Текст книги "Сад нашей памяти"

– Значит, вам довелось знать моего отца?

– Наши с ним дорожки пересеклись на несколько недель. Помню, как он был добр и деликатен с детишками, особенно с теми, что боялись уколов. Он почти даже убедил меня учиться дальше медицине, но все же сердце у меня к этому совсем не лежало.

Либби глотнула вина.

– Да, мир тесен, а мир Блюстоуна – еще теснее. А с моей матерью вы были знакомы?

– Никогда с ней не встречалась. Сразу после колледжа я отсюда уехала, но бабушка и Маргарет всегда держали меня в курсе здешних новостей. Я помню, как они мне рассказали, что ваши родители удочерили вас.

Либби показалось несколько странным то, что людям, которых она почти не знала, настолько известна была история ее жизни.

– Папа никогда не упоминал, что был с вами знаком.

– Я практически потеряла с ним всякую связь и не виделась с ним вплоть до минувшей осени. Мы случайно повстречались с ним в городе и решили вместе посидеть за ланчем. Он очень много говорил о вас. Он безмерно вами гордился.

От прилива эмоций у Либби подкатил к горлу комок, и она улыбнулась, надеясь таким образом сдержать непрошеные слезы.

В этот момент Маргарет позвала всех к ужину, и Либби с радостью отправилась в дом вслед за мальчиками. Коултон немного задержался на кухне, налив собакам свежей воды и вынеся им по целой горсти сухого корма.

В начале ужина Либби как-то стушевалась. Возможно, причиной тому стал второй бокал вина. Впрочем, она внимательно слушала рассказы мальчишек о школе, заметив, что Сэму, похоже, требовалось во всем утереть нос своему старшему брату. Наконец, терпеливо дав Сэму договорить, Коултон воспользовался тем, что тот умолк, переводя дыхание, и перенаправил разговор за столом к Либби и ее работе.

– В основном я фотографирую пары, – сказала она. – Помолвки, свадьбы, юбилеи и прочее в том же духе.

– И что, на это и впрямь такой большой спрос? – В его голосе слышалось искреннее любопытство.

– Да. Вообще-то бизнес вполне себе процветает. Что на самом деле даже выливается в проблему нехватки времени.

– А вы с самого начала хотели этим заниматься? – поинтересовалась Элайна.

– Нет. Я хотела стать художником, – в ответ покачала головой Либби. – Но это не только неприбыльное, но даже порой несамоокупаемое ремесло, и отец убедил меня пойти учиться на медсестру, чтобы у меня был какой-то стабильный доход. Так я стала медсестрой с онкологическим профилем.

– А у вас есть дети? – спросил Сэм.

Столь открытый, прямолинейный вопрос даже на мгновение выбил Либби из равновесия.

– Нет, детей у меня нет.

Видимо, что-то в ее тоне заставило Коултона тихонько откашляться и положить вилку.

– Сэм у нас любит задавать вопросы. Он ступил на уязвимую территорию?

– Да нет, в этом нет особого секрета, – ответила Либби. – Я была замужем. Мы несколько раз пытались завести детей. И ни разу это, увы, не вышло. – Она постучала безымянным пальцем по пустому бокалу, с тоской отметив отсутствие при этом знакомого звяканья. Как ни захотелось ей сейчас потянуться за бутылкой вина, Либби все же воздержалась. Опыт подсказывал, что от похмелья ей уж точно лучше не станет.

– Ваш отец мне вкратце поведал, что вам довелось пережить, – молвила Элайна.

И опять Либби показалось странным, что они вообще о ней говорили.

– Каждому из нас приходится через что-то пройти, – произнесла Либби.

– Пожалуй, что так, – кивнула Элайна.

Поднявшись из-за стола, Маргарет потянулась за тарелками хозяйки и Либби:

– У меня еще имеется десерт. Торт «Колибри»[5]5
  «Колибри» – популярный на юге Соединенных Штатов бананово-ананасовый пряный торт с орехами и специями.


[Закрыть].

Либби тоже встала:

– Я вам помогу.

