Электронная библиотека » Мелвин Брэгг » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 11 февраля 2017, 22:40


Автор книги: Мелвин Брэгг


Жанр: Языкознание, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

3. Норманнское завоевание

Выиграв сражение, Альфред спас английский язык. Но не прошло и двух столетий после этого, как другой король, Гарольд, проиграв другую битву, поставил само существование этого языка под угрозу. Событие это оказало на язык самое значительное влияние за всю его историю. В результате поражения 85 % древнеанглийского словарного запаса было суждено кануть в Лету, и хотя некоторые современные историки утверждают, что выживание английского языка было неизбежным, в те времена это казалось маловероятным. Даже 300 лет спустя после завоевания Англии норманнами летописцы все еще опасались за язык. Страна и язык были сокрушены, подавлены и вычеркнуты из речи правящих кругов того времени. Тому, насколько сокрушительный и полный разгром претерпели англичане под Гастингсом, удивлялась вся Европа.

Упоминание 1066 года вызывает улыбку на устах англичан, знакомых с занимательной книгой под веселым названием «Год 1066 и все такое», в которой в забавном виде изложена наша история, а достопамятный год предстает не роковым событием, а своего рода безобидным дедушкой. Елизавете I приписывали фразу: «Нас никогда не покоряли». Один дерзкий придворный возразил: «За исключением норманнов». – «Но им не удалось бы победить, не стань они нами», – королева оставила последнее слово за собой. И в некотором роде это правда: с течением времени английский язык расправился с языком-завоевателем.

Перед вами перевод одной из версий записи из «Англосаксонских хроник» за 1066 год. Ранее эту летопись восстановил и отредактировал Альфред, однако данная запись относится к гораздо более поздней эпохе:

Затем накануне Михайлова дня герцог Вильгельм Нормандский прибыл из Нормандии в Певенси, и в Гастингсе поспешно была выстроена крепость. Об этом уведомили короля Гарольда, и тот, собрав большое войско, выступил против Вильгельма у священной яблони. Вильгельм неожиданно атаковал противника прежде, чем его войско расположилось в боевом порядке. Однако король храбро сражался бок о бок с воинами, с готовностью пришедшими ему на помощь, так что обе стороны понесли значительные потери. На поле сражения пал и король Гарольд, и его брат граф Леофвин Годвинсон, и другой брат граф Гирт Годвинсон, и еще множество славных воинов, но поле битвы осталось за французами, ибо так повелел сам Господь за грехи людские.

«Англосаксонские хроники» сразу подкупают ясностью изложения и достоверностью сведений. Они являют собой превосходную летопись на языке, пригодном для точной записи, что является свойством редким во все времена, а для XI века и вовсе исключительным.

В этом отрывке не упомянуты события, стоящие за вторжением и отраженные на знаменитом гобелене из Байё – прекрасной иллюстрации к «Англосаксонским хроникам». На нем мы видим Эдуарда Исповедника, приверженца Нормандии, провозгласившего своим преемником Вильгельма, герцога Нормандского. Мы видим и брата его жены – Гарольда Годвинсона, самого богатого и могущественного из феодалов Восточной Англии, в Нормандии, приносящего клятву верности Вильгельму над двумя ларцами с мощами святых. Следует ли считать дальнейшее развитие событий изменой? На гобелене изображена и коронация Гарольда в Вестминстерском аббатстве в тот же день, как там похоронили Эдуарда.

Но Вильгельм полагал, что Бог на его стороне. Летописец выражает согласие с мнением Вильгельма и упоминает о «грехах народных», подчеркивая, что поражение англичан было справедливым наказанием. В решающей битве, последовавшей сразу после сражения при Стамфорд-Бридже и марш-броска к Гастингсу, Гарольд расположил всех своих лучших людей на передовой линии. Такая рискованная стратегия привела к потере тех самых лидеров и предводителей, которые были способны перестроиться для борьбы с противником, чьи коммуникации не отличались надежностью. Но Господь даровал Вильгельму попутный ветер, в коем позднее отказал великой армаде Филиппа II и флотилии Наполеона Бонапарта. После разгрома англичан и гибели Гарольда в 1066 году у Вильгельма не осталось противников, кроме северных лордов, уверенных, что в состоянии справиться с Завоевателем самостоятельно. Они попытались, но потерпели поражение. С Севером было покончено. Летописец далее отмечает в той же записи: «Епископ Одо и герцог Вильгельм остались и настроили замков по всей стране и причинили страдание несчастным жителям, и все стало много хуже. Пусть же конец будет милосердным, если на то воля Божья!»

