Текст книги "Кровавое наследство"

Мэри Брэддон
Кровавое наследство

1

В лесистой местности Гампшира, в доме, напоминающем своей архитектурой частью сельские домики, частью замки древних времен, жило семейство, могущее дать писателю олицетворение семейного счастья. Семейство это было немногочисленно, оно состояло из четырех лиц: капитана морской службы Гарлея Вестфорда, его жены, сына и дочери. И капитан, и его жена были еще, как говорится, в полном соку. Годы унесли цвет молодости Клары, но заменили его очарованием нравственного совершенства и следами безоблачно протекшей жизни.

Да, она была еще хороша. Люди, знавшие коротко ее прошлое, говорили, что она стояла по происхождению выше своего мужа. Они уверяли, что она променяла богатый аристократический замок своего отца на трудовую жизнь с честным и добродушно веселым моряком и навлекла на себя негодование всего своего надменного семейства.

Никто, однако, не имел верных сведений об этом браке, совершившемся вдали от родительского дома. Капитан и его жена хранили от всех тайну своего прошлого. Если же мистрисс Вестфорд заводила по необходимости речь о своем замужестве, то речь эта доказывала только ее высокое мнение о достоинствах избранного ею мужа.

– Я знаю, – говорила она, – что у мужа моего нет именитых предков, но их заменяет длинный ряд честных и храбрых людей, и любой человек стал бы гордиться сердцем, которое бьется в груди моего мужа.

Но мы лучше всего предложим читателю войти в вестфордский сад, в день разлуки, предстоящей капитану с женой. Оба они прохаживаются по густой ореховой аллее. Теплый июньский день пропитан запахом цветов, темно-синее небо безоблачно, только трудолюбивое жужжание пчел и пение птиц нарушают тишину.

Однако, несмотря на роскошную прелесть утра, лицо Клары Вестфорд было грустно и бледно, и темная тень окружала ее голубые, прекрасные глаза. Бессонная ночь прошла вся в молитве к тому, кто охраняет всех путешествующих.

– О Гарлей! – говорила она. – Ты не представляешь, как тяжело у меня на душе! Мы уже много раз расставались с тобой, но еще ни разу не расставались так грустно!

Лицо ее красноречиво подтверждало истину ее слов, но в темно-серых глазах капитана не было слез, одна только дрожь его губ показывала глубину его переживаний в эту минуту.

Капитан Гарлей Вестфорд был храбр как лев во всех битвах, в которых он участвовал, но грусть его жены сокрушила его душевную силу. Однако он превозмог эту слабость и сказал жене с притворной веселостью:

– Подобная грусть недостойна тебя как жены моряка. В нашей разлуке не должно быть горечи, тем более что это последняя разлука: после этой поездки в Китай, от которой я жду так много хорошего для благосостояния нашего и наших детей, я поселюсь на постоянное жительство в Вестфорде. Полно же, Клара, не плачь!

– Я уже не плачу, Гарлей, – ее голос выражал подавленную скорбь, – вспомни, что я всегда плакала при каждой нашей разлуке, но никогда во мне не было такого безотчетного ужаса, которого даже моя молитва не могла победить. Я чувствую, что в этом путешествии тебя ждет непредвиденная и страшная опасность. Сжалься надо мной, Гарлей, не уезжай от нас!

Ее нежная рука судорожно сжимала руку мужа, словно удерживала его от предполагаемой поездки. Капитан Вестфорд грустно улыбнулся.

– Хотя твои предчувствия ни на чем не основаны, я бы, может быть, уступил твоей просьбе, если бы не дал слова отправиться в путь. Я должен сдержать это слово. До сих пор еще никто не мог упрекнуть Гарлея Вестфорда в том, что он не исполнил своего обещания! Корабль «Лили Кин» выходит завтра в море на рассвете, и я уеду на нем, если только буду жив.

Мистрисс Вестфорд знала, что всякие дальнейшие увещевания будут напрасны; она также знала, что ее муж дорожил своим словом, как дорожил жизнью. Тяжелый и подавленный вздох был последним выражением ее тяжелых чувств.

– А теперь выслушай меня внимательно, дитя мое, – сказал Гарлей Вестфорд, – потому что я буду говорить о серьезных вещах.

Он взглянул на часы.

