Текст книги "Большой круг"

Предстань, предстань

ШЕСТОЕ

Однажды ночью – мне исполнилось пятнадцать, и у меня как раз случился перерыв в Кейти Макги – мы с моим другом, подонком Уэсли, намереваясь поехать в пустыню, закинуться ЛСД и посмотреть восход, вытащили «Порше» Митча. Мы думали полежать на камнях под звездным небом, но было холодно и ветрено, и мы в конце концов вернулись в машину и включили печку. Как только наркота торкнула, мне перестало нравиться его лицо. Я пыталась сосредоточиться на чем-нибудь еще, но жуткое лицо становилось все ближе – серое, бумажное, пустое, как будто кто-то совал мне под нос осиное гнездо. Ночь рассекли скальпелем, рассвет прорезался красной щелью, и на его фоне ощетинившиеся силуэты коротколистных юкк протянули к небу свои руки-булавы.

Когда я вернулась, Митч, находившийся в фазе трезвости, лежал у нашего бассейна с газетой.

– Где побывала моя машина? – спросил он, когда я плюхнулась рядом в шезлонг.

– В пустыне, – ответила я. – Мы с Уэсли хотели посмотреть восход. Что тут такого?

– Сколько лет Уэсли?

Я не ответила. Просто не имела понятия. Митч перелистнул газету, а через некоторое время спросил, спокойно:

– Тебе не кажется, что ты капельку сорвалась с цепи?

В любой другой ситуации я бы огрызнулась на эту комедию, но, поскольку вопрос был задан вроде бы с искренним любопытством, как будто Митч не знал ответа, а также поскольку я ни разу его не ожидала и вообще ехала в пустыню в поисках благоговейных восторгов, а вернулась в ужасе, ответила:

– Не знаю. Может быть.

Он опять перелистнул газету.

– Знаешь, необязательно проходить этот дикий этап. Его можно просто пропустить.

Но мне было обязательно. Я не видела другого способа. Мне обязательно надо было вонзиться в свою жизнь выкидным ножом.

– Однова живем, – ответила я.

* * *

Гвендолин его не слила, это секс-видео, но меня все-таки вышвырнули. Причем столь стремительно, что я невольно восхитилась скоростью ее мщения.

Гавен Дюпре позвонил сам.

– Узнаешь? – спросил он.

– Узнаю, – ответила я.

– Знаешь, почему я звоню?

Он говорил тихо, голос выдавливался туго, казалось вообще чудом, что он с ним справляется.

– Догадываюсь.

– Гвендолин грозится запостить вашу с Оливером порнушку, если я тебя не уволю. А знаешь, где она, по ее словам, взяла видео?

– У меня.

– Верно, у тебя. Так что, как видишь, Хэдли, я в трудном положении. Что бы ты сделала на моем месте? Если бы ты дала актрисе шанс на всю жизнь, а она бы отплатила тебе сумасшедшей неблагодарностью и неуважением?

– На твоем месте – правда, не могу утверждать, что знаю тебя очень хорошо, но из того, что знаю, – я бы, наверно, предложила какую-нибудь сделку, включающую пункт повторного отсасывания.

Он примолк. Такое молчание было знакомо мне по фильмам ужасов, оно всегда предшествует тому, что кто-то выскакивает из темноты и вонзает в тебя кинжал. Наконец Гавен сказал:

– Не знаю, о чем ты, но если публично выступишь с какими-нибудь клеветническими инсинуациями, то окажешься ответчиком в губительном и очень длительном судебном процессе, который вытащит на свет божий все твои подвиги. И всех. И кстати, да, ты уволена, а я позабочусь о том, чтобы твоя карьера накрылась. Тебе конец.

