Текст книги "Сновидец. Призови сокола"

16

Джордан сидела в машине на стоянке у «Картера». Только благодаря чистой удаче она смогла припарковаться, когда в последний раз описывала круг, твердя себе, что раз она должна найти место, оно там будет – и оно было.

Она опаздывала, но, тем не менее, взяла паузу, потому что у нее начался приступ.

Джордан не видела снов, когда спала, – она в принципе сомневалась, что двойники Хеннесси видели сны – но когда это ощущение посетило ее впервые, она подумала, что, наверное, сон выглядит так. Мысли неслись, полные слегка ошибочных воспоминаний, мест, где она никогда не бывала, и людей, которых она никогда не видела. Если Джордан утрачивала концентрацию, эти грезы сливались с реальностью. Она ловила себя на том, что дышит в такт с неким внешним ритмом. Если она переставала сосредотачиваться, то обнаруживала, что едет по направлению к Потомаку, ну или просто на запад. Однажды она очнулась и поняла, что уже два часа катит к горам Блу-Ридж.

Понадобилось собрать в кулак всю силу воли, чтобы добраться до «Картера».

«Пожалуйста, проходи, – думала Джордан. – Только не сегодня. Сегодня – неподходящее время».

Она заставила себя вернуться в настоящее, представив, как бы она воссоздала на холсте то, что видела. Большой квадратный отель походил на кукольный домик, сделанный из мебельной коробки, его крохотные окошки светились желтым, и в них весело двигались силуэты. Художник вполне мог передать эту сцену в позитивном ключе, но, честно говоря, всё здесь было как-то на грани. Темные сухие листья беспокойно громоздились под фонарями. Дорожки были апокалипсически пусты. На каждое уютно освещенное окно приходилось одно занавешенное. Теоретически где-то там кому-то сейчас делали больно.

Джордан почувствовала, что обрела почву под ногами – ну или, по крайней мере, реальность стала казаться правдивее, чем туманный призрачный мир приступа. Когда Джордан наконец вылезла из машины, зазвонил телефон.

– Сучка, ты где? – Дружелюбный голос Хеннесси в трубке звучал искаженно.

– Только что припарковалась.

Пока Джордан открывала багажник «Супры», Хеннесси произнесла богохульную мобилизирующую речь. Джордан собрала вещи. Три холста, новенькая палитра, кисти, скипидар. Два холста ничего особого не значили – просто еще один рабочий день. Третий, который ей предстояло передать одной из девушек, войдя внутрь, был всем. ВСЕМ.

«Мы хороши?» – спросила она себя.

И вынула картину.

«Мы лучше всех».

Джордан захлопнула багажник над своими сомнениями.

Отошла на шаг.

– …игра в наперсток, когда все наперстки переворачивают одновременно, – закончила Хеннесси.

– Я как раз подумала про игру в наперсток, – сказала Джордан.

– Великие умы мыслят одинаково.

– Ладно, подружка, я пошла.

– Не дрейфь. – И Хеннесси пропала.

Швейцар, покуривая, смотрел, как она шагает к нему через парковку. Не грубо, не похотливо. Заинтересованно. Даже с огромными свертками под мышкой Джордан шла так, как будто за спиной у нее происходил взрыв в замедленном действии. Она бы тоже любовалась собой, не будь она собой.

Но, возможно, причина заключалась в том, что он уже повидал за вечер несколько версий Джордан, выглядевших точно так же, вплоть до последнего волоска на голове. Одна – чтобы наблюдать. Одна – чтобы отвлекать. Одна – чтобы украсть. Одна – чтобы подменить. Одна – чтобы послужить алиби. Только Джун ждала где-то на парковке. Ей предстояло осуществить побег с места преступления – она распрямила волосы, чтобы получить работу в банке, и без шляпы выглядела не вполне как Хеннесси. Джордан ценила стремление к индивидуальности, но, несомненно, это могло помешать.

