Текст книги "Её тёмные крылья"

Остатки

Я валяюсь на кровати и развлекаюсь с Венериной мухоловкой, когда в дверь моей комнаты стучится Мерри. Я думаю притвориться спящей, но мне нравится Мерри. И она не глупа.

– Кори? – зовет через дверь. – Мы можем поговорить или ты притворяешься спящей?

Я чуть не улыбнулась.

– Давай поговорим.

Мерри, приоткрыв дверь, заглядывает в нее.

– Привет. Как ты?

Я пожимаю плечами.

– Неплохо.

Она осматривает погруженную во мрак комнату, и я морщусь, прослеживая за ее взглядом. На прикроватной тумбочке скопилась целая коллекция чашек, наполненных остывшим и недопитым кофе. У нас закончилась бутилированная вода, а вкус островной воды я ненавижу так сильно, что не могу сделать и двух глотков, как бы отчаянно ни нуждалась в бодрящем напитке. Шторы были раздвинуты ровно настолько, чтобы моим комнатным растениям хватало света, постельное белье скомкалось вокруг меня, а грязные джинсы валяются на полу с субботы, где я их бросила, как только вернулась с Тесмофории. Я знаю, что в комнате витает какой-то запашок, потому что почувствовала его, вернувшись вчера из сада. Не то чтобы неприятный запах – просто так начинаю пахнуть я, когда перестаю пользоваться яблочным шампунем и лимонным гелем для тела. Чем-то кисло-сладким. Естественным. Животным.

Другая мачеха, вероятно, восприняла бы это как знак того, что я вовсе не в порядке, и велела бы мне посетить душ или хотя бы открыть окно. Но Мерри не такая.

– Твой папа готовит тако к чаю, – сообщает она. – И специально для тебя сделал сейтан[6]6
  Сейтан – вегетарианское «мясо» из пшеничного белка (глютена).


[Закрыть]. Говорит, если хочешь к столу что-то из сада, придется принести самой.

Я качаю головой.

– Там осталась только капуста и немного пастернака.

– Не беспокойся. – Она медленно подбирает слова, и я мысленно готовлюсь к тому, что последует дальше. – Он только что отправился к Давмьюрам.

Мое сердце на секунду замирает.

– Ясно. – Я слегка прикасаюсь к одному из листьев и наблюдаю, как он начинает плавно закрываться. Али подарил мне растение на нашу шестимесячную годовщину, и я не смогла от нее избавиться. Я поднимаю взгляд и вижу, что Мерри наблюдает за мной.

Она вздыхает и садится рядом со мной, отчего матрас продавливается под ее весом, и я наваливаюсь на нее. Возвращаю цветок на прикроватную тумбочку, чтобы не раздавить его. Мерри обнимает меня, и я прижимаюсь к ней, вдыхая ароматы розовой воды, черного касторового масла, которое она втирает в кожу головы, и миндального крема, увлажняющего ее волосы. Сейчас они уложены в аккуратные завитки и перевязаны белым шелковым платком – мачеха обновила прическу перед Тесмофориями.

– Сегодня в храме состоится протесис. В честь Бри, – говорит она. – Экфора завтра.

– Завтра? – Я поворачиваюсь к Мерри, борясь с приступом головокружения. – Но ведь завтра четверг. Она только… все только… – Слова застревают в горле.

– Давмьюры не хотят ждать, чтобы… – Она делает паузу, и я понимаю, что Мерри обдумывает, как продолжить мысль: – Упокоить Бри, – заканчивает она. – Ты знаешь, какие они. Хотят сделать все правильно.

Я сглатываю. Я действительно хорошо знаю родителей Бри.

– Ты права. Но разве еще не слишком рано? Разве не ведется расследование?

Мерри хмурится.

– С какой стати?

– Но ведь никто не знает, что случилось. Как она оказалась в воде, например.

Тишина в ответ кажется мне подозрительной.

– Или знают? – спрашиваю я. – Мерри? – Это прозвучало грубее, чем я хотела. – Прости, – срывается извинение с губ.

Она сжимает мою руку.

– Мы просто не были уверены, захочешь ли ты знать.

– Хочу.

