Текст книги "На острие ножа"

Глава 19 ○ Джуд

Я остановился у темного салона и посмотрел на часы. Пять минут десятого. Вгляделся в витрину – внутри никого. Пусто. Эта сучонка меня провела. Наверняка вообще не собиралась со мной гулять. Конечно – небось, стоило мне уйти, она всласть посмеялась со всеми подружками, представляя себе, как я буду торчать под дверью салона, будто побитый щенок, а она в это время выпьет с друзьями и от души повеселится надо мной. Руки сами собой медленно сжались в кулаки.

– Стив! СТИВ!

Я повернулся и увидел, что Кара бежит ко мне через дорогу.

– Уф, обошлось. Я боялась, мы разминемся, – пропыхтела она, когда добежала.

Я изобразил улыбку и сказал:

– Я думал, ты еще работаешь.

– Последняя клиентка ушла минут двадцать назад, вот я и сбегала в круглосуточное отделение банка положить на счет дневную выручку. Не люблю оставлять деньги в салоне, – объяснила Кара.

– Мы могли бы зайти туда по дороге к тебе, – сказал я как бы между прочим.

– Само собой, просто я живу в другой стороне, – ответила Кара. – Не хотела тебя таскать туда-сюда.

Я пожал плечами. Обсуждать тут было нечего, хотя я был очень раздосадован. Прощай план раздобыть легких денежек без особых трудов. Ладно, придется еще немного потерпеть.

– Ну, что я сегодня буду готовить для нас? – спросил я.

– Если ты только не расхотел готовить. У меня дома есть паста. И даже, кажется, фарш. И рыба.

– А какая рыба?

Кара нахмурилась, припоминая:

– Пикша и вроде бы еще сибас, у которого завтра истекает срок годности.

– Ну, значит, сибас, – улыбнулся я. – Пошли.

Я предоставил ей болтать, пока вел ее домой. Спросил, как прошел день в салоне, а потом позволил нести всякую околесицу про клиенток и коллег. По ее словам, «Делани» был одним из немногих парикмахерских салонов, где обслуживали и нулей, и Крестов. По ее словам, видеть в одной парикмахерской и клиенток-нулей, и клиенток-Крестов – такая же редкость, как единорожьи какашки. А у Кары была мечта – и та-та-та, и бу-бу-бу. Секунд через сорок я отключился, только иногда вставлял: «Да что ты говоришь?», «Ну и дела» и «Надо же, а я и не знал, что так бывает!», когда в ее монологе возникали подходящие паузы.

– Господи, я трещу как сорока, наверное, замучила тебя до смерти! – воскликнула Кара, когда мы подошли к ее дому.

Да, замучила, и еще как.

– Нет, конечно, – ответил я. – Ты любишь свою работу, это заметно. В этом нет ничего плохого.

– Стив, ты такой славный, – благодарно улыбнулась Кара. – У большинства мужчин глаза давно стали бы стеклянные.

И от тепла ее улыбки мне вдруг стало… неловко. Этого я не ожидал. И оттого, что не ожидал, мне стало еще хуже. Кара открыла дверь, и мы вошли. Что мне теперь делать? Можно, конечно, избавиться от нее, а толку? Денежки-то тю-тю. Остаться в ее доме я не смогу – скоро набегут ее подружки и начнут трезвонить в дверь и задавать вопросы. Тогда зачем? Буду готовить и терпеть общество этой трефы, пока не получу что хочу, а там будь что будет. Надо просто тянуть время.

– Послушай, я же даже не знаю, как тебя зовут, – заявила Кара.

– Стив, – не понял я.

– Да нет, фамилию.

– Виннер. Стивен Виннер, – сказал я ей.

– Позвольте вашу куртку, Стивен Виннер, – сказала Кара, как только за нами закрылась входная дверь.

Я снял куртку и отдал ей безо всяких возражений. Мы минуту постояли в неловком молчании. Мы остались одни у нее дома. Молчание затянулось, и мне пришло в голову, что она, наверное, уже сообразила, что к чему, и жалеет, что пригласила меня. Я оглядел прихожую. Канареечно-желтые стены с постерами. Кленовый паркет на полу. На столике справа от меня стояли телефон и плошка с ароматической смесью, от которой по всей прихожей разило лавандой. Эти Кресты просто сами не свои до ароматических смесей.