Джордан подошла к швейцару. Она надеялась, что никто из девушек не флиртовал с ним и не говорил ничего неожиданного. Она напомнила себе, что они все хорошо это умеют – быть друг другом, быть двойниками Хеннесси. Ее бы предупредили, если бы ей нужно было что-нибудь знать, чтобы убедительно сойти за Хеннесси. «Расслабься. Будь Хеннесси».

– Как дела, приятель?

В ответ он предложил Джордан сигарету. Она взяла ее, затянулась под его взглядом и выпустила дым в холодный воздух. Она хотела затянуться еще раз, но курить Джордан бросила полгода назад, а потому вернула сигарету швейцару. Хеннесси сообщила Джордан, что у нее «привлекательный характер»; возможно, так оно и было.

– Спасибо, дружище, – сказала она.

– Что-то забыли? – спросил швейцар.

– Смоталась за едой. Провизия кончается, войска проголодались.

– Вы же знаете, что я обязан спросить.

– Ты же знаешь, что у меня есть ответ.

Она полезла в карман – спокойно, спокойно – и протянула ему полотняный платок. Она сделала четыре копии приглашения Брека с надписью «Джордан Хеннесси». На это ушла уйма времени. Под конец у нее разболелись руки, так что Хеннесси взялась за работу сама и доделала последний. Невозможно было понять, кому чья подделка досталась. Даже Джордан не могла этого определить.

Швейцар стал рассматривать платок.

Она задержала дыхание.

Он посмотрел на край платка, который она старательно разлохматила, чтобы сделать похожим на остальные.

Потом щвейцар взглянул на нее. Кольцо в носу, небрежный хвост, цветочная татуировка, обхватывающая горло, вязаный корсаж под кожаным пиджаком, пальцы, покрытые кольцами и рисунками, широкая безупречная улыбка, которая, несомненно, относилась к нему. Стиль Хеннесси. То есть, и стиль Джордан.

И приглашение, и Джордан были безупречными копиями.

Швейцар вернул ей платок.

И сказал:

– Заходите.

Она вошла.

17

Когда Ронан был младше и ничего толком не понимал, он думал, что все люди похожи на него. Он вырабатывал правила, основываясь на наблюдениях, на своем представлении о правде, которое было не шире, чем его мир. Все должны спать и питаться. У всех есть руки и ноги. У всех чувствительная кожа, а волосы – нет. Все люди шепчут, если хотят что-то скрыть, и кричат, чтобы быть услышанными. У всех светлая кожа и синие глаза. У всех мужчин длинные темные волосы, у всех женщин – длинные золотые. Каждый ребенок знает легенды об ирландских героях, каждая мать знает песни о пряхах и одиноких лодочниках. Каждый дом окружен таинственными полями и древними сараями, каждое пастбище стерегут синие горы, каждая узкая дорога ведет в запретный мир. Все иногда просыпаются, сжимая в руках свой сон.

Потом он вышел из детства, и внезапно Ронану открылась уникальность его опыта. Не все отцы – дикие и обаятельные авантюристы, мускулистые, мечтательные боги; не все матери – нежные, мягкие друзья, терпеливые, как весенние бутоны. Есть люди, которых не интересуют машины; есть люди, которым нравится жить в больших городах. У некоторых людей нет младших и старших братьев; в некоторых семьях вообще нет сыновей. Далеко не все ходят на мессу каждое воскресенье, большинство мужчин не влюбляются в других мужчин. И никто не приносит сны в реальность. Никто не приносит сны в реальность. Никто.

Эти свойства делали Ронана Линча собой, но он не понимал этого, пока не познакомился с остальным миром.

