Текст книги "Кровавое наследство"

36

В первое мгновение Гудвин был ошеломлен: каким образом попал портрет Гарлея Вестфорда к молодому художнику? В надежде, что бумаги откроют ему что-нибудь, он начал рыться в них. Первое письмо, которое он развернул, сказало ему всю истину. Это было письмо, полученное Лионелем в Гертфорде от матери, в котором она писала ему о своей встрече с Торнлеем и о том, что отец его исчез таким странным образом. Гудвин упал на стоявший вблизи стул, судорожно сжав в руках зловещую бумагу. «Они нашли следы, – пробормотал он, и смертельный ужас стеснил его грудь. – Они нашли следы! Как избегнуть мне их?» Мрачно посмотрел он на бесчувственного больного. «Я должен продолжить начатое дело, – сказал он спокойнее, – мне не остается ничего другого». Он положил письмо в боковой карман своего сюртука и, закрыв лицо руками, задумался. Когда он опять поднял голову, его лицо выражало твердую решимость. «Сын его! – повторял он. – Сын его!.. Вот почему это поразительное сходство! Но каким образом открыл он тайну погреба? Впрочем, как бы то ни было, я не стану много думать об этом, я стану действовать. Они нашли следы, и только решительно действуя, я могу спастись. Бежать?.. Нет! Ни за что, пока остался хоть кусочек твердого дна в этом океане опасностей. Этот молодой человек и Калеб каким бы то ни было путем открыли мою тайну, но они не поймали меня. До сих пор они говорили в бреду, я зажму им рты». Во время этих размышлений возвратилась ключница.

– Теперь вы опять можете занять ваше место у постели больного, – сказал он ей. – Я останусь в замке до тех пор, пока больной не будет вне опасности, я буду навещать больного. Кстати, вы останетесь здесь на всю ночь. Так приняли ли вы какие-нибудь меры, чтобы не уснуть?

– Да, я только что выпила чашку очень крепкого чая, а потом выпью еще одну.

– Вы бы лучше выпили кофе, это гораздо полезнее. Я пришлю вам кофе с моего стола.

– Если будете столь добры, я выпью.

Банкир пошел в столовую, где Юлия и компаньонка ожидали его к обеду. Закончив его, обе дамы вышли в соседнюю комнату, а Гудвин остался за столом, куда ему подали кофе. Он приказал принести еще одну чашку.

– Я хочу послать старой Бексон чашку кофе с моего стола, – объяснил он, – так как крепкий кофе лучше всякого средства отгоняет сон.

И когда лакей принес вторую чашку, Гудвин сказал, что сам отнесет кофе в комнату больного.

Лакей удивился, что гордый хозяин захотел собственноручно отнести кофе своей ключнице, но он не видел, как банкир после его ухода вынул из кармана жилета маленький пузырек, наполненный темной жидкостью, и накапал несколько капель в одну из двух чашек. Пузырек со снотворным Гудвин взял из шкафа в своей спальне еще до обеда. Кофе был крепкий, и большое количество сахара, положенного в чашку, заглушало горечь лекарства. Банкир взял чашку и пошел в комнату больного.

– Вот, добрая Бексон, – сказал он, – выпейте этот кофе и, я уверен, вы не заснете.

Бедная женщина так устала, что до его прихода по нескольку раз опускала голову на грудь, но она всеми силами старалась казаться бодрой, когда приняла кофе из рук своего господина.

Гудвин оставил ее и пошел в свой кабинет, где в окованном железном ящике хранил ключи от покоев северного флигеля. Он открыл его. Ключи лежали на месте, и пыль, покрывшая их, доказывала, что их никто не трогал. Руперт никак не мог понять, как Лионель Вестфорд догадался о его преступлении. Он пошел в гостиную, где были его дочь и мистрисс Мельвиль. Юлия держала в руках открытую книгу, но не читала ее.

– Юлия, – сказал банкир, – я устал и очень огорчен болезнью молодого художника; я сейчас лягу в постель и советовал бы тебе сделать то же самое, так как этот печальный случай не менее расстроил твои нервы.

– Да, папа, я тоже скоро лягу, – ответила Юлия.

– Покойной ночи, дитя мое! – сказал банкир дочери, нежно поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты.

