Текст книги "Любовь на крови"

ГЛАВА 4
Под новой властью

Оливер вернулся обратно в школу и к своей прежней жизни. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем в последние месяцы, и ему не терпелось снова увидеть Фрейю. Но с ней трудно было связаться – телефон она не брала, сама ему не перезванивала, а школа и работа в Хранилище не оставляли Оливеру свободного времени. Потому снова наведаться в «Праздник» он смог только неделю спустя.

Едва войдя, Оливер сразу понял: что-то изменилось. Во-первых, у двери стоял вышибала с фонариком, пристально уставившийся на фальшивые права Оливера.

– Гавайи, говоришь? – скептически поинтересовался гориллоподобный громила.

– Послушайте, я не хочу ничего тут пить. Мне просто нужно повидаться с Фрейей.

– Здесь таких нету.

– Да бросьте!

– Можешь спросить у Мака, но он тебе скажет то же самое, – пробасил вышибала, возвращая юноше права. – Только попробуй заказать спиртное, и ты отсюда вылетишь.

Оливер, кивком поблагодарив вышибалу, вошел в бар. Вышибала оказался не единственным новшеством. За барной стойкой теперь стояли три бармена. Двое мужчин в летах, с галстуками-бабочками, и хорошенькая девушка, обладавшая холодной красотой честолюбивой актрисы и не имевшая ни капли обаяния Фрейи. Даже собравшаяся в баре многочисленная публика была другой: холеной, элегантной, в модельной одежде, потягивающая пастельных оттенков напитки из бокалов для мартини. В переплетенном в кожу меню перечислялись известные марки спиртного.

Куча незнакомцев. Где спорящие журналисты бульварных газет, где старики с унылыми физиономиями, где молодняк у мишени для дротиков? И кстати – а где сама мишень? И где стол для игры в бильярд? Да, гирлянды еще висели на месте, но откуда-то взялся механический поющий Санта; «Праздник» утратил свое неординарное, старомодное обаяние уютной забегаловки и превратился в дешевую пластиковую копию себя самого.

Оливер покачал головой и пробрался к элегантному высокому табурету. Он заказал газировку и стал ждать. Даже если «Праздник» и изменился, Фрейя была здесь всегда. Она должна появиться.

Время шло. Посетители разошлись. Бармены сердито зыркали на юношу. Но Оливер просидел до самого закрытия.

ГЛАВА 5
Любовь и мужество

Оливер не знал, сколько он прождал, стоя на тротуаре с букетом лилий в руках, но часа в четыре утра она все-таки появилась. На ней по-прежнему была мешковатая армейская куртка, как и в ту ночь, но на этот раз девушка не надела капюшон, и ветер трепал ее кудри.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Фрейя, и Оливер с облегчением понял, что, судя по голосу, его появление не рассердило ее, а лишь приятно удивило. – На, подержи, – сказала она, сунув ему сумку с продуктами, и принялась копаться в маленькой сумочке в поисках ключей.

– Я ждал тебя в «Празднике». А ты так и не пришла, – сказал Оливер. – Я что-то сделал не так? Ты не хочешь меня видеть?

Фрейя покачала головой и отперла дверь в подъезд. Они поднялись по узкой лестнице.

– Как ты меня нашел? – спросила она, заходя в квартиру.

Оливер наморщил лоб. Найти Фрейю оказалось нелегко. Он не мог точно вспомнить, где она живет, на Седьмой улице или на авеню Си. Но он обошел весь район и не нашел ни корейского магазинчика, ни ветхого дома с красным навесом. Юноша уже готов был отказаться от своей затеи, когда внезапно понял, что стоит прямо перед домом Фрейи. И как только он не заметил его прежде?

– Да я и сам не знаю. – Оливер опустился в уютное кресло. – Что стряслось с «Праздником»? Там все изменилось. И тебя там нет.

– Я его продала. Я переезжаю.

– Почему?

– Время пришло, – ответила девушка. Она скрестила руки на груди. – Ты выглядишь получше.

– Благодаря тебе, – отозвался Оливер.

– Чаю хочешь? – поинтересовалась Фрейя.

