Текст книги "Страсть за кадром"

Глава 4

– Знаю, знаю, диета с пониженным количеством сладкого, – вопила Бретт, стараясь перекричать шум разрывающихся пистонов. Она прошла мимо зеленого с розовым рождественского дерева, цветущего в окне при входе, и побежала по холлу, заглядываясь на обложки журналов. Ей еще не верилось, что она работает на Малколма Кента, всемирно известного фотографа.

Жизнь Бретт заполнилась до краев, и она преуспевала в ней. В ее последнем учебном году в Далтоне было организовано много школьных конкурсов, и она побеждала в них с десятипроцентным превосходством над одноклассниками. Никто не мог соперничать с ней в фотографии.

За последние два года фотография стала ее любимым занятием. Каждый месяц она проглатывала американские, французские, английские и итальянские журналы, и все остальные, которые попадались ей под руки, делая пометки в наиболее понравившихся.

В октябре ее предпоследнего учебного года, внимательно разглядывая доску объявлений, она прочитала: «Светскому фотографу моделей требуется ассистент. Денег немного, зато не скучно».

Они часами обсуждали с Лизи, чем конкретно она должна заниматься. Как фотограф, она ознакомилась с множеством навыков и секретов. Она узнала искусство создания композиции и света, но не понимала, что же происходит в промежутке между процессом фотографии и выходом готовой рекламы. Что бы ни влекла за собой эта работа, Бретт была убеждена, что ей откроются секреты так называемых «членов клуба».

Итак, она позвонила и после нескольких коротких вопросов голосом непонятно какого пола ей было сказано принести папку с работами в студию на Шестой авеню, 696 и спросить Грацию. Малколм до сих пор дразнит Бретт за тот шок, когда она обнаружила, что сиплый тонкий голос принадлежит Малколму Кенту, одному из ее кумиров.

Сидя на стуле красного дерева в своем кабинете, он медленно и вдумчиво пролистал ее папку. Бретт заметила его ногти темно-фиолетового цвета, в тон шелковому кимоно.

– Дорогая, это очень здорово, – сказал он. Бретт не могла поверить в это. Как многие фотографы-любители, она потратила много времени, выбирая фотографии для этого просмотра. Она никогда и не мечтала, что кто-то, по уровню сравнимый с Малколмом, увидит их.

– Текстуры, свет – просто превосходно. Говоришь, ты из высшей школы?

Малколм был очень эмоциональным человеком. Он увидел прекрасные снимки, он также почувствовал глубину понимания в бриллиантово-зеленых глазах Бретт. Малколм заметил, что она была одета и разговаривала, как девочка из высшего общества, но у нее был исключительный талант.

Ему требовался ассистент три вечера в неделю и иногда в выходные дни, чтобы отвозить и доставлять пленку, проявлять черно-белые снимки, содержать в порядке оборудование, убирать студию, а также выполнять разные поручения. Если она хотела работать в этой области, то занятие было исключительно для нее. Прав он или не прав – покажет время.

Бретт упрашивала и умоляла свою тетку, что ее учеба не пострадает, что честно будет дома в положенное время, и трагически, как все подростки, настаивала, что эта работа – самая важная в ее жизни и у нее больше никогда не появится такой возможности.

Лилиан – опекун Бретт – имела свои представления о работе, однако Лилиан – художник – ценила мастерство ее наставника и в конце концов разрешила Бретт работать с Малколмом Кентом.

Со стаканом содовой в руке Бретт шагала к пристройке в школьной форме, состоявшей из свитера с высоким воротом и голубых джинсов, она казалась выше своих пяти футов и десяти дюймов. Копна темных локонов была заколота на затылке серебряной заколкой, подарком тети Лилиан. Несмотря на попытки стянуть все волосы, они беспорядочно выбивались, скрашивая ее лоб и почти скрывая ее вдовий бугор. Густые широкие брови придавали озорную трогательность изумрудно-зеленым глазам.

Работая в студии, гримеры и парикмахеры, клиенты и модели часто говорили Бретт, что ей надо сбросить лишние десять или пятнадцать фунтов и стать моделью. Бретт унаследовала от матери ее локоны, однако ее движения не были столь медлительными и ленивыми, как у Барбары – они были характерными и резкими. Бретт всегда считала, что ей просто из вежливости делают комплименты и не обращала на них внимания. Кроме того, ей никогда не хотелось быть моделью.