– Нам остается всего полчаса, Клара, до прихода дилижанса, который увезет меня в Винчестер. Слушай же меня, мое сердце: ты знаешь, что я помощью Божьей успел накопить небольшое состояние для тебя и детей. Я ношу на груди портфель, в котором 20000 фунтов в банковских билетах: это все, что я успел накопить в различных местах моего пребывания. Возвратясь из Китая, я постараюсь пустить эти деньги, вместе с теми, которые я надеюсь приобрести в этом путешествии, в самые выгодные и безопасные обороты. А пока я намерен отдать их под сохранение одному известному учредителю банка, за которого ручается мне доверие, которое имел к нему мой отец. Они пролежат у него до моего возвращения. Но, чтобы предохранить их от всяких случайностей, я перешлю тебе квитанцию банкира как на эту сумму, так и на получение от меня под сохранение законных актов на все мои владения. Завещание мое лежит у моего поверенного. Что бы ни случилось со мной, будущность твоя и детей вполне обеспечена.

– О Гарлей! – сказала Клара Вестфорд, – мне тяжело слышать твои слова. Ты говоришь, как человек, который предвидит свою неизбежную гибель.

– Нет, я говорю, как рассудительный человек, хорошо понимающий все случайности жизни. Эти 20000 фунтов и эти 50 десятин земли, самой лучшей земли во всем Гампшире, обеспечивают с избытком и тебя, и детей. Теперь же половина времени, которое осталось мне до отъезда, уже прошла, а другая принадлежит моим детям.

Капитан вышел из тенистой аллеи и направился к площадке, покрытой зеленым дерном и освещенной лучами июньского солнца. На эту площадку выходили окошки небольшой гостиной, защищаемой от яркого света длинной верандой, наполовину закрытой цветами и зеленью. Вдоль этой веранды были развешаны клетки с любимыми птицами, а на белой, как снег, и мягкой подстилке лежала свернувшись маленькая собачка. Девушка лет шестнадцати показалась в окошке и выпрыгнула из него с легкостью белки, как только капитан появился на площадке.

Никогда еще, может быть, солнце не освещало такого миловидного созданья, каким была эта девушка в своем белом платьице, со своей замечательной и ослепительной свежестью. Черты ее были нежны и правильны; ее лоб, нос и подбородок приводили на память чисто греческий тип. Глаза ее, с длинными темными ресницами, были, подобно глазам ее матери, большие темно-синие, живые и блестящие; волосы имели золотистый отлив. Эти длинные волосы, откинутые с правильно очерченного лба, покрывали густыми локонами ее плечи. Такова была Виолетта Вестфорд.

– Милый папа! – воскликнула она, между тем как мистрисс Вестфорд опустилась в изнеможении на ближайшую скамейку, – мама жестокая женщина, она так надолго задержала тебя, а я считала минуты, которые остались до прихода кареты. Папа, ты дурно делаешь, что оставляешь нас! – ее блестящие глазки наполнились слезами. – Но Лионель хочет, – продолжала она, – оседлать Вариора и проводить тебя до Винчестера, а там побыть с тобой до отправления поезда. Я завидую ему: он будет с тобой еще полчаса.

– Послушай, моя милая, – сказал капитан, – если не ошибаюсь, то карета идет.

Из-за деревьев послышались звуки трубы кондуктора. В ту же минуту из ворот выехал Лионель верхом на коне, а карета остановилась у садовой решетки. Мистрисс Вестфорд поднялась с места, спокойная, без слез, только мертвенная бледность выдавала всю тяжесть этой минуты.

– Друг мой! – сказала она. – Я могу только молиться за твое благо. Но еще одно слово, Гарлей: ты говорил о каком-то банкире, которому хочешь поручить свои деньги. Скажи мне его имя – я имею большие основания, чем ты думаешь, спросить об этом.

– Банкирами моего отца были господа Гудвин и Сельби, а сейчас директор банка Руперт Гудвин. Прощай, мое сердце!

Кондуктор затрубил громче прежнего в ту минуту, когда Гарлей Вестфорд последний раз поцеловал жену. Горе, овладевшее его собственным сердцем при прощании, не позволило услышать восклицание ужаса, вырвавшееся у его жены при имени Руперта Гудвина. Когда стук колес уезжавшей кареты стих, Клара Вестфорд хотела дойти как-нибудь до дома, но силы ей изменили, и Виолетта нашла мать бледной и неподвижной. На крик девочки прибежали две горничные и с помощью Виолетты перенесли госпожу Вестфорд на диван в гостиную, защищенную от солнечных лучей плотными занавесками. Одна из прислужниц побежала за доктором, а Виолетта положила на бледный лоб матери мокрое полотенце. Когда Клара открыла глаза, в них был безотчетный ужас: «Руперт Гудвин, Руперт Гудвин! – воскликнула она с глубоким отчаянием. – О нет, не его, Гарлей, нет, нет, его не надобно!» Ее глаза снова закрылись и голова упала на подушку.