– Да нет, не стоит, – возразила Маргарет. – Вы же гостья.

И все же Либби, оставшись стоять, потянулась забрать тарелки у мальчиков. Те уже оба умяли макароны и мастерски распихали курицу и овощи по краям тарелки, почти нисколько не съев ни того ни другого. Либби отнесла их тарелки к раковине и стряхнула остатки пищи в стоявшее под ней ведерко.

Пока Маргарет нарезала душистый фруктовый пирог, Элайна взялась раскладывать мороженое. Коултон тем временем принес на столешницу к раковине оставшиеся грязные тарелки, и Либби ощутила аромат его лосьона после бритья, смешавшийся с едва угадываемым запахом мужского тела.

Когда он тоже стал счищать в ведро остатки пищи, Либби задержалась взглядом на его кистях и почувствовала влечение, которого не испытывала уже очень давно. Да что ж такое с руками у этого парня?!

Коултон никоим образом не напоминал ей Джереми – ни лицом, ни фигурой. И Либби была этому только рада. Да, у нее имелись свои личные заморочки – но однозначно отсутствовало желание как-то воссоздавать то, что у нее не сложилось с бывшим мужем. Быть может, как раз это и привлекало ее в Коултоне. Он был действительно совершенно другим.

Сьерра уж точно назвала бы нынешнее ее состояние «стресс-сексом». Куда проще всецело сфокусироваться на приземленном плотском желании, нежели на том, что действительно происходит в твоей жизни! И все же какой бы там «стресс» она сейчас ни испытывала, все, безусловно, пройдет, как только она покинет Вудмонт и вернется к своей реальной жизни.

– Этот рецепт торта «Колибри» передается в семье у Маргарет от поколения к поколению, – поведала ей Элайна. – К каким годам, интересно, он восходит?

– Наверное, к моей прабабушке, – ответила Маргарет. – Когда я была маленькой, для меня его пекла бабушка, только тогда она пропитывала его сиропом из жимолости. – И, повернувшись к Либби, она пояснила: – Меня вырастила бабушка.

Насчет матери Маргарет ни словом не обмолвилась, и Либби, на которую и саму вечно сыпались чересчур личные вопросы, не стала осаждать ее любопытством.

Она помогла отнести на стол тарелки с десертом и снова села рядом с Коултоном. В старой кофеварке, еще хранящей привязанность Маргарет к прежней кухне, уютно забулькал кофе. За столом потек легкий незатейливый разговор, большей частью ходивший вокруг торта, вкус которого оказался и впрямь восхитительным. Либби выпила две чашки кофе, и кофеин с сахаром заметно пригасили в ней действие вина.

Наконец Коултон поднял сыновей из-за стола и, пожелав всем спокойной ночи, повел мальчишек, которые явно еще не готовы были уходить, домой. Жилье их тоже находилось в поместье Вудмонт.

Когда Коултон с мальчиками отбыли, в доме воцарилась благословенная тишина. Либби всегда сознавала, что с детьми легко не бывает, – но эти мальчишки, казалось, поглотили всю имевшуюся вблизи энергию.

– Лофтон тоже всегда была очень шумной девочкой, – молвила Элайна, со ступеней глядя им вслед. – А вы, Либби, беспокойным были ребенком?

Вопрос на мгновение словно повис между ними.

– Ну, я вечно засыпала родителей вопросами. Любила рисовать и играть в футбол. Но у меня не было ни братьев, ни сестер, так что мне не у кого было отвоевывать внимание.

Элайна отчего-то нахмурилась.

– Разве плохо быть единственным ребенком?

– Мне не с чем сравнивать. Зато у меня есть соседка Сьерра, и мы с ней всегда были как сестры. После того как умерла мама, я много времени проводила у нее дома. Ее мать взяла меня к себе под крылышко, и мы с ними до сих пор очень близки.

– Но это все равно же не семья, – возразила Элайна.

– Но очень близко к тому.

– Как бы то ни было, вы все равно не одиноки, – тихо сказала Элайна. – Вы живете такой насыщенной жизнью.