– Ну что ж… – Мерри выпускает мою ладонь, и мы оказываемся лицом к лицу. Я снова тянусь к мухоловке и беру ее в руки, поддразнивая листья и позволяя тем, что еще открыты, смыкаться вокруг моих пальцев, удерживать их. – Алистер сказал, что последний раз видел свою девушку, когда та собиралась в туалет, а он направился за напитками. Келли Мартин подтвердила, что Бри стояла за ней в очереди, и они немного поболтали. Но Бри не смогла больше терпеть и ушла. Келли была последней, кто ее видел.

Я моргнула.

– И это все? – спрашиваю я. – Она просто бросила очередь и упала в озеро?

Мерри кивает.

– Скорее всего. Деклан, офицер Мортайд, считает, что она пыталась укрыться в камышах, чтобы уединиться, и поскользнулась. Ее пальто нашли аккуратно сложенным неподалеку.

Я помню, как оно развевалось подобно перьям яркой птицы, когда Бри кружилась.

– Нет, – говорю я. Этого не может быть. – Я трясу головой и повторяю: – Нет. Бри отлично плавает. А озеро даже не было глубоким в том месте, где нашли ее.

В голосе Мерри звучит мягкость, когда она отвечает:

– Алистер говорит, что она пила водку, они оба ее пили. И было довольно-таки темно, а вода холодная. Парализующая. Хватило нескольких секунд.

– В этом нет никакого смысла. – Мой голос срывается, и я закрываю рот, чтобы не высказать больше. Губы потрескались, и я потираю их друг о друга, чувствуя, как слезает кожа.

Глаза Мерри блестят, и она вытирает их рукавом:

– Я знаю, детка. Знаю. Это ужасно. Что бы между вами ни случилось… это ужасно.

Она снова прижимает меня к себе, а затем встает и прочищает горло.

– В общем, я просто зашла сообщить тебе о ближайших планах на случай, если захочешь пойти. Никакого давления с нашей стороны. Решать тебе. – Мерри осматривает комнату. – Не против, если я захвачу с собой пару кружек? О, и кстати, папа купил несколько бутылок воды. Принести тебе свежий кофе?

– Нет, спасибо. – Мне удается совладать с собой. – Прости, мне стоило снести их вниз самой.

– Не переживай. – Мерри грустно улыбается мне и собирает чашки, аккуратно подцепляя ручки, чтобы ничего не пролить. Как только она уходит, я выбираюсь из-под одеял и, закрыв дверь, прислоняюсь к ней спиной. В желудке словно поселилась стая угрей.

Она не могла умереть вот так. Только не Бри.

Если бы очередь показалась ей слишком длинной, подруга вполне могла покинуть ее и найти более подходящее место, потому что такой уж она была человек: всегда делала, что хотела, когда хотела и ненавидела что-либо ждать. Но она не могла умереть из-за этого.

«Вот только она умерла», – думаю я. Утонула буквально в двухстах метрах от того места, где мы смеялись и танцевали.

В начале лета – до того как все пошло наперекосяк – я, Бри и Али отправились на южную часть Острова, к мысу Фетиды. Там находился небольшой утес, с которого ребята постарше прыгали в воду, но мы никогда на такое не решались. Мы обычно спускались с утеса по протоптанной дорожке в маленькую бухту с черным песком и уже оттуда заходили в воду. Но тем летом вдруг оказалось, что мы и есть ребята постарше, и Бри захотела прыгнуть. Что она и сделала – не раздумывая бросилась с вершины, стоило нам только подняться. Подруге так не терпелось испытать себя, что платье она сорвала со своего тела на ходу, заставив меня его поднимать.

Я до последнего не верила, что Бри решится на прыжок. На секунду она застыла в воздухе и, раскинув руки в стороны, словно крылья, исчезла из виду. Я ухватилась за руку Али, когда мы подошли к краю обрыва и увидели внизу девушку в сверкающей морской воде. Далеко-далеко внизу. Мои внутренности сжались, и я отпрянула назад.

– Давайте! – крикнула она нам. – Это потрясающе!

Я не боюсь высоты, но боюсь падений. Острых выступов и отсутствия твердой земли под ногами. Я знала, что ни за что не решусь на нечто подобное.

– Полагаю, нам стоит начать спускаться, – сказал Али, когда я отступила от края.