Юлия, простившись с мистрисс Мельвиль, пошла в свою комнату. Но она не ложилась. Сняв свое шелковое платье, она накинула на плечи большой платок и села к открытому окну. Но холодный ночной воздух не освежил ее горящей головы. Теперь, когда она была одна, она могла предаться своим чувствам. Положив голову на подоконник, она горько заплакала. «Я люблю его, – бормотала она сквозь слезы, – и не могу облегчить его страданий, не смею даже узнать о его здоровье». Мысли о Лионеле не покидали ее. Она все думала о словах доктора, что больной может причинить себе вред, если за ним не присматривать. Невыразим был страх, который внушала ей эта мысль, и в ночной тиши он возрастал с каждой минутой. Часы били десять, одиннадцать, двенадцать, а Юлию мучили все те же мысли. Страшные картины рисовало ей воображение: сиделка не присмотрела за Лионелем, и он лежит в постели, весь в крови, с глубокой раной в груди. Наконец состояние ее сделалось невыносимым. «Эта неизвестность убивает меня! – подумала она. – Я хочу знать вопреки всем приличиям, хорошо ли за ним присматривают. Один взгляд в его комнату убедит меня во всем». Она тихо отворила дверь и вышла в коридор. Мрак и тишина царствовали в нем. Все в доме спали, кроме, без сомнения, старой Бексон, которая присматривала за больным. Юлия тихо подошла к комнате Лионеля, отворила дверь и заглянула в нее. Опасения ее были не напрасны: ключница крепко спала в кресле, а другой прислуги в комнате не было. Больной, казалось, также спал. Он неподвижно лежал на постели лицом к двери, в которую вошла Юлия; с другой стороны кровати висели тяжелые, плотно затянутые занавеси. Юлия приблизилась, чтобы разбудить ключницу, но услышала шаги в коридоре. Первой мыслью ее было спрятаться, и так как ей не оставалось времени для раздумий, она последовала первому побуждению и встала за кровать, занавеси которой совершенно закрыли ее, оставив маленькую щель, в которую она могла видеть все, что происходило в комнате. Шаги приблизились, дверь отворилась, и в комнату вошел Руперт Гудвин. Юлию не удивило появление отца, напротив, ей показалось весьма естественным его беспокойство о молодом человеке. Она ожидала, что он немедленно разбудит мистрисс Бексон и упрекнет ее за то, что она так недобросовестно исполняет свою обязанность. Но каково было удивление девушки, когда она увидела, что он не обратил внимания на спящую ключницу, а сразу подошел к кровати больного и склонился над ним. Отец и дочь стояли друг против друга, и Юлия увидела выражение глубокой ненависти на его лице. Невольный ужас овладел ею. Гудвин держал в руках восковую свечу, свет которой озарял его мрачное лицо. Он поднес ее к больному и повел ею над его глазами – больной не просыпался. Он обернулся к ключнице и повторил над ней то же действие – результат был такой же. Юлия все больше и больше дивилась поведению отца. Гудвин подошел к столу, на котором стояло лекарство. Он взял одну из склянок, наполненную бесцветной жидкостью, вынул пробку и поднес ее к носу. Это было лекарство, которое больной должен был вскоре принять. Банкир вынул из кармана своего жилета пузырек с такой же бесцветной жидкостью, осторожно зубами вынул пробку, влил несколько капель в лекарство и поставил склянку на прежнее место. Посмотрев на больного с сатанинской улыбкой, он вышел из комнаты.

Цель, которая привела его сюда, была достигнута. Могла ли сомневаться Юлия в преступности этой цели? Она дрожала всем телом, и страшная боль пронзила ее сердце. Она искренне любила отца и теперь должна была сознаться, что он низкий преступник, совершающий в тиши ночи свои злодеяния. «Может ли это быть? – думала девушка, прижав руки ко лбу, как будто желая опомниться. – Не с ума ли я сошла, не снится ли это мне?.. Нет, к несчастью, это был не сон!» Лицо отца сказало ей более, чем все его действия: она прочла на нем смертельную ненависть. «О Боже! – думала Юлия. – Я слышала, что люди внезапно сходили с ума и совершали тогда преступления, может быть, и отец мой был в таком состоянии?» Она ухватилась за эту мысль, за эту последнюю надежду, она скорее хотела считать своего отца безумным, чем холодным и расчетливым злодеем. Она осторожно вышла из своего укрытия и подошла к столу. Она с трепетом посмотрела на ключницу, опасаясь разбудить ее, но старуха спала крепко. Юлия отыскала пустую склянку, перелила в нее ядовитую жидкость и наполнила ту склянку водой. Взяв с собой отравленное лекарство, она тихо вышла из комнаты. Остаток ночи она так и просидела у окна в своей комнате, а утром она подошла к своей кровати, смяла подушки, чтобы горничная не заметила, что она не ложилась. Заперев склянку с ядом в ящик своего письменного стола, она начала одеваться.