Похоже, здесь летописец изменил точку зрения: он пишет, что «зло приумножилось», а ранее – что «он разорил захваченную им страну». Он проявил осторожность, воздав должное новым хозяевам и отметив, что Бог на их стороне. Он также со всей тщательностью разоблачил безжалостную силу, которой стали норманны. Англия была захвачена, на долгое время став заморским придатком могущественной державы с центром в Нормандии, в которой Англию считали сокровищницей земель и трофеев. Совсем как фризы в свое время.

Английский язык тоже оказался под угрозой. Англосаксы практически вытеснили кельтские языки, заложившие основу английского языка Затем то же самое чуть не повторили с ним самим датские викинги. В первом случае древнеанглийский язык проявил исключительную решимость не воспринимать ни один язык. Во втором ему оказал поддержку выдающийся король, воин и эрудит. Он даже приступил к взаимодействию с представлявшим угрозу датским языком, чтобы позаимствовать то, что ему было необходимо. Но теперь? Лишенный вождей, угнетенный, под пятой норманнов…

Ключ к разгадке кроется в самом названии. Название «Гастингс» происходит от древнеанглийского люди или область Хаеста – воина, чье имя произошло от haest, что в переводе с древнеанглийского означало «насилие» (violence). Так на подсознательном уровне место располагало к поражению, но в силу необходимости выживания это же название парадоксальным образом укрепляло дух побежденных; примерно то же самое произошло через тысячу лет с местом другого исторического поражения – с Дюнкерком. Место, где происходило сражение, выбрали англичане, но событие в дальнейшем именовалось не английским fight (бой), а словом из языка норманнских победителей – battle. Такова была новая действительность.

Норманны, завоевавшие Англию, были по происхождению скандинавами, и логично было бы предположить, что языки местных жителей и чужаков сольются. Но к тому времени, когда корабли завоевателей пристали к саксонскому берегу Певенси (тому самому месту, куда в 491 году прибыли фризы), они уже говорили на одном из диалектов французского языка. Дарвиновский естественный отбор сыграл свою роль и в эволюции человеческого языка; древненорвежский язык норманнов был поглощен французским. Теперь его корни уходили не в германские языки, попавшие в Англию, а в латынь. Поразительно, что во Франции язык скандинавов был едва ли не полностью уничтожен, в то время как его близкий родственник в Англии, на севере, оказал серьезное сопротивление и проложил себе путь в древнеанглийский и даже в основы его грамматики.

Но теперь норманны пришли и навязали чужой язык. В рождественский день 1066 года в Вестминстерском аббатстве Вильгельм был коронован. Служба велась на английском и латинском языках. Вильгельм же говорил только по-французски. Говорят, он пытался освоить английский, но оставил попытки. Французы пришли к власти, а их язык, язык силы, власти и превосходства, похоронил английского «конкурента».

Вильгельм удерживал свои новые владения с помощью построенных по его приказу каменных замков, которые в то время и даже много лет спустя казались неприступными. Он без колебаний готов был сровнять с землей целые районы большого города (как в случае с Йорком), чтобы наиболее выгодно построить свой замок на видном месте, открытом со всех сторон. Когда мы смотрим на такой замок, например, в Рочестере, пусть даже ныне разрушенный, мы видим воплощение силы. Стены охраняли и защищали тех, кто был у власти. Соборы тоже строились для демонстрации твердокаменной мощи норманнских завоевателей. Великие соборы в Дареме, Йорке и других городах словно говорили: «Бог на нашей стороне. Смотри, на какие великие деяния способны мы, завоеватели, и оставь надежду когда-либо восстать против нас». Размеры, устройство и массивность этих зданий по контрасту с неприметной архитектурой одноэтажных или изредка двухэтажных домов, должно быть, производили потрясающий эффект. Так выстраивался новый мир.