Я отсоединилась и, спустившись в комнату без окон, просмотровую в марокканском стиле, легла на большую подушку с кисточками и стала смотреть шоу про женщину, приводящую в порядок старые разрушенные дома. Она была маленькая, сильная и часто пользовалась пневматическим молотком. В итоге во всех домах оказывались ванны на львиных лапах, деревянные панели и плитка «метро». По фотографиям, которые я видела в детстве, дом родителей под Чикаго походил на ее проекты, если бы она бросала их посередине. Есть фотография, где мама моет меня в ванной на львиных лапах, но там видно, как отслаивается выцветший линолеум. На другой неплохой деревянный пол, но тут же прискорбного вида матрас, застеленный мятыми простынями. Не знаю, почему они не устроились лучше. Деньги у них имелись, достаточно для погубившей их «Цессны». Не знаю, хотели они так жить или просто не особо хотели что-то менять.

В конце концов я заснула.

К утру новость появилась везде, от «Репортера Голливуда» и сайтов звезд до Си-эн-эн; все, как порцией взбитых сливок, было сбрызнуто ликованием. В твиттере у меня высветились три тысячи уведомлений. «Последние новости, – написала я. – Ничто не вечно. Я пройду через это». После чего удалила свой аккаунт и закрыла телефон.

Конечно, я хотела вывести Гвендолин из себя, продемонстрировать, что не только получила то, чего она больше всего хотела, но и вышвырнула это на помойку. Я догадывалась, скорее всего, так и будет, но все же меня колбасило, как потерявшего равновесие обугленного мультяшного рыцаря, опаленного дыханием дракона.

Я лежала на диване и смотрела уже другое шоу о недвижимости, где неразумные люди скупают по дешевке дома в ужасных местах, получая капельку эндорфинов от принимающих решения незнакомцев, и тут Августина напомнила мне, что по расписанию у меня занятия с тренером. Для пятого фильма мне требовалось прийти в форму, питаться только рыбой и капустой, думать только о трицепсах, однако теперь все это не имело значения.

– Можешь отменить, – сказала Августина. – Он поймет.

Но мне надо было выйти из дома. Я заявила, что поведу сама. М. Г. сел рядом. В конце подъездной аллеи я ползла медленно, осторожно, помня о судебных процессах. Окна машины залепили объективы. Руки присосались к стеклу, как морские звезды.

– Хочешь, чтобы я их убрал? – спросил М. Г.

Обычно М. Г. с каменным лицом торчит недалеко от меня и открывает рот, только когда совершенно необходимо. Но я ответила: нет, все в порядке. Пузо одного фотографа шлепнулось на капот, он снял мое лицо. Я выбросила руку с криком: «Отвалил на хер!» Даже через закрытые окна проникал грохот затворов. Рой роботов-насекомых. Игральные карты в велосипедных спицах. Сотня одновременно работающих старых кинопроекторов.

«Предстань», – говорил мой тренер. Предстань. Имелось в виду, что, глядя в зеркало, я внутренним взором увижу желаемую мне фигуру. Пытаясь удержать равновесие, я наклонялась вперед, сгибала колени и выбрасывала руки в стороны и вверх. Тренер называл такую позу бабочкой. Я пыталась представить желаемую фигуру, но видела только бабочку, медленно пробирающуюся сквозь тяжелый, вязкий воздух. «Задействуй нутро», – говорил тренер.

Какое-то время назад я ходила к мозгоправу, недолго, так он велел всякий раз, как наваливались сомнения в себе, представлять великолепного светящегося тигра, представлять, что тигр – мой источник силы, моя суть. Что тигр светится все ярче и ярче, а на все остальное ложится толстый слой пыли, пока наконец весь мир, кроме моего тигра, не становится серым. Тигр был чем-то вроде флакончика с белым светом из того фильма о супергерое. Тигр был нелеп. Тигр был мной. Тигр был всем, кроме меня.