– Конечно!

Юноша подождал, пока она вскипятит воду и нальет ему чашку. Когда Фрейя поставила чашку перед ним, он взял ее за руку и долго не отпускал. Он хотел ее, просто до ужаса. Девушка посмотрела на него. Мгновение спустя они встали, не говоря ни слова.

– А мне казалось, я сделала все, что было нужно, – в конце концов произнесла Фрейя.

– Почему ты держишь меня на расстоянии? Я не мальчик.

Оливер привлек девушку к себе, и она уселась ему на колени.

Фрейя взъерошила ему волосы.

– Нет, не мальчик. Ты прав.

Оливер подался к ней и поцеловал ее в губы. Он никогда не целовал ни одну девушку, кроме Шайлер. Но на этот раз он не думал о Шайлер. Только о Фрейе.

От Фрейи пахло молоком и медом, и еще весной. У Оливера лихорадочно забилось сердце. Он занервничал. Что он делает… Он не знает, как это делается… Он этого не задумывал… И все же… Он услышал, как Фрейя вздохнула, но это не был вздох раздражения… в нем звучало одобрение и поощрение.

– Идем со мной, – произнесла она и повела его к кровати.

Она разделась и нырнула под одеяло. Она была прекрасна, как картина Боттичелли. Оливер дрожащими руками быстро стянул с себя одежду и присоединился к Фрейе под одеялом. Он ужасно нервничал. А вдруг она будет смеяться? Вдруг он что-то сделает неправильно? Может ли это вообще пойти неправильно? Он не был совершенно невинен, но и опытным тоже не был. А вдруг ей не понравится то, что он… Ее тело было теплым и манящим, и Оливер чувствовал себя, словно человек, умирающий от жажды и оказавшийся перед водопадом. Он перестал сомневаться. Перестал беспокоиться. Перестал нервничать.

Это был его первый раз. С Шайлер они ждали подходящего момента – а может, ждали, потому что знали, что подходящий момент не настанет никогда. Но это не имело значения. Теперь имела значение только Фрейя.

Прикосновения ее рук были теплыми и легкими и заставляли Оливера трепетать. Ее губы, прикасающиеся к его шее, были мягкими, а поцелуи – нежными. Она привлекла его еще ближе, и они слились воедино. Ее тело струилось под ним, он заглянул в ее глаза и увидел в них мольбу.

Эти чувства были слишком сильными, почти невыносимыми. Он был внутри своего тела и вне его, внутри своей крови и вовне. Он парил под потолком, глядя на них двоих сверху и изумляясь тому, как изящно и прекрасно выглядят их сплетенные тела. Она как будто вывернула его наизнанку, и он способен был сейчас лишь на одно – продолжать делать то, что делает, и он ощущал ее вокруг своего тела и внутри, и в свой душе.

Когда все завершилось, Оливер был весь в поту и дрожал. Он открыл глаза и обнаружил, что находится все в той же комнате и смотрит все на тот же потолок с трещинами.

– Я люблю тебя, – произнес он и повторил снова: – Я люблю тебя, Фрейя.

Фрейя ласково взглянула на него.

– Нет, дорогой, ты меня не любишь. Но тебе больше не больно.

ГЛАВА 6
Последнее «прощай»

На следующее утро они позавтракали в «Веселке», украинском ресторанчике, славящемся своим борщом. Оливер был голоден как волк и полон энергии. Он не знал, в чем причина – в недосыпе или в их занятиях любовью, но он чувствовал себя другим человеком. И даже набрался храбрости задать Фрейе вопрос, мучивший его с того самого момента, как он не обнаружил прежнего «Праздника».

– Куда ты уезжаешь? – спросил он, наколов вареник на вилку и макнув его в сметану.

– Моя семья возвращается домой. В Северный Хэмптон.

– Почему?

– Ой, это сложно, – печально ответила девушка. – Давай как-нибудь в другой раз.

Оливер откинулся на стену их кабинки, чувствуя, как потрескавшаяся кожаная обивка колет спину. Чувствует ли он себя лучше? Иначе? Хуже? Лучше. Определенно лучше. Он потрогал шею. Там больше не ощущалось прежней пульсации.