В его голосе я услышала, как сильно он хочет прыгнуть, и мне хотелось дать ему желаемое – ведь мы любили друг друга.

– Я не против спуститься и одна, – сказала я.

И я действительно так считала. Я волновалась, что Бри будет находиться одна в открытой воде все то время, которое займет наш спуск. На тропинке мне ничто не угрожало, а если у нее начнутся судороги или случится что-то еще… Казалось слишком опрометчивым полагаться на волю богинь судьбы, оставляя молодую женщину в море. Мы знаем, что люди с материка зовут нас сумасшедшими и считают суеверными чудиками, но им не приходилось здесь жить. В бетонных городах с метро и небоскребами легко забыть, каково это – проживать там, где в лесах обитают существа, наблюдающие, поджидающие своего часа. Случаются зимой дни, когда ветер меняет направление, и до нас доносится пение из глубин морей. Своими собственными глазами мне доводилось видеть людей, которых доставали из ледяной глади, утверждавших, что слышали зов. И некоторые до сих пор погибают в воде с именем Посейдона на устах.

Не помешает присматривать за богами. Просто на всякий случай.

– Прыгай, – настаивала я. – Мы не можем оставить Бри одну в море. Давай же. Я встречу вас внизу.

Али даже не пытался протестовать.

– Хорошо. – Он разделся в считаные секунды. – Увидимся внизу, – буркнул мой парень и быстро чмокнул в губы, оставив на них привкус шоколада, что мы ели по пути сюда. И прыгнул.

Я дождалась, пока он не вынырнул с восторженным криком, а затем подобрала их с Бри брошенную одежду и обувь и начала спускаться так быстро, как могла, оказавшись внизу минут на пять быстрее обычного. Сняла свои шорты и футболку, оставив все вещи в куче, и направилась к ним.

Они барахтались в воде рядом друг с другом, когда я подплыла. Бри повернулась ко мне, и ее глаза сияли.

– Твою мать, Кор, тут был тюлень! – прокричал мне Али.

– Где? – Я обернулась, пытаясь найти его.

– Прям здесь! Появился сразу, как Али прыгнул, – добавила Бри, возбужденно подпрыгивая. – Он был такой красивый.

– Он был нереальный, – согласился Али. – И начал плавать с нами. Типа, просто плавал вокруг нас.

– Вы уверены, что это был тюлень? – поинтересовалась я, продолжая вращаться в воде и высматривая темные очертания существа.

– Да, – ответила Бри дрожащим голосом. – Кто еще это мог быть?

Я не ответила и повернулась к ней.

– Ты испугалась?

– Нет. – Губы Бри дрогнули, словно сама мысль об этом показалась ей нелепой. – Он был очень милый. Словно морской песик.

– Ага, – подтвердил Али. – Словно хотел с нами подружиться.

– Ух ты, – выдохнула я, и мой голос сорвался от зависти, но они или не заметили, или не обратили внимания, устроив гонки друг за другом. Я легла на спину, дрейфуя на воде и устремив взгляд в небо.

Тюлень больше не появился. И я подумала, не выдумали ли они это, чтобы подразнить меня – слишком уж убедительно это прозвучало, чтобы быть правдой. Слишком удобно, что это случилось именно тогда, когда меня не оказалось рядом. Но они продолжали настаивать и твердили об этом до конца дня. И не только весь этот день, но даже недели спустя: «Помните, как мы плавали с тюленем?»

Возможно, в тот день все и началось. Когда они вместе увидели тюленя.

Осознавала ли Бри, что происходит в озере? Боролась ли она или сдалась сразу? Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами.

Крошечная часть меня задавалась вопросом, вспоминала ли бывшая подруга свою Кори.

Потому что я вспоминала ее. Почти всегда думала о ней.

Подсевная культура

Не то чтобы я реально думала, что убила ее. Желать людям смерти можно с тем же успехом, как пожелать, чтобы кто-то в тебя влюбился, или пожелать миллион фунтов. Я знаю, это просто жуткое совпадение, что она умерла, стоило мне только об этом подумать. Но, вспоминая об этом, я не могу не отделаться от чувства вины.

И это хорошо, говорю я себе, ведь ничего не ощущать в подобной ситуации могут только монстры, а я не монстр. Я – жертва.