– Не слыхала ли ты, Сусанна, – обратилась она совершенно спокойно к вошедшей горничной, – лучше ли нашему больному?

– Нет, мисс Гудвин, – ответила служанка, – он все в таком же состоянии. Бедная Бексон сегодня неутешна: она проспала всю ночь, а утром проснулась с головной болью. К счастью, больной был довольно спокоен, так что ничего особенного не приключилось.

Юлией овладел невольный ужас при мысли о том, какие могли быть последствия, если бы Провидение не защитило избранной банкиром жертвы. В девять часов Юлия сошла в столовую. Она была уверена, что не найдет в ней своего отца и что если он придет, то с явными признаками безумия; но, к ее удивлению, он сидел за накрытым столом со Священным Писанием в руках. Отравитель собирался читать Слово Божие собравшейся прислуге, как делал это всегда по утрам. Когда он начал читать, прислуга по его примеру встала на колени. Все внутри девушки возмутилось при виде этого ханжества; она подошла к окну и принялась смотреть в сад, между тем как отец ее читал молитвы и просил благословения Неба для себя и для своего семейства. Окончив молитвы и обождав, пока выйдет прислуга, Гудвин подошел к дочери, все еще стоявшей у окна, и спросил ее:

– Отчего ты не присоединилась к нашим молитвам?

Юлия обернулась к нему и страшно посмотрела в бледное лицо отца.

– Я не могла молиться, – глухо сказала она, – не могла призывать благословения Неба ни на этот дом, ни на тебя…

Она внимательно смотрела на отца, а он, хотя и был бледен, еще мог скрывать все признаки своей нечистой совести.

– Почему, Юлия? – спросил он хладнокровно.

– О несчастный отец! Неужели ты не можешь угадать причины? – воскликнула она, не в силах больше скрывать свои чувства.

Банкир мрачно посмотрел на нее. Хотя он искренне любил свою дочь, но сносить упреки не хотел ни от нее, ни от кого-либо другого. Гордо и с презрением спросил он ее:

– Ты сошла с ума, Юлия? Откуда эти бредовые выдумки? Что значат эти высокопарные слова?

– О, папа, папа! Дай Бог, чтобы ты был прав! – воскликнула она в слезах и выбежала из столовой.

В своей комнате она бросилась на кровать и закрыла лицо руками. «Ужасно, ужасно! – бормотала она. – Презирать отца, которого так нежно любила! Но я не могу не презирать убийцу, который подкрадывается, чтобы убить спящего человека». Страх Юлии был безграничен. Чистое сердце ее могло только ненавидеть преступление, но она любила отца и с ужасом думала о грозящих ему опасностях. «Я должна удостовериться, – думала она, – какого рода эта жидкость, которую он влил в лекарство больного. Может быть, она совершенно безвредна. Какое бы это было утешение, какое счастье для меня в моих страданиях! Но я едва смею надеяться на такой благоприятный исход. Я никогда не забуду взгляда, которым сегодня отец посмотрел на меня: то был взгляд убийцы!»

