Текст книги "Сестры Гримм"

Улыбка парня становится еще шире.

– О, мы оба знаем, что ты вовсе не это пыталась сделать.

– Нет, я…

– Ты читала мой дневник.

Жаль, что я не сбежала сразу.

– О боже… п-прости, – говорю я, не чувствуя в себе сил это отрицать. – Мне не следовало, это… непростительно. Это… После того, как я увидела тебя, мне захотелось… И я не могла, просто не могла…

– Нет ничего непростительного, – говорит Лео и кладет руку мне на плечо. – Особенно, если речь идет о такой малости.

– Правда?

– Правда.

Он смотрит на меня с такой нежностью, что я могу думать только об одном – я буду работать в этом отеле. И смогу видеть его каждый день. Какая удача.

4.34 пополудни – Лео

Лео знал обо всем, что случилось в отеле. Знал про палец Гэррика, про то, что мерзкий управляющий пытался натравить на Голди полицию. Однако поскольку он не хотел рассказывать, каким образом его палец оказался во рту подчиненной, из этого расследования так ничего и не вышло.

Теперь Лео гадает, сможет ли он добиться от своего отца, чтобы тот дал ему еще поработать в отеле. Наверное, это будет нетрудно, ведь старший Пенри-Джонс так верит в усердный труд, в то, что он называет «черной работой». Конечно же, на самом деле эти слова – ерунда, ведь отец вовсе не ожидает, чтобы его сын оказался где-то рядом с грязной уборной.

Боже, как же ему хотелось обнять Голди, поцеловать ее… Интересно, как отреагировала бы девушка, узнав о том, что не проходит и дня, чтобы он не подумал о ней. Он чувствовал, как ей и самой хотелось коснуться его, как она сдерживала себя. Соблазнить ее будет куда легче, чем ему казалось раньше. Хотя надо быть осторожным и не нарушить баланс желания и смерти, который он поддерживает внутри себя. Какое бы вожделение он ни испытывал к своей противнице, все равно через двадцать три дня они сойдутся в схватке не на жизнь, а на смерть. И что бы он ни чувствовал к Голди, он предпочитает жизнь, а не смерть.

6.40 пополудни – Беа

В последнее время Беа не по себе, как будто за нею наблюдает кто-то, желающий, чтобы о нем обязательно узнали. Время от времени она поворачивается, пытаясь разглядеть его тень на краю своего поля зрения, но всякий раз эта тень ускользает от нее.

Несколько раз Беа показалось, что она таится у нее внутри. Девушка говорит себе, что, наверное, подхватила грипп, и будет лучше покинуть библиотеку, провести несколько дней в постели. Обычно из библиотеки ее может выгнать только бубонная чума. О ее плохом самочувствии говорит и то, что в последние дни ей ни разу не захотелось полетать на планере. И она все чаще погружается в себя, в неясные мысли, чтобы переждать этот мучительный мо́рок.

Когда от вглядывания в убористый философский текст у нее начинают болеть глаза, Беа кладет голову на книгу и чувствует прикосновение прохладной бумаги к лицу. Сейчас ей хочется, чтобы рядом оказался кто-то близкий. После смерти abuela три года назад у Беа нет никого, чье общество доставляло бы ей радость. Общество ее мама определенно не радует.

Она закрывает глаза, завернувшись в плащ смутных желаний и тоски, и через несколько минут видит его – мужчину, который стоит перед ней. Мужчину с золотистыми глазами, белыми волосами и лицом, сморщенным, как чернослив.

– Бьюти, – говорит он. – Как же я рад снова видеть тебя, дорогая.

Ее отец. Он не может быть никем другим, ведь Беа невольно чувствует родство с ним, хотя раньше она испытывала подобное чувство только по отношению к своей мама. И мужчина произносит ее имя так, будто дал его ей именно он.

– Ты можешь сделать все, что пожелаешь, Беа, – говорит он, словно отвечая на ее вопрос. – Для тебя нет преград. Ты не связана ни законом притяжения, ни другими законами физического мира. Тебя ограничивают только рамки твоего воображения.

Когда она не отвечает, он вытягивает левую руку ладонью вверх, как будто принося жертву, и все книги с одной из библиотечных полок взмывают вверх, обложка к обложке, застывают в воздухе, а затем разделяются, и их страницы расходятся в виде гармошки. Беа глядит на это, разинув рот, а страницы уже превращаются в перья, перья складываются в крылья, корешки книг расширяются, обращаясь в тела птиц.

Ее отец кивает, давая ей знак. Девушка отодвигает стул, забирается на него и встает на стол, затем вытягивает руку ладонью вверх и начинает сгибать и разгибать пальцы.

– Правильно, молодец, – говорит он.

Беа представляет себе, как нажимает на невидимые клавиши, будто давно научилась играть на фортепьяно и сейчас пытается вспомнить свою любимую сонату, но книги-птицы не двигаются. Они висят в воздухе и ждут. Она уже собирается опустить руку, когда ее отец чуть заметно качает головой. После этого ее пальцы словно находят первые ноты сонаты, и птицы-книги начинают видоизменяться.

Переплетенные кожей тома вытягиваются и превращаются в орлов, которые взмывают к потолку, кружат и хлопают крыльями. Маленькие пожелтевшие книги в бумажных обложках обращаются в порхающих щебечущих канареек, толстые учебники – в сорок, воронов и соек. Огромные манускрипты приобретают форму лебедей, которые так легко проплывают мимо всех остальных птиц, словно они здесь одни. Каждое первое издание приземляется на паркетный пол, белые страницы удлиняются и становятся изумрудными перьями хвостов павлинов, которые гордо вышагивают по проходам между столами.

Беа с благоговейным страхом таращится на свои творения. Она Гера, Изида, Гея, она – все богини рождения и жизни. Она чувствует улыбку своего отца – это как прикосновение теплых лучей солнца к щеке. В этот момент она готова сделать все, чтобы он улыбнулся ей опять.

– Да, – говорит мужчина. – А что теперь?

Она не спрашивает, чего он хочет, знает это и так. Под его взглядом она превращается в Кали, Нефтис, Афину. В богинь смерти и войны.

Щелкнув пальцами, Беа направляет орлов вниз, и они с криками камнем бросаются на других птиц, их когти разрывают оперение и вонзаются в плоть, клювы переламывают кости, повсюду разлетаются разноцветные перья, брызжет красная кровь. Библиотека становится безмолвным полем битвы, на котором победители поедают побежденных и перья убитых птиц все сыплются и сыплются на пол, словно падающие листья в Навечье.

Беа перехватывает взгляд своего отца и улыбается ему в ответ. Она исполнила его желание, и теперь он гордится ею. Она его протеже, его наследница и обязательно сделает все, чего бы он ни пожелал.

Ее отец кивает.

– Да, дорогая, ты моя наследница. И я знаю, что ты сделаешь для меня все.

Он исчезает, так и не сказав ей, чего желает. Правда, в ее памяти остаются звук его голоса и сияние его улыбки, но не это парализует Беа, когда она открывает глаза, и даже не вид крови. Ей не дает пошевелиться все возрастающая уверенность в том, что эта бойня была не сном, а воспоминанием.

Более десяти лет назад

Голди

Я хотела побыстрее вырасти, оставить дом и найти свой собственный путь. Возможно, другие дети чувствовали себя в безопасности в руках своих родителей, привязанные к земле, укорененные в почве. Со мной же все было не так. Мне хотелось скользить по жизни, как не посеянное семя, как пушинка одуванчика, чтобы никто не следил за мной, не говорил мне, что делать.

В Навечье все было по-другому. Здесь я могла быть парящим в воздухе семенем среди множества других парящих семян и опадающих листьев. Здесь мы могли идти, куда вздумается, пока не сходились вместе. Нас тянуло друг к другу, подобно стремящимся на нерест лососям или перелетным птицам. Как только я оказывалась в Навечье, внутри меня что-то включалось – радар, выискивающий моих сестер. Чувство принадлежности, появляющееся у меня здесь, было не похоже на все то, что я знала прежде. Испытав его в первый раз, я сразу же поняла, что это такое, и каждую ночь, повинуясь ему, вновь находила своих сестер.

Чаще всего мы держались вместе, но иногда все же разделялись. Как-то ночью я вместе с Беа сидела на поляне, пока Скарлет и Ана искали речку, чтобы искупаться под луной. Я придумала какой-то хитрый предлог, чтобы не ходить, а Беа просто сказала, что ей неохота.

– Тут все настоящее, – сказала она. – Это не сон.

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказала мама. Она тоже Гримм, так что она знает.

Я нахмурилась.

– Что такое Гримм?

Беа засмеялась. Ее полное имя (непонятно, откуда мне это известно) было Бьюти[37]37
  Beauty – красота или красавица (англ.).


[Закрыть]. Лично я сгорела бы со стыда, если бы меня так звали, но, похоже, ей это нипочем.

– Разве ты не знаешь? – все еще смеясь, спросила она. – Как это может быть?

Я пожала плечами, делая вид, что мне наплевать.

Беа, отлично зная, что мне не все равно, самодовольно ухмыльнулась.

– Поверить не могу, что ты не знаешь, кто ты, – сказала сестра. – Ты – Гримм. Я тоже, и моя мама. – Ее улыбка стала немного другой – наполовину милой, наполовину гадкой, как будто она одновременно и любила, и ненавидела меня. – А твоя мама не из наших, иначе она бы тебе сказала. Значит, ты не чистая Гримм, не то, что я.

Мне хотелось опять пожать плечами, но я не стала.

– Ну, хорошо. Что такое Гримм?

Лиана

– У меня есть новость.

Лиана воодушевилась, почувствовав радость в голосе своей мамы.

Изиса улыбнулась.

– К нам на несколько дней приедет тетя Нья.

Воодушевление девочки тут же испарилось.

– Это скучно, – сказала она, вернувшись к своему рисунку.

– Не говори так, Ана. Ты же любишь свою тетю.

Лиана взяла из коробки красный карандаш.

– Она едет к нам просто потому, что ей одиноко, потому, что она опять разводится. В других случаях она к нам не приезжает.

– Это не… Ну, как бы то ни было, мы ее подбодрим. Ньяша будет рада тебя увидеть, ты сможешь исцелить ее разбитое сердце. Для этого и нужны семьи, Ана.

Лиана подавила в себе нарастающий гнев. Ей не хотелось заниматься исцелением чьих-то сердец. Хватит с нее и бремени ожиданий, которые возлагает на нее мама, а тут еще и надежды ее тети.

– Никакое сердце у нее не разбито. – Ана взяла из коробки оранжевый карандаш, чтобы нарисовать волосы Скарлет и огонь, искрящийся в ее руках. – Тетя любит деньги, а не своих мужей.

– Замолчи, – сказала мама. – Тебе не стоит так пренебрежительно относиться к деньгам – так могут вести себя только те, у кого они есть. Мы с тобой находимся тут только благодаря деньгам тети Нья.

Лиане хотелось сказать, что, по ее мнению, это не так уж хорошо, а еще спросить маму, что такое «пренебрежительно», но она не стала задавать этот вопрос, боясь, что ее отругают за незнание.

Закусив тупой конец оранжевого карандаша, девочка хотела спросить, почему у мамы никогда не было даже одного-единственного мужа, хотя бы таким образом задав вопрос о своем собственном отце. Когда речь идет о ее маме, огромную роль играет выбор времени, а сейчас время определенно неподходящее. Возможно, получится тогда, когда они с тетей Ньяшей будут пьяны.

– Может быть, ты могла бы сама найти себе мужа, дада… то есть мама, тогда бы ты, возможно…

– Замолчи! – Тлевший до сих пор гнев Изисы вспыхнул. – Не мели чепухи, vinye.

– Может, он был бы лучше, чем папа, – не унималась Лиана. – Может быть…

Мама девочки остановилась, как будто ее ударили по щеке, и прищурила глаза. В воздухе словно запахло электричеством.

Лиана уставилась на свой рисунок, пытаясь придумать что-то, чтобы исправить ситуацию.

– Я э-э… Тебе нравится мой рисунок? – Она подняла листок, закрывая им лицо.

Изиса посмотрела на рисунок.

– Раскрась его между линиями, Ана, – сказала она. – Тебе ведь уже почти восемь лет.

Скарлет

Скарлет смотрела на огонь. Она стояла совсем близко от камина (ближе, чем мог бы стоять кто-либо другой), сжимая голыми руками защитную каминную решетку, блестевшую в свете пламени. Как жаль, что Ночь костров бывает только раз в год, а не каждый день, думала девочка. Жаль, что ее мать не разводит огонь в камине их дома чаще. Вот бы ей разрешалось разводить его самой. Иногда Скарлет смотрела в пустую топку, представляя себе, как в ней полыхает пламя. Порой она делала это так хорошо, что чувствовала его жар на своих щеках.

На минутку Скарлет оторвала взгляд от огня и посмотрела на свою мать, стоящую за ее спиной, женщина тоже пристально глядела на огонь. Как ни странно, у девочки было такое чувство, будто на самом деле Руби сейчас тут нет, будто она унеслась мыслями куда-то далеко, может быть, на поиски яблок и карамели. Скарлет редко когда выпадал случай незаметно понаблюдать за своей матерью. Вот бы привязать ее к себе, подумала девчушка, чтобы не давать ей уходить.

Наконец она сделала шаг назад и вложила руку в затянутую в перчатку руку матери. Когда их пальцы соприкоснулись, Руби передернулась. Она опустила глаза и нахмурилась, как будто до этого думала, что здесь никого нет, словно забыла, что здесь находится и ее дочь, или вообще забыла, что она у нее есть.

Беа

– Ты летала опять? – спросила Лиана. – Еще выше, чем в первый раз?

Беа кивнула.

– Да, выше деревьев, в облаках.

– Ты уверена? Тебе это не показалось?

Малышка сердито нахмурилась, услышав этот нелепый вопрос, и не удостоила его ответом.

– Но как? – не унималась сестра. – Как ты это делала?

Беа пожала плечами:

– Здесь летать легко. Нужно просто достаточно сильно этого захотеть, et voila[38]38
  И вот (фр.).


[Закрыть]. – И она вдруг воспаряет над землей, глядя на нас, сидящих внизу.

– Тебе так повезло, – вздохнула Лиана, подняв глаза на свою сестру. – Ты можешь научить и меня?

– Я же тебе говорила – это место создано из мыслей… из стремлений и желаний. Достаточно просто захотеть летать, и ты будешь на это способна.

Лиана нахмурилась, а Беа улыбнулась.

– Мы здесь затем, чтобы понять, насколько мы сильны, – сказала она, поднявшись еще выше. – А когда мы убедимся, что можем делать все, что угодно – как в этом мире, так и в том, – тогда мы сможем выбрать.

Ана задрала голову, чтобы посмотреть на Беа, хотя она могла видеть только подошвы ее ног.

– Выбрать что? – спросила Скарлет, выйдя на поляну. Ее босые ноги ступали по мху.

Сверху полился смех Беа, как будто она вылила ведро воды на головы своих сестер. Девочка поднялась еще выше и, когда заговорила вновь, они уже слышали ее с трудом. До них доносились только отдельные ее слова, которые нельзя было сложить в понятные предложения.

Хотя ей и нравилось дразнить своих сестер, Беа всегда с нетерпением ждала встреч с ними. Каждое утро и каждый день она считала скучные часы и никогда не отказывалась лечь спать. Иногда даже засыпала до семи вечера, чтобы поскорее попасть в Навечье. Беа любила Навечье не только потому, что там она встречала сестер, но и потому, что здесь она чувствовала своего отца яснее, чем в других местах. Только здесь она не скучала по нему, потому что его след ощущался в каждом падающем листе, в каждой капле дождя, в каждом порыве ветра. Иногда Беа чувствовала, как он наблюдает за ней. Иногда она что-то шептала ему, а он что-то шептал ей.

Иногда Бьюти, чувствуя себя виноватой, жалела о том, что у нее есть сестры, что она не единственная его дочь, и любовь ее отсутствующего отца не принадлежит ей одной.

Лео

– Оставь его в покое!

– Да ну? И что же ты можешь мне сделать, Пенри-Джонс?

Вместо ответа Лео подошел к капитану команды по регби, который прижимал Кристофера к воротам школы, и с силой пнул его в голень.

– Ах ты, маленький говнюк! – заорал Генри Сайкс, отпустив Криса и схватившись за свою ногу. – Да я тебя убью! Ты труп, долбаный труп!

Лео схватил друга за руку и поднял с земли, слушая грязные ругательства Сайкса.

– Ты ненормальный, Сайкс, – сказал Кристофер, потирая шею. – Я слыхал, что как-то раз ты откусил голову крысе.

Лео, улыбаясь, вновь подошел к Генри. Он обнаружил, что нисколько не боится его, и это чувство, это полное отсутствие страха, возбуждало его. Мальчику было плевать, что будет потом, совершенно все равно. В нем трепетала радость от собственного бесстрашия, и, когда он дошел до задиры, его глаза были широко раскрыты.

– Никогда. Больше. Не. Дотрагивайся. До. Моего. Друга, – с расстановкой сказал он. – Усек?

За его спиной Крис захлопал в ладоши.

– Тебе каюк, Сайкс!

Генри молчал. Двое мальчиков, стоящих по бокам от него, прижались к воротам. Лео ждал и тут вдруг понял еще кое-что. Он не только не боялся, что Сайкс сделает ему больно, но даже хотел, чтобы тот ударил его, потому что тогда он сможет дать сдачи, сможет прижать его к воротам и избить до крови.

Но тот лишь кивнул, пробормотал что-то, глядя на своих приспешников, и все трое удалились, поджав хвосты. Глядя им вслед, Лео почувствовал, как возбуждение и радость, которые принесла ему перспектива насилия, уступают место разочарованию.

10 октября – 22 дня…

8.34 пополуночи – Скарлет

– Ну, так что ты будешь делать? – спрашивает Уолт. Он вернулся после шестидневного отсутствия, ожидал прибытия датчика уровня для сломавшейся посудомоечной машины, и все эти дни недовольной Скарлет приходилось мыть посуду вручную. В кои-то веки она радуется, что в последнее время в кафе было мало народу.

– Понятия не имею.

Они сидят за кухонным столом, поедая булочки с корицей и попивая кофе. За их спинами стоит выкованный девушкой крестоцвет, и ей кажется, что он светится, будто все еще раскален, и она даже может чувствовать его тепло.

– Я не продам кафе, и уж точно не ему.

– Знаешь… – Уолт проглатывает последний кусок булочки. – Помимо того, что я классно управляюсь с гаечным ключом, я еще подрабатываю наемным убийцей. Не хочу быть нескромным, но в некоторых кругах я весьма известен своим мастерством.

Скарлет не может сдержать улыбки.

– Да ну?

Мужчина кивает.

– Но тебе придется поверить мне на слово. Мои клиенты не из тех, кто дает рекомендации.

– Еще бы.

– По счастливому стечению обстоятельств я специализируюсь на устранении капиталистических свиней.

– Это очень кстати. – Скарлет отпивает глоток кофе. – А ты только убиваешь или еще и увечишь?

Уолт задумывается.

– Простое убийство без дополнительных опций будет стоить тебе пять тысяч фунтов, однако за пытки и расчлененку я беру дополнительную плату. Обслуживание по высшему разряду, включающее в себя вырывание глаз и ногтей твоего врага и удушение его собственными кишками, обойдется тебе в десять кусков.

– Ты согласен на кредитование?

– Нет, боюсь, мне подойдет только нал, – отвечает он. – Как ты легко можешь догадаться, налоговая служба не одобряет моего рода занятий.

Скарлет ставит чашку на стол.

– Наверное, они с еще большим неодобрением отнесутся к твоему уклонению от налогов.

– Верно. Я могу рассчитывать, что ты будешь держать язык за зубами?

– Ну, я предпочитаю, чтобы мои кишки оставались у меня внутри, так что думаю, да, можешь, – отвечает Скарлет и, пододвинувшись ближе, благодарно толкает Уолта локтем в бок. – Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что дал мне возможность на несколько минут забыть обо всем, – говорит она, имея в виду дряхлеющих бабушек, финансовые затруднения и сгорающих мотыльков.

8.11 пополудни – Лиана

Лиана смотрит на потолок, пытаясь не думать о том, что заставляет ее чувствовать себя несчастной: о надвигающейся нищете, о тщетных поисках работы. Вместо этого она думает о Кумико, о Мазмо, о «Слейде»… что никак не лучше. Девушка вздыхает, и глаза ее наполняются слезами. Она смаргивает их, и одна из них течет по ее щеке.

Лиана садится на кровати. Ей нужно какое-то утешение. Какие же варианты у нее есть? Во-первых, ее возлюбленная, но в своих отношениях с Кумико она и так ходит по тонкому льду, и ей совсем не хочется, чтобы он треснул. Во-вторых, ее тетя. Правда, когда речь идет о физических нежностях (разумеется, не связанных с амурными отношениями), Нья подобна акуле. Она старается, но ей это не дано. В-третьих, холодильник. Сейчас Лиана чувствует себя так, что готова подмести в нем все подчистую. Остается четвертый вариант – ее мать. К сожалению, Изиса Чивеше была довольно паршивым источником утешения при жизни и остается таковым и после смерти. Перебрав все варианты, Лиана опускает руку под кровать, чтобы достать из-под нее ларец. В нем хранятся двенадцать предметов, включая экземпляр «Детей воды»[39]39
  «Дети воды, волшебная сказка для земных детей» – сказочное произведение английского писателя Чарльза Кингсли, опубликованное в 1863 г.


[Закрыть], который мама читала ей в качестве поощрения, когда они не продирались сквозь произведения Диккенса, и ее карты Таро.

Лиана тасует карты, пока паника не начинает утихать. Она выбирает четыре из них и кладет их на белое белье красочными картинками вверх. Паж Жезлов – мальчик, гордо стоящий, держа белое перо. Новые перспективы, отсутствие страха перед вызовами и перед риском. Пятерка Пентаклей – две девушки, съежившиеся вместе на снегу, три птицы, наблюдающие за ними, и монеты, разбросанные у их ног. Отчаяние, утрата, невзгоды, бедность, выживание. Луна – багряный волк, воющий, изогнув спину и глядя на небеса. Вещие сны, иллюзии, подсознание. Король Жезлов сидит на троне рядом со змеей и оглядывает свое королевство. Самоутверждение, умение вести за собой, уверенность в себе.

Лиана пристально смотрит на карты. Что-то не так. Под ее взглядом элементы картинок складываются воедино, образуя комбинации, которые дают ей четкие указания. Она озадаченно хмурится. В ее голове звучит голос матери: «Не считай, что ты что-то знаешь, Ана, пока не уверишься в этом до конца». Лиана начинает сомневаться в своем толковании, и все же смысл достаточно ясен. Карты велят ей отыскать сестер.

Что странно, ведь у нее их нет.

8.59 пополудни – Беа

– Ты начинаешь мне верить.

– Ничего подобного, – отвечает Беа, жалея, что позвонила своей мама.

– Начинаешь, начинаешь. Я это чувствую.

– Нет.

Смех мама звучит предостерегающе.

– Мне достаточно небольшого намека, моя дорогая. Когда речь идет о лжи, не стоит недооценивать твою мама.

Беа молчит. Она думает о минувшем вечере, о том, каким ярким был ее сон, о том, как ее шокировали вызванные им чувства. Еще более поразительно то, что она знает – это произошло не в университетской библиотеке, не в Кембридже и вообще не в этом мире. Книги когда-то были белыми листьями, библиотека была рощей, и все происходило в том месте, о котором шла речь в россказнях ее матери – в Навечье. Хоть Беа и привыкла играть с философскими понятиями истины и объективной действительности, она дала зарок не иметь дела с фантазиями.

– А если и так, что с того?

– Благодарение дьяволу. – Мама испускает театральный вздох. – Значит, теперь ты можешь перестать быть тенью самой себя и стать тем, что ты есть.

– То есть, если следовать твоим указаниям, злой ведьмой, – говорит Беа. – Верно?

– Ты говоришь это так, словно это плохо.

– Полагаю, так считают все.

– Mierda![40]40
  Вот дерьмо! (исп.)


[Закрыть] – восклицает Клео. – К черту то, что считают все, это pura mierda[41]41
  Полное дерьмо (исп.).


[Закрыть]. Мнение всех, то есть многих миллионов пассивных конформистов – это бред и галиматья.

Беа представляет себе, как она взводит пистолет и делает десять шагов.

– Возможно, я не то, чем меня считаешь ты.

– Ya veremos[42]42
  Посмотрим (исп.).


[Закрыть]. – В голосе ее матери звучит улыбка. – Посмотрим.

Девушка сжимает зубы.

– Послушай, мне надо идти. В понедельник у меня эссе по этике, и…

– Я тебе уже говорила, не лги мне. – Теперь в голосе матери уже нет улыбки.

10.27 пополудни – Голди

По сравнению с работой в отеле «Фицуильям» работа в отеле «Клэмарт» – это просто мечта. Благодаря тому, что здесь нет Гэррика, а есть Лео. Обкаканные унитазы те же самые, как и несвежее постельное белье, как и грязные полы в ванных… Но возможность убирать в номерах и красть из них, ходить по коридорам, не опасаясь похотливых рук Гэррика и надеясь увидеть Лео, вот что значит настоящая радость.

Этот отель – золотая жила, насчет этого Лео был прав. Если в «Фицуильяме» гости были просто богаты, то тут останавливаются сверхбогачи. Это что-то. А американцы оставляют невероятно большие чаевые. Сегодня утром семья из четырех человек оставила мне на туалетном столике купюру в двадцать пять фунтов. Я почувствовала себя немного виноватой, ведь это не единственное, что я у них взяла, но вряд ли они что-то заметят.

Самое важное в этой работе – это возможность каждый день видеть Лео. Это и самое лучшее, и самое худшее одновременно, потому что искушение так мучительно. Мне так сильно хочется, чтобы он коснулся меня. Сегодня утром я попыталась повелеть ему это сделать, но ничего не вышло – наверное, я слишком нервничала. Можно было бы ему намекнуть, но я не стану. Ведь если он отвергнет меня, мне будет так стыдно, что придется уволиться, а я не могу себе это позволить.

11.59 пополудни – Лео

После смерти Кристофера Лео решил никогда больше не связываться ни с парнем, ни с девушкой, ни из числа смертных, ни из числа бессмертных. Ради того, чтобы избежать горя, он отказался от любви, но это оказалось удачной сделкой.

До сих пор, до встречи с Голди, Лео не испытывал ни искушений, ни даже простого любопытства. С ней же все по-другому, и он даже не может сказать, почему. Теперь его одолевает любопытство, он хочет знать все. И хоть ему уже известно о ней много такого, о чем она и не догадывается, у нее все еще есть секреты, которых он не знает. Ему же хочется узнать о ней все. И сделать это не благодаря уловкам или сладким речам, а добиться, чтобы она рассказала ему все сама, по доброй воле.

Ему так хочется притвориться, сыграть роль. Хочется обнять ее, почувствовать под ладонью биение ее сердца. Представить себе, что, если он прижмет ее к груди, она почувствует биение его собственного сердца.

Лео никогда не думал, что влечение может сочетаться с ненавистью, во всяком случае, так, как сейчас. Кажется невозможным желать женщину так сильно и в то же время знать, что в определенный час ему придется убить ее.