Все знают, что Лос-Анджелес – город нитевого лифтинга. Все знают, что это город силикона, рестилайна, зажигательных проповедников велотренажеров и гуру гирь, целебных кристаллов и поющих чаш, пробиотиков и очищающих толстую кишку соковых диет, вставляемых во влагалище нефритовых яиц и непомерно дорогого порошка из змеиного масла, которым надо посыпать кокосовый пудинг из плодов малайской яблони. Мы очищаемся для жизни, как будто она могила. Лос-Анджелес боится смерти больше, чем все остальные города на свете. Однажды я поделилась с Оливером, и он решил, что у меня какой-то негативный настрой. Я поделилась с Шивон, и она назвала мне имя мозгоправа. Я поделилась с мозгоправом, и он спросил, считаю ли я, что люди неправы, боясь смерти. Вряд ли, ответила я, страх такая же проблема, как постоянная борьба. Наверное, сказала я, надо пытаться принять смерть, а не отрицать ее.

«М-м, – ответил он. – Представьте тигра».

СЕДЬМОЕ

Я плавала на матрасе в своем бассейне, чувствуя себя расплющенным червячком, которого схватила и бросила хищная птица. Бьющееся сердце в неподвижном, распластанном теле. Под веками кроваво-оранжевый свет.

Наверное, я заснула или почти, потому что, когда кто-то очень по-английски произнес: «Не рекомендую спать в бассейне», – испугалась и бултыхнулась с матраса в синюю муть. Ударившая вода заколола в носу.

– Не думал, что ты правда спишь, – сказал сэр Хьюго, когда я вынырнула. У него была полупустая бутылка скотча, два стакана и холщовая сумка через плечо. – Меня впустила Августина.

Я вылезла через бордюр.

– Они еще там?

– Журналюги? О да.

Я завернулась в полотенце, и мы сели за стол, где я когда-то ела салат из семи злаков с Алексеем.

Хьюго разлил скотч и поднял стакан:

– За завершение.

Мы чокнулись.

– А теперь, девочка, – мягко прорычал он, – каковы твои планы? Перерыв?

Я представила, что мне делать с перерывом. Плавать в бассейне, курить траву, представать в желаемом теле, воображать тигра, смотреть, как люди ремонтируют дома, ждать, чтобы что-нибудь случилось. Не так уж противно. Однако тут же, перечеркнув обрывочные полумысли, вроде того как мультяшный сейф крошит в хлам мультяшного кота, я увидела себя на сцене с поднятым над головой «Оскаром», воплощая мечту – по умолчанию – каждого в Голливуде. Волшебно загорелые рука и плечо. Весь зал встал, даже Гавен Дюпре. Алексей тоже там, печальный.

– Наверное, двинусь дальше, – сказала я.

– Отлично. – Хьюго на секунду умолк, а затем с такой силой втянул воздух, что нос сплющился, сигнализируя о том, что он собирается выдать цитату. – Порой мужи своей судьбою правят. Не звезды, милый Брут, а сами мы виновны в том, что сделались рабами[4]4
  У. Шекспир, «Юлий Цезарь». – Прим. пер.


[Закрыть].

– Мужи и правят.

– Женщины не поместились в размер.

– Слушай, муж, никогда они не правят.

– У меня для тебя кое-что есть. В продаже уже нет, так что поосторожней.

Достав из холщовой сумки книгу, Хьюго вручил ее мне. Старая тоненькая книжка в твердой обложке, супер горчичного цвета обтрепался по краям. На обложке летящий над океаном аэроплан, за ним солнце, а вокруг несколько вытянутых букв «м», призванных изображать птиц. Название выведено элегантным курсивом: «Море, небо, а между ними птицы. Утраченный журнал Мэриен Грейвз». Я снова услышала запах публичной библиотеки Ван-Найса и почти почувствовала потные виниловые объятия кресла-мешка в детском уголке для чтения.

– Я читала.

Напоминающие живую изгородь брови Хьюго взмыли вверх:

– Читала?

– Не смотри так, как будто я тебя мешком по голове ударила. Я умею читать.

– Умеешь читать?

– Очень смешно. В детстве она произвела на меня большое впечатление. Сиротская солидарность, понимаешь. Команда «Воспитанники дядьев». Я думала, там будет полно тайных посланий, вроде карт Таро, в таком роде.