Либби медленно вдохнула и выдохнула.

– Вы правы. У меня прекрасные друзья и отличная работа. Это держит меня в форме. – Либби улыбнулась, однако улыбка получилась явно натянутой. – Не обращайте на меня внимания. Нашло вдруг чувство жалости к себе.

Взгляд у Элайны потеплел.

– Каждый имеет право на такое мгновение жалости. Я за долгие годы, разумеется, тоже свою долю получила.

Некоторое время они стояли бок о бок у двери, не говоря ни слова, отгородившись друг от друга собственными мыслями. Когда молчание сделалось гнетущим и явственно затянулось, Либби стала искать, за что ухватиться, лишь бы перекинуть мост через все увеличивающийся между ними провал.

Элайна переступила с ноги на ногу, кашлянула, прочищая горло. Когда она подняла взгляд на Либби, у той возникло ощущение, что хозяйка хочет ей что-то сказать. Однако Элайна только улыбнулась:

– Приятно было с вами поужинать, Либби. Надеюсь, мы с вами сработаемся.

– Благодарю вас за ужин. Маргарет положила мое предложение на столик в углу кухни. Если у вас возникнут вопросы насчет расценок или еще чего-либо, пожалуйста, звоните.

– Уверена, что меня все устроит. Вы сможете подъехать сюда завтра утром? Коултон вовсю уже взялся расчищать оранжерею. На данный момент она в ужасающем состоянии, и этот вид «как было», пожалуй, стоит запечатлеть для потомков. Все любят истории о возвращении былого блеска.

– Да, конечно, завтра буду. Я в городе до вечера среды. Увидимся с утра пораньше.

– Уже с нетерпением жду.

Глава 8

Сэйди

Среда, 24 декабря 1941 г.

г. Блюстоун, штат Вирджиния

Сэйди переключила у грузовика передачу, невольно поморщившись, когда мотор в ответ заскрежетал и стал чихать.

– И нечего делать такое лицо! Сам прекрасно знаешь, что сцепление иногда заедает. А еще я еле до педалей достаю.

– А теперь выжми сцепление до упора, – велел Джонни.

– Сама знаю. – Она поерзала на сиденье. Даже не глядя на брата, Сэйди знала, что он, как всегда, хмурится. – У меня ноги слишком короткие. Папа мне обычно бруски на педали подкладывал.

– Ну, а я не знаю, куда эти бруски подевались. Так что тебе лучше просто подрасти на пару дюймов, – хмыкнул Джонни. – Чтобы этот грузовик подольше продержался, им нужно управлять как следует.

Сэйди вновь пошевелилась на сиденье, с неудовольствием ощущая, как снизу поддувает сквозь щель в днище студеный воздух и холодит ей зад.

– Мне вообще не нравится, что нас где-то носит в рождественский сочельник, когда дома ждет мамин праздничный окорок, – проворчала она. – Я уже проголодалась.

– Ты мне это уже несколько раз сказала. А отец доктора Картера всегда в праздники платил мне шесть долларов за самогон вместо пяти.

– Шесть долларов! Я, наверное, и денег-то таких в руках не видела! Думаешь, его сын надбавит так же?

– Почему бы нет. Это же, можно сказать, традиция.

Перед поворотом на дорогу к поместью Сэйди переключилась на пониженную передачу, и мотор натужно взвыл. Джонни вновь нахмурился. Заметив это, девушка спросила:

– Не понимаю, почему так важно, чтобы именно я везла нас в Вудмонт?

– Чтобы привыкала сама водить машину.

– Зачем?

Джонни ответил не сразу.

– Меня какое-то время здесь не будет.

Изо всех сил сражаясь с рычагом, чтобы перейти на третью передачу, Сэйди не до конца уловила тяжелый смысл его слов. Лишь когда грузовик бодро покатил по проселку, она смогла переспросить:

– Что ты имеешь в виду? Ты что, уезжаешь?

– Я записался в армию.