Со словами было так же, как и с камнем. На протяжении двух последующих столетий французский язык бурным потоком вливался в английский. Военные термины, такие как army (фр. armee, армия), archer (archer, лучник), soldier (soudier, солдат), guard (garde, стража), пришли от победителей. Французский язык диктовал слова нового общественного порядка: корона (от фр. corune), трон (trone), двор (curt), герцог (duc), барон (baron), дворянство (nobilite), крестьянство (paisant), вассал (vassal), слуга (servant). Английское govern (править) происходит от французского governer, authority (полномочие) – от autorite, obedience (повиновение) – от obedience, traitor (предатель) – от traitre.

Этот краткий перечень отражает суть нового мира. Мы знаем, кому принадлежит власть: тем, кто владеет языком. Мы видим, как формируется система власти, укрепляющая позиции завоевателей: об этом нам рассказывает язык. Она дает новые имена законам и тем, кто им подчиняется; она опутывает английский язык французскими словами управления. И она распространяется повсюду.

В юриспруденции, например, felony (фелония, особо тяжкое преступление) происходит от французского felonie, arrest (арестовывать) – от areter, warrant (ордер) – от warrant, justice (правосудие) – от justice, judge (судья) – от juge, jury (жюри) – от juree. И это еще далеко не все: accuse (обвинять) – acuser, acquit (оправдывать) – aquiter, sentence (приговор) – sentence, condemn (осуждать) – condemner, prison (тюрьма) – prison, gaol (тюремное заключение) – gaiole и т. п.

Предполагается, что за 300 лет, последовавших за Норманнским завоеванием, английский язык пополнился 10 000 французских слов. Они вошли в язык не одновременно (хотя слова власти и закона были навязаны без промедления): 1066 год открыл французской лексике русло, по которому та бурным потоком устремлялась в английский язык до XIV века и с тех пор периодически продолжает пополнять его. Первыми пришли и закрепились battle (битва), conquest (завоевание), castle (замок), arms (оружие), siege (осада), lance (копье, копьеносец) и armour (доспехи). В наши дни они кажутся такими же английскими, как ground (земля) и blood (кровь), sword (меч) и son (сын). Девиз нового правления – Honi soit qui mal у pense («Злом воздастся тому, кто помыслит о зле»). Норманны пришли к власти, и их язык описывал введенный ими новый порядок.

За следующие 300 лет французские слова, заимствованные и ставшие «своими», заявили о своем главенствующем положении в сфере искусства, архитектуры и строительства, религии, моды и развлечений, продуктов питания и напитков, правительства и управления, семейной жизни, законодательства, науки и образования, литературы, медицины, верховой езды и охоты, военной и социальной иерархии.

Как удалось английскому языку пережить вторжение, осуществленное по воле тех, кто требовал бескомпромиссного повиновения? Для хоть сколько-нибудь честолюбивых англичан и англичанок единственным способом приобщиться к власти или культуре было освоение французского языка, в то время как английский был оставлен для кухонных надобностей.

Но даже на кухне было небезопасно. Из французского сюда пробралось почти пять сотен слов, связанных с едой и ее приготовлением. В любом городе (англ. city – от фр. cite) были разносчики (porters – portiers), торговавшие, скажем, рыбой. Французская лексика была в семге (salmon – от saumoun), макрели (mackerel), устрицах (oysters – oistres), камбале (sole); или в мясе: свинине (pork – от pore), сосисках (sausages – saussiches), беконе (bacon); или во фруктах (fruit) – апельсинах (oranges – orenges), лимонах (lemons – limons) и даже в винограде (grapes – grappes). Она был нужна для тортов (tart – tarte) и печенья (biscuit), появлялась в сахаре (sugar – sucre) и сливках (cream – cresme).

Если вы зайдете в restaurant и попросите menu (эти французские слова вошли в язык в XIX веке, а внедрение терминов, относящихся к продуктам питания, продолжается до сих пор), то наверняка обнаружите слова, пришедшие в средние века. Fry (frire, жаркое или картофель фри), vinegar (vyn egre, уксус), herb (herbe, кухонные травы), olive (olive, маслины), mustard (moustarde, горчица) и, главное, appetite (apetit, аппетит). Вы сядете за стол (table), на стул (chair), будете есть вилкой (fork) из тарелки (plate) – все это либо французские слова, либо слова, которые приобрели свое современное значение под влиянием французского.

Такая плотность размещения заимствований была характерна для всех вышеперечисленных категорий и всегда наблюдалась на стратегически важных позициях. Язык французов был не менее беспощадным и стратегически прозорливым, чем их армия: он находил способы завладеть английским языком так же, как армия нашла способ завладеть землями.

