… Она гениальна»[120]120
  Sexton A. A Self-Portrait in Letters / Ed. L. Ames, L. Gray Sexton. Boston, 2004. P. 116.


[Закрыть]. Секстон решила, что больше не будет писать прозу, пока не найдет другого писателя, который научит ее этому.

Примечательно, что неуверенность Секстон не мешала ей осыпать похвалой тех, кому она завидовала. Энн решила написать автору рассказа; она совсем не знала Олсен, но ей казалось, что прочитанные произведения сроднили их. Писать письма знаменитостям было ей не в новинку: будучи заядлой любительницей подобной корреспонденции, Секстон, не колеблясь, писала авторам, которыми восхищалась[121]121
  Секстон Э. Письмо Т. Олсен от 1 марта 1964 года. Личный фонд Э. Секстон. Harry Ransom Center. University of Texas at Austin.


[Закрыть]. Часто эти писатели были мужчинами: Энн регулярно писала Снодграссу, Лоуэллу и поэту Энтони Хекту. В такой переписке Секстон вела себя словно на вечеринке: обольщала и очаровывала, создавая образ одновременно привлекательной и уязвимой женщины.

Но с Олсен – незнакомой женщиной, с которой у них не было общих связей, – Энн избрала другой тон. «Я пишу эти строки со слезами на глазах: не могу передать словами, как меня тронул ваш рассказ»[122]122
  Секстон Э. Письмо Т. Олсен от 5 апреля 1960 года. Личный фонд Э. Секстон. Harry Ransom Center. University of Texas at Austin.


[Закрыть], – так начиналось письмо Секстон. Она восхищалась безупречным рассказом Олсен, написанным «в гуманистическом ключе», а затем признавалась, что ее рассказ напечатали в той же антологии. Энн честно писала о том, что испытала стыд, сравнив свой текст с произведением Олсен. Секстон объясняла, что совсем недавно начала писать прозу, и в сборнике был опубликован ее дебютный рассказ, но зато у нее есть неплохие стихи. Со свойственным ей желанием доказать собственную значимость Энн сообщала: о своем таланте она упоминает только для того, чтобы показать, что ее оценка чего-то да стоит. А рассказ Олсен Секстон оценила очень высоко: она считала, что его будут читать и перечитывать еще долгие годы (Энн всю жизнь восхищалась этим рассказом; много лет спустя она одиноко сидела на своем красном стуле и, рыдая, перечитывала «Загадай мне загадку»).

Письмо нашло адресата на Лэйдли-стрит в районе Мишен-Дистрикт (Сан-Франциско) – месте, далеком от Бостона как географически, так и духовно. Мишен был районом рабочего класса, заселенным, как однажды написала Олсен, «множеством семей латиноамериканцев, негров, самоанцев, ирландцев и итальянцев первого поколения»[123]123
  Олсен Т. Письмо Э. Секстон от 26 января [предположительно 1961 год]. Личный фонд Э. Секстон. Harry Ransom Center. University of Texas at Austin.


[Закрыть]. Олсен обожала свой район. В его центре располагалась красивая церковь из самана – самое старое здание в городе, а парк Долорес раскинулся по всей западной границе территории. Во время автобусных поездок и прогулок с детьми Олсен урывками слышала разговоры на разных диалектах. Не отрываясь от рутинных дел, она записывала интересные фразы на листочках бумаги, комкала их и рассовывала по карманам брюк.

Сама Олсен отличалась от Секстон не меньше, чем богемный Сан-Франциско от консервативного пригорода Бостона. Секстон была гламурной женщиной с подобранными в тон макияжа украшениями. Олсен носила немнущиеся брюки и работала с восемнадцати лет. У Секстон были подработки только в первые годы брака, а потом, если они с Кайо нуждались в деньгах, им помогала Мэри Грей. Энн родилась в обеспеченной семье, не любила выходить из дома и всю жизнь провела в Бостоне и его окрестностях, а Олсен была американкой в первом поколении, принадлежала к рабочему классу, много переезжала и занималась агитацией.

А еще Тилли, как и Энн, была писательницей, хотя большую часть жизни писательский труд приносил ей одни расстройства. Олсен получила письмо Секстон как раз, когда только что вернулась к писательству после двадцатилетнего перерыва. В 1930-х она была своего рода литературной знаменитостью. В те годы миловидную и деятельную общественницу Олсен сравнивали с марксистским теоретиком и активисткой Розой Люксембург. За любовь Тилли боролись двое: Эйб Голдфарб, от которого она родила первую дочь (названную Карла в честь Карла Маркса), и Джек Олсен, который впоследствии стал мужем Тилли; у них родилось еще три девочки. На право напечатать первый рассказ Олсен претендовали два издательства – Random House и Macmillan. Тилли приятельствовала с литературными деятелями, которые придерживались левых взглядов: Джеком Конроем, Нельсоном Олгреном, Уильямом Сарояном и Санорой Бабб. Несколько лет Олсен, цитируя местную сан-францисскую газету, была «самым востребованным писателем Америки»[124]124
  Reid P. Tillie Olsen: One Woman, Many Riddles, 2010. P. 88.