Шайлер. Он может произнести ее имя. Он может вспоминать ее без боли. Помнить и чтить их любовь, их дружбу, но не терзаться больше из-за ее отсутствия. Шайлер как будто находилась теперь за стеклом. Стала частью его прошлого, а не мукой для его будущего. Он скучал по другу. Но он способен пережить утрату. Ее утрату.

Он положил вилку.

– Кто ты такая? Что ты такое? – спросил он Фрейю.

– Я ведьма. – Девушка улыбнулась. – Но я думаю, ты и так уже это понял.

– Ты знаешь про Голубую кровь?

– Да. Само собой. Мы должны про нее знать. Но мы держимся от них подальше. Моя семья не любит… вмешательства. Но с тобой был особый случай.

– Я когда-нибудь еще увижу тебя?

– Возможно, – задумчиво протянула Фрейя. – Но я не думаю, что тебе это понадобится.

Она была права. Он не любил ее. Он любил ее прошлой ночью, и они разделили эту любовь. А теперь она уходит, и это правильно.

Оливер снова стал собой. Он помнил о том времени, когда был фамильяром Шайлер, но больше не ощущал той болезненной нужды, страдания, терзавшего его душу. Его чувства к Шайлер не были изъяты силой. Вместо этого его любовь впиталась и растворилась в его душе. Она всегда будет его частью, но больше не причинит ему боли. Фрейя освободила его. Исцелила его. Фрейя, ведьма.

– Спасибо. – Он привстал и поцеловал девушку в лоб. – Спасибо большое.

– Ой, милый, это было для меня удовольствием.

Последнее объятие, и они расстались.

Оливер зашагал по улице в другую сторону. Его мобильник завибрировал, и, увидев номер, он тут же ответил на вызов. Несколько мгновений он слушал, а затем лицо его озарила улыбка.

– Правда? Ух ты, круто! Поздравляю! Когда? Конечно, я буду. Чтобы я это пропустил? Да ни за что!

Яичница для разбитых сердец

Рецепт от Фрейи Бичем[2]2
  О Фрейе и ее особых рецептах см. также книгу «Ведьмы Ист-Энда», выходящую летом 2011 г. (Для тех, кому нравится подкреплять свои завтраки толикой магии.) (Прим. автора.)


[Закрыть]

Яйца, жирные сливки, мелко нарезанная свежая мята, соль, черный перец, сливочное масло.

Нарезая мяту, повторяйте про себя:

 
Разбитое сердце возьмет свою дань,
Мята душу излечит.
Богиня вдохнет в тебя новую жизнь,
Найди же истинную любовь.
 

Взбейте яйца со сливками. Добавьте нарезанную мяту, соль и перец. Поставьте сковороду на средний огонь и растопите масло. Вылейте яичную смесь на сковороду. Жарьте две минуты, не помешивая. Осторожно переверните яичницу лопаточкой и подождите, пока она прожарится, но будет еще мягкой.

Украсьте готовую яичницу веточкой мяты.

Подается для разбитого сердца и для дружески настроенного.

Заимствовано из «Книги белой магии» Ингрид Бошам.

«И что-то вечно мне напоминает»
Колледж Эндикотт
Эндикотт, Массачусетс, 1985 год

ГЛАВА 1
Больной номер один

Когда Аллегра ван Ален пришла в себя, у нее болела голова, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, где же она находится. На ней была больничная рубашка, но девушка знала, что она все еще в Эндикотте, поскольку из окна была видна часовня, обшитая вагонкой. Значит, она в студенческой больнице. Это предположение подтвердило появление школьной медсестры с полным подносом выпечки.

Миссис Андерсон, всеми любимый ангел-хранитель, опекала студентов с материнской заботой и всегда следила, чтобы в столовой были свежие фрукты. Она вошла в палату с тревожной улыбкой.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Думаю, жить буду, – уныло произнесла Аллегра. – Что случилось?

– Несчастный случай на поле. Девочки сказали, что тебе попали мячом в голову.

– Ой! – Аллегра потрогала повязку на голове и скривилась.

– Тебе повезло. Врач сказал, что Красную кровь это убило бы.

– Долго я была в отключке?

– Всего несколько часов.

– А как бы мне выйти отсюда прямо сегодня? У меня завтра контрольная по латыни, и мне надо позаниматься! – простонала Аллегра.

Как и колледж в целом, больница была довольно удобной. Под нее приспособили уютный коттедж в новоанглийском стиле, с белой плетеной мебелью и яркими занавесками с цветочным рисунком. Но в данный момент Аллегре больше всего хотелось укрыться в собственной комнате, с ее черно-белыми постерами «Cure», старомодным секретером и недавно купленным портативным аудиоплеером, где можно было посидеть в одиночестве и послушать «Depeche Mode». Даже в больнице Аллегра слышала мелодии песен Боба Дилана, разносящиеся из открытых окон. Весь колледж слушал одну и ту же музыку двадцатилетней давности, как будто жизнь здесь за счет какого-то искривления во времени застряла в шестидесятых. Аллегра не имела ничего против Дилана, но вовсе не нуждалась во всей этой тоске.

Миссис Андерсон покачала головой, взбила подушки Аллегры и усадила пациентку обратно в этот пушистый сугроб.

– Пока нельзя. Доктор Перри специально приедет из Нью-Йорка, чтобы осмотреть тебя. Твоя мать на этом настояла.

Аллегра вздохнула. Конечно, Корделия на этом настояла. Мать пеклась о ней, точно наседка, превосходя нормы обычной материнской заботы. Корделия подходила к исполнению материнских обязанностей как к охране драгоценной вазы эпохи Мин. Она постоянно заботилась о дочери и всегда вела себя так, словно Аллегра находилась на грани нервного срыва, хотя всякому видно было, что Аллегра – живое воплощение здоровья. Она пользовалась всеобщей любовью, была веселой, спортивной и энергичной.

Опека Корделии была, мягко говоря, удушающей. Поэтому Аллегра с нетерпением ожидала, когда же ей исполнится восемнадцать, чтобы сбежать из дома навсегда. Всепоглощающее беспокойство матери о ее благополучии было одной из причин, по которым Аллегра развернула кампанию за переход из Дачезне в Эндикотт. В Нью-Йорке воздействие Корделии было неотвратимым. А Аллегра больше всего на свете хотела быть свободной.

Миссис Андерсон измерила девушке температуру и убрала термометр.

– К вам там несколько посетителей. Впустить их?

– Конечно! – Аллегра кивнула.

Головная боль немного стихла, то ли от расплавленного шоколада в знаменитой выпечке миссис Андерсон, то ли от мощной дозы обезболивающего – девушка точно не могла сказать.

– Ладно, команда, можете войти. Но смотрите, не утомляйте ее. Не хватало еще, чтобы ей опять стало хуже. Потише тут!

И, улыбнувшись в последний раз, дружелюбно настроенная медсестра покинула комнату. Мгновение спустя кровать Аллегры окружила вся ее команда по хоккею на траве. Они толпились вокруг, запыхавшиеся, так до сих пор и не сменившие спортивную форму: юбки в зеленую клетку, белые рубашки поло и зеленые высокие гольфы.

– О господи!

– Ты как, нормально?

– Ну надо же, эта фигня тебе чуть голову не снесла!

– Мы в следующий раз доберемся до этой сучки из Норсфилд Маунт Хермон!

– Не волнуйся, они свое получили!

– Боже, ты вырубилась напрочь! Мы уж думали, что не увидим тебя до завтра!

Эта радостная какофония заполнила комнату, и Аллегра улыбнулась.

– Все в порядке. У меня тут печенье осталось – хотите? – спросила она, указывая на поднос на подоконнике.

Девушки голодной оравой налетели на угощение.

– Погодите! Вы же мне не сказали – мы выиграли? – спросила Аллегра.