Явился доктор, но его старания не привели ни к каким результатам. Болезнь мистрисс Вестфорд брала свое начало в нравственных потрясениях, над которыми была бессильна рука врача. Один обморок сменялся другим. Виолетта и Лионель, возвратившийся к тому времени, перенесли госпожу Вестфорд в ее спальню и ухаживали за ней с беспредельной нежностью. Молодой человек устроил свой ночлег в соседней комнате и слышал чутким ухом самое легкое движение больной. Еще несколько дней тому назад веселый, вестфордский дом стал безмолвен и мрачен как могила. Врач предписал больной глубокий покой, и его приказания исполнялись буквально.

2

Почтовый поезд быстро летел от Винчестера к Лондону. Скоро и Лондон открылся глазам капитана – мрачно-угрюмый, но все-таки величественный. Но мысли капитана были далеко: они переходили от недавно оставленных им милых к опасностям, ожидавшим его в открытом море.

Давно уже фамилия Сельби служила только названием для банкирской конторы, но ею управлял в сущности один Руперт Гудвин. Ему в это время было лет сорок пять. Его лицо было замечательно выразительно и отличалось тем смуглым оттенком, который мы видим только на картинах итальянской живописи. Его мать была испанка и передала ему часть своей южной красоты. Он был высок ростом и широк в плечах. Его черные и блестящие глаза были ясны и проницательны, как глаза сокола, но эти соколиные глаза опускались невольно под взглядом всякого честного человека.

Гудвин унаследовал от отца огромное имение, которое увеличил приданым, взятым за женой. Вообще ему везло, как немногим на свете.

Долгие годы имя Руперта Гудвина служило образцом безупречной честности, но с некоторого времени о нем распространились странные слухи: утверждали, что Руперт Гудвин увлекся большими спекуляциями и что эти спекуляции не увенчались успехом.

Кто не знает, как неблагоприятно влияют слухи подобного рода на кредит негоцианта? Хотя эти слухи ходили среди самых близких знакомых банкира – его неудачи еще не дошли до тех, кто вверил ему свои капиталы, вследствие чего требования уплаты еще не нарушали и без того затруднительного положения банкирского дома.

Банкир, весь бледный и с бьющимся сердцем, сидел в своем кабинете над счетными книгами, задумавшись над положением своих денежных дел. Он ожидал кризиса каждый день и каждый час и изыскивал средства предотвратить его.

Один только человек пользовался доверием Руперта Гудвина – его главный приказчик Яков Даниельсон. Со дня своего совершеннолетия Даниельсон поступил на службу к банкиру, и между ними мало-помалу установилась загадочная связь. Ее нельзя было назвать дружбой, потому что банкир был высокомерен и повелителен со своими подчиненными, но Яков Даниельсон знал все его тайны и обладал почти сверхъестественной способностью угадывать каждую невысказанную мысль Руперта Гудвина.

В то время, когда Руперт Гудвин раздумывал о тяжелом положении своих дел и ожидал близкой грозы, Гарлей Вестфорд спешил к нему, чтобы вверить плоды своих двадцатилетних трудов. Кабриолет, в котором ехал Вестфорд, остановился возле конторы банкира, где, по воле случая, был один Яков Даниельсон.

– Я желаю говорить с господином Гудвином, – сказал капитан.

– Это невозможно, – отвечал холодно Яков, – господин Гудвин очень занят, но если вы хотите передать мне ваше дело, то я поспешу…

– Благодарю вас, но я не могу принять вашего предложения. Мое время рассчитано по минутам, и я надеюсь, в силу этого господин Гудвин не откажет мне в личном свидании. Когда человек является, подобно мне, вручить банкирской конторе все свое состояние, то он, очень естественно, желает передать его в руки самого директора банка.

Судорожная дрожь промелькнула на тонких губах Даниельсона. Плод экономии целой человеческой жизни! Вкладчик, вручающий весь свой капитал Руперту Гудвину в ту самую минуту, когда этот последний ждал только бесчисленного множества требований от опустевшей кассы! Яков устремил испытующий взгляд на честное лицо моряка, невольно подозревая во всем сказанном им какой-нибудь подлог.

– Я вижу, что вы спешите, – сказал он ему, – и прошу у вас только позволения узнать, какого рода делом занят банкир. Но не угодно ли вам вручить мне вашу карточку?

– Вы совершенно правы, – отвечал капитан. – Мой отец был участником в делах вашей конторы, и мое имя, вероятно, известно господину Гудвину!

Яков Даниельсон отнес эту карточку банкиру, не прочитав даже фамилии на ней.

– Какой-то безумец, – сказал он холодно, – желает вручить вам значительный вклад – он вбил себе в голову передать его не иначе, как в ваши собственные руки. Я думаю, что вы не откажетесь принять его?

– Конечно, – отвечал надменно банкир. – И вы теперь же можете пригласить его ко мне.

Только когда Даниельсон вышел из комнаты, Гудвин посмотрел на лежащую перед ним карточку. «Гарлей Вестфорд, – прошептал он, – вверяет мне деньги, мне, своему смертельному врагу, и еще в такую минуту!..» Банкир смял карточку и старался превозмочь свое волнение. Лицо его приняло привычное холодное и спокойное выражение, и он встретил Вестфорда приветливой улыбкой.

Моряк очень спокойно вручил ему портфель.

– В этом портфеле, мистер Гудвин, плоды моих двадцатилетних трудов, а в этом запечатанном пакете – акты на мои земельные владения в Гампшире, где живут моя ясена и дети. С вашего обязательного согласия я вручаю вам под сохранение и этот пакет.

Гудвин в то же время пересчитал бумаги.

– Извините, – сказал капитан, – вы, вероятно, не откажетесь выдать мне расписку в получении денег?

– Принесите мне бланк, Даниельсон, – обратился банкир к приказчику.

Банкир выдал капитану квитанцию в получении и актов, и денег; засвидетельствовал ее своей подписью за скрепой Даниельсона, и Вестфорд положил ее в карман своего легкого верхнего платья.

Уже несколько дней как погрузка корабля была окончена и все готово к выходу в море.

Когда капитан Вестфорд подъехал к кораблю, на палубе прохаживался молодой человек с открытым и приятным лицом. Это был Жильбер Торплей, старший лейтенант на «Лили Кин», пользовавшийся самым искренним расположением Вестфорда. Он ездил вместе с капитаном в Вестфорд-хауз и во время трехдневного своего пребывания в этом маленьком раю влюбился без памяти в Виолетту Вестфорд. Очень понятно, что он затаил это чувство глубоко в душе: дочь капитана стояла, по его мнению, недосягаемо высоко над ним.

Капитан дружески пожал ему руку.

– Я аккуратен, как видите, – сказал он. – На этот раз я расстаюсь с родиной без горечи, потому что мне удалось обеспечить будущность всего моего семейства: это утешительное сознание! Я вручил весь мой капитал банкирской конторе и увожу с собой квитанцию Руперта Гудвина.

При имени Гудвина ужас отразился на лице Жильбера.

– Руперт Гудвин! – воскликнул он. – Я, верно, не расслышал? Неужели вы вручили свои деньги банкирскому дому Гудвина и Сельби?

– А почему же нет? – спросил капитан.

– Потому что прошел слух, что он скоро будет стоять перед конкурсом.

Гарлей Вестфорд пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся о перила.

– Грабитель, мошенник! – воскликнул капитан. – Он знал, что эти деньги – все достояние моей жены и моих детей, и принял их от меня с улыбкой!

– Но вы еще не опоздали, – сказал Жильбер Торплей. – Банк закрывается в четыре часа, а теперь только три. Вы еще успеете истребовать обратно ваши деньги.

– Разумеется, – сказал Гарлей с глухим проклятием, – я потребую от него эти деньги и, в крайнем случае, вырву их вместе с его жизнью! Жена моя и дети не должны быть ограблены!

– Но вам же нельзя терять времени, капитан!

– Знаю-знаю, Жильбер, – он приложил руку ко лбу. – Эта новость поразила меня. Но, что бы ни случилось, «Лили Кин» должна на рассвете поднять паруса; если я успею вернуться к этому времени, тем лучше; если же нет, корабль все-таки должен выйти в море, а вы примите команду над ним.

– Я буду повиноваться вам, капитан, и просить Бога, чтобы он ускорил ваше возвращение.