Между тем как Юлия предавалась своему горестному размышлению, банкир, мучимый ужасным, дотоле неизвестным ему страхом, ходил взад и вперед по столовой. «Не подозревает ли она меня? – думал он. – Но этого не может быть. Невинная, любящая дочь не в состоянии подозревать отца своего!» Он припомнил все свои действия прошедшей ночи и снова убедился, что с его стороны промаха не было. Все заранее было рассчитано и исполнено в такое время, когда дочь его крепко спала в своей комнате. Она не могла узнать о его злодеянии. «Теперь мне все ясно, – думал он. – Она влюбилась в этого молодого человека, и он, назвав свое настоящее имя, рассказал ей о всех страданиях, которые я причинил его матери». Несколько успокоившись этой мыслью, Гудвин продолжал ходить по комнате, ожидая каждую минуту, что войдет слуга и объявит о смерти Лионеля Вестфорда. Но шел час за часом, и никто не являлся. Завтрак стоял нетронутый, потому что банкир почти со страхом ждал смерти Лионеля, но он ждал напрасно. Наконец, не в состоянии больше переносить эту неизвестность, банкир пошел в комнату больного, где ожидал увидеть мертвеца на постели, окруженного таинственным мраком; но, к крайнему своему удивлению, он нашел Лионеля полусидящим на постели и пристально смотревшим на дверь. Окна в комнате были открыты, и свежий утренний воздух проникал в нее. Когда Руперт Гудвин вошел, глаза больного приняли страшное, дикое выражение, и он, указывая на банкира, воскликнул:

– Убийца отца моего! Руперт Гудвин, убийца отца моего!

Ключница сидела у постели. Она выпила чашку крепкого чая и немного оправилась от действия наркотического питья, которое накануне подал ей банкир, но у нее все еще болела голова.

Гудвин бросил беглый взгляд на стоявшие на столе склянки и увидел, что та, в которую он вливал яд, пуста.

– Кто подавал лекарство больному? – спросил он.

– Я, – отвечала ключница.

– И он его спокойно принял?

– О да! Несмотря на его ужасный бред, он еще ни разу не отказывался принимать лекарство.

– И ничего не было пролито?

– Ни капли.

Банкир внимательно посмотрел на ключницу и удостоверился, что она говорила правду. Следовательно, он мог быть спокоен; у нее не было подозрения. Но как случилось, что яд не подействовал – этого он не мог объяснить себе. Он вышел из комнаты, не в силах слушать, как его обвиняли в убийстве. До сих пор эти обвинения слыли за бред больного; но как быть, если слуги поверят в этот бред и начнут обыск? При этой мысли в глазах Гудвина потемнело. Он чувствовал, что попал в сеть, которая медленно, но тем вернее над ним затягивалась и лишала его всякой возможности к бегству. «Отравление не удалось, – сказал он про себя, возвратись в свою комнату. – Я должен прибегнуть к другим средствам, менее опасным, но более верным. Я придумал план, способный так зажать рот молодому человеку, как будто бы он спал вечным сном».

37

В полдень приехал доктор навестить больного. Выйдя из его комнаты, он встретил Юлию, ожидавшую его на пороге своей комнаты, куда она и пригласила его войти. Маленький открытый ящичек с красками, палитра и несколько кистей на столе говорили о том, что она сейчас занималась рисованием. Между красками и кистями стояла маленькая склянка, наполненная бесцветной жидкостью.

– Здравствуйте, мистер Грангер! Что наш больной?

Эти слова Юлия произнесла так спокойно, что вопрос, казалось, был задан из одного только участия.

Врач пожал плечами.

– Не могу утверждать, что есть какая-нибудь перемена в нем, – ответил он, – ни к худшему, ни к лучшему. Случай очень странный, мисс Гудвин; больной морально страдает больше, нежели физически. Я хочу поговорить с вашим отцом и предложить ему просить совета еще другого врача, ибо должен сознаться, что этот случай превосходит всю мою опытность. Молодой человек помешался на одной идее.

– На какой именно?

– О, идея ужасная! Его постоянно занимает мысль об убийстве, в которое он в бреду все вмешивает, к несчастью, имя вашего отца. Само собой разумеется, что словам его нельзя придавать значения, однако случай очень странный! До свидания, мисс Гудвин!

– Одну минуту, мистер Грангер, – сказала Юлия. – Я бы хотела посоветоваться с вами насчет одной вещи.

– Я к вашим услугам.

– Это касается весьма незначительной вещи. Несколько недель тому назад, когда я была в Лондоне, мне предложили какую-то воду для раствора красок, имеющую свойство придавать им особенный блеск. Но продавец советовал мне обращаться с ней как можно осторожнее, так как она, по его словам, содержит в себе ядовитые части. Я так глупа, что после этого предостережения боюсь употреблять ее и хотела просить вас сказать мне, действительно ли она ядовитая.