– А ты как думаешь? Мы надрали им задницу, капитан. – Бирди Бельмонт, лучшая подруга Аллегры и ее соседка по комнате, насмешливо отсалютовала. Салют выглядел бы куда более впечатляюще, если бы не громадное печенье с кусочками шоколада у нее в руке.

Девушки принялись заговорщически сплетничать, но тут из-за занавески, разделяющей комнату надвое, послышался мужской голос:

– Эй, девчонки, у вас там что-то вкусненькое? А поделиться не хотите?

Команда захихикала.

– Это твой сосед, – шепотом сообщила Бирди. – Кажется, он голоден.

– Что-что? – переспросила Аллегра.

До этого момента она даже не замечала, что с кем-то делит комнату. Возможно, у нее и вправду серьезная травма, а не просто заурядный ушиб во время игры.

Рори Антонини, талантливый полузащитник с наибольшим количеством забитых голов в лиге, отдернула занавеску.

– Привет, Бендикс! – хором воскликнули девушки.

Стефан Бендикс Чейз был самым популярным парнем в их классе. И понятно почему: при его росте шесть футов три дюйма, широких плечах и мощном телосложении он выглядел как юный белокурый великан. Лицо у него было как у греческого бога: красивый лоб, безукоризненной формы нос и высокие скулы. На щеках – ямочки, а ясные васильково-синие глаза искрились весельем. Сейчас правая нога у него была в гипсе. Бендикс весело помахал девушкам рукой.

– Когда тебя выпускают? – поинтересовалась Дарси Седрик, их голкипер, вручая юноше уже почти пустой поднос с остатками выпечки.

– Сегодня. Гипс наконец-то снимают. Слава богу! Я уже задолбался прыгать на уроки на одной ноге, – отозвался Бендикс и кивком поблагодарил Дарси за печенье. – А с тобой что стряслось? – спросил он у Аллегры.

– Да просто поверхностная рана, – ответила Аллегра, указав на марлевый тюрбан и изобразив британский акцент.

– По крайней мере, руки у тебя при себе, – улыбнувшись, процитировал Монти Пайтона Бендикс.

Аллегра постаралась не показать, как ее очаровало, что он поймал подачу на лету.

Ей не хотелось выглядеть очередной поклонницей Бендикса, бегающей за ним с вытаращенными глазами, поскольку вся ее хоккейная команда уже перекочевала на его сторону комнаты, дабы расписать его гипс сердечками вкупе с большими буквами Ц и О, означающими «целую и обнимаю».

– К сожалению, время посещения закончилось, – объявила миссис Андерсон, вновь появившись на пороге в своей накрахмаленной белой форме. Раздался хор разочарованных возгласов, но медсестра выпроводила девушек из палаты. Она уже собралась было задернуть занавеску, разделявшую палату на две части, но тут Бендикс спросил, нельзя ли оставить ее открытой.

– Надеюсь, ты не против? А то у меня что-то от нее клаустрофобия начинается. И телевизор остался на твоей стороне, – сказал Бендикс.

Аллегра пожала плечами.

– Да пожалуйста.

Они с Бендиксом, конечно же, знали друг друга, поскольку колледж Эндикотт, как и Дачезне, был маленьким, тесно спаянным сообществом умопомрачительно обеспеченных детей элиты. Однако же в отличие от прочих соучениц Аллегра не впадала в экстаз при виде Бендикса. Она находила его типично американскую внешность чересчур нарочитой, чересчур голливудской, чересчур служащей предметом всеобщего восхищения. Бендикс выглядел в точности как качок из фильма «Клуб “Завтрак”», только был еще красивее. Но вдобавок к атлетическому сложению и красоте Бендикс обладал удивительной добротой, что особенно поражало в парне с его положением в обществе и привилегиями. Аллегра заметила, что Бендикс отнюдь не заносился и не расхаживал по школе, задрав нос, лелея собственное непомерное эго, а, напротив, был искренне приветлив с каждым, включая ее брата Чарльза, – и это уже говорило о многом.

Но хотя самый потрясающий парень в Эндикотте сидел всего в нескольких футах от нее и смотрел вместе с ней музыкальные клипы (что это там еще поет Эдди Мерфи? И что там стряслось с его полосатой рубашкой?), Аллегра выбросила его из головы.