– В армию?! Когда ты успел? – Фары освещали путь лишь на десяток футов, но Сэйди столько раз уже ездила по всем этим дорогам, что знала каждый их изгиб впереди.

– Неделю назад, когда делал доставку в Уэйнсборо. Им требовались мужчины, способные сражаться.

– Но зачем ты вообще это сделал?! Ты же слышал, как мистер Салливан говорил, что на войне нелегко.

– Видимо, потому что нелегко. Потому-то в армии так и необходимы люди вроде меня.

Сэйди резко развернулась к брату, зная, что все испытываемое ею потрясение сейчас написано у нее на лице:

– Ты необходим мне!

– Ну, не настолько сильно, как нашей стране. Следи-ка за дорогой.

Она снова сосредоточилась на свете фар, едва пронизывающем впереди тьму.

– И когда ты уезжаешь?

– Второго января.

– Что?! – вновь сверкнула она на него взглядом.

– Смотри на дорогу, – кивнул он вперед.

Тут грузовик прогрохотал, одолевая колесами небольшую рытвину, и Сэйди вновь переключила внимание на узкий свет фар.

– Но ведь это всего две недели!

– Я знаю.

Джонни уставился вперед, не сосредоточивая взгляд ни на чем и ни на ком – а в особенности на сестре. Казалось, в этот момент он чувствовал себя неловко из-за своего решения. Но челюсти у него были стиснуты так, что становилось ясно: он ни за что не передумает. Джонни порой делался таким упертым, что Сэйди в шутку даже обзывала его упрямым ослом.

– А нам с мамой что без тебя делать? – Вопрос ее был совершенно эгоистичным. Брат собирался на далекую войну, к которой Сэйди не желала иметь никакого отношения, и в первую очередь она забеспокоилась о себе самой.

– Вы вдвоем прекрасно продержитесь. Ты будешь по-прежнему гнать бражку и развозить самогон, мама – что-то кому-то шить, а я стану, как и Дэнни, каждый месяц присылать домой деньги.

– А ферма как?

– Ну да, тебе придется работать побольше. Но тут уж никуда не деться.

– Дэнни не присылает деньги и вообще домой не пишет.

– Ну а я буду. В армии платят больше, чем на фабрике в Уэйнсборо, к тому же не надо платить за дорогу туда-обратно.

– Это потому ты заставил меня сегодня сесть за руль?

– Чтобы как следует привыкла ездить сама.

Первый раз Сэйди водила машину, когда ей было двенадцать. Однако начальный ее урок вождения оказался внезапно коротким, закончившись тем, что она врезалась в стену амбара, пытаясь припарковаться. Отец и Джонни тоже на тот момент были в машине, и тот неприятный казус ей припоминали все последующие годы.

– Не думаю, что тебе так необходимо туда ехать. – Заклокотавшее под ложечкой чувство паники проникло теперь и в ее голос. – Твое место здесь.

– Сейчас я нужен на войне. Гитлеровцы и японцы уничтожают людей направо и налево. Кто-то же должен их наконец остановить!

– Но почему именно ты? Война уже забрала у нас Дэнни.

– И теперь там нужен я. Кто-то же ведь должен воевать.

Сэйди притормозила, когда грузовик подъехал к двум одинаковым кирпичным столбам, отмечавшим въезд в поместье Вудмонт. Понизив передачу, она свернула между ними и покатила по длинной и извилистой подъездной дороге, окаймленной высокими деревьями с голыми, слегка заснеженными кронами.

Девушка никогда еще не бывала в поместье Вудмонт, а Джонни случилось здесь поработать несколько дней в октябре, когда он помогал бригаде из Нью-Йорка сооружать какое-то строение из стекла. Сэйди очень хотелось его посмотреть, но Джонни все время казалось неудобным брать сестру с собой.

Некоторое время они в молчании ехали по едва ли не бесконечной подъездной дороге, и нависавшие над ней голые ветки деревьев, казалось, тянулись к кабине, точно когтистые руки. Когда грузовик въехал на последний взгорок, их глазам предстал особняк Вудмонт. Такого большого дома Сэйди в жизни не видела! И каждое окошко в нем горело ярким светом. Когда они подъехали к дому сбоку, Сэйди услышала изнутри веселую музыку.