Она подала известную нам скляночку доктору, который открыл ее и поднес к носу.

– Конечно, она ядовитая! – воскликнул он. – Эта жидкость содержит большое количество едкой кислоты. Такое средство не должно продаваться свободно, если бы оно и придавало особенную свежесть краскам, что, впрочем, невероятно.

Юлия побледнела, даже губы ее побелели.

– Она содержит кислоту? – спросила она.

– Безусловно, мисс Гудвин. Но вам нечего бояться: пока жидкость не коснется губ, она не опасна. Если желаете, я возьму эту воду домой, чтобы лучше исследовать ее.

– О нет, нет! – воскликнула Юлия, поспешно отняв у него склянку. – Не надо!

– Но я советую вам вылить эту жидкость.

Юлия подошла к окну и вылила ее.

– Спокойны ли вы теперь? – спросила она с принужденной улыбкой.

– Совершенно, – ответил доктор. – До свидания!

Он вышел из комнаты. Юлия бросилась на колени и подняла к небу глаза, полные слез. «О Боже!» – воскликнула она. – «Смилуйся надо мной! Теперь я все знаю. Отец мой – убийца! Бред больного, ужасные обвинения – все, все мне ясно теперь! Они относятся к ужасному происшествию, и, чтобы зажать рот обвинителю, отец мой хотел еще сделаться отравителем».

38

Прогнозы Эстер насчет погоды оправдались. Солнце сияло в полном блеске в тот день, в который она в первый раз собиралась ехать на дьявольской лошади. Обожатель ее в назначенный час явился к ней в гостиную, несмотря на опасения, которые внушала ему ее отвага.

– Эстер! – воскликнул герцог Гарлингфорд. – Вы обворожительно хороши!

– Такова я всегда, – весело рассмеялась она, – когда бываю в духе, что, впрочем, не часто случается. Едем в Ричмонд, там будем завтракать, Гарлингфорд. Ах, как я мечтаю проскакать галопом по тамошнему парку! Смотрите, уже десять минут как оседлана лошадь, – воскликнула она.

Герцог взглянул в окно. Лошадь стояла перед домом под присмотром конюха, который с большим трудом ее удерживал. То было действительно прекрасное животное, но такого рода, что мало бы нашлось женщин, которые пожелали ездить на нем.

– Нравится вам? – Эстер кивнула на лошадь.

– Нисколько, – ответил герцог и прибавил серьезно. – Эстер, я, кажется, имею некоторое право на вашу любовь. Вы знаете, что я для вас готов расторгнуть все узы, связывающие меня с моим семейством, отказаться от всех предубеждений моего звания, чтобы жениться на вас. Вы это знаете, Эстер! Я не хвастаю своей любовью, не считаю ее достоинством, потому что не могу поступать иначе, я люблю вас вопреки всякому благоразумию. Никогда не отказывал я вам в ваших желаниях, но сегодня прошу вас – не ездите на этой лошади!

В голосе его было столько теплоты и искренности, что упрямое сердце смягчилось, но тотчас гордость ее взяла верх над всяким другим чувством, и, смеясь, она воскликнула:

– Любезный герцог, в жилах моих, должно быть, течет кровь воина, потому что для меня нет ничего ненавистнее всякой боязни. Я решилась доказать, что опасения лорда Валласа неосновательны и смешны. Идемте, а то у моей лошадки исчезает всякое терпение.

Герцог молча повиновался. Дьяволенок вел себя так смирно и послушно под новой своей владелицей, что опасения герцога насчет этого животного мало-помалу рассеивались. Эстер была в чрезвычайно веселом расположении духа и болтовней своей так заняла своего обожателя, что он совершенно забыл о своем страхе. Так они доехали до Ричмонда и остановились в богатой гостинице «К звезде». Безгранично вежливый слуга провел их в особенную комнату, и герцог заказал лучший завтрак и лучшие вина, которые могла только предложить эта знаменитая гостиница.

– Позаботьтесь о том, чтобы скорее подавали завтрак, – приказала Эстер слуге, снимая шляпку и перчатки. – Я не могу дождаться, когда мы с вами поскачем по парку наперегонки, Гарлингфорд! Ведь теперь вы помирились с моей лошадкой?

– Я действительно думаю, что лорд Валлас преувеличил недостатки этого животного. Дай Бог, чтобы он был не прав.

Завтрак скоро подали, ибо герцог и его богатство достаточно были известны в гостинице. Повар вполне выказал свое искусство; да и шампанское было отличное – Эстер выпила несколько бокалов этого пенистого напитка.

– Пью за здоровье доброй лошади! – воскликнула она, высоко поднимая бокал.

Около четырех часов завтрак закончился.

– Никогда в жизни я не была так весела, как сегодня! – сказала Эстер, садясь на лошадь. – Идемте, Винчент, мы с вами поскачем по парку наперегонки.

В ту минуту как она приподняла свое платье, чтобы поставить ногу в стремя, герцог заметил маленькие шпоры у каблуков ее сапог.

– Надеюсь, Эстер, – сказал он с беспокойством, – вы не будете столь безрассудны, чтобы употреблять шпоры для такой лошади.

– А почему бы и нет, господин трус? – рассмеялась она.

– Потому что, если верить хотя бы одному слову лорда Валласа, шпоры могут взбесить лошадь. Умоляю вас, Эстер, будьте рассудительны.

– Ба! – воскликнула неисправимая девушка, пожимая плечами. – Слушая вас, подумаешь, что я не умею ездить на лошади. Но вы забываете, что я была на охоте в графстве Лечестер и не уступала самым отважным ездокам. Вперед же, Винчент! Подо мной лошадь, которая с быстротой молнии понесет меня через горы и равнины.

Они стояли на обширной дерновой площадке, окруженной лесом. Дьяволенок гордо поднял голову и раздул ноздри при виде такого большого пространства и побежал мелкой рысью. Эстер, смеясь над страхом своего провожатого, начала громко кричать, как бывает на охоте, и вонзила шпоры в нежную кожу своей лошади. В ту же минуту оправдалось мнение лорда Валласа насчет этого животного, которое вихрем понеслось по площадке. Сначала Эстер весело смеялась над резвостью своей лошади и, оборачиваясь к отставшему герцогу, манила его кнутом следить за ней, но вдруг надменная девушка остановила порыв своей веселости – она увидела грозящую ей опасность. На небольшом расстоянии от нее на восемь футов от земли возвышалась железная решетка, отделяющая дерновую площадку от поля. По другую сторону решетки земля была каменистая и твердая. К этой, до сих пор не замеченной опасности неслась ее лошадь. Напрасно старалась Эстер остановить животное или направить его в другую сторону – лошадь закусила удила и держала крепко, как в железных клещах. Долетев до решетки, она перескочила было на другую сторону, но, повиснув на ней задними ногами, перекинулась и упала со своей наездницей на каменистую почву. Как ни подгонял герцог свою лошадь, чтобы догнать Эстер, но догнал ее не раньше той минуты, когда она с лошадью упала на ту сторону решетки. При виде этой ужасной сцены он окаменел от страха. Поспешно привязав свою лошадь к решетке, он перелез через нее; конюх, не отстававший от него, сделал то же самое. Они стащили лошадь с лежавшей под ней несчастной наездницы. Животное сломало плечо.

– Уведи с глаз моих эту проклятую бестию и пусти ей пулю в лоб, – закричал герцог конюху, а сам опустился на колени подле Эстер. Она лежала распростертая на земле, лицом к небу. Красота ее не пострадала: на красивом теле ее не было никаких признаков повреждения. Бледное лицо с длинными опущенными ресницами было так спокойно и неподвижно, как лицо статуи. Через какое-то время она медленно открыла глаза и взглянула на герцога.

– Эстер! – воскликнул он в порыве дикой радости. – Вы живы! Слава Богу, слава Богу! – Он закрыл лицо руками и зарыдал. Эта внезапная перемена его ощущений сильнее подействовала на него, чем перенесенный им недавно мучительный страх.

– Но кто же говорил вам, что я умерла? – спросила Эстер. – Никогда в жизни я не видела такого человека, который из-за безделицы так мог беспокоиться. Лошадь сбросила меня, вот и все. Сознаюсь, что вы вместе с другом вашим были правы и я справедливо наказана за свое упрямство. Я, должно быть, была без памяти?

– Да, но недолго. Ах, Эстер, как я страдал; я думал, что вы умерли!