ГЛАВА 2
Близнецы ван Ален

Когда доктор Перри приехал из Нью-Йорка, он объявил, что Аллегра совершенно здорова, и на следующий день девушка вернулась в свою комнату в общежитии. Она как раз бежала с одного урока на другой, когда увидела брата – тот решительно шагал к ней через двор.

– Я приехал, как только услышал о случившемся, – произнес Чарльз ван Ален, осторожно взяв Аллегру под руку. – Кто это сделал? Ты точно уверена, что чувствуешь себя нормально? Корделия просто вне себя…

Аллегра закатила глаза. Ее брат-близнец иногда был редким занудой. Не потому, что всегда упорно называл их мать по имени – хотя и поэтому тоже, – а из-за этой его манеры опекать ее. Особенно если учесть, что она выше его на два дюйма.

– Чарли, ну все нормально, правда.

Аллегра знала, что Чарльз терпеть не может, когда его зовут детским уменьшительным именем, но не могла удержаться. Кого ей сейчас совершенно не хотелось видеть, так это его.

В отличие от Аллегры, Чарльз ван Ален был невысоким для своего возраста. Трудно было вообразить более несхожих двойняшек, чем они, если учесть, что у Чарльза были темные волосы и холодные серые глаза. Чарльз ходил на уроки в аскотском галстуке и с кожаным портфелем, не то что его небрежно одетые ровесники. В Эндикотте его не очень любили, не только из-за его притязаний (хотя их было множество), но в основном из-за того, что он постоянно жаловался на колледж и давал всем понять, что ноги его здесь бы не было, если бы сестра не настояла на переводе. Большинство учеников считали его неприятным, напыщенным пустозвоном, а Чарльз в ответ смотрел на всех свысока.

Аллегра понимала, что неуверенность Чарльза по большей части вызвана его маленьким ростом. Если бы он только перестал переживать из-за этого! Врачи сходились на том, что его еще ждет скачок роста, – и он, несомненно, должен был стать красивым. Сейчас его лицо было совсем чуть-чуть неправильным. Через несколько лет его нос подрастет, а черты лица – эти внимательные глаза, этот высокий лоб – приобретут царственную правильность. Но вот прямо сейчас Чарльз ван Ален был всего лишь еще одним невзрачным низкорослым парнем из дискуссионного клуба.

Выходные он провел в Вашингтоне, готовясь к финалу состязаний по ораторскому искусству, и Аллегра была только рада этому. Она знала, что в противном случае Чарльз поставил бы всю больницу на уши и, вероятно, настоял бы на том, чтобы ее перевели в какое-нибудь медицинское заведение получше, типа Массачусетской главной больницы. Когда дело доходило до присмотра за Аллегрой, Чарли был ничем не лучше Корделии. Между ними двумя она себя чувствовала как дрезденская фарфоровая кукла: драгоценная, хрупкая и не способная о себе позаботиться. И это ее бесило несказанно.

– Позволь… – произнес Чарльз, забирая у Аллегры сумку.

– Я в состоянии сама носить свой рюкзак! Пусти! Хватит фигней страдать! – огрызнулась девушка.

Лицо у Чарльза мгновенно сделалось грустным, и Аллегра ощутила себя виноватой, но постаралась прогнать это чувство.

Это никуда не годилось – так разговаривать со своим суженым, но Аллегра ничего не могла с собой поделать. Да, Чарльз, конечно же, был Михаилом. После происшествия во Флоренции сомнений в этом не оставалось: теперь они в каждом цикле рождались двойняшками. Так уж настоял Дом архивов, чтобы произошедшее никогда не могло повториться. Чтобы с самого начала не возникало ни сомнений, ни вопросов, ни новых ошибок.