Девушка молча заглушила двигатель и выставила стояночный тормоз.

– Веди себя как можно лучше, Сэйди, – предупредил ее Джонни. – Не сквернословь и старайся говорить, только когда к тебе обращаются. И, по правде, будет лучше, если ты вообще помолчишь. А то ты бываешь слишком уж говорливой.

– Ничего я не говорливая. Просто я высказываю то, что мне пришло на ум, а ты сам знаешь, что у меня в голове постоянно возникают какие-то идеи.

Джонни потер ладонью затылок.

– В общем, как я уже сказал: старайся помалкивать.

Стоило ей открыть дверь кабины, как створку дернуло порывом ветра. Сэйди едва успела схватить ее покрепче, чтобы не сорвало с петель.

– Вот черт!..

– Чтоб никаких больше ругательств, – напомнил Джонни.

Она с силой хлопнула дверцей, желая показать брату, как сильно она разозлилась на то, что он уезжает.

Джонни со своей стороны почти бесшумно закрыл дверь.

– В Вудмонте, по крайней мере, никаких лихоимцев, – проворчал он. Встретившись с сестрой позади грузовика, он сказал: – В общем, вообще держи рот на замке. Говорить буду я.

– В какой-то момент мне все равно с ними придется говорить, когда им захочется еще заказать самогона.

Запрет на продажу спиртного был снят десять лет назад. Отец рассказывал, что во время «сухого закона» он только поспевал гнать партию за партией, и на деньги от сбыта самогона они смогли построить новый дом. Теперь уже продажи были не те, но заказов все равно оставалось достаточно, чтобы регулярно запускать самогонный аппарат. Картеры могли позволить себе какую угодно выпивку, однако доктор Картер ввел в традицию употреблять на праздник именно их «семейный» напиток с ароматом цветков жимолости.

– Теперь ты будешь развозить все заказы, – сказал Джонни. – И бражку готовить тоже будешь ты.

– Я и так уже много лет этим занимаюсь, – отмахнулась Сэйди.

– Ну да, только народ по большей части этого не знал. Все думали, что это отец делает, или Дэнни, или я.

– Да, я буду прикидываться, будто ты волшебным образом делаешь бражку откуда-то издалека, – хмыкнула Сэйди.

Брат опустил задний бортик.

– Скажу, что перед отъездом нагнал побольше.

– Думаешь, в это кто-то поверит?

– Ну, ты же любишь выдумывать истории. Если эта легенда не сработает, найдешь ей замену получше.

Из двух молочных ящиков Джонни поднял тот, что потяжелее, а Сэйди подхватила тот, что полегче.

С реки Джеймс подул ледяной ветер, пробрав насквозь ее тонкое одеяние. В ящике звякнули банки.

– А здорово, должно быть, жить в таком шикарном доме. Ты когда-нибудь пытался хоть представить, каково это – там жить?

– Нет, мне слишком некогда, чтобы попусту воображать.

– Готова поспорить, что Джин Тирни тоже живет в таком доме. Она ведь богата, как Картеры. Они не задумываясь подают на стол любую еду и отапливают дом, не экономя на дровах. И если у них есть какие-то проблемы – то это уже проблемы богатеев.

– Держи-ка свои мысли при себе.

Род Картеров пустил в этих краях корни лет двести назад, и поговаривали, что первый из здешних Картеров был шотландским дворянином, родившимся вторым сыном в семье. Он сколотил состояние на выращивании пшеницы, а его сын продолжил отстраивать семейную ферму и даже сумел избежать серьезных потрясений во время Войны за независимость.

Однако последние два поколения Картеров посвятили себя медицине. Нынешний наследник имения, Эдвард Картер, тоже пошел по их стопам. Как и у его отца, у Эдварда Картера была в округе обширная врачебная практика, и раз в неделю он безвозмездно отдавал свои знания и опыт Линчбургской больнице и женщинам из неимущих слоев.