– Все это, конечно, в Его святой воле, – отвечал Вестфорд. Он вручил молодому человеку некоторые нужные бумаги и, дав ему несколько кратких наставлений, пожал ему руку и спустился в лодку, чтобы отправиться на берег. Там он взял первый попавшийся кабриолет и приказал кучеру торопиться на Ломбард-стрит.

Банк закрылся в минуту приезда Гарлея Вестфорда, а мистер Гудвин уже ехал в свой загородный дом – так сказали приказчики, заметив при этом, что на нынешний день все дела по банку окончены.

– Ну так я поеду в его загородный дом, – сказал капитан. – Где он находится?

– В Вильмингдонгалле по северной дороге, невдалеке от Гертфорда.

– А как туда добраться?

– Вы можете ехать по Гертфордской железной дороге, а потом взять карету до Вильмингдонгалля.

– Хорошо, – Вестфорд сел в кабриолет и приказал спешить на станцию северной дороги.

«Ни я, ни Руперт Гудвин не будем спокойны, пока эти деньги не вернутся к законным владельцам!» – воскликнул капитан и поднял руку, как будто призывал Небо в свидетели этой клятвы. Он не предвидел, каким ужасным образом будет исполнена эта самая клятва; он не знал, какие несчастья, какие преступления вызывает демон, который должен быть рабом человека и которого человек сделал своим повелителем, – демон, который называется золотом.

3

Вечером того же дня Руперт Гудвин сидел в великолепной столовой древнего и щеголеватого дома, известного под названием Вильмингдонгалль. Эта вилла была не новым строением, воздвигнутым богачом спекулянтом, а благородным остатком прошлого, одним из тех величественных зданий, окруженных вековыми деревьями, которые в настоящее время причисляются к редкостям. Этот четырехугольный замок мог свободно вместить в себя целый полк. Один из его четырех флигелей был давно необитаем, и отсыревшие обои висели клоками на его стенах. Немногие из прислуги банкира решились бы войти в эту часть замка из-за слуха, что здесь водятся привидения, но мистер Гудвин посещал его нередко, так как в погребах его хранились сокровища, которые вверялись его попечению. Немногие спускались в эти подвалы, но все говорили, что они тянулись на всем пространстве, занимаемом флигелем и даже отчасти самим домом. Уверяли еще, что в военное время эти подвалы служили темницами.

В окрестностях Вильмингдонгалля мистера Гудвина считали обладателем баснословных богатств. Роскошь и изящество окружали банкира со всех сторон, но, несмотря на все это, на прекрасном лице Руперта Гудвина выражалось чувство сильного неудовольствия.

Он был не один. За столом с ним сидел его главный приказчик Яков Даниельсон – отталкивающая личность. Обстоятельства вынудили Руперта Гудвина стоять с ним на дружеской ноге. Якову была известна тайна этих знаменательных двадцати тысяч, из-за которых проходили в уме Гудвина такие мрачные мысли. Эта сумма могла поддержать некоторое время его поколебавшийся кредит. Все затруднение состояло только в том, что останется делать, когда капитан, возвратясь из Китая, потребует вернуть и деньги. Гудвин ненавидел непримиримой ненавистью Гарлея Вестфорда, хотя до этого не видал его ни разу в жизни. Эта ненависть зародилась в прошлых тайнах, в которых Клара Вестфорд играла важную роль.

При таком положении дел Гудвин твердо решился присвоить себе достояние капитана. Его ждало несомненное банкротство: в последнее время из-за безрассудных спекуляций он понес огромные потери. Он задумал оставить навсегда Европу, прихватив с собой вверенные ему двадцать тысяч.

В пору первой молодости Гудвин долго жил в Южной Америке, где до сих пор оставался родственник его матери, очень богатый и именитый купец. Гудвин был убежден, что это переселение избавит его от всяких преследований, и эти двадцать тысяч помогут ему составить состояние, равное тому, которое он терял в настоящее время.

«Юлия, – думал он, – поедет со мной, а Густав может оставаться и в Англии и отыскать себе какое-нибудь дело. Между нами не было никогда искренней привязанности, и мне надоело слышать его вечные порицания всем моим предприятиям».

– Да, Яков, – заговорил опять банкир, возвращаясь к прерванному разговору со своим приказчиком, – эти двадцать тысяч помогут нам отвратить беду. Если первые требования будут исполнены без всяких отлагательств, мы возвратим себе доверие и покончим со всеми слухами.

– Это очень возможно, – отвечал приказчик, но так сухо и холодно, что оскорбил банкира. – Но что мы станем делать, когда капитан возвратится домой и потребует у нас свои деньги обратно?

– Наше положение может поправиться за это время, – возразил банкир.

– Может, конечно, но как мы приступим к этому исправлению?

– Но ведь некоторые из наших спекуляций должны же удасться, – заметил банкир, делая страшное усилие, чтобы выдержать проницательный взгляд серых глаз Якова.

– Вы действительно так думаете, мистер Гудвин? – спросил приказчик, делая странное ударение на этих словах.

– Совершенно уверен. В этих деньгах открывается источник другого состояния.

Гудвин впал в глубокое раздумье, из которого его внезапно вернул голос, как-то странно прозвучавший в его ушах.

– Мистер Руперт Гудвин, – говорил этот голос, – я пришел к вам, чтобы получить обратно двадцать тысяч фунтов, которые имел честь вручить вам сегодня.

Раскаленное железо не могло бы произвести в сердце Гудвина того страшного ощущения, которое произвели эти простые слова. Они совершенно его уничтожили. Однако он скоро оправился настолько, чтобы отвечать с поддельной твердостью.

– Многоуважаемый капитан Вестфорд, меня испугало ваше неожиданное появление, несмотря на то, что я не страдаю слабостью нервов. Но мне часто твердили, что в моем замке водятся привидения, и вы в сумерках показались мне выходцем из другого мира. Прошу вас садиться и отведать этого бургундского, за доброкачественность которого я ручаюсь своим честным словом. Будьте так обязательны, Даниельсон, позвоните. Я тотчас прикажу подать сюда огня.

– Дорогой мой капитан, – сказал банкир по уходе Даниельсона, – объясните, чем я обязан удовольствием принять вас сегодня у себя? Вы хотите сделать какие-нибудь распоряжения? Или процент, который мы назначили вам, слишком мал?

– Мистер Гудвин, – отвечал капитан, – я человек прямой и не считаю нужным скрывать от вас причину моего возвращения: я просто хочу получить мои деньги.

– Вы боитесь доверить их мне? До вас, верно, дошли несправедливые слухи, распущенные в публике презренным интриганом?

– Дошедшие до меня слухи могут быть справедливы или ложны – желаю от души, чтобы эти слухи были обманчивы и даже сам готов признать их такими. Но дело идет о сумме, которой обеспечивается будущность дорогих мне существ. Я не смею навлечь на нее даже тени опасности.

– И вы ее получите, мой милый капитан, – отвечал банкир, – но так как таких денег у меня в кармане сейчас нет, вы должны поневоле прождать до утра.

Моряк изменился в лице.

– Я надеялся, – сказал он, – найти вас на Ломбард-стритс до закрытия банка. Я отдал приказание корабельному экипажу быть наготове к восходу солнца и, если я не вернусь к назначенному времени, корабль отправится в путь без меня.

Банкир хранил несколько минут глубокое молчание. Лампы еще не были поданы в комнату, и мрачная улыбка проскользнула по его лицу.

– Корабль отправится в путь без вас, – сказал он, – но лоцманы, без сомнения, ждут еще ваших приказаний?

– Нет, они не имеют никакой причины ждать их, – ответил капитан, – они получили нужные наставления, и, если я не возвращусь вовремя, старший лейтенант примет на себя мои обязанности и «Лили Кин» отправится в путь.

В это время внесли лампы.

– Любезный Даниельсон, – обратился банкир к своему старшему приказчику, – уже пробило девять часов, и если вы сейчас же не уйдете, то опоздаете на поезд, который в половине одиннадцатого отправляется из Гертфорда.

– Вы очень заботливы, мистер Гудвин, – ответил приказчик, смотря пристально в глаза банкиру, – мне в самом деле пора уходить.

– Я прикажу своему кучеру отвезти вас, – сказал банкир и, не дав Якову ответить, позвонил и отдал вошедшему лакею нужные приказания.

– Я хотел просить ответа насчет денег, мистер Гудвин, – забеспокоился Вестфорд. – Этот вопрос для меня весьма важен!

– Не угодно ли вам пройти в мой кабинет, я сию же минуту буду к вашим услугам, мистер Вестфорд, – отвечал банкир. – Теперь скорее в путь.

– Яков, или вы опоздаете на поезд, – с этими словами банкир почти вытолкнул приказчика за дверь.

Даниельсон сел в экипаж и помчался на станцию. Глубокий вздох вылетел из груди банкира.