– Красиво тут у тебя, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Тут меня осенило. Меня впервые с самого детства пригласили в трефовый дом. Странное ощущение. Я не мог избавиться от чувства, что мне здесь быть не полагается. Это как-то неправильно. Как будто мне тут небезопасно.

– Кухня вон там. – Кара повела меня в дом.

Я следом за ней прошел в небольшую, но грамотно обставленную кухню с кремовыми стенами и дубовыми шкафчиками. Пол был из светлого камня.

– Классный у тебя дом, – сказал я. – Наверное, дела в парикмахерских идут прекрасно.

– Да, неплохо. – Кара пожала плечами. – Хотя, должна признаться, этот дом я купила на деньги, которые мне достались по наследству.

– Богатый дядюшка? – Я усмехнулся, чтобы скрыть яд в голосе.

– Нет. У меня папа умер от инфаркта четыре года назад. Я купила дом на деньги, которые получила по страховке.

– А, понятно. Грустно.

Кара хмыкнула с деланой небрежностью:

– Он до этого довольно долго болел.

– Все равно, наверное, тяжело.

Я вспомнил собственного отца. Не то чтобы я его вспоминаю каждый день, но, когда вспоминаю, по-прежнему горько. Очень.

Кара открыла холодильник и достала бутылку вина.

– Ни в чем себе не отказывай, – сказала она, придержав передо мной дверцу.

Я заглянул в один из самых отменно набитых холодильников, какие только видел, и так и сказал.

– Должна признаться, в обеденный перерыв я обчистила супермаркет, чтобы тебе было из чего готовить, – сообщила Кара.

Я обернулся и посмотрел на нее, не понимая, зачем ей было трудиться. Она так смутилась, улыбнувшись мне, что я невольно улыбнулся в ответ. И тут я вспомнил, зачем пришел – и кто она такая. И хотя снаружи продолжал улыбаться, внутри улыбка погасла.

Я взял двух сибасов, отрубил им головы, помыл, натер пряностями и отправил в духовку.

– А зачем головы отрубать? – поинтересовалась Кара.

– Не могу есть рыбу с головой, – честно ответил я. – Они на меня так смотрят, будто говорят: «Как ты мог?!»

Кара посмеялась и встряхнула головой:

– Какой ты странный, однако!

И я в ответ тоже посмеялся – совершенно искренне. Но отвернулся первым. Бросил несколько молодых картофелин в кастрюлю с кипящей водой, пока Кара нарезала салат. Мы оба прихлебывали пино-гриджио из бокалов. Кара включила музыку – рок, один из моих любимых исполнителей. Это нулёвая музыка в мою честь или Каре и в самом деле нравится?

– Тебе правда нравятся «Шершни»? – не сдержался я.

– Да, очень. Обожаю рок и уайт-метал.

– А я думал, ты больше по джазу, этно, классике и всему такому, – сказал я.

Кара склонила голову к плечу и пристально поглядела на меня:

– В смысле, Крестовая музыка как противоположность нулёвой?

– Ну да, примерно.

– Неужели ты из тех, кто считает, что Крестовую музыку могут оценить только Кресты, а нулёвую должны слушать только Нули?

– Нет-нет, – ответил я. – Просто я думаю, что это нечестно, когда нуль записывает крутой сингл, а какой-нибудь Крест делает на него кавер и потом именно Крестовую версию включают в хит-парады и гоняют по радио.

– Согласна, – тут же кивнула Кара. – Раскручивать нужно лучшую версию, кто бы ее ни спел.

– А в жизни получается иначе, правда? – Я чувствовал, что сейчас оседлаю любимого конька. – Возьми, к примеру, уайт-метал. Этот музыкальный жанр создан и исполняется нулями. А кто у нас самый знаменитый – и богатый – исполнитель уайт-метала? Де-Коста Бейфенве, Крест.

Кара снова кивнула:

– Тут ты прав. И да, у меня есть диск Де-Косты Бейфенве. Но «Шершней» у меня целых три диска.

– Ну и хорошо. – Я выдавил улыбку. Отпил несколько глотков белого вина, покатав каждый на языке, прежде чем проглотить.

– Как тебе вино? – спросила Кара.

– Неплохо, – ответил я.

Я взял из ящика с приборами маленький, но очень острый нож для овощей и потыкал картошку, сварилась ли. На втором или третьем тычке шестое чувство подсказало мне, что на меня смотрят. Я развернулся и обнаружил, что Кара буравит меня взглядом. Но на сей раз она не отвела глаза, когда я поймал ее за этим занятием.

– Что случилось? – спросил я.

– Да так, думаю о тебе, – призналась Кара.

– О чем именно?

– Правильно ли я тебя понимаю, – ответила Кара.

– В каком смысле?

– Ну что тебе так же одиноко, как и мне, – проговорила наконец Кара.

Я весь оцепенел. Пальцы так сильно стиснули рукоятку ножа, что костяшки заныли. Но я ничего не ответил. Кара посмотрела на меня в упор:

– Вот я и подумала, что мы поладим. Волки-одиночки и все такое.

Волки-одиночки…

Да, я один, но не настолько, чтобы встречаться с трефой, горько подумал я. И тем не менее вот он я, торчу у трефы дома и слушаю, как она пытается устраивать мне психоанализ. Лучше положить нож, чтобы не наделать глупостей. Я аккуратно опустил его на столешницу. И так и не ответил.

– Мы подошли к тому месту, где ты говоришь мне, что у тебя жена и двое детей? – неуверенно улыбнулась Кара.

Я мотнул головой.

– Я правильно догадалась? – допытывалась Кара. – То есть, если нет, прошу прощения.

Молчание.

– Да, ты правильно догадалась, – сказал я наконец. – У меня никого нет.

И это был первый раз, когда я произнес такое вслух. И кто первый это слышит? Трефа. Тьфу ты, гадость. Я сам себе был гадок. Кое-что нельзя говорить. Когда это говоришь, оно становится еще реальнее, еще правдивее. Я закрыл глаза и отвернулся. Не хватало еще, чтобы она сейчас видела, как же я ненавижу ее за то, что она заставила меня признаться, насколько я одинок.

И за это она тоже поплатится, дайте только срок.

Но тут она сделала такое, чего я вообще не ожидал. Она подошла ко мне и поцеловала в щеку. Я вздрогнул, повернулся к ней, вытаращился на нее. Она с улыбкой вернулась к салату. Я так и стоял, и меня одолевала непонятная тоска. Стоял и тонул в унынии и жалости к себе.

Не все ли равно, в чем тонуть, раз уж тонешь.

Некоторое время мы продолжали свои занятия. Кажется, оба страшно смутились. По крайней мере я.

– На десерт будет фруктовый салат с ванильным мороженым – годится? – спросила Кара.

Я кивнул – говорить я еще не решался.

– Хорошо. Поможешь нарезать?

Мы работали в уютном молчании – мыли и резали клубнику, виноград, два манго, персики, личи и прочие всевозможные фрукты, которые нашлись у нее дома. Музыка наконец затихла – на диске доиграла последняя песня.

– Пойду поставлю еще что-нибудь. – Кара двинулась в гостиную.

Я смотрел ей вслед с недоумением. Куда это она? Музыку из гостиной мы здесь не услышим, если не вывернуть громкость на полную. А Кара что-то не похожа на тех девчонок, которые любят, чтобы музыка у них грохотала. Неожиданно кухню заполнила нежная задушевная мелодия, лившаяся откуда-то сверху. Я поглядел наверх и увидел под потолком две колонки, которых раньше не замечал. Мог бы и догадаться.

Когда Кара вернулась в кухню, я спросил:

– Куда еще у тебя проведена музыка?

– Сюда, в гостиную, в столовую, в ванную и в мою спальню.

– А… здорово, – сказал я, просто чтобы что-нибудь сказать. – А что это сейчас играет?

Еще не кончился проигрыш, поэтому я не сразу узнал исполнителя. Кара открыла рот, чтобы ответить, но не успела ничего сказать – вступил фронтмен «Черного янтаря». Этот фальцет я узнаю с первой ноты.

– А, загадка разгадана.

– Тебе нравится «Черный янтарь»? – спросила Кара.

– Ничего такая группа. – Я старался не слушать тошнотворно-сладкий голос, заполнивший все углы.

– Ты их не любишь, да? – уточнила Кара. – Давай выключу, если ты хочешь послушать что-нибудь другое.

Господи Боже мой! Я подошел к Каре и протянул руку. Хотя Кара смотрела на меня вопросительно, она все равно без сомнений вложила свою руку в мою, я пододвинулся поближе и приобнял ее за талию. Кара посмотрела на меня снизу вверх и просияла, и мы стали танцевать. Я это делал только потому, что девчонки такое любят. Кара обвила меня руками, положила голову мне на плечо. Я посмотрел на нее и увидел, что она закрыла глаза. Мы раскачивались под романтическую песню, а я глядел куда-то в пустоту.

У нее есть деньги. Тебе нужны деньги, твердил я себе.

«Черный янтарь» вообще не в моем вкусе. Но как легко было бы забыть все, что я считал истиной. Как легко было бы просто закрыть глаза.

– Ладно тебе, Стив. Будь честен. Ты терпеть не можешь «Черный янтарь»!

Я и не замечал, что Кара смотрит на меня, пока она не подала голос.

– Да, вынужден признать, – сказал я, – что, по-моему, голос у их фронтмена такой, будто его краб за причиндалы держит.

Кара прыснула со смеху. Я слегка удивился, что она находит такое смешным, потом тоже ухмыльнулся.

– Ты просто не разбираешься в музыке, – заявила Кара.

– Дурное воспитание, что поделаешь.

– Стив, ты умеешь меня насмешить, – сказала Кара. – Наверное, поэтому ты мне так и нравишься.

Она говорила серьезно. И я сам удивился, почувствовав, что благодарен ей за это. А может, и не только за это.

Глава 20 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Эта неделя у меня, похоже, гостевая. Знаешь, кто объявился сегодня с утра? Мама. Я глядела, как она шествует по проходу, не глядя ни вправо, ни влево, ни дать ни взять императрица. И вот что я тебе скажу – как ни странно, я была рада ее видеть. Она приблизилась к моей койке без улыбки, глаза ясные, выражение лица собранное. Я поняла, что она совсем не пьяна и вообще ни в одной из фаз жизни пьяницы – ни похмелья, ни того голодного, одержимого, предвкушающего блеска в глазах, какой бывает, когда она планирует снова выпить, ничего такого. Она была трезвая. Я видела ее один раз в больнице, когда Минерва была ранена. Она со мной поздоровалась. Я прошла мимо без единого слова. Тогда я не хотела с ней разговаривать. И сомневалась, что хочу сейчас.

– Здравствуй, Персефона.

– Здравствуй… мама.

Мама направилась прямо к твоей кроватке. И едва она увидела тебя, Калли, как застыла на месте. Губы ее расплылись в медленной улыбке, все лицо осветилось изнутри. Я никогда не видела у нее такого выражения, ни до, ни после. Выражение всепоглощающей безответной любви. Она нагнулась взять тебя, и рука у меня сама собой дернулась помешать – но тут же упала обратно. Мама подняла тебя повыше, не сводя с тебя глаз, и стала баюкать.

– Здравствуй, Калли-Роуз, добро пожаловать, – прошептала мама.

На это у меня по щеке поползла слезинка. Но прятать лицо мне было ни к чему. Мама не сводила глаз с внучки.

– Сеффи, какая она красивая, – проговорила мама чуть ли не благоговейно.

– Да. Очень похожа на папу, – тихо отозвалась я.

Мама посмотрела на меня, потом снова на тебя, Калли. Я поймала себя на том, что задержала дыхание и жду, что она теперь скажет. Я думала, она положит тебя обратно и сменит тему – как минимум.

Но нет.

– Да, и правда, – согласилась мама, помолчав. – Должно быть, ты назвала ее Калли в честь Каллума.

– Не смогла придумать более близкого женского имени.

– Калли-Роуз… Красиво, – проговорила мама. – Ей идет.

Мне захотелось завизжать, лишь бы она замолчала. Осуждение и презрение я бы вынесла. Но такая доброта ко мне, одобрение и любовь в ее голосе, когда она смотрела на тебя, проскользнули под все мои доспехи и больно ранили. Очень больно. Бороться с безразличием значительно проще, чем с пониманием.

– Ма, ты зачем пришла? – спросила я, нарочно назвав ее «ма», потому что знала, что ей так не нравится и она предпочитает «мама».

Но она не поддалась на провокацию. Только улыбнулась.

– Хотела увидеть тебя и внучку, – ответила она. – А если бы знала, где ты живешь, пришла бы проведать тебя гораздо раньше.

– Ты видела объявление в газете?

– Я же тебя знаю. Это было нарочно, – заметила мама.

– Как я сказала Минерве, мы с Калли должны были уже выписаться к тому времени, как его напечатали.

– Тогда благодарю провидение, что вы не выписались, – снова улыбнулась мама.

Тут я посмотрела на нее – по-настоящему посмотрела.

– Если так, почему ты до сих пор не приходила?

– Не была уверена, что мне будут рады. Но Минерва, похоже, считает, что ты не выбросила меня на свалку истории, – сказала мама.

– Я бы так никогда не поступила, – сказала я.

– Я бы тебя не осудила. – Мама пожала плечами. – Когда тебя отпустят?

– Должны были сегодня, но оставили еще на ночь.

– Какие у тебя планы? – спросила мама.

– Жить сегодняшним днем, минуту за минутой. Других планов нет, – ответила я.

С некоторых пор.

– По минуте с маленьким ребенком не получится. Ты должна всё спланировать ради дочери.

– А в каком возрасте можно перестать заботиться о ней, как ты? – ядовито отозвалась я.

– Сеффи, я знаю, меня не было рядом, когда я была тебе особенно нужна, но теперь я хочу загладить вину, если ты мне позволишь.

Я не ответила.

Мама вздохнула:

– Сеффи, я была женой политика. Обязанности перед обществом нередко становились важнее всего остального, в том числе вас с Минервой. И в том числе моих собственных желаний и потребностей. На меньшее ваш отец не соглашался.

Я развела руками. Мама не сказала мне ничего такого, чего я сама не знала бы.

Молчание.

– Ты все еще считаешь, что я виновата в смерти Каллума? – спросила мама.

При этих ее словах я отвернулась. Она вздохнула еще раз, и я поняла, что она считает, будто это был ответ. Но на самом деле ответ был… Ответ был «нет».

– Сеффи, прошлого не вернешь, нам всем пора перестать цепляться за него. Теперь главное для нас – сделать так, как хорошо для твоего ребенка, – сказала мама.

Для нас…

– То есть? – Я напряглась, ожидая услышать, что она скажет, будто надо отдать мою дочь на усыновление, в приют, в деревню – первому, кто захочет ее взять.

– Я считаю, что для тебя и Калли-Роуз будет лучше всего, если вы вернетесь домой, ко мне, – осторожно проговорила мама.

Я засмеялась – не смогла сдержаться:

– Мама, да ты шутишь.

– А что? – тихо спросила она.

– Мы же не можем повернуть время вспять. Мы слишком много наговорили друг другу, слишком много пережили…

– Я вовсе не говорю, что надо повернуть время вспять, – сказала мама. – Я хочу, чтобы мы втроем с этого момента начали жить дальше.

– Взяли и начали жить дальше?

– Взяли и начали, – подтвердила мама.

– Думаешь, это так просто?

– Это так, как ты распорядишься. Сеффи, ты у нас никогда не искала легких путей. А это просто, – сказала мама. – Возвращайся домой. Там и тебе, и Калли-Роуз будут более чем рады.

– Да ладно!

– Правда-правда. Я хочу, чтобы ты вернулась домой, хочу, чтобы мы жили вместе, больше всего на свете. Хочу, чтобы мы снова стали друзьями. И хочу помогать с Калли.

Я попыталась вставить слово, но мама затараторила:

– Я не буду командовать, я со всем уважением отношусь к тому, что ты – мать Калли, а я – нет. Но я хочу снова участвовать в твоей жизни, Сеффи. И хочу участвовать в жизни внучки.

Мы с мамой уставились друг на друга. Как же я хотела, чтобы мне где-то были рады, неважно где. И я видела, что мама говорит совершенно серьезно. Мы обе за последние месяцы наговорили друг другу много горьких слов, полных ненависти, но я ужасно устала. Неужели я так устала, что больше не в состоянии ненавидеть ее? Каллум, что мне делать? Переехать к маме было бы легко. И нам с Калли в мамином доме ничего не грозит. Джуд не сможет к нам подобраться. Но главное – мне не придется остаться один на один с новорожденным ребенком. Мне не придется справляться самой, мама будет рядом и всегда поможет. Провести черту, оставить прошлое позади и жить дальше… Как же мне хотелось так и поступить! Может, переезд к маме станет первым шагом? Я вздрогнула, обнаружив, что уже уговариваю себя.

– Я по-прежнему постоянно думаю о Каллуме, – предупредила я.

– Было бы странно, если бы было иначе, – ответила мама. – Он твоя первая любовь и отец твоего ребенка. Это дорогого стоит.

– Очень жаль, что ты не понимала этого несколько месяцев назад, когда пыталась заставить меня сделать аборт. – Я не могла скрыть старой обиды в голосе.

– Да, жаль, – мрачно согласилась мама, чего я никак не ожидала. – И я буду раскаиваться в этом до гробовой доски. Но, пожалуйста, позволь мне загладить вину перед тобой – перед вами.

Столько всего нужно простить и забыть… Может быть, слишком многое?

– Можно я подумаю? – спросила я наконец.

– Значит, нет, – понурилась мама.

– Нет-нет. Это значит, что я хочу, чтобы мы снова стали друзьями, но в последнее время мне пришлось из-за спешки и под давлением принять слишком много неверных решений, поэтому мне просто нужно еще немного над этим подумать, – сказала я.

– Сеффи, твоей дочери нужна стабильная спокойная домашняя жизнь.

Ну вот, мама решила использовать мою дочь против меня.

– Ты пьешь? Хотя бы немного? – спросила я.

При этом вопросе мама напряглась, но я ни за что не доверю ей дочь, если она по-прежнему пьет.

– Я не пила ничего крепче апельсинового сока с того дня, когда Каллума… убили, – сообщила мне мама.

– Как так вышло?

Сначала я думала, мама не ответит, но она, помолчав, сказала:

– Потому что в тот день я потеряла не просто сына одной из ближайших моих подруг. Я потеряла еще и дочь.

Ничего не отрицает. Ни с чем не спорит. Ни одного лишнего слова.

– Сеффи, вернись домой. Пожалуйста, – мягко добавила мама. – Честное слово, теперь все будет иначе.

– Ладно, – кивнула я.

– Чего?!

Впервые на моей памяти мама забыла о хороших манерах! Ни тебе «Что, прости?», ни «Извини, я не расслышала» – просто «Чего?!».

Я рассмеялась.

– Я говорю, ладно! – повторила я. – Я вернусь домой с тобой.

– Правда? – Мама просияла, словно маяк.

Она была счастлива. Рада и счастлива. А всё я. Когда я увидела, как она счастлива, у меня на душе тоже полегчало. Я бы соврала, если бы сказала, что полностью уверена в мудрости своего решения. Может, я просто решила пойти по пути наименьшего сопротивления? А как же все мои разглагольствования про самостоятельную жизнь, про то, что я больше никогда ни о чем не попрошу никого из родственников? Однако теперь мне надо было учитывать не только себя. И я наконец приняла решение – к добру ли, к худу ли. Я приняла решение. Может быть, будущее не обязательно окажется таким уж мрачным.

– Тогда я поеду домой и подготовлю твою комнату. А в кабинете надо устроить детскую. Ты, наверное, хочешь, чтобы Калли-Роуз первое время спала с тобой в одной комнате? Вообще-то я не против брать ее к себе на ночь, я бы могла вставать к ней, если ты захочешь выспаться… Боже мой, столько всего надо сделать!

– Мама, не спеши, – сказала я. – Не хочу никакой суеты. И, пожалуйста, не делай ничего с кабинетом. Калли будет спать в моей комнате еще очень долго, а к тому времени мы можем обставить для нее какую-нибудь гостевую спальню.

– Да, конечно. Кажется, я немного опережаю события. – Мама засмеялась.

– Есть немного, – кивнула я.

Мама очень бережно положила тебя в мои протянутые руки.

– Сеффи, я так рада, что ты вернешься домой.

Мама поцеловала меня в щеку – первый раз за много лет.

– И я рада, что вернусь домой, мама, – ответила я.

Но в глубине души еще теплились сомнения. Верное ли это решение? Или очередное неверное и поспешное?

Ладно, скоро узнаю.