Джонни первым поднялся на крылечко сбоку дома и постучал в дверь. Ведущая в кухню дверь открылась, и перед ними предстала высокая крепкая женщина с рыжими волосами и белым, как облако, лицом. Миссис Фритц всегда убирала волосы в тугую кичку, а ее платья, чулки и обувь были неизменно черными.

Сэйди довольно часто видела миссис Фритц в церкви, и пару раз девочку так и подмывало спросить: такое же ли черное у той внизу белье. Но она всякий раз придерживала язык, боясь, что, как частенько говаривала мама, они не были «настолько хорошо знакомы», чтобы задавать подобные вопросы.

– Добрый вечер, миссис Фритц, – поздоровался Джонни.

Сэйди зябко потерла пальцы, жалея, что у нее такие тонкие перчатки.

– У нас для Картеров рождественский заказ, – сказала она.

Экономка Картеров приподняла густую рыжую бровь.

– Тогда заходите. Бутылки вы с Сэйди можете поставить на кухонный стол.

Изначально кухня при особняке занимала отдельное строение, располагавшееся в сотне футов от дома. Это, конечно, значительно снижало риск распространения пожара, однако вместе с тем доставляло изрядно хлопот, заставляя бегать туда-сюда, когда что-то требовалось принести с кухни. И вот отец Эдварда Картера перестроил западное крыло дома, превратив его в большую современную кухню, оснащенную белой эмалированной дровяной плитой, которая могла одновременно нагревать четыре кастрюли и в топке у которой можно было запечь целую индейку. Также он установил там широкие, так называемые фермерские, белые фаянсовые мойки и тумбы с просторными столешницами, обеспечив достаточно кухонного пространства, чтобы можно было без проблем приготовить снедь для дюжины гостей.

Джонни кивком велел сестре идти вперед, и она с удовольствием ступила в теплую кухню. Ее тут же окутал чудесный запах свежеиспеченного бисквитного печенья и лимонного пирога. Для их семьи сахар был слишком дорогим удовольствием, чтобы тратить его на выпечку, – его приберегали для приготовления браги, которая в итоге приносила им доход. Впрочем, на Рождество мама частенько брала из сокровенного запаса немного сахара и пекла сладкий пирог на простокваше. При мысли о ждущем ее дома ароматном теплом пироге в животе у Сэйди заурчало.

– Так куда нам их поставить?

– Прямо на столешницу, – сказала миссис Фритц.

Джонни поставил свой ящик рядом с ящиком Сэйди и снял шапку.

– Мы дорожим своей репутацией, миссис Фритц.

– Да, вы нас никогда не подводили. Покойный доктор Картер всегда был высокого мнения о вас и о вашем отце. – Миссис Фритц сунула руку в карман широкой юбки и вытащила несколько аккуратно сложенных одна поверх другой купюр. – Мистер Картер сказал, я должна вам за это пять долларов.

Когда экономка протянула деньги, Джонни нахмурился. Он был слишком тактичным, чтобы напомнить женщине, что в этот день стоимость их заказа – шесть баксов. Однако Сэйди вовсе не была такой стеснительной, чтобы указать на случившуюся ошибку.

– Миссис Фритц, на Рождество доктор Картер всегда платил нам шесть долларов.

У Джонни порозовели щеки.

– Сестра совершенно права.

– Но Эдвард Картер такого мне не говорил, – ответила миссис Фритц.

Джонни до боли стиснул челюсти, и Сэйди видела, что брат отчаянно пытается подавить в себе гнев. Сейчас он скорее беспокоился о том, чтобы удержать ту птичку, что была у него в руках, нежели пытаться поймать ту, что уже шмыгнула в кусты. Мотнув головой, Джонни потянулся за деньгами:

– Ладно, все в порядке, Сэйди.

– Но доктор Картер-старший всегда платил нам шесть долларов, если мы привозили ему заказ в Рождественский сочельник, – заговорила Сэйди с улыбкой, которая, как она надеялась, сумеет немного сгладить резкость ее тона. – Я знаю, что весной Господь забрал его к себе. И все же заказ этот был сделан еще в прошлое Рождество.