И все-таки с каждым воплощением дела шли хуже, чем в предыдущем. Аллегра не стала бы биться об заклад, но у нее возникло ощущение, что и она все больше отдаляется от него. Не только из-за того, что произошло тогда… Ох, да кого она пытается обмануть? Именно из-за того, что произошло тогда во Флоренции! Она никогда не сумеет простить себя. Никогда. Это она во всем виновата. И то, что он по-прежнему любит ее – и будет любить всегда, вечно, на протяжении лет и столетий, – вызывало у нее скорее злость, чем благодарность. Его любовь была бременем. После того, что произошло между ними, ей с каждым циклом все больше казалось, что она не заслуживает его любви, и вместе с недовольством собой приходили угрызения совести и гнев. Она не знала, в чем причина, но ей становилось все труднее испытывать к нему те чувства, которые он по-прежнему испытывал к ней.

Что за ирония судьбы? Дурно поступила она, а наказан за это он. Мысли об этом действовали на нее угнетающе, и в этот солнечный осенний день она ощущала себя такой же чужой Чарльзу, как и всегда.

– Нет, давай я, – попытался настоять на своем Чарльз и потянул за лямку.

– Чарли, оставь! – завопила она и дернула изо всех сил, так что рюкзак вырвался у него из рук, а Чарльз поскользнулся и упал на траву.

Он сердито взглянул на Аллегру, поднялся и отряхнул брюки.

– Что это с тобой? – прошипел он.

– Просто… оставь меня в покое, неужели трудно? – Девушка раздраженно запустила пальцы в длинные светлые волосы.

– Но я… я…

«Я знаю. Ты любишь меня. Ты всегда любил меня. Ты всегда будешь меня любить. Я знаю, Михаил. Я все это слышу».

– Габриэлла!

– Меня зовут Аллегра! – едва не сорвалась на крик она.

Зачем он постоянно называет ее тем именем? Зачем ведет себя так, словно окружающим не видно, насколько он одержим ею? Ну да, конечно, из молодежи Голубой крови это никому не казалось странным, поскольку они знали, кем являются, даже если выход в свет еще не состоялся. Но краснокровные не знали ни их истории, ни того, что они означают друг для друга, и подобные вещи их беспокоили. Здесь не Древний Египет. На дворе двадцатый век. Времена изменились. Но Комитет всегда слишком медленно реагировал на перемены.

Иногда Аллегре просто хотелось жить обычной жизнью, как все, без бремени бессмертной истории. Ей ведь всего шестнадцать. По крайней мере, в этой жизни хотелось устроить перерыв. В 1985 году в колледже Эндикотт штата Массачусетс втюрившийся в тебя брат – это непристойно и отвратительно. И Аллегра начала разделять мнение краснокровных по этому поводу.

– Ножки, этот тип тебе докучает? – поинтересовался Бендикс Чейз, возникнув рядом с ними в тот самый момент, когда прозвенел третий звонок.

Чарльз только что рот не разинул.

– Этот тип зовет тебя Ножки?

– Все нормально, – вздохнув, произнесла Аллегра. – Бендикс Чейз, ты, кажется, не знаком с моим братом, Чарли?

– Первокурсник? – спросил Бендикс, пожимая руку Чарльзу. – Приятно познакомиться.

– Нет. Мы двойняшки, – ледяным тоном ответил Чарльз. – И я участвую в том же семинаре по Шекспиру, что и ты.

– Слушайте, а вы точно брат и сестра? – подмигнув, поинтересовался Чейз. – Что-то вы не похожи совсем.

Чарльз покраснел.

– Да, точно. А теперь извините, но… – Он развернулся и потащил Аллегру за собой.

– Не стоит грубить, – мягко произнес Бендикс. – Ты уронил книгу.

Он вручил Чарльзу учебник, который тот упустил, когда упал. Чарльз не снизошел до благодарностей.

– Чарли, грубить и правда не стоит, – поддержала Бендикса Аллегра.

Она отстранилась от брата и встала рядом с Бендиксом, а тот обнял ее за плечи.

– Кажется, дорогая, у нас сегодня экзамен по латыни, – произнес Бендикс. – Верно?

Аллегра позволила популярному качку увести ее. Она никогда бы так не поступила, если бы Чарльз не вел себя раздражающе. Ничего, пусть это будет ему уроком. Она оставила своего близнеца, не сводившего с нее глаз, стоять во дворе.