[Закрыть].

Но к 1960-м Тилли казалось, что все это произошло с кем-то другим. 1940-е и 1950-е прошли для Олсен за воспитанием детей, помощью местным общественным организациям и ежедневной работой на благо семьи. Тилли писала в любую свободную минуту – в автобусе по дороге домой с работы, ночью, пока дети спали, – но ей не удавалось закончить свои произведения. Только в последние пять лет у нее получилось написать и опубликовать несколько рассказов. К моменту публикации «Загадай мне загадку» Олсен, которой было уже под пятьдесят, денно и нощно работала за мизерную зарплату. Она боялась, что упустила шанс стать великой пролетарской писательницей, что придется навсегда распрощаться с этой мечтой.

Всю свою сознательную жизнь Олсен хотела стать писательницей. Рожденная в 1912 году в Омахе (штат Небраска), Тилли Лернер была своего рода органической интеллектуалкой. В ее детской комнате на столе стоял портрет Вирджинии Вулф; свои юношеские тексты Тилли писала по образу и подобию произведений Вулф и Гертруды Стайн. Читала Джона Дос Пассоса и Уиллу Кэсер. В старшей школе Тилли писала колонку для школьной газеты под названием Squeaks, в ней юная Лернер высмеивала учителей и обязательность Шекспира в программе.

Тилли живо интересовалась не только литературой, но и политикой. Родители девушки были русскими евреями: они не скрывали своих социалистических взглядов – ее отец Сэм Лернер восхищался Юджином Дебсом, – но с недоверием относились к коммунистам. Однако в 1930-м коммунистическая партия была очень популярна у молодых, идеалистичных американцев, которые верили, что социальный порядок возможно радикально преобразовать. Организаторы коммунистической партии собирались по всей стране. В крупных городах открылись клубы Джона Рида – организации, объединявшие марксистских художников и интеллектуалов. Города большие и маленькие наполнились членами Коммунистического союза молодежи, которые отказывались от буржуазных представлений о сексуальной благопристойности, вдохновляясь романтическими революционными идеями. Тилли вступила в классовую борьбу: она бросила учебу и вместе с другими частично безработными, которых было много в 20-е и 30-е, путешествовала по стране, перебираясь из вагона в вагон и организуя рабочих.

В конце концов Тилли и Эйб, с которым она познакомилась, когда ей было восемнадцать, отправились на запад и поселились в Стоктоне, в Калифорнийской долине. Тилли нашла способ объединить свои литературные и политические интересы и стала писать для издания Коммунистической партии The Daily Worker и нового журнала Partisan Review, который публиковал нью-йоркский клуб Джона Рида. В 1934 году Partisan Review принял половину первой главы ее будущего романа о жизни на угольных шахтах Вайоминга.

Редактор журнала Филипп Рахв стремился дать голосу пролетариата возможность зазвучать в полную мощность; он сразу же принял фрагмент текста Тилли и назвал его «Железное горло». Опубликованное в том же году произведение оказалось действительно незаурядным. В нем метод потока сознания в духе Вулф и Джеймса Джойса сросся со столь важным для «левых» 1930-х соцреализмом.

Тилли стремилась жить теми же политическими идеалами, которые продвигала в своих произведениях. В 1934 году Тилли и Эйб переехали в Сан-Франциско, чтобы поддержать забастовку местных портовых грузчиков. Во время забастовки Тилли встретила профсоюзного лидера по имени Джек Олсен. Он был сильным, красивым, энергичным и свободно ораторствовал на митингах. Джек и Тилли вместе взялись за множество проектов – распространение листовок, организаторская работа, регистрация голосующих (в последние годы жизни Джек подружился со всеми работниками секс-индустрии в своем районе Сан-Франциско; он зарегистрировал каждого в качестве избирателя и обговорил с ними все вопросы, касающиеся заполнения бюллетеней)[125]125
  Интервью Джули Эдвард Олсен автору. 30 января 2016 года.


[Закрыть]. Тилли ночевала в штаб-квартире коммунистической партии в центре Сан-Франциско. Она хотела быть ближе к очагу событий – и к Джеку. Олсен отвечал Тилли взаимностью, хотя пара и не оформляла отношений до 1936 года, когда девушка рассталась с Эйбом. У Тилли и Джека родились три дочери: Джули в 1938-м, Кэти в 1943-м и Лори в 1947-м. По словам биографа Олсен Пантеи Рид, коллеги Джека подтрунивали над тем, что у него «одни девчонки»[126]126
  Reid P. Op. cit. P. 174.


[Закрыть][127]127
  Детали ранних лет жизни Олсен взяты из разных источников: биография Рид, интервью с дочерьми Тилли Джули и Кэти, мои собственные впечатления от прочтения различных архивных материалов 1930-х и репортажи самой Олсен за этот период.


[Закрыть].