Волшебный базар начался для Ронана, когда братья вышли из лифта и оказались в очередном красном коридоре. Они миновали очень рослого чернокожего мужчину, который как будто говорил по телефону, но не издавал при этом никаких звуков. Очень пожилую белую женщину, нагнувшуюся над чемоданом на колесиках, из которого что-то капало. Двух загорелых женщин, которые выглядели как реклама косметики – они шли, держась за руки и смеясь. Никто не отводил взгляд.

Это походило на сон. Подобные места существовали всегда, а Ронан шлялся по аккуратно вымощенным парковкам и хлопал глазами под пригородным солнцем. Он не знал, есть ли ему тут место, но подозревал, что на Волшебном базаре он гораздо более свой, чем в мире, где был вынужден прятаться. Диклан, видимо, знал об этом, но не сказал. Очевидно, знал и отец, и тоже не сказал.

Ронана вырастили в обычном гнезде и заставили чувствовать себя человеком без родственников.

– Не говори ни с кем о папе, – негромко сказал Диклан. – Здесь его знали. Как коллекционера, не как сновидца. Они думали, он где-то находил всё то, что продавал. Не давай им повода в этом усомниться. Не…

– Я похож на человека, который настроен потрепаться? – спросил Ронан.

Диклан взглянул на себя в зеркало, мимо которого они проходили. Ронан тоже посмотрел на него. Он увидел, как отражение брата расправляет плечи. И произносит одними губами: «Не заставляй меня жалеть об этом».

Они подошли к первой двери. Диклан сунул карточку в прорезь – замок загудел.

И Ронан внезапно вспомнил то, что сказал ему Брайд с самого начала: «Ты сделан из снов, и этот мир не для тебя».

Они с головой бросились в тайну.

Номер один: ткани. Обставлен он был типично – две большие кровати, атласные одеяла, зеркало на одной стене, плоский экран на другой. Но в то же время это был и торговый прилавок. На кроватях и на спиралях Фибоначчи на полу лежали коврики. Прозрачные шарфы свисали с золотистых кронштейнов для штор. Потрепанные гобелены закрывали экран телевизора почти целиком. Двое мужчин, покрытых глубокими морщинами, взглянули на братьев, когда те вошли. Один ел из картонной коробочки ярко-желтый рис. Второй играл в телефоне.

Ронан сам не знал, чего ожидал от легендарного подпольного рынка, но точно не ковриков.

Один из мужчин произнес:

– Диклан.

Диклан пожал ему руку, фамильярно, как приятелю.

– Гейдар.

Сколько людей здесь знали Диклана?

Пока они общались, понизив голос, второй мужчина предложил Ронану что-то вроде узорчатого печенья. Ронан покачал головой.

– На секунду мне показалось, что говорили о твоем отце, – сказал Гейдар. – Все говорят о нем.

– О ком? – спросил Диклан.

– О нем, о нем… о человеке с невероятными товарами, который заставил их гоняться за той штукой в Ирландии…

Диклан повторил:

– О ком?

Гейдар пожал плечами. И посмотрел на Ронана.

– Твой брат уж точно сын Ниалла.

У Диклана изменилось выражение лица. С бесстрастного на еще более бесстрастное. Его всегда раздражало, что Ронан так похож на отца.

– Я хочу восемьдесят четыре за картины.

– Восемьдесят четыре, или ты слишком умный, – сказал Гейдар, продолжая смотреть на Ронана. – Скучаешь по этому стервецу, а?

– Я привык, – ответил Диклан. – Позвони, когда в следующий раз приедешь.

В коридоре Ронан подождал, пока не закрылась дверь, а потом уточнил:

– Коврики?

– Краденые, – сказал Диклан. – Ну или добытые на археологических раскопках.

– Здесь все такое скучное?

– Надеюсь, – ответил Диклан.