– Ага, – Хьюго кивнул. – Представляю. Малютка Хэдли-библиофил шарит по тексту в поисках знаков и предзнаменований. Книга как раз в десятку, правда? Крайне загадочные фрагменты. И что она тебе открыла?

– Ничего.

– М-да, неудивительно. Более всего меня занимает, хотела она или нет, чтобы ее журнал вообще кто-нибудь прочел. Она оставила записи, это факт, и он как минимум наводит на мысль, что у нее не хватило духу их уничтожить. Как ты считаешь?

Я думала блефануть, но вдруг призналась:

– Я не очень хорошо помню. Я читала ее лет в десять-одиннадцать.

– Перечитай. А потом прочти вот это.

Он достал из сумки еще одну книгу, в мягкой обложке. На ней было нечеткое изображение затылка женщины, которая смотрит на серебристый аэроплан, стоящий на заснеженном поле. Шею обнимает поднятый меховой воротник. Судя по всему, именно данное сочетание журнал «Пипл» назвал «неотразимым, поражающим воображение, смертельно опасным». Я прочла вслух:

– «Крылья пилигрима». Роман. Кэрол Файфер.

– Если честно, – Хьюго повел рукой, – не шедевр. Нет желаемой глубины, а стиль подчас просто чудовищный. Но вот это – основа вот этого.

Из сумки он достал скрепленную зажимом стопку бумаги и бросил на стол. Сценарий. На титульном листе по диагонали была притиснута печать с названием продюсерской компании Хьюго.

– Вот это мне принесли братья Дей, причем Барт Олофссон уже идет режиссером. Они соорудили нечто совершенно неожиданное, почти в духе братьев Коэн, немного гротескное, правда, не столь мрачное. Слегка манерно, но довольно трогательно, как мне представляется.

– Столько братьев. У тебя есть еще что-нибудь в сумке? Домашнее задание?

Он вывернул пустую сумку и потряс ею:

– Ни буквы.

Я придвинула к себе сценарий.

ПИЛИГРИМ

Авторы – братья Дей

По роману Кэрол Файфер

«Крылья пилигрима»

Я слышала про братьев Дей. Кайл и Трэвис, близнецы с нацистскими прическами, курившие вейп на красной дорожке. Им не исполнилось и тридцати, но они сварганили один ловкий, жесткий мини-сериал для HBO, который снимали в Рино, и втиснулись в тренд. А Барт Олофссон смастерил один полюбившийся «Сандэнсу»[5]5
  Национальный американский кинофестиваль независимого кино. – Прим. ред.


[Закрыть] независимый фильм, изобиловавший разговорами, а затем три фильма про супергероев, так что, вероятно, был готов на обратное отступничество. Все считались крутыми, и работа с ними бросит отблеск крутизны и на меня.

– Чья идея?

Хьюго поморщился:

– Все довольно сложно. Братья Дей получили заказ от сына женщины, написавшей книгу.

– Наверняка было недешево.

– Нет, но они бы не взялись, если бы им не понравился проект. А он им понравился. Сына зовут Редвуд Файфер. Он хочет быть продюсером. С Деями познакомился, будучи молодым, понтовым и страшно богатым. Он Файфер Файфер.

– Что такое Файфер Файфер?

– Типа Фонд Файфера. Типа Музей изобразительных искусств Файфера. Отец умер – отец Редвуда. Родители развелись целую вечность назад… Короче, он умер, и Редвуду досталась основная доля семейного состояния. По-моему, нефть. Или химия? В общем, что-то ужасное. Его мать, Кэрол, написала роман, а – вот тут действительно становится интересно – бабка по отцовской линии в пятидесятые годы не только издала книгу Мэриен, но и проплатила ее полет. Повязана вся семья. А Редвуд – меценат дефис творческий человек. Горит энтузиазмом.

Тут я поняла, в чем фишка:

– То есть он не хочет быть просто богатым бездельником, а думает, что переделает Голливуд.

– Похоже, это суть его затеи, да.