«Жертва ли ты, если враг твой погиб? – шепчет мне голос на задворках разума. – Разве ты не победительница?»

В Тартар все. Мне нужен мой сад.

Я направляюсь на кухню. Мерри вышагивает по гостиной и, судя по интонации, разговаривает со своим научным руководителем. Когда я прохожу мимо нее, напряженно машет мне рукой. Хватаю из кучи чистого белья свитер и натягиваю поверх пижамы, засовываю ноги в ботинки, ожидающие меня у задней двери, и выхожу на улицу.

Холодный воздух щиплет кожу через свитер. После нескольких дней, проведенных в замкнутом пространстве своей спальни, мне требуется время, прежде чем вдохнуть свежий воздух и смешавшиеся в нем ароматы: древесного дыма от каминов по всему Острову, морской соли и водорослей, гниющих вдоль побережья. Запах плодородной мягкой почвы в моем саду.

Почти все, что я выращивала, созрело в этом году сравнительно рано, так что грядки уже накрыты, кроме той, где по-прежнему растет несколько пастернаков, которые, я надеюсь, станут посолиднее, и три краснокочанные капусты для Мерри. Мне хотелось, чтобы они успели созреть к празднику Халоа[7]7
  Халоа – аттический праздник в честь богов Деметры, Диониса и Посейдона. Проводился в городе Элевсинии.


[Закрыть] в следующем месяце – мачеха готовит невероятную штуку, для которой она приправляет овощи специями и карамелизует их. И это мое любимое блюдо. Но, когда я осматриваю кочаны, они выглядят маленькими и хрупкими, борющимися с природными условиями.

«Как и я», – шепчу вслух, чувствуя себя при этом идиоткой.

Я слегка похлопываю по ним и оставляю.

Потом я копаю. Это грязное, утомительное и тягостное занятие. Каждый раз, вскапывая грядку, я жалею, что взялась за это дело, но нельзя просто взять и оставить после себя дыру в земле. Приходится либо закапывать ее обратно, либо продолжать копать. Обычно я всегда предпочитаю второе. Кроме того, полезно втыкать мотыгу в грязь, особенно когда злость переполняет тебя.

Если верить отцу, моя мать тоже была садовницей. Может, она и сейчас ею является: последний раз мы разговаривали на мой шестнадцатый день рождения в течение целых четырех минут. Она позвонила пожелать мне счастья и спросить, планирую ли я оставаться на Острове. Я посчитала это завуалированным приглашением, но она перепугалась, когда я озвучила свое предположение.

Вероятно, тот, с кем теперь живет моя мать, не в курсе, что у нее есть ребенок. Насколько я знаю, у меня имеются и братья с сестрами.

Когда моя мать впервые приехала сюда, она организовала бизнес по выращиванию и продаже органических фруктов и овощей, что было довольно амбициозно, учитывая, сколь мало на острове проживало людей, и почти каждый из них имел собственный огород. Но ее огород отличался. Отец рассказывал, что теплицы матери ломились от ананасов и персиков, инжира и оливок – всего того, что обычно здесь не растет. Так они и познакомились: он спускался на велосипеде к маяку, а она остановила его по пути и предложила лукошко июньской клубники. Спустя девять месяцев родилась я.

А еще через три года мать ушла от нас и больше не возвращалась.

За время работы я согрелась, а потому сбрасываю с себя свитер. Воздух приятно холодит разгоряченную кожу, и я ненадолго останавливаюсь, позволяя ему проникнуть в меня. Затем опускаю взгляд на получившееся углубление и понимаю, что его форма напоминает могильную яму.

Бри никогда не любила сад в это время года. Она говорила, что он навевает тоску, выглядит мертвым. Я пыталась ей объяснить, что даже оголенные растения вовсе не мертвы, а просто спят, но она не понимала. Предпочитала сад, когда тот был усыпан цветами.

Я опираюсь на мотыгу и прикрываю глаза.

– Я думал, ты оставишь местечко для моего гриля.

Отец, все еще одетый в комбинезон смотрителя маяка, идет ко мне размашистым шагом, сжимая в руках две дымящиеся кружки. Он очень высокий и поэтому постоянно сутулится, как будто извиняется за то, что тебе приходится запрокидывать голову. Видимо, свой рост, а точнее, его отсутствие, я тоже унаследовала от матери.