– Умерла! Я даже не повредилась. Только внутри все как будто окаменело, и я ничего не чувствую.

Герцог бережно поднял Эстер и передал ее в руки конюха, потом сел на лошадь, осторожно принял Эстер от слуги, положил перед собой на седло и поехал тихим шагом.

– Мы скоро встретим карету, – сказал он, – в ней удобнее поместить вас.

Эстер была очень бледна; прежний блеск ее черных глаз исчез, и она теперь с беспокойством смотрела на герцога.

– По вашему мнению, Винчент, – сказала она, – повреждение опасно? Я не чувствую никакой боли, но это окаменение во всем теле странно. Кажется, всякое чувство оставило меня – от головы до ног. Что, если оно никогда не возвратится?

Страх снова овладел герцогом, он побледнел.

– Я припоминаю, – продолжала она, наблюдая за выражением лица герцога, – что как-то раз на охоте около Лейчестера лошадь сбросила охотника. Сначала казалось, что он вовсе не поврежден; состояние его было подобно моему, он не мог пошевелить ни одним членом, но впоследствии оказалось, что у него сломан позвоночник, и он умер в тот же день. Винчент, как вы думаете, я умру?

– Умрете?! – удивился герцог. – Когда я держу вас в своих объятиях и вы так смотрите мне в глаза?! Пустяки, Эстер! Неужели ваша гордость мужественной девушки так скоро исчезла?

– Да, Винчент, она исчезла и никогда не возвратится. Она была не лучшим моим качеством и побуждала меня ко многим дурным делам. Дай Бог, чтобы я не умерла, – тихо и торжественно прибавила она, – потому что я не приготовилась к смерти.

– Вы не умрете! – отчаянно воскликнул герцог. – Можете ли вы говорить о смерти, когда знаете, что я отдам все свое имущество до последнего пенни, чтобы спасти вас. Знаменитейшие врачи Лондона будут призваны, и наука сотворит чудо, чтобы спасти вас. Правой рукой он прижал ее к груди, между тем как левой управлял лошадью.

В это время послышался стук кареты, герцог оглянулся и увидел подъезжавшую одноколку.

– Готов побиться об заклад, что это экипаж доктора! – обрадовался герцог. – Вот благодетельный случай! Не теряйте мужества, Эстер, если в карете действительно находится врач, то вы вскоре услышите его смех над вашими опасениями.

Герцог сделал знак кучеру, чтобы тот остановил экипаж.

– Случилось несчастье? – спросил сидевший в карете господин, бросив беглый взгляд на бледное лицо Эстер и ее неподвижное тело, покоящееся на руках герцога.

– Да, с дамой случилось несчастье, и я ищу карету, чтобы удобнее доставить ее в гостиницу. – Вы не доктор ли, милостивый государь?

– Точно так.

– Слава Богу! Не позволите ли вы поместить даму в вашу карету?

– Конечно.

Маленький живой господин вышел из нее, взял Эстер на руки и перенес в карету.

– Нет ли перелома костей? – спросил он.

– Нет, – ответил герцог. – Мисс Вобер жалуется только на совершенное бесчувствие в теле, но боли никакой не ощущает.

Добродушное лицо врача стало вдруг серьезным. Эстер, наблюдавшая за ним, тихо вскрикнула от испуга.

– Я знала, что должна умереть, – сказала она. – О Боже, я совсем к этому не готова!

– Не надо предаваться таким пустым опасениям, дитя мое, – успокоил доктор больную. – Я сам еще не знаю, опасно ли ваше состояние.

– Вы хотите обмануть меня, доктор, – произнесла она твердо, – ваше лицо уже сказало мне, что вы видите опасность.

– Сознаюсь, – ответил он, – что мне не нравится симптом бесчувственности в ваших членах, но и только. Впрочем, это может обойтись без последствий. Каким образом вы упали? Не говорите, дитя мое, этот господин расскажет мне все, что я должен знать.

Доктор сидел спиной к лошади, напротив него лежала Эстер, а герцог ехал верхом возле открытого окна кареты. Они медленно двигались к воротам парка, в которые Эстер несколько часов тому назад так весело въехала. Гарлингфорд обстоятельно рассказывал обо всем случившемся, между тем как доктор, внимательно слушая его, держал руку на пульсе Эстер и смотрел на ее лицо.