Слова прозвучали почти без выражения. Так генерал, планирующий авиаудар, прикидывает потери среди гражданского населения. Немного деловой жесткости, дабы не дать места состраданию. В Лос-Анджелесе всегда крутятся такие богатые детишки, рассекающие на состояниях, которых они не заработали, будто на паланкинах, несомых призраками их предков. Все они, по их словам, хотят делать хорошее кино, выбирать качественно написанные, захватывающе снятые, со своей интонацией и т. д. проекты, иными словами, не имеющие перспектив на азиатском рынке. Они хотят переделать то, что переделываться не хочет, разрушить систему куда более сложную, хищную, защищенную, чем им кажется. Таков их план. План же Голливуда состоит в обгладывании мяса с их косточек, таком медленном, чтобы они сначала ничего не заметили. Мелкими, крошечными кусочками, крупными кусманами под конец.

Однако справедливости ради, Хьюго тоже хотел делать хорошее кино. Для чего ему нужны были деньги других людей.

– Он дает все бабло? – спросила я.

– О нет. Но немалую часть. По правде сказать, натурные съемки, аэропланы, компьютерная графика и все такое для нас немного неподъемно, поэтому мы вышли на «Сан Год».

«Сан Год Энтертеймент» подпирали хедж-фонды, и компания притязала на производство фильмов, слишком дорогих, чтобы быть независимыми, но не столь дорогих, чтобы студии не могли выделить на них время.

– Они все подписали, и теперь на кухне, возможно, переизбыток кухарок, но, полагаю, может сработать. С нужной звездой, разумеется, – Хьюго подмигнул. – Много мы тебе заплатить не сможем.

– И как не много?

– По шкале ставок. И кое-что в конце.

– Шивон будет в восторге.

– Да хрен с ней, с Шивон. Деньги тебе не нужны. Это твой шанс показать противнику, на что ты способна.

Он придал голосу особую звучность, обрушившись на меня, будто я средневековая армия, которую надо сплотить, дабы уничтожить другую средневековую армию, уже наступающую с соседнего болота.

А на что я способна? Я толком и не знала. Я опять представила себя с «Оскаром». Заслуживаю ли я «Оскара»? Нет, но на самом деле кто его заслуживает? «Предстань». Хьюго хлопнул себя по ногам и встал:

– Подумай.

Я пошла его проводить и у дверей призналась:

– Должна тебе сообщить, у Гавена Дюпре на меня зуб. Это может оказаться неудобным.

– Он тут ни при чем.

– И все-таки. Он кое-что может.

– Откуда тебе известно про зуб?

– О, вчера почему-то возникло такое чувство, когда он сообщил, что разрушит мою карьеру. Буквально он сказал следующее. – И, сжав руку в кулак, я хрипло прорычала, как злодей из комиксов: – Тебе конец.

К моему удивлению, Хьюго лишь рассмеялся:

– Ты знаешь, кто стоит во главе «Сан Год»?

– Тед Лэзерес?

– А ты знаешь, что Тед Лэзерес и Гавен Дюпре на дух не переносят друг друга?

– Смутно.

– И знаешь почему?

– Нет.

– Гавен отымел жену Теда. Так что все отлично. Просто чудесно. Все ступили на тропу войны, чтобы уничтожить друг друга. – Он потянулся к моей руке: – Дорогая, Мэриен Грейвз – прекрасная для тебя роль. Она тебя вознесет.

Хьюго смачно поцеловал мне руку и ушел размашистой походкой. В ожидании, пока откроются ворота, он подобрался, затем встал между раздвигающимися створками и отвесил низкий поклон папарацци, которые бурно его приветствовали.

ВОСЬМОЕ

После ухода Хьюго я залезла в ванну и открыла книгу Мэриен.

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Читатель, документ, содержащийся на последующих страницах, прежде чем попасть вам в руки, проделал невероятный путь.

Стопудово, подумала я.