В этот момент где-то в холле открылась дверь, и оттуда, сплетаясь с мужским и женским смехом, до кухни донеслась музыка из патефона. По плиточному полу коридора послышались легкие торопливые шаги, и через пару мгновений дверь в кухню открылась.

В дверях возникла молодая женщина, которой на вид было не больше двадцати. У нее были темные волосы, которые, обрамляя ровное, в форме узкого сердечка, лицо, ниспадали на худенькие плечи. Накрашенные ярко-красной помадой полные губы казались чересчур яркими на фоне бледного, как слоновая кость, лица. На ней было изумрудно-зеленое платье, подол которого покачивался чуть ниже колен, привлекая внимание к ее тонким шелковым чулкам и блестящим лакированным туфлям на высоком каблуке.

И в этот момент Сэйди впервые в своей жизни до глубины души прониклась осознанием собственной наружности. Она поняла, что поношенный полукомбинезон не сидит на ней как надо, что ее шерстяная куртка – это старая одежда Дэнни. Что ее потертые ботинки – из церковного ящика для бедных.

Когда она видела красивых, модно одетых женщин в журналах, то не ощущала себя такой невзрачной и такой бедной провинциальной замухрышкой. Но теперь она почувствовала то и другое в полной мере. Сэйди убрала с лица выбившуюся прядь и, тут же заметив обтрепанный край рукава, опустила руки по бокам. Чтобы не видно было ее грязных ногтей и покрытых мозолями ладоней, она сжала кулаки.

Позади женщины остановились двое молодых мужчин, и в одном из них Сэйди узнала Эдварда Картера. Пока здравствовали его отец и мать, Эдвард был завсегдатаем на сельской ярмарке. Девушки в городке шептались, что он красив, как Кэри Грант, но Сэйди считала, что он куда симпатичнее. Когда минувшей весной его отец умер, Эдвард был в Англии, изучая в университете медицину. Местные до сих пор за глаза его корили, что он не присутствовал на отцовских похоронах – как будто он мог так просто взять и перемахнуть океан!

Стоявший возле доктора Картера мужчина был пониже ростом, с более рыхлой и округлой фигурой. И если бы Сэйди понадобилось сравнить его с каким-нибудь актером, то чертами этот молодой человек скорее напоминал ей Микки Руни. Не красивый, но вполне приятный глазу.

У обоих мужчин были короткие напомаженные волосы, зачесанные назад, оба были в прекрасно сидящих темных костюмах и белых сорочках, и даже с бабочками на шее, словно явились на премьеру фильма.

Вся троица уставилась на Сэйди и Джонни, но уже через мгновение Эдвард первым протянул руку:

– О, Джонни, ты все привез! Я опасался, что ты к праздникам не успеешь. Отец всегда очень любил ваш самогон на жимолости, и мы все надеялись сегодня поднять тост в его память.

Расплывшись в улыбке, Сэйди быстро заговорила, пока брат не успел на нее шикнуть:

– Мистер Картер, сэр, это действительно прекрасный способ почтить его память. Но видите ли, сэр, ваш безвременно ушедший папа за рождественский заказ всегда платил Джонни шесть долларов. – Сэйди решила, что, добавив «сэр», она выразит ему большее уважение. – А миссис Фритц оказалась в неведении насчет сегодняшней цены.

Миссис Фритц лишь пожала плечами:

– Вы дали мне пять долларов, доктор Картер.

– Но летом это стоило именно столько, – молвил доктор Картер.

– Это так, сэр, – кивнул Джонни. – Но в Рождество ваш отец всегда платил нам шесть.

– То есть один доллар сверху? – уточнил доктор Картер.

– Да, сэр. – Джонни всегда умел говорить с людьми, не нагнетая эмоций. Сэйди же, напротив, своим тоном способна была взвинтить собеседника, как бы она ни улыбалась и как бы ни рассыпалась, называя его «сэром».