Бретт немного подумала: она не считала себя красоткой и не переживала из-за своей внешности, она решила сама строить для себя заполненную, интересную жизнь. Упреки Барбары в пору, когда она была маленькой девочкой, все еще имели свое воздействие, как только она подходила к зеркалу.

Что бы Бретт ни надевала – свитер или слаксы – она слышала голос Барбары:

– Твои ноги и руки торчат из всего. Кажется, ты растешь, чтобы стать мальчиком.

Всякий раз, когда Бретт заплетала обычную косу, она слышала Барбару:

– Твои волосы – настоящая щетина, они торчат во все стороны.

Маленькая Бретт так боялась ослепительную и очаровательную Барбару, что никогда не задумывалась о справедливости ее оценок. Но Бретт расцвела в дерзкую и нежную молодую женщину, у которой была красота дикого цветка, растущего в солнечной долине. Ее очарование было очевидным, а красота должна была вот-вот появиться: как только она сама ее почувствует.

– Я все еще не могу понять, как ты ее пьешь, – сказала Бретт Малколму, передавая ему стакан с содовой.

Малколм, не глядя, взял стакан.

– Они все равно слишком розовые! – сказал он гримеру о губах блондинки. – Розовато-лиловые. Я хотел бы, чтобы они были розовато-лиловыми. Подай-ка мне вот то. – И Малколм показал на черный блестящий ящик с тридцатью двумя цветами губных помад. – Смешай вот эти два, – объяснил он, сравнивая с оттенком своих ногтей.

Незадачливая гример сделала так, как он сказал, зная, что Малколм обладал непревзойденным чувством цвета.

– Получше, правда, Бретт? – спросил он, показывая этим, что наконец-то доволен.

Не ожидая вопроса, Бретт не ответила сразу. Она радовалась, что не попала под обстрел насмешек Малколма. Вчера после занятий, когда она приехала в мастерскую, Малколм был настроен по-боевому, радуясь пленке, доставленной из лаборатории, и попросил Бретт заняться пленкой. Подавая ему две белые коробки, Бретт напомнила о его собственных поучениях. Он не стал оправдываться и вышел большими шагами.

Затем, позже, внезапно появившись, он попросил Бретт 70-мм объектив. Она была уверена, что он подразумевает объектив 110-мм, но уже раз прогневив его, не решилась возражать, а спросила, что ему все-таки надо. Малколм подпрыгнул до потолка. Он настаивал, что попросил 110-мм объектив и упрекал Бретт за то, что она невнимательно его слушает. Бретт сдерживала слезы, однако в первую же неделю работы в «Кент Студии» она слышала, как Малколм своим упрямством довел до слез парикмахера, и поклялась, что с ней такого никогда не случится.

Были дни, когда она хотела бросить все и провести свое свободное от учебы время по своему желанию – например, делать снимки для школьной газеты или с друзьями обсуждать материалы в номер. «Но ведь я узнаю столько нового», – уговаривала она сама себя.

– Теперь она смотрится великолепно, а я ужасно.

Малколм перевел взгляд с модели на себя. Подчиняясь моде сезона, он носил красные брюки, свободную шелковую рубашку, белые сатиновые тапочки с кисточками, а на шее веточку омелы на красной сатиновой ленте.

– Почему мне никто не сказал, что мои брови ужасны? Никогда не видел картинки хуже этой.

Он вытянул руки и, как хирургическая сестра, подающая скальпель хирургу, хлопнул пару пинцетов ей в ладони.

«Он действительно странный», – подумала Бретт, выщипывая Малколму брови. Он был иногда Грацией, а иногда Малколмом, и в соответствии с этим менялся его гардероб.

Они с Лизи много обсуждали сексуальные наклонности Малколма, и Лизи, считавшая себя знатоком в этих вопросах, заявила:

– Он бисексуальный, со всеми вытекающими последствиями, Бретт.

Но Бретт не интересовала эта сторона его жизни. Главное для нее – он был гениален и в своем искусстве стал уже легендой.

Бретт вышла из гримерной и занялась уборкой. Для начала собрала всю, как ей казалось, ненужную бумагу, затем убрала остатки еды после ленча, полупустые стаканы с содовой, чашки и вычистила пепельницы.

Когда освободилась гримерная, она навела порядок и в ней. Это последнее, что она сделала в старом году, и была рада небольшой передышке.

Мысли о каникулах заставили Бретт выполнить все задания: подтвердила поездки двух моделей и бригады в Козумел в январе, позвонила в «Форд и Элита», сообщив им даты и маршруты, потом позвонила в бюро путешествий и забронировала билеты на самолет. Она и сама хотела бы отправиться вместе с ним, но надо было возвращаться в школу.

За год работы у Малколма Бретт стала для него незаменимой. Она выполняла множество обязанностей делопроизводителя у безнадежно безумного и часто очень сложного Малколма, который в свою очередь рассматривал и критиковал ее фотографии, иногда предлагая конструктивные решения, а иногда разрывал их со словами столь едкими, что она должна была заставлять себя взяться снова за камеру. Когда же Малколм становился совсем невыносимым, она убеждала себя в том, что научится, чего бы ей это ни стоило.

– Бретт, ты мне нужна, – она услышала голос Винни Кэмбрила, ассистента Малколма, как только уселась на телефон, и поспешила из кабинета. – Постой здесь. Я проверю свет.

Винни отдал Бретт экспонометр. Масса огней вспыхнула, и от неожиданности Бретт вскрикнула, заглушая оркестр Джорджа Мародера. Громкая музыка была словно частью мастерской «Кент Студии». Малколм требовал звуков, возбуждающих всех, кроме него. Наконец довольный, что все сбалансировано, Винни обратился к Бретт.

– Я сегодня буду проводить опытную съемку. Ты побудешь? – прошептал он.

– Конечно. Надо только сказать тете, что я задержусь.

Бретт никогда не упускала возможности принять участие в таком мероприятии.

Она вспомнила, как в первый раз Винни попросил ее провести опытную съемку. Она волновалась большую часть вечера и, в конце концов, попросила день на подготовку. Малколм и Винни рассмеялись и сказали, что не собираются ее испытывать. Они разъяснили, что, когда у фотографа появляется новая камера, другая пленка или непривычное освещение, он, естественно, хочет поэкспериментировать, для чего звонит в агентство, и ему присылают модели, которым нужны фотографии для их рекламных альбомов. Модели получают фотографов, а те, в свою очередь, модели; в общем, каждому достается свое.

Бретт не знала заранее о намеченной Винни такой съемке, но почувствовала, что опыт будет ценным.

– Разве ты не собираешься на вечеринку к Малколму? – спросила она его.

– Конечно, но он готовится к ней не раньше полуночи. А мы пока побудем здесь, – сказал Винни.

Студия 54 должна была закрыться для посетителей из-за вечеринки у Малколма. Самые темпераментные, самые., неистовые и самые красивые особы Нью-Йорка должны были съехаться к нему, и эта вечеринка, ожидалось, взорвет мрак. Имя Бретт появилось в списке приглашенных, но она знала, что тетя никогда не отпустит ее туда. «В следующем году», – подумала девушка.

Появилась свита, сопровождаемая Малколмом. Он вел две модели. За ним шествовала Фозби Касвел, редактор журнала, окруженная двумя ассистентами. Размахивая ручкой, как скипетром, она с пафосом благословила моделей.

– Они сказочно выглядят! – Стилист произвел свои последние манипуляции в одежде, поправил волосы и заставил всех встать.

«Могучий» Кент осмотрел лампы, модели, грим, прически, одежду и молча кивнул головой. Винни протянул ему заряженный «Никон», Бретт включила стерео, Малколм сбросил свои сатиновые туфли и чертыхнулся.

– Рискнем!

Девочки прыгали, кружились, танцевали и скакали, как дикари.

– Хорошо! – вопил Малколм, мотор жужжал, и он лег к их ногам.

Не всякие модели могли удовлетворить его требованиям. Некоторые не могли это выдержать физически. Но сегодня он работал с двумя его любимыми моделями, которые знали, что ему надо.

– Пленка! – крикнула Бретт, подсчитывая кадры.

Малколм передал камеру Винни, чтобы тот перезарядил. Бретт разворачивала новую кассету, а стилист, гример и парикмахер склонились над задыхающимися моделями, чтобы подпудрить лицо, подправить прически и одежду.

– Выше прыгай, – ревел Малколм светловолосой модели, прыгающей через коммуникации.

И она послушалась его. Теперь, лежа на животе, Малколм мурлыкал.

– Расстегивайте жакеты.

Они не колебались, и с каждой расстегнутой пуговицей все больше обнажали свою бархатную грудь.

Чувствуя изменение настроения, Бретт перекрутила пленку и включила ураганную песню Марвила Гая.

– Работайте, – стонал Малколм. Блондинка – ее жакет удерживался одной пуговицей на пупке – стояла с руками на поясе, подзадоривая Малколма своим телом. Брюнетка обняла себя так крепко, что ее груди выскочили из жакета, и она с улыбкой коснулась их своими губами. Они чувственно кружились, а Малколм с камерой умело преследовал их, никогда не позволяя вульгарности.

Малколм отснял шесть кассет пленки и с измученным, но довольным видом любовника произнес:

– Я получил сполна.

Фозби Касвел выписала моделям чеки и поцеловала их. Она принимала эксцентричность Малколма, как и все остальные редакторы и директора всего мира, потому что в результате получались живые, естественные фотографии, которые никогда не требовалось переделывать.

Бретт обнаружила расслабившегося Малколма на черном кожаном диване в его кабинете. Сделав последний снимок, он исчезал, никогда не участвовал в уборке студии.

– Сегодня ты был великолепен. Не знаю, как ты всегда добиваешься того, что хочешь, – сказала Бретт почти с благоговением.

– Очень просто: ты должна точно знать, что ты хочешь. – Малколм строго посмотрел на нее, а Бретт вновь обрела свой высокомерный взгляд, но прежде чем она успела задать ему еще вопрос, он продолжил:

– Мне нужны сегодняшние пленки не позднее завтрашнего вечера. С трудом представляю, как я завтра встану.

– Я переложу их бумагой и опущу в почтовый ящик, – ответила Бретт.

Малколм, кивнув, закрыл глаза и повернулся спиной. Бретт бесшумно закрыла дверь.

Через некоторое время Малколм выскочил из кабинета. Длинная шуба из койота была артистически наброшена на плечи. Ему надо успеть приготовиться к устраиваемому им обеду-вечеринке в Студии 54 в Гринвич Виллидж.

– Почему бы тебе не попрыгать немного, а я попытаюсь схватить момент, – жалобно упрашивал Винни.

Рэндл, золотоволосая, шестнадцатилетняя девица, шести футов ростом, стояла таращась на него.

– Я прыгала, как акробат, и если мы сделали всего шесть снимков, то черт меня возьми, – кипела она с алабамским темпераментом.

Бретт установила отражатель им в лицо, чтобы скрыть улыбку. Винни был безнадежен. Он, как клоун, повторял все за Малколмом, но это не срабатывало. Место было то же, музыка была такой же оглушительной, но в Винни не было Божией искры. Бретт посмотрела на Рэндл. Она была профессионалом и легко могла бы стать одной из моделей, получающих по пять тысяч долларов в день.

Так как съемка затягивалась, Бретт все больше и больше увлекалась Рэндл, ее вальяжностью перед камерой – качеством, которое Винни продолжал полностью игнорировать. Она могла поспорить, что Рэндл одними гримасами могла рассказать целую историю.

– Я получил сполна, – воскликнул Винни и в приподнятом настроении покинул мастерскую, чтобы проявить пленку в лаборатории. Он должен был вернуться и сопровождать Рэндл на вечеринку.

Бретт сразу же выключила музыку. Тишина подействовала успокаивающе на нее.

– Спасибо. Эта музыка сводит меня с ума, – сказала Рэндл, когда Бретт вошла в туалетную комнату, где она стояла обнаженная у сушилки, остывая после энергичной аэробики.

– Извини, – сказала Бретт, поспешно отвернувшись.

– Ау, сладкая, все нормально, – сказала Рэндл. – Я даже никогда не задумываюсь над этим. С девчонками ничего страшного, и, в принципе, многие из этих мальчиков – настоящие лентяи в сексе, поэтому я чувствую себя в безопасности.

– Я только хотела привести себя в порядок, – пояснила Бретт.

– А что ты вообще здесь делаешь? – спросила Рэндл.

– Занимаюсь всем понемногу, в том числе и фотографией, – серьезно сказала Бретт.

– Ну-ну, надеюсь, что ты фотографируешь не как Винни. У него нет таланта к этому. Господь дал промашку. Эта съемка была для меня пустой тратой времени, – раздражительно сказала Рэндл, хватая свои замшевые брюки и, к удивлению Бретт, надевая их без нижнего белья.

– О нет! Это не мой стиль, – живо отозвалась Бретт.

– А у тебя какой стиль? – спросила Рэндл, копаясь в сумочке в поисках расчески.

– Ну, как сказать, он более естественный – мягкий, нежный, – пояснила Бретт и неожиданно выпалила:

– Я могу показать.

– Я сегодня уже была растерзана одним крокодилом, – посчиталась Рэндл, энергично расчесывая свои длинные волосы.

– Да нет, ты продолжай делать все то, что ты делала. Кроме того, твой вечер уже потерян – как насчет всего одной кассеты? – игриво уговаривала Бретт.

Рэндл рассмеялась.

– Ты уверена, что я не обожгусь во второй раз?

– Все будет безболезненно. Совсем безболезненно.

Бретт бросилась из туалета. Все должно произойти очень быстро. Винни разозлится, если увидит, что она фотографирует Рэндл. Она зарядила «Никон», подхватила две вольфрамовые лампы, отражатель, экспонометр и вернулась.

Рэндл оставалась сидеть на стойке, одна нога была на спинке стула, а другая упиралась в сиденье. Она все еще была огорчена из-за потерянного времени, ее грудь была прикрыта только волосами цвета пшеницы.

– Ну и что мне делать? – спросила Рэндл.

– Встань здесь. Минуточку, – ответила Бретт.

Она бегала глазами, словно изучая комнату. Потом закрыла дверь и положила коробочки с гримом и кисти на стойку, открытую черную кожаную сумочку Рэндл на стул у ее ноги, а несколько предметов положила так, будто они рассыпались. Затем проверила все в объектив. Довольная композицией, она установила софиты, создавая проекцию золотого цвета и рассеянных теней. Бретт взяла экспонометр, совершенно не обращая внимания на нервное журчание в животе. Взглянув в объектив, Бретт посоветовала:

– Подпудри лоб и нос. Ты немного блестишь.

Рэндл достала кисточку, окунула ее в пудреницу, стоявшую открытой на стойке, и посмотрелась в зеркало. – Хлоп!

– Но… – пролепетала Рэндл.

– Я же говорила, что тебе будет легко, – успокаивающе сказала Бретт.

Рэндл расслабилась и подпудрила лицо:

– Хлоп!

– Ты откуда? – спросила Бретт. Рэндл обернулась, придерживаясь обеими руками за стойку.

– Ниоткуда, – шепотом пробормотала она, взяв себя в руки, поставила локоть на коленку, подперев голову рукой и продолжала. – Можно сказать, ниоткуда. Это несчастный маленький городок с названием Хедленд в Алабаме, рядом с другим таким же крохотным городком с названием Дотан. И, пожалуйста, не будь ко мне несправедлива – очень много известных людей вышли из Алабамы. Элен Кеплер родилась в Таскамбии, а Джо Льюис был из Лафайета, но до сих пор ни одна из знаменитостей не родилась в Хедленде. Я собираюсь отметить его на карте.

Рэндл села. Ее взгляд стал вызывающим. – Хлоп!

Бретт продолжала задавать вопросы мягким, тихим голосом, но ответов она не слышала. В этот момент казалось, что у нее не было ни слуха, ни органов чувств. Только зрение. И она четко воспринимала все только через объектив.

Она видела блеск, мерцающий в уголках глаз Рэндл, слегка наклоненную голову, излом ее бровей, немного изменяющий выражение ее лица. Бретт, казалось, замечала малейшее их движение и тут же нажимала на кнопку.

– Ты поедешь на каникулы домой? – спросила Бретт, меняя угол съемки, чтобы схватить отражение Рэндл в зеркале.

– Я столько времени провела вдали от дома, что теперь собираюсь вернуться, – тихо произнесла Рэндл, глядя в никуда.

Бретт попросила Рэндл продолжать одеваться на вечеринку. Та надела прозрачную черную газовую блузку и стала приводить себя в порядок, словно Бретт не существовало вовсе, а Бретт в это время спокойно и терпеливо ждала нужного момента для съемки.

– У тебя есть телефонная книжка? – спросила Бретт. – Хлоп!

Бретт дала Рэндл свой номер телефона, чтобы забрать полученные снимки.

– Можешь позвонить мне завтра вечером. К этому времени я проявлю пленку, – поспешно сказала она, отрывая камеру от своего лица.

– Уже все? – с удивлением пробормотала Рэндл.

– Да. Я же тебе сказала, что все пройдет безболезненно.

Бретт перевела дыхание впервые за десять минут. Не успела она расслабиться, как услышала, что открывается дверь лифта. Бретт засуетилась. Она спрятала свою камеру в уборной на полке.

Постучав в дверь, Винни спросил:

– Ты готова, Рэндл?

– Минутку, сладкий, – проворковала Рэндл.

– Бретт здесь? – продолжил Винни.

– Я убираюсь, Винни. Уже заканчиваю, – отозвалась Бретт.

Бретт поставила софиты в уборную, рассчитывая, что завтра переставит их на место.

– Винни думает, что я сегодня буду его дамой на вечеринке у Малколма, но я его брошу сразу же, как только миную большие черные двери, – доверительно сказала Рэндл. – Это событие для меня имеет большое значение: мне необходимо встретиться там с нужными людьми, – закончила она, поправляя золотой ремешок вокруг тонкой талии.

Минуту спустя девушки с очаровательными улыбками вышли из комнаты.

– Ребята, вы идите, – я закрою, – предложила Бретт, отсылая Рэндл и Винни.

Оставшись одна, она схватила пальто и камеру, заперла мастерскую и почти бегом помчалась к Дигголу проявлять пленку.

– Малколм! Не ожидала тебя так рано. Бретт нетерпеливо просматривала пленку с Рэндл. Она собрала слайды и положила их в пластиковую коробку.

– Жизнь полна неожиданностей, Бретт, – сказал Малколм.

– Пленка для «Вог» готова, – сказала она, кивая на снимки, аккуратно переложенные в виниловые футляры для слайдов.

– Выглядит великолепно.

Она мужественно положила свою пленку в коробки с неудавшимися снимками решив, что позже их заберет.

Малколм знал, что Винни пользуется его мастерской во внерабочее время для опытных съемок – так делали все ассистенты. Это было одним из приработков к их жалованью. Однако, как помощник ассистента, Бретт еще не была удостоена этой привилегии и не хотела возможных неприятностей из-за этого.

– Как прошел вечер?

– Огромный успех, как обычно, но изнуряющий. На самом деле очень утомительно поддерживать свой имидж, – сказал Малколм с горечью.

– Но ведь ты же сам создал себе такой имидж, – сказала Бретт.

– Знаю, знаю. Я всегда теряю все иллюзии, когда трачу сумму в двадцать тысяч долларов для увеселения людей, половину из которых я не знаю, а другую просто не люблю, – перебил Малколм.

Бретт уставилась на Малколма, не понимая, то ли это его очередной разговор с самим собой, то ли он ждал, что она поддержит разговор.

Сегодня он был настоящим Малколмом. Стоя в жилете поверх водолазки, в вельветовых брюках, резиновых водонепроницаемых ботинках, он был похож на мужа с периферии, которого недавно бросила жена. Его каштановые волосы были зачесаны просто набок, без всякого намека на лак или гель. Даже его ногти были без маникюра.

– Тогда зачем ты делаешь это? – помолчав, спросила Бретт.

– Потому, что я не могу ничего другого. Никогда не переживай за меня, просто жадность выходит наружу. Дай-ка мне посмотреть пленку для «Вог».

Малколм поменялся местами с Бретт и уселся за стол с подсветкой. Двадцать минут он молча разглядывал слайды, потом заявил.

– Это взорвет маскарад Фозби!

– Они на самом деле поразительные, Малколм, особенно последняя кассета, – подтвердила Бретт.

– Знаешь, я бы хотел посмотреть и неудачные снимки.

Сердце Бретт забилось, когда Малколм стал изучать слайды. Он раскрывал каждую коробку и просматривал их все по очереди. Как только он дошел до ее коробки, она затаила дыхание.

– Что это? Почему пленка Винни смешалась с моими? – мрачно спросил Малколм. – Неужели этот хам проявил свои пленки за мой счет у Диггола?

– Это пленка не Винни, – тихо ответила она.

– Хорошо, тогда чья же? И почему она здесь? – спросил Малколм.

– Она моя.

Бретт приготовилась выслушать одно из разглагольствований Малколма.

– Твоя? Я думал, Винни проводил опытные съемки прошлым вечером.

– Да, он был – то есть он проводил, – лепетала Бретт. – Но я фотографировала, пока он относил свою пленку в лабораторию.

Малколм выложил слайды на стол с подсветкой и исследовал их, как он сам говорил, с лупой.

– Итак, вы решили, что сможете это сделать лучше Винни, Мисс Удивительные Линзы.

– Да… нет. Но та девочка была так невероятна, и еще Винни оставил ее одну.

– И Салли Шатербург, дочь фотографа, подумала, что сейчас она выхватит свой «Никон» и спасет эту бедную модель от неумелого Винни, – с сарказмом сказал Малколм.

Бретт посчитала себя уволенной, и поэтому может сказать все, что она чувствовала. Твердым, решительным тоном она ответила:

– Я сфотографировала то, что увидела. Винни копирует все, что делаешь ты: от громкой музыки до прыжков, его снимки получаются плоскими и скучными. У этой девочки была такая одухотворенная красота, когда я застала ее после съемки, что я поняла, что просто должна сделать несколько снимков. Если я была не права – прошу прощения. Это только открыло мне глаза на мое настоящее место в мастерской. – Бретт повернулась, чтобы уйти, но затем добавила:

– Мне нравится моя пленка.

– Ага, значит, ты считаешь себя лучшим фотографом, чем Винни? – спросил Малколм, намек на растерянность появился в его глазах.

– Да! – вызывающе ответила Бретт, готовая к отпору…

– Да, ты права.

Малколм наконец положил лупу и повернулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Винни – прекрасный ассистент, который предвидит мои потребности и выполняет их, не теребя меня. У него есть технические навыки хорошего фотографа, но нет души. Он не понимает, что хочет, поэтому и никогда не получит этого. Но ты другая, Бретт.

– Я знаю, чего хотела от Рэндл. Я только не совсем понимала, как можно это довести до ума, поэтому я просто задавала вопросы, вызывая ее на разговор. Даже не помню, что она мне говорила.

– Но ты поняла после, кем ты была, правильно? И когда ты увидела это – поняла, что была нрава? Это то, о чем я говорил. По твоим снимкам это видно. Они захватывающие, – с чувством сказал Малколм.

От похвалы Малколма у Бретт затряслись руки.

– Ты действительно так думаешь?

– А что, Малколм Кент когда-нибудь ошибался в своем деле? Кроме того, ты знаешь – как и я – что у тебя есть талант. Ты только что сама мне об этом заявила.

– Школа дизайна поможет мне раскрыть его, – успокоилась до конца Бретт.

– Что? – скептически спросил Малколм.

– Школа дизайна. Я поступила туда в качестве старшего фотографа. Занятия начинаются в сентябре.

– Я знаю, что это за школа. Как только ты сюда вошла, я понял, что ты из состоятельной семьи, но твои снимки были настолько хороши и ты так хотела работать, что я дал тебе шанс. До меня быстро дошло, после твоего официального устройства на работу, почему твое имя мне так знакомо. Несколько лет подряд я читал о твоей матери в «Сегодня».

При упоминании о матери Бретт побледнела. Она не старалась спрятать ее под землю, но о Барбаре никогда не спрашивали у Малколма.

– Но полная картина у меня сложилась, когда пришло сообщение, что твой дед выкупил авиалинию или что-то в этом роде. Ты бы смогла купить все здания и нанять меня на работу за минимальное жалованье.

– Но это не так. Я не такая, как… они, – заикаясь сказала Бретт.

– Ой, нет? Тогда почему же ты уходишь в школу дизайна? Быть на равных с теми из Броуна, Гарварда и другими, с достойными родословными?

– Мне нет никакого дела до людей с родословными. Меня интересует фотография, – честно настаивала Бретт. – Я только думала, что школа дизайна расширит мои горизонты. – Говоря это, она поняла, как наивно все это прозвучало.

– Я могу рассказать тебе о расширении горизонтов, Бретт. Запомни, немного раньше ты сказала, что я создал свой имидж – то, чем я живу. Так я его создал – и все. Я родился не в Англии, как все полагают. Я из угледобывающего городка в Западной Вирджинии – название неважно. Когда в пятнадцать лет я уехал оттуда, я уже узнал труд шахтера, в моем доме, кроме меня, было еще девять братьев и сестер. Однажды, в пятницу, я не принес жалованье домой. Я купил билет до Нью-Йорка и с тех пор никогда дома не появлялся, хотя деньги отсылал регулярно.

Бретт пыталась спрятать свою растерянность. Но у нее не было никаких мыслей, на это и рассчитывал Малколм. Когда он продолжил, его глаза блестели, словно, рассказывая свою историю, он воскрешал призраки, о которых давно уже забыл.

– Выйдя из автобуса в Нью-Йорке, я огляделся и увидел огромную доску для объявлений на Тайн-сквер. Это была реклама сигарет «Кент». Внизу с краю была маленькая заметка – «рекламное агентство „Малколм и Митчел“. Несколько лет я пользовался этими тремя именами в разных комбинациях, работал везде, где мог. Когда я мыл тарелки и подметал полы, я учился говорить, как говорили люди в кинофильмах. До приезда в Нью-Йорк я никогда не был в кино. В это время мне было девятнадцать лет. Я работал официантом в маленьком ресторанчике в театральном районе. Один из моих постоянных клиентов был фотограф. Когда он предложил мне работу в качестве ассистента, я был уверен, что это был мой счастливый билет. Я принял его предложение, а потом уже понял, что он был за фотограф! Он снимал рабочих девочек. Ты знаешь, что это такое, Бретт?

Она кивнула, полностью поглощенная его рассказом.

– Он работал на несколько женских журналов, которые платили ему сто долларов за фотографию; он платил девочкам по пятнадцать. Он обычно говорил им, что они ничего не должны делать – только снять одежду. Мне он платил по пять долларов за фото. Так я работал на него два года потому, что для меня это были реальные деньги. Я накопил немного, купил собственную камеру и стал предлагать сорок долларов девочкам за позирование мне. У меня появились более симпатичные девочки потому, что моя плата была выше. Со своими снимками я дошел до «Бритим Паблимер». Этим я занимался десять лет, Бретт. Тогда меня звали Кент Митчел.

И мне понравилось заниматься фотографией. Я мог совершать волшебство с помощью моей камеры, но я хотел большего. Издатель предложил мне работу в Англии. Я купил билет до Лондона, взял аванс и поехал в Париж. Там я поменял имя на Малколма Кента и принялся фотографировать девочек в одежде. Через восемь лет вернулся в Нью-Йорк в качестве лица, за которое поднимают тосты в мире моды – неотразимого Малколма Кента.

– Малколм – это потрясающе! – сказала Бретт.

– Я тебе это рассказал не для того, чтобы произвести впечатление. Если бы у меня были все твои преимущества, я бы ими пользовался ежемесячно. Это бы сохранило мне столько времени и оградило бы от многих неудобств. Ты можешь оставаться дома, играть в «блошки», прекрасно понимая, что у тебя есть крыша над головой и ничего тебе не угрожает. Но если ты хочешь фотографировать, тебе не обязательно спрашивать у меня или у какого-либо уважаемого заведения, как это делать. Для этого необходимы выдержка, сила воли, характер, мужество. Выбор за тобой, – закончил Малколм и поднялся, чтобы уйти.