– Я хотела. Но вряд ли ты собираешься строить его зимой. Это вопиющая растрата земли, мистер Аллауэй.

Он не смеется.

– Во имя Зевса, Кори, ты что, в пижаме? – Отец кивает на мою футболку и шорты. – Девять градусов на улице. Хочешь подхватить пневмонию?

Я подбираю свитер, натягиваю его на голову и сбиваю свой пучок. Так и оставляю его набекрень, чему способствуют сальные волосы, не мытые пять дней кряду, и беру протянутую кружку, вдыхая аромат.

– Сделал из бутилированной воды, – вздохнув, отмечает папа.

Когда мне было восемь, я отказалась пить островную воду – даже зубы почистить не могла, – потому что она отдавала железом, словно я держала во рту монетку. Отец отвел меня к доктору, и та диагностировала у меня некий «Синдром кедрового рта», хотя я в жизни не ела кедровых орехов. Она сказала, что это пройдет через пару недель, но время шло, а привкус железа никуда не уходил. Спустя несколько недель папа заменил все трубы в доме на пластиковые, но и это не помогло. Вода на Острове проистекает из подземного источника, за который, напомнил мне тогда отец, богачи готовы платить кругленькие суммы. Ну и на здоровье. Как бы то ни было, я ее ненавижу.

– Поговори со мной, Кор. – Он присаживается на край грядки с капустой, изящно балансируя на ней. Я опускаюсь рядом с ним и погружаю свободную руку в землю, растирая почву меж пальцев. Мягкую и теплую. Вдавливаю руку еще глубже, погружая под землю всю ладонью.

– О чем?

Он внимательно смотрит на меня.

– Я только что вернулся от Давмьюров.

– Мерри сказала мне.

– Мик спрашивал о тебе. Крошка Энгус тоже.

Я отпиваю из кружки и поднимаю взгляд на отца.

– Как они?

– Мик держится. Пытается быть сильным ради Эллы и мальчиков. Элла, конечно, раздавлена. Ты же знаешь, как она носилась с Бри. Думаю, им станет проще после церемоний. Они смогут начать исцеляться. Давмьюры хотят, чтобы ты знала – тебе там рады в любое время.

Мне всегда нравился отец Бри.

– Малыш Мик, похоже, не осознает, что Бри больше нет, – продолжает папа, и в его серых глазах застыла печаль. – Мик сообщил, что после похорон они хотят отправить его и Крошку Энгуса ненадолго к одному из кузенов на материк. – Он замолкает. – Я думаю, тебе стоит пойти. Если не на протесис, то хотя бы завтра на экфору.

– Не знаю. – Пожимаю плечами. Какой этикет следует соблюдать во время посещения похорон бывшему лучшему другу? – В последнее время мы не ладили.

– Мне кажется, ты пожалеешь, если не пойдешь. И это будет много значить для Мика и Эллы. Ты была им как родная, до того как… – Папа умолкает, когда я бросаю на него свирепый взгляд. – Я не оправдываю поступок Бри. Или его. Они оба предали тебя, и у тебя есть полное право злиться и страдать. Но… она мертва. Это многое меняет.

Я вспыхиваю.

– Для меня это ничего не меняет. Она по-прежнему с…

– О мертвых либо хорошо, либо никак, – огрызается отец.

В эту секунду я снова желаю Бри смерти – возмущение кипит в моих венах, потому что теперь всегда, всегда будет вот так.

Я знаю, так ясно и четко – словно сама Кассандра предсказала, – что теперь никому нет дела до того, что сотворили со мной Бри и Али. У меня больше нет права ненавидеть ее. Или даже его. Она навсегда останется юной и прекрасной девушкой, которая погибла слишком рано, и это затмит все остальное. Каждая гадость, которую она делала или говорила, будет забыта. Это так несправедливо, но я даже пожаловаться вслух не могу, ведь я-то жива, верно?

Я прикусываю язык, чтобы не закричать. Я ненавижу ее. Всегда буду ненавидеть ее.

– Эй, – окликает отец, когда я опускаю свой возмущенный взгляд, боясь, что если посмотрю на него, то с губ сорвется что-то, о чем я буду потом жалеть. – Я знаю, что тебе было непросто. Ты же знаешь, я на твоей стороне.