К ситуации как нельзя более подходило понятие «Страшный суд». Через 20 лет после битвы при Гастингсе Вильгельм разослал своих людей по всему королевству с целью инвентаризации и учета. Монахи в Питерборо в то время все еще вели записи об исторических событиях в «Англосаксонских хрониках» и с неодобрением отметили, что ни один клочок земли не избежал учета, «ни даже бык, корова или поросенок». Вильгельм претендовал на всё.

Существует два тома «Книги Страшного суда» (меньшая из них, охватывающая отчет из Восточной Англии, названа «Малой книгой Страшного суда»), демонстрирующих всю полноту норманнского охвата английской территории и влияния на язык. Полстраны было в руках лишь 190 человек, и всего 11 человек управляли половиной этой территории.

Вот некоторые из них: Одо, епископ Байё, и Роберт де Мортен (оба были единокровными братьями Вильгельма); Вильгельм де Варенн; Роджер де Моубрей; Ричард Фиц-Гилберт; Жоффруа де Мандевиль; Вильгельм де Бриуз.

Ни один из них не говорил по-английски.


«Книга Страшного суда» была написана на латыни, дабы подчеркнуть ее юридическую значимость: предполагалось, что английский язык для этого был непригоден.

Если верить, что корни значения слова уходят глубоко в историю и даже в обиходном употреблении сохраняют сведения о ней, можно увидеть масштабное изменение полномочий, произошедшее с приходом норманнов. Слова, правившие обществом и внедрявшие иерархию, составлявшие закон и принятые в обществе, слова, неумолимо давившие своим весом с высоты положения, были словами норманнского диалекта французского языка. Латынь прочно удерживала свои позиции в духовной сфере и в важнейших светских вопросах. Английский же был в собственной стране на положении бедного родственника.

Задним числом легко утверждать, что, «само собой разумеется», английский язык выжил. Но ретроспективный взгляд убивает историю, искажая факты и не проявляя уважения к естественному течению жизни, всегда направленному вперед, часто вслепую, через взлеты и падения, полному случайностей, успеха и неудач. Легко, оглядываясь назад, утверждать, что нам была гарантирована победа над Наполеоном при Ватерлоо, хотя, по признанию полководца-победителя, мы были тогда на волосок от поражения. Легко говорить, что победа во Второй мировой была суждена нам судьбой, но спросите тех, кто в 1940 году видел в Кенте воздушное сражение в период Битвы за Англию. Легко говорить, что Берлинской стене суждено было рухнуть. Кто из влиятельных обозревателей или выразителей общественного мнения решился бы высказать это в 1980-х? Ретроспективный взгляд – это способ подчищать беспорядок, именуемый историей; слишком часто это утешение для любителей чистоты и аккуратности, рисующих симметричные узоры, когда пыль уже улеглась. Как правило, пока эта пыль все еще стоит столбом, никто не может с уверенностью сказать, чем кончится дело.

В связи с этим, полагаю, для многих образованных англичан сложившееся положение воспринималось как конец их влияния в стране и конец их языку как части этого влияния. Подобно латинизированным ранее кельтам, англичане подверглись «норманнизации». Это был единственный выход, единственный путь наверх. Воздействие на английский язык было жестким на протяжении по меньшей мере полутораста лет, и затем еще полтора столетия языку приходилось стараться изо всех сил, на этот раз не столько выживать, сколько поглощать, переваривать и впитывать полчища чужих слов. Они проникали со всех сторон, и необходимо было либо отклонять, либо покорять их, делать «своими», иначе французскому языку наверняка удалось бы подавить и уничтожить английский, отвергая любые претензии на главенство.

Когда же 300 лет спустя английский язык наконец всплыл на поверхность, он разительным образом изменился. Но сначала ему пришлось перенять многое у своего завоевателя, а потом найти способ победить его. Языку предстояло совершить то, что не удалось в 1066 году армии Гарольда Годвинсона.

Пока же на целых 300 лет король Гарольд стал последним англоговорящим королем, принесшим присягу на английском.