– Ну что ж, если такова была договоренность с моим отцом, то, миссис Фритц, пожалуйста, выдайте им один доллар сверху, – произнес Эдвард.

Миссис Фритц повернулась к стоявшей на кухонной тумбе жестяной, из-под печенья, банке в форме сердечка, подняла крышку, пошарила внутри и наконец извлекла новенькую хрустящую однодолларовую купюру.

Лицо у брата сделалось на пару оттенков краснее, и Сэйди не могла с уверенностью сказать, то ли это от неловкости, то ли от облегчения.

– Очень вам признателен, – кивнул Джонни.

Тут доктор Картер приложил ладонь к спине стоявшей рядом молодой женщины:

– Это моя жена Оливия.

Джонни кивнул:

– Я слышал, что вы недавно женились. Наилучшие от нас пожелания.

– Спасибо, Джонни, – молвил Эдвард. – Мы уже целых три месяца женаты.

Госпожа Оливия приветливо улыбнулась, однако руки не подала.

– Приятно познакомиться, – сказала она. Голос ее был мягким и спокойным и звучал совсем не так, как, по мнению Сэйди, должны были бы говорить в Англии.

– А это мой двоюродный брат Малкольм, – продолжал доктор Картер. – Он приехал к нам погостить на Рождество и заодно отпраздновать наше бракосочетание.

Малкольм широко улыбнулся, отчего стал еще больше смахивать на Микки Руни:

– Очень приятно.

– Еще раз поздравляем вас, мистер и миссис Картер, – сказал Джонни. – Мы очень рады за вас обоих. Правда, Сэйди?

– Да, сэр. Искренне рады.

Сэйди заметила, что женщина внимательно глядит на нее. Из соображений деликатности правильно было бы опустить взгляд, однако Сэйди не настроена была сейчас на подобное проявление вежливости. Их только что едва не обнесли положенными деньгами – причем не в какой-то обычный день, а в Рождественский сочельник!

– Род Томпсонов живет в этих краях так же давно, как и род Картеров, – пояснил Эдвард Малкольму и Оливии. – Чем ты теперь занимаешься, Джонни, когда закрылся ваш талькохлоритовый завод?

Сэйди хотелось сказать, что упомянутый мыльнокаменный завод закрылся еще девять лет назад и что Джонни вообще-то никогда там не работал. Однако недавние предостережения брата насчет того, чтобы она помалкивала, заставили эти слова застрять в горле.

– Когда есть работа, то подрабатываю в механической мастерской в Уэйнсборо. Впрочем, через пару недель я собираюсь уехать. Я завербовался в армию.

– В армию? – переспросил доктор Картер. – Мы с супругой Оливией лично пережили войну, пока были в Англии. «Лондонский блиц» – страшная штука.

– А что такое блиц? – спросила Сэйди.

– Это авианалеты, – объяснил ей доктор Картер. – Фашисты устраивали массированные бомбардировки по ночам одиннадцать недель кряду. Летом моя жена чуть не погибла под завалами после разрыва бомбы. – Он потер ладонью по ноге: – Я бы тоже записался на военную службу, если бы в одной из бомбежек мне не повредило ногу. Боюсь, нога так до конца и не восстановится.

Госпожа Оливия ничего на это не сказала, только нахмурила брови, словно настигнутая мрачными воспоминаниями.

– Берегите себя, Джонни, – молвила она наконец. – Мы будем за вас молиться.

– Благодарю вас, мэм, – кивнул Джонни.

– Если б я могла, – подала голос Сэйди, – я бы тоже последовала за своими братьями на войну и, может быть, нашла бы себе там работу водить грузовик. Черт возьми, я готова была бы даже работать на кухне и чистить картошку, если б меня только взяли в армию!

Джонни стрельнул в Сэйди взглядом, без слов велев ей прикусить язык.

– Сестра моя останется в Блюстоуне.

– Сэйди, а вы и правда умеете водить машину? – спросил доктор Картер.

– Да, сэр, – с гордостью ответила она. – Я вожу аж с двенадцати лет.

– А