«Так и будь на моей чертовой стороне, – думаю я. – Пойми, почему я не могу пойти и оплакивать свою бывшую подругу или смотреть, как Али срезает прядь волос с ее головы. Пойми, почему это ничего не меняет для меня, а делает только хуже».

Я сжимаю землю в кулак, сдерживаясь изо всех сил.

Он протягивает руку и поглаживает меня по плечу, а затем встает, хрустя коленями.

– Ладно, малышка, я, пожалуй, пойду. Что здесь будет?

Я не сразу понимаю, что он имеет в виду.

– Цветы, – бормочу я, после чего меняю свое решение. – Нет. Я еще не решила.

– Хорошо. Подумай насчет завтра, – говорит он по пути в дом.

Когда злость утихает, я вытаскиваю руку из земли и отряхиваю ее. Маленькие комочки грязи попадают на капусту. Я наклоняюсь, чтобы смахнуть ее, понимая, что кочаны больше, чем показались мне сначала. Если они продолжат в том же духе, то созреют к Халоа вовремя.

Я возвращаюсь к проделанной мной дыре в земле и размышляю, каково было бы в нее забраться.

Энтропия

Я ожидаю, что не смогу сомкнуть глаз этой ночью, поэтому краду одну таблетку снотворного из запасов, что Мерри привезла из своего последнего визита в Америку. И стараюсь вырубиться до того, как родители вернутся с протесиса.

Не получается.

Стены в нашем доме слишком тонкие, и я слышу каждое слово, которое они говорят друг другу в ванной, пока чистят зубы. Папа настаивает на том, что я должна пойти на похороны, потому что мне явно нужно попрощаться. А Мерри не соглашается, считает, что мне нужно только время.

– Ей нужно нечто большее, чем время, – отвечает отец.

Я сажусь, напряженно вслушиваясь в их разговор.

– Это что же?

– Не знаю. Возможно, какая-то грамотная помощь. Она так злится в последнее время. Видела бы ты ее сегодня. Гнев волнами исходил от нее. Я практически чувствовал его на своей коже.

– Ее парень изменил ей с лучшей подругой. Еще бы она не злилась, – заявляет Мерри.

Я чувствую прилив благодарности, который отец иссушает своим ответом:

– Это не похоже на Кори. Она всегда была миролюбивой. А теперь кричит на людей по телефону и хлопает дверьми.

– Она единожды крикнула в телефон. И, если честно, Кори целую вечность ждала эту сетку, а люди просто морочат ей голову. Если у них нет товара, надо вернуть деньги.

– Мне никогда раньше не приходилось слышать, чтобы она говорила с людьми в таком тоне. А на прошлой неделе сказала Келли Мартин отвалить, хотя та просто поинтересовалась, как у нее дела. Мне до сих пор стыдно.

– По правде говоря, Крейг, Келли Мартин и впрямь стоит отвалить. Любопытная Варвара.

Я тихонько смеюсь в темноте и пропускаю ответ отца.

– Кори подросток, – отвечает Мерри, и, несмотря на мою любовь к ней, я не могу не закатить глаза, когда она добавляет: – Эмоциональные качели – это часть взросления.

– Я только… – Папа умолкает, и у меня екает сердце. Мне приходится прижаться к стене, чтобы расслышать следующие слова. И он продолжает мягким и тихим голосом: – Я переживаю, что если она не справится с этим, то попадет в серьезные неприятности. Погрузится во тьму, из которой не сможет выбраться.

– Ты перегибаешь. Это все та же Кори, которая не перенесла внезапной трансплантации личности. Она по-прежнему предпочитает садоводство и не пускается во все тяжкие. Девочка скорбит, справляется с болью своими силами. И смерть Бри, увы, не поможет ее исцелению.

– Я знаю. Просто не хочу, чтобы ситуация обострилась до такой степени, что ей понадобится помощь, которую не так-то просто получить на Острове. Ты читала о подростках и их ментальном здоровье…

– Я не думаю, что у Кори нервное расстройство. Но мы будем присматривать за ней. Договорились? Все будет хорошо. Она чудесный ребенок.

– Будем надеяться.

Они продолжают тихо препираться, прикрывая за собой дверь спальни.