4. Противостояние

При Вильгельме английское государство стало владением Нормандии. Когда в 1077 году новый король повелел построить Белую башню на берегу Темзы в Лондоне, он тем самым провозгласил свою власть. Башня должна была сочетать в себе дворец, казну, тюрьму и крепость. По сей день Тауэр возвышается величественно и грозно, а охраняющие его откормленные и свирепые вóроны словно воплощают собой неукротимую мощь последнего завоевателя Англии, принесшего с собой такой груз норманнского французского, что под угрозой оказались не только земли, но и язык страны.

Преемники Вильгельма продолжали его прямолинейную политику насильственного захвата. Люди Вильгельма заняли все высшие посты в государстве и церкви. Через 60 лет после битвы при Гастингсе монах и историк Вильям Мальмсберийский писал: «Среди пэров, епископов и аббатов сегодня нет ни одного англичанина. Приезжие обгладывают богатство и силу Англии, и нет конца невзгодам». Те, кто рискует, вооружившись более поздними свидетельствами, заявлять о неизбежности выживания англичан и их языка, пусть представят себе беседу с этим рассудительным историком в начале XII века. Он-то непосредственно наблюдал, что происходит на поле боя, и отнюдь не был так уверен. Писал он на латыни. Английский же, столь великолепно проявивший себя до Норманнского завоевания, стремительно вытеснялся из обращения.

Одно из важнейших свершений английского языка заключалось в том, что на нем велись записи в «Англосаксонских хрониках», повествующие о значительных событиях, произошедших на протяжении шести столетий. В середине XII века эта основная функция языка, эта уникальная традиция доживала последние дни в аббатстве Питерборо. «Хроники» были написаны на родном языке, и равных им в континентальной Европе не было. Англия уже тогда имела многолетнюю историю, описанную собственным языком.

Хроники велись в нескольких монашеских учреждениях. После завоевания записи постепенно прекращались, и хроники Питерборо были последними из уцелевших. В 1154 году один из монахов аббатства Питерборо записал, что пришел новый настоятель с французским именем Вильям де Уотервилль.

«Начал он хорошо, – сообщает монах. – Дай-то Бог, чтобы хорошо кончил». Эта последняя запись на английском языке ознаменовала конец шестивековой письменной истории. Древнеанглийский язык перестал считаться признанным и уважаемым языком письменности в собственной стране. История больше не принадлежала англосаксам, а их язык не имел значения для тех, кто смотрел на прошлое другими глазами. Чтобы уничтожить личность, можно лишить ее памяти; чтобы уничтожить государство, достаточно лишить его истории. Особенно если история эта пишется на родном языке. Государственный статус английского языка остался в прошлом, преемственность была нарушена, и все события, формировавшие самосознание народа, так старательно сберегаемые в «Англосаксонских хрониках», потеряли свое значение. Письменный язык, некогда скреплявший все воедино, оказался выкинутым на обочину.


Но подобно кельтскому языку, который в V и VI веках, бесспорно, служил языком общения для подавляющего большинства жителей «Англии» (тогда это было скопление разрозненных и часто враждующих между собой королевств), после 1066 года языком народа остался английский язык. По некоторым оценкам, поначалу носители норманнского диалекта французского языка составляли не более 3–5 % населения. Римляне доказали, что подчинить себе громадные территории можно еще меньшим процентным соотношением, и во многих империях военная сила была непропорционально малочисленной: британцы в Индии, французы в Центральной Африке, ислам в Средиземноморье и на Востоке. Наступательный порыв отборных войск способен на стремительное завоевание, что в числе прочих доказали французские норманны. Ситуацию усугубило то, что у англичан практически не было вождей, лучшие воины были убиты, взяты в плен или бежали, а последний оплот на Севере в одиночку не мог соперничать с силами завоевателей. А завоеватели не знали пощады: подобно войску Чингисхана они несли с собой то, что можно выразить такими словами, как бедствие, опустошение, грабеж и разорение.

Язык оккупированного населения больше не принимался в расчет. Но этот язык будто сам по себе являлся движением сопротивления; он не только оставался средством общения, но и развивался, несмотря на железную руку норманнов, подавлявших и отталкивавших его от языка принятия решений, законов, речи придворных и священнослужителей. Любопытно, что в качестве «свидетеля» по этому «делу» можно «привлечь» грамматику (обычно редко кто приветствует такое обращение, однако в данном случае грамматика может представить полезные «улики»). Если она меняется, справляясь с новыми задачами, и если внутренний двигатель языка все еще в состоянии меняться и приспосабливаться сам по себе, несмотря на воздействие нового господствующего языка, то это прекрасное свидетельство того, что язык жив, хотя и на осадном положении.