Номер два: механические маски. Свет в основном исходил от свечей, мерцавших перед черным экраном телевизора. У всех масок были стеклянные глаза и что-то вроде меха, наклеенного на человеческие черты лица. Десятки пустых глазниц смотрели в никуда. Между масками, на стенах, в позе агонии, были растянуты шкуры животных. Полоски зебры, вымирающие экосистемы, цвет слоновой кости и акулья серость; в комнате пахло существами, которые недавно были живы. Здесь толпились люди; Ронану и Диклану пришлось проталкиваться, чтобы найти место.

Диклан направился к стоявшим в углу рамам. Ронан замер; он не хотел подходить ближе к маскам. Все это неприятно напомнило ему о крабах-убийцах, а те, в свою очередь, неприятно напомнили о Гарварде. Он задержал дыхание, чтобы не втягивать вонь мертвых животных.

Чья-то рука ухватила его за плечо.

Рослая женщина с дофаминовой трясучкой смотрела на него сверху вниз. Она выглядела так, как будто должна была преподавать арифметику, а не стоять в комнате, полной масок – волосы, натянутые так же туго, как шкуры на стенах, блузка, застегнутая до подбородка, галстук-бабочка на шее.

– Вернулся? – спросила она.

Ронан попытался высвободиться, но пальцы у нее были такие длинные, что обхватывали бицепс целиком. Он мог бы вырваться, но она была настолько сильна, что он бы влетел в компанию людей у себя за спиной, если бы дернулся.

– Э… ошиблись номером, леди. Положите трубку и наберите еще раз.

– Она не ошибается, – сказала другая женщина, отворачиваясь от масок.

Ронан моргнул: она выглядела точь-в-точь как та, что держала его за руку. Потом он заметил небольшие различия – нос чуть подлиннее, заметные морщинки, более глубокие глазницы. Сестры, одна немного старше. Она склонилась к Ронану.

– Эти маски смотрят на тебя? Если да, значит, они твои.

– Ты бы не вернулся, если бы они не смотрели на тебя, – сказала первая.

Ронан снова подергал руку.

– Никуда я не возвращался.

– Значит, ты уже носишь маску, – сказала вторая. – Кто ты вообще?

Это тоже казалось сном, только во сне Ронан мог менять содержание. Здесь он имел ровно столько сил, сколько его физическое тело.

Ронан вырвался. Сестры рассмеялись, когда он попятился.

Когда Диклан, секунду спустя, коснулся его плеча, Ронан вздрогнул.

– Перестань скакать, – сказал Диклан, разворачивая его и увлекая через толпу. Прежде чем Ронан успел возразить, брат вполголоса добавил: – Они тоже говорят об этом человеке. О том, кого имели в виду Энджи и Гейдар. О «нем».

«Скажи это, – подумал Ронан. – Скажи «Брайд».

Номер три, четыре, пять. Шесть, семь, восемь, девять. Они видели краденые произведения искусства, расшитые драгоценными камнями платья, помещения, испачканные кровью, редких животных, висящих на стенах, ювелирные украшения из коллекций мертвецов. Оружие. Много оружия. Еще яды и наркотики. Они открыли одну дверь, и там был мужчина, державший за горло женщину. Глаза у нее выпучились, вены вздулись, но, увидев братьев Линч, она беззвучно произнесла: «Уходите». Было что-то ужасное в этой сцене, в их молчаливом пособничестве, в том, что женщина не старалась спасти свою жизнь, в том, что они не могли понять, кто она – клиент или товар. Ронан закрыл дверь, зная по опыту, что это зрелище будет преследовать его во сне.

В очередном номере предсказательница судьбы с третьим глазом, вытатуированным на лбу, сказала Ронану:

– Двадцать долларов, последнее предложение, твое будущее.

Как будто Ронан уже начал торговаться.

– Я и так в курсе, – ответил он.

– Правда?

– Ронан, – сказал Диклан. – Пошли.

– Линч! – Какой-то мужчина, который стоял, опираясь на трость, рядом с коробкой, полной других коробок, узнал Диклана. – Ты его видел? Видел, как он бежит?

Диклан – воплощенная деловитость – лишь небрежно повел пальцами, проходя мимо, но Ронан замедлил шаг.

– Кто? – спросил он. – Объясните мне. Не надо игр.

Старик жестом подозвал его ближе и потянулся к уху. От него пахло чесноком, чем-то сладким, чем-то зловонным, как от Газолина – исчезающего кабана.

Диклан остановился и посмотрел через плечо на Ронана, прищурившись. Он не понимал, что происходит, но ему это не нравилось, именно потому что он не понимал, что происходит.

– Мне нужно его имя, – потребовал Ронан.

«Ты хочешь понять, по-настоящему ли это всё».

«Скажи», – подумал Ронан.

И старик прошептал:

– Брайд.

Номер десять. Библиотека на верхнем этаже, пережиток давно минувших времен. Помещение было очень длинным и узким, мрачным и тесным, с одной стороны уставленным темными книжными шкафами, с другой – оклеенным малиново-золотыми обоями, в тон малиново-золотому ковру. Тускло блестели пыльные хрустальные подвески на люстрах, как насекомые, попавшие в паутину. Произведения искусства были повсюду – висели на стенах, стояли, прислоненные к клавикордам и к фортепиано в середине комнаты. Откуда-то доносилась музыка – какой-то таинственный камышовый инструмент.

Человек в фиолетовом дождевике, направлявшийся к выходу, спросил Диклана:

– Время есть?

– Не сегодня, – сказал тот, как будто отвечая на совсем другой вопрос.

Фиолетовый дождевик повернулся к Ронану, и Диклан решительно коснулся рукой его груди.

– И у него тоже.

Мужчина вздохнул и пошел дальше.

Диклан остановился перед двумя абстрактными картинами – одна из них была жестокой или полной страсти, в зависимости от точки зрения, а вторая – замысловато черной. По бокам висели старинные скрипки, с хилыми и хрупкими от времени телами. Первая картина Ронана не интересовала, а вторая манила – она могла быть столь многим, в то же время оставаясь абсолютно черной. Он не только видел это, но и чувствовал.

– Сон? – уточнил Ронан.

Диклан ответил:

– Это – Сулаж. Вон та – де Кунинг. Несколько миллионов долларов за обе. Нравится?

Ронан указал подбородком на картину Сулажа.

– Вон та ничего себе.

– «Ничего себе». Еще бы. Все черное, да? – горестно проговорил Диклан. – Сулаж сказал: «Окно выходит наружу, а картина должна делать обратное – смотреть внутрь нас».

Он процитировал совершенно точно. Как и у отца, у Диклана были слух и вкус к изящным оборотам речи, но, в отличие от Ниалла, он редко это демонстрировал.

– А тебе нравится? – спросил Ронан.

Диклан ответил:

– Мне от них, блин, хочется плакать.

Ронан никогда не видел, чтобы его старший брат, блин, плакал; он не мог даже отдаленно вообразить себе это. Диклан принялся рыться в куче холстов, которые громоздились друг на друга. Эти картины были скучные, поэтому Ронан предоставил брату бродить всё расширяющимися кругами. Холсты, рисунки пастелью по стеклу, бумага, свернутая неровными рулонами, скульптура, тянувшаяся к свету, доски, поставленные под углом, словно кто-то начал строить карточный домик… Ему хотелось сфотографировать всё это и послать Адаму, но у Ронана было ощущение, что здесь не слишком любезно относятся к фотографиям.

Потом Ронан это увидел.

Это. Это.

Ее.

– Диклан, – позвал он.

Диклан продолжал рыться в картинах.

– ДИКЛАН.

Брат развернулся, услышав его интонацию. Ронану не нужно было указывать пальцем. Он просто смотрел, позволяя брату смотреть вместе с собой.

В пятидесяти шагах, сквозь тесно стоящие прилавки, в тусклом свете… но это было не важно. Ронан где угодно узнал бы свою мертвую мать.

18

«Брайд», – говорили они.

Это имя носилось по всему отелю. Фарух-Лейн показалось, что она уловила конец слова, когда вошла в комнату, и услышала начало в ту секунду, когда выходила.

Брайд. Брайд. Брайд.

Возможно, Зет. Уж точно некто примечательный. Кем бы он ни был, он держал под своей властью всех в этом странном месте.

«Кто он такой? Тот, за кем стоит следить».

Если Брайд привлекал внимание людей в таком месте, он должен был быть кем-то воистину незаурядным.

К сожалению, она сразу же поняла, что вляпалась по уши. Это не была Кармен Фарух-Лейн, стоящая среди вооруженных Модераторов перед очередным Зетом. Это была Кармен Фарух-Лейн, совсем недавно – тихая обывательница, спешно превратившаяся в специального агента и теперь оказавшаяся в здании, полном людей, которые существовали за границами остального мира. Ей казалось, что они поймут это, как только она войдет. Они взглядывали на Фарух-Лейн и отводили глаза; их внимание привлекало нечто за пределами ее зрения. Например, это имя. Брайд. Брайд. Брайд. Она думала, что обычный льняной костюм и длинное пальто будут правильным выбором, но оказалось, что она ошиблась. Фарух-Лейн выглядела слишком чистой, слишком правильной, слишком своей в мире, который сейчас создавался.

– Здесь не любят закон, – сказал ей по телефону Лок. – Здесь действует договоренность.

– Договоренность? – переспросила она. – Типа бесполетной зоны? Места, куда нельзя заходить?

Она слышала об этом в новостях, но не могла сейчас припомнить подробности. Места, куда не заходят копы, места, где действуют свои законы. Кажется, до сих пор она не особо верила в их существование.

– Места за пределами нашей зарплаты, Кармен. Спаси мир, – сказал Лок, – а потом сможешь вернуться на Волшебный базар и прибраться.

Она должна была искать признаки Зетов, то есть нечто необычное. Но здесь все было необычным. Неуютным. Оружие. Краденые произведения искусства. Полная комната скромных молодых мужчин и женщин, выставленных в качестве товара. Собаки, постриженные подо львов. Электроника со стертыми серийными номерами. Полные коробки водительских прав и паспортов. А маски? Их приснили? А слоновую кость?

Она не знала, как отличить.

По мере того как количество взглядов возрастало, Фарух-Лейн почувствовала, что вновь злится на Парцифаля. Невероятно – учитывая, что он даже не пошел с ней. Тем не менее он умудрился ее взбесить. Будь его видение более конкретным, она бы знала, что искать.

Если бы кто-нибудь что-нибудь спросил, она назвалась бы покупателем – это было ее прикрытие. Помимо платка-приглашения, Фарух-Лейн вручили тридцать тысяч долларов наличными. «Падма Марк». Она сомневалась, что выглядит как Падма. Парцифалю тоже прислали приглашение – правда, он им не воспользовался; оно было на его имя. Когда Фарух-Лейн спросила Лока, почему он остался Парцифалем Бауэром, в то время как ей пришлось быть Падмой, Лок ответил: потому что у Парцифаля достаточно разрушительная история, если хорошенько подумать. Парцифаль выглядел как человек, вполне подходящий к здешним товарам.

Парцифаль Бауэр? Разрушительный?

Они все смотрели на нее. Она подумала: «Надо купить что-нибудь». Люди перестанут пялиться, если она что-нибудь купит.

Но Фарух-Лейн не хотела покупать ничего нелегального, чтобы не чувствовать себя сообщницей. Ее мир действовал, повинуясь системе, в которую она, в целом, верила, – это была система законов, созданных для того, чтобы поощрять этику, честность и грамотное использование ресурсов.

Она была готова поступиться лишь определенным количеством принципа. Даже ради спасения мира.

Вот. Предсказательница будущего. Предсказания будущего могли быть сомнительны по качеству, но не в отношении легальности. Фарух-Лейн подождала, пока не убрались несколько мужчин, похожих на священников, а затем подошла ближе. У женщины за столиком был третий глаз, вытатуированный между бровей, и странные серебристые кудряшки, покрывавшие всю голову так плотно, что они казались металлическими. Может быть, ее приснили, подумала Фарух-Лейн, и чуть не рассмеялась.

Она поняла, что ей очень страшно.

– Сколько? – спросила она у женщины.

Ее голос не звучал испуганно. Это был голос Кармен Фарух-Лейн, молодого профессионала, которому вы можете доверить свое будущее.

Кудряшки не качнулись, когда женщина подняла голову. Возможно, она носила парик.

– Две тысячи.

– Долларов?

Это был неправильный вопрос. Фарух-Лейн почувствовала, что он привлек внимание. Четыре женщины в платьях, которые выглядели как официальные костюмы из какой-то другой реальности, где не существовало корпоративной Америки, посмотрели на нее через плечо. Священники как будто двигались в замедленном действии. Высокий мужчина тревожным жестом сунул руку в карман кожаной куртки. Фарух-Лейн торопливо достала деньги и села на стул, на который ей указали.

Выбитая из колеи, она ощутила слабость. В воздухе был разлит какой-то аромат, возможно наркотический. Или дело было просто в колотящемся сердце, в учащенном дыхании.

Они по-прежнему смотрели на нее? Она не желала проверять.

Брайд, Брайд. Они по-прежнему шептали это имя, даже теперь. Возможно, ей мерещилось.

– Дайте руку, – велела предсказательница.

Фарух-Лейн неохотно протянула ладонь, и предсказательница собрала все пальцы вместе, как палочки. Фарух-Лейн подумала: она чувствует ее неровный пульс.

Но гадалка просто произнесла с джерсийским акцентом:

– Гладкая кожа. Чем вы пользуетесь?

Фарух-Лейн моргнула.

– О. А. Овес и аргановое масло.

– Очень красиво, – сказала предсказательница. – Как вы сами. Снаружи – прекрасная женщина. Сейчас посмотрим, что внутри.

Фарух-Лейн рискнула оглянуться, когда предсказательница закрыла глаза. Люди отвели взгляды, но, тем не менее, она чувствовала, что за ней наблюдают. Интересно, насколько расстроится Лок, если она вернется после этого приключения только с одним именем: Брайд.

Внезапно на нее нахлынули запахи тумана, сырости, теплой, недавно пролитой крови. Она вновь была в Ирландии, и тело Натана без возражений принимало пули из пистолета Лока. Мысли Фарух-Лейн бешено понеслись… и предсказательница вновь открыла глаза. Зрачки у женщины стали громадными, и глаза казались черными. Рот приобрел иную форму, чем раньше. Она крепко держала Фарух-Лейн за пальцы.

Предсказательница хитро улыбнулась.

– Брайд… – начала она, и волосы на голове у Фарух-Лейн зашевелились. – Прекрасная дама. Брайд говорит – если хочешь кого-нибудь убить и сохранить это в тайне, не делай этого там, где тебя видят деревья.

Фарух-Лейн почувствовала ее слова раньше, чем услышала.

Она потрясенно приоткрыла рот.

И выдернула руку из хватки предсказательницы.

Та моргнула. И посмотрела на Фарух-Лейн обычными глазами. Ее лицо стало прежним. Просто женщина. Женщина с серебряными кудряшками, глядевшая на Фарух-Лейн точно так же, как в ту секунду, когда та остановилась перед ее столиком.

Но затем выражение лица гадалки сделалось жестче. Она произнесла, громко и отчетливо:

– Кто хочет кусочек закона?

И все до единого повернулись и посмотрели на Фарух-Лейн.

Та не стала ждать.

Она побежала.