Я ложусь обратно, сворачиваясь калачиком, а мой желудок затягивается в узел. Я тоже не думаю, что у меня нервное расстройство. У меня то, что случается, когда тебе вырывает и топчет сердце тот единственный человек, который обещал этого никогда-никогда не делать. Когда твой мир переворачивается с ног на голову.

Я перекатываюсь на спину, складываю руки на животе и закрываю глаза. Делаю глубокий вдох, словно на медитации, и пытаюсь представить лес. Что-то безмятежное и успокаивающее. Море или озеро…

Нет.

Потому что тогда я начну думать о Бри, лежащей сейчас, должно быть, в такой же позе в гробу на другом конце города.

Интересно, как она выглядит. Говорят, мертвецы выглядят мирно, как будто просто крепко спят, но когда мы ходили с Бри на похороны ее бабушки, то миссис Давмьюр не показалась мне ни мирной, ни тем более спящей. Она выглядела мертвой: все, что делало ее собой, исчезло. Она больше не была бабушкой Бри – лишь пустой оболочкой.

На меня накатывает волна паники, когда я понимаю, что не могу вспомнить, как выглядела Бри при жизни: все мои мысленные образы бывшей подруги обезображены воспоминаниями об ее мертвом теле в озере.

Я поднимаюсь с кровати и открываю ящик с нижним бельем, разыскивая свой телефон. Я зашвырнула его туда в субботу вечером, когда Мерри привела меня домой, не желая ни с кем разговаривать и видеть кого-то в Сети. Аккумулятор разрядился, поэтому я возвращаюсь с телефоном к кровати и, подсоединив его к зарядке, включаю.

Куча уведомлений мелькает на экране: от Астрид, Ларса, из группового чата, куда добавила меня Астрид. Я игнорирую их и открываю галерею, пролистывая фотографии, пока не нахожу ее, нас, историю Кори-и-Бри в цвете: в моем саду, в моей комнате, на пляже, в школе. Все дальше и дальше в прошлое, пока не натыкаюсь на ту, что искала, сделанную год назад. На фото Бри стоит на коленях у ручья в лесу, на голове у нее кусок старой потрепанной тюли, а выражение лица притворно-торжественное – она вот-вот рассмеется.

Это была еще одна игра, в которую мы играли, когда нам было восемь или девять лет. Мы прозвали себя «Невестами Артемиды». Все началось с того, что нам задали выбрать одного бога для школьного проекта. Мы предпочли Артемиду, потому что у нее были лук и стрелы, она могла общаться с животными и не любила мальчишек – все, что нас тогда восхищало.

Мы узнали, что вплоть до 1980-х девочек нашего возраста на год отправляли на служение в храмы богини-охотницы. Нас так захватила эта идея, что мы начали представлять себе грот, полный наших ровесниц, которые бегают по лесу, охотятся и воют на луну. Помню, как спросила у папы – еще до появления в нашей жизни Мерри, – могу ли отправиться на материк и служить Артемиде. Я знала, что на юге воздвигнуты храмы, посвященные ей, и наш учитель рассказывал, что некоторые девочки все еще ездят туда, хотя это уже не обязательно. Отец сказал «нет» и почти рассердился из-за этого, что было странно, потому что он никогда раньше мне не отказывал.

Мама Бри тоже ответила отказом, но ничего удивительного в этом не было, потому что она отказывала всегда.

Но это нас не остановило.

Я стащила несколько сетчатых занавесок, которые мы использовали как фату, а Бри пожертвовала два платья из бесконечного множества хлопчатобумажных платьев пастельных тонов, что миссис Давмьюр ей покупала, и мы тайно посвятили себя Артемиде.

Наши обряды были довольно нелепыми: мы собирали дождевую воду в банки из-под варенья и добавляли туда лепестки, чтобы изготовить богине «духи»; танцевали, пели, мастерили луки и стрелы из палок и украденной шерсти, пытались болтать с белками. В общем, типичные детские проделки. Мы прятали наши особенные вещички в пластиковой коробке, которую втиснули между корнями дерева. И никому не рассказывали о том, чем занимаемся – играть в лесу было запрещено.

Однажды Бри сообщила, что видела, как нам улыбнулась дриада, прежде чем скрыться в ветвях дуба, где мы хранили наши пожитки. После этого я неделю отказывалась возвращаться туда, опасаясь того, что древесная дева явится вновь и сделает то, что древесные девы обычно делают с маленькими девочками, играющими в лесу без надзора. Но, когда я поделилась с Бри причиной своих отказов, та ответила, что никогда не видела дриаду, а мне все приснилось. Конечно, она солгала, чтобы заставить меня вернуться, но это сработало.

В конце концов, мы прекратили игру – уж даже и не помню почему, просто однажды мы не отправились в лес наряжаться, и на том все закончилось. Кроме единичного случая в прошлом году.

Мы сидели в моей комнате. Предполагалось, что я должна была делать уборку. Бри красила ногти в красный цвет, а я перебирала вещи в шкафу, когда случайно наткнулась на альбом, посвященный Артемиде – наш школьный проект.

– Помнишь? – Я бросила ей альбом.

– Ногти! – воскликнула она. – О боги, – продолжила, пробежав глазами по альбому. – Помнишь «Невест Артемиды»?

Большего и не требовалось. Мы помчались в лес, чтобы отыскать коробку, которая ожидала нас в корнях дерева, как и ее содержимое – тюль и луки. Они были слегка влажными и неприятно попахивали затхлостью, но это не остановило Бри. Ценой свежего маникюра она нацепила на голову свою старую фату. Я сфотографировала ее, а она – меня. Мы забрали коробку с собой и засунули все в мусорку возле почтового отделения. Игра окончена.

Я удалила все фотографии с Али – даже те, на которых вышла отлично, – но ни одной с Бри.

Я выскакиваю из постели раньше, чем осознаю, что именно делаю, и нащупываю на полу джинсы. Они затвердели, и на деревянный пол сыплется засохшая грязь, пока я натягиваю их поверх пижамных шорт. Сойдет и так – вряд ли ей суждено было увидеть меня.

Кроме того, Бри как-то сказала мне, что джинсы не надо стирать: достаточно просто провести по ним влажной губкой и заморозить. И хотя позже мы выяснили, что это полнейшая чушь, я все равно чувствовала себя виноватой, отправляя брюки в стирку, – если только они не были полностью изношены. У подруги и пары-то джинсов не было, так что я понятия не имела, откуда она это взяла.

В гробовом молчании покидаю свою комнату и осторожно спускаюсь по лестнице, избегая скрипучих ступеней, способных меня выдать. Хватаю первую попавшуюся в шкафу куртку, и, когда аромат розовой воды окутывает меня, я понимаю, что схватила вещь Мерри. Просовываю руки в рукава, застегиваю молнию поверх пижамной футболки и обшариваю шкаф в поисках обуви. И ускользаю из дома в ночь.

Трижды чуть ли не разворачиваюсь, чтобы вернуться, но заставляю себя идти дальше, минуя серебристые в свете луны тихие улицы. Ночь выдалась на редкость холодной, и воздух словно пронизывает осколками стекла.

Двадцать минут спустя я оказываюсь у подножия храма и нащупываю запасной ключ, который, как мне известно, жрица прячет под выступом. Мы с Бри и Али не раз пользовались им, чтобы укрыться от дождя или скоротать время, избегая наших собственных домов. Здесь стоит такая тишина, что я слышу шепот моря и рокот волн, бьющихся о камни по ту сторону Линкейского холма, и ветер, что шумит в ветвях кипарисов на кладбище.

Я понятия не имею, что тут делаю и зачем вообще пришла. Может, потому, что отец прав и мне действительно нужно попрощаться. Но только чтобы при этом за мной не наблюдал весь Остров. Тогда я смогу спокойно вернуться к своей ненависти.

Звук открывающегося замка подобен выстрелу, и я вхожу внутрь.

Омываю руки в чаше у входа и оглядываюсь. Храм озаряют свечи, которые мерцают в причудливом ритме. Они окружают гроб – тут стоит гроб, – и я начинаю паниковать. Что, если свечи упадут от налетевшего ветра? Что, если искра попадет в лампады с маслом, окружающие гроб, и все вокруг вспыхнет ярким пламенем?

– Эй? – зову я, и мой голос эхом отражается от колонн. Кто-то наверняка должен быть здесь и следить, чтобы не произошло случайного возгорания. Но никто не отвечает.