Доктор Кэти Лоу отмечает, что, когда в X веке датчане и ведомые Уэссексом англичане начали торговать по всему Данелагу, взаимодействие двух чуждых друг другу языков привело к изменениям, оказавшим значительное влияние на то, как они говорили тогда и как говорим теперь мы. Она приводит в пример предложение Se cyning geaf blancan his gumum («Король дал лошадей своим солдатам»).

В этом предложении нет современного предлога to, означающего «кому» (солдатам): все построено на окончаниях слов; -um на конце gumum говорит о том, что существительное guma употреблено во множественном числе и является в предложении косвенным дополнением (по существу, -um здесь то же, что и предлог to). Множественное число для лошадей образовано с помощью -an, так что blancan – это лошади (точнее, лошадей). Проблема заключалась в том, что в процессе взаимодействия этих языков окончания стали восприниматься менее отчетливо. Так, вместо gumum (солдатам) могло получиться guman, как в простом множественном числе, а вместо his blancan (лошадей) – his blancum (лошадям). В итоге даже такое простое предложение могло звучать так: «Король дал своим лошадям солдат». Разумеется, чем сложнее смысл, тем больше недопонимания. С этой и другими задачами справились подоспевшие на помощь предлоги.

Примечательно, что в XII веке этот процесс все еще продолжался. Стремление к ясности не угасало, особенно на Севере. В древнеанглийском на множественное число можно было указать различными способами. Примерно в это время все больше форм множественного числа образовывалось с помощью -s, как в случае с древнеанглийскими существительными. Например, naman (имена) преобразовалось в nam-es, names. Предлоги to, by, from (к, у, от) и другие все чаще выполняли функции прежних окончаний, а порядок слов становился более строго фиксированным. На смену длинному ряду слов, используемых в качестве определенного артикля, приходит the.

Итак, несмотря на статус официально не признаваемого языка и утраченную связь с письменным наследием, язык продолжал меняться. Он не только оказывал сопротивление языку-завоевателю, но и поглощал его, производя отбор и одновременно излечивая себя, словно покинутое раненое животное, в надежде на возможность рано или поздно возродиться.


В 1154 году этой надежде, казалось, не суждено было сбыться. В пророческих хрониках Питерборо за 1154 год отмечалось, что тот год дал англичанам нового короля, графа Генриха II Анжуйского, внука Вильгельма Завоевателя и первого короля из династии Плантагенетов. Он был человеком образованным, свободно владел латынью и французским, но не английским. Его супругой стала Алиенора Аквитанская, дочь Вильгельма X, герцога Аквитании.

Генрих II был коронован в Вестминстере на пышной церемонии, ознаменовавшей приход на английскую сцену новой «французской» моды. Шелковое облачение священнослужителей превосходило по стоимости все, что когда-либо видели в Англии. Король с королевой и знать были разодеты в шелк и парчу. Предполагалось, что такая роскошь подобала торжественности события, отражавшего масштаб завоеванной территории и ее богатств. В каком-то смысле так оно и было, что угрожало всему английскому, пожалуй, не меньше, чем тяжелая кавалерия, жадно пожинавшая обильные плоды победы, одержанной в 1066 году.

Генрих II унаследовал земли Вильгельма Завоевателя в Англии и северной Франции. Алиенора, самая богатая наследница западного мира, принесла в приданое владения, находившиеся на территории нынешней Франции, от реки Луары до Пиренеев и от Роны до Атлантики, и превышавшие по размеру домен французского короля. В результате возникло огромное королевство, значительную часть которого составляли франкоязычные земли по другую сторону Ла-Манша. Королевство расширялось, и английские земли и язык составляли самую незначительную его часть. Французский же язык и латынь все больше укреплялись как языки власти, двора и новой культуры.

Но даже это знаменательное событие, когда, казалось, английский язык отошел еще дальше в тень, показало, что язык все еще жив и что есть надежда. Отмечалось, что во время королевской процессии в Лондоне люди кричали Wes hal! и Vivat Rex – пожелания долгой жизни королю и королеве на древнеанглийском и латыни. На улицах английский язык был жив.