В 1950 году Мэриен Грейвз, отличная летчица и автор этой небольшой книги, пытаясь облететь земной шар по долготе, от Северного полюса к Южному и обратно, пропала вместе со своим штурманом Эдди Блумом. Последний раз их видели на Земле Королевы Мод, в восточной части Антарктиды, когда они заправлялись в Модхейме, лагере норвежско-британско-шведской антарктической экспедиции. Из Модхейма им предстояло перелететь через Антарктиду над Южным полюсом к шельфовому леднику Росса, где в свое время располагались базы антарктических экспедиций Ричарда Бэрда, названные Литл Америка. Хотя базы были заброшены, там оставалось достаточно топлива для самолета, «Пилигрима». После этого Мэриен и Эдди собирались преодолеть последний отрезок пути до Новой Зеландии. К несчастью, после вылета из Модхейма ни летчика, ни штурмана, ни самолета больше никто не видел. Об их участи мы ничего не знали почти десять лет. Большинство считало, «Пилигрим» разбился где-то на безжалостных просторах Антарктиды.

Сегодня благодаря случайному, но поразительному открытию мы знаем, что Мэриен и Эдди долетели до ледника Росса. В прошлом, Международном геофизическом году в рамках совместных исследований ученые, работавшие над сохранившимся от Литл Америки-III, обнаружили не только предметы, имевшие отношение к экспедиции Бэрда 1939–1941 гг., которые искали, но и странный моток желтой резины. К своему величайшему изумлению, они констатировали, что это авиационный спасательный жилет «Мей Уэст». В него был аккуратно завернут журнал Мэриен, содержавший ее загадочные, обрывочные размышления о полете – рукопись данной книги.

Боюсь, я не смогу объяснить, почему она оставила журнал (и, роковым образом, один из двух спасательных жилетов). Возможно, взвесила шансы добраться до Новой Зеландии, шансы на обнаружение журнала будущими исследователями Литл Америки и – печально думать так – сочла последнее более вероятным. Большая удача, что база вообще сохранилась. Айсберги постоянно ломаются, откалываются от ледника Росса, и половину Литл Америки-IV, последнего лагеря 1946–1947 гг., уже снесло в океан.

Какими бы радостными ни стали для нас новые сведения о том, что полет Мэриен продолжался гораздо дольше, чем мы полагали прежде, что до полной кругосветки она недотянула всего две тысячи шестьсот морских миль, открытие несет в себе и грустную правду: Мэриен Грейвз и Эдди Блум вылетели из Антарктиды и пропали. Несмотря на некоторые фантастические теории, мы можем быть уверены: они покоятся глубоко под холодными бурными водами, в гробнице без стен, там, где невообразимо одиноко, несмотря на тысячи и тысячи тех, кто обрел здесь свое последнее пристанище.

Издательство «Д. Уэнслес и сыновья» стало недавно местом ожесточенных дебатов о том, хотела ли Мэриен, чтобы эту рукопись опубликовали без редактуры и правки. Предназначала ли она журналу роль посмертного послания в бутылке? Или решила отказаться от своих слов? Должна признать, с моей точки зрения, как в разговорах перед полетом, так и в журнале Мэриен выражала неоднозначные суждения о возможных читателях, но, как я убеждала коллег, если она в самом деле не хотела, чтобы журнал прочли, почему просто не уничтожила его, ведь это было так легко сделать? Мы не пришли к единому мнению, а Мэриен не дала нам никаких указаний, только сам журнал, хранившийся во враждебной мерзлоте. Она оставила скорее остов будущей книги, но мне казалось, предпочла бы, чтобы его опубликовали в таком виде, чем подвергли композиционной и стилистической правке. Не считая рутинной корректуры, текст печатается без изменений, поскольку мое опасение исказить ее мысли перевесило стремление к аккуратности.

Я счастлива, что знала Мэриен. Я бы хотела, чтобы она и сейчас была с нами, но благодарна ей за решение, принятое давным-давно: оставить в необитаемом месте записи о своем последнем полете. Записи, как и сам полет, не были завершены, но они все же придвигают нас ближе к концу.

Хотя у круга, как пишет Мэриен, конца нет. В добрый путь!

Матильда Файфер, издатель

1959 г.