Генрих и Алиенора привнесли еще больше новых слов. Первые сто лет после Норманнского завоевания большинство заимствованных слов приходило из Нормандии и Пикардии, а во времена правления Генриха II (1154–1189) в государственную речь внесли свой вклад другие диалекты, в частности центральный французский, или франсийский. Так, слова норманнского французского catch, real, reward, wage, warden и warrant уживались с франсийскими chase, royal, regard, gauge, guardian и guarantee (все слова приведены в современном английском написании).

Пожалуй, еще большее значение, чем новые слова, имели занесенные с этими словами идеи. Именно это случается время от времени: новые слова насаждают новые понятия. Вот и теперь при дворе укреплялись новые понятия, зародившиеся по ту сторону Ла-Манша. Выражали их новые слова, такие как courtesy (cortesie, этикет), honour (honor, честь), damsels (damesieles, барышни), tournament (torneiement, турнир). Лексика «рыцарства» и «куртуазной любви» вызвала в Англии сильнейший культурный шок со времен просветительской деятельности Альфреда. Однако Альфред действовал во имя Бога и единства, а двор Генриха и Алиеноры – ради культуры и удовольствия.

Алиенору считали самой образованной женщиной Европы. Она попыталась изменить эстетику и душевный настрой этой отдаленной островной заставы, оккупированной, раздробленной и обреченной, и именно она покровительствовала поэтам и трубадурам, чьи стихи и песни создали романтический образ Средневековья как эпохи рыцарства – восхитительный вымысел, имеющий мало общего с реальностью за пределами искусно иллюстрированных и орнаментированных страниц средневековой литературы.

Как бы то ни было, новые идеи проникли в Англию и освоились в ней, прокладывая себе путь через культуру на протяжении, по меньшей мере, семи последующих столетий, пока благородный рыцарь не превратился в джентльмена. До приезда в Англию Алиеноры слово chevalerie было связано с лошадью и означало всего лишь cavalry (кавалерия, конница). Битва при Гастингсе была выиграна именно благодаря неукротимости конных воинов, и с тех пор многие англичане усматривали в норманнской chevalerie нечто вроде бандитов и головорезов верхом на лошадях.

Теперь, под влиянием Алиеноры, всадники начали преобразовываться в рыцарей, а слово chivalry (рыцарство) включало целую группу понятий и норм поведения, проникнутых духом чести и альтруизма. Слова предписывали, как следует вести себя со своим сеньором, друзьями, врагами, а главное – с прекрасными, но жестокими дамами. Такое обособление высшего общества отстраняло английский язык, которому не нашлось места в тронном зале, от первостепенных забот государства. Придворное общество развивалось в совершенно ином направлении, не имеющем ничего общего со старой Англией и ее языком. Оно в них больше не нуждалось.

Именно при Алиеноре поэты перенесли рассказы о короле Артуре и его рыцарях из области истории и преданий в поэзию, тем самым упрочив легенду. На обогащенном языке вырастала поэтическая традиция. На XII век пришелся расцвет творчества Кретьена де Труа, выдающегося автора романов и поэм Артурова цикла, и поэтессы Марии Французской, автора волшебных басен. Оба писали куртуазные стихи на французском; Мария при этом утверждала, что создает свои стихи в Англии.

Имеются любопытные свидетельства того, что оба, как всякие колонизаторы, беззастенчиво пользовались сокровищами местной культуры. Кретьен позаимствовал свои темы в Англии – возможно, через французский перевод Васа труда Гальфрида Монмутского «История королей Британии» (Historia Regum Brittaniae). Мария Французская сообщает, что перевела некоторые истории с английского на французский (de l'engleis en romang).

Английский язык развивался сам по себе и значительно обогатился по сравнению с языком норманнских колонистов. Поэты воспевали Алиенору, прославляя ее как наипрекраснейшую женщину на свете и создавая в поэзии культ совершенной женщины, составлявший центральный мотив куртуазной любви в литературе. Это существенно повлияло и продолжает влиять на поэзию, посвященную радостям и мукам любви. Это продвинуло в литературе направление, красной нитью прошедшее через сонеты Шекспира и любовную лирику романтизма к текстам современных эстрадных песен. Невозможно определить меру воздействия таких идей на тот период времени, однако не подлежит сомнению, что заимствованные у французов куртуазные понятия глубоко проникли в наш образ мышления и наши представления о том, как следует и можно вести себя, когда мы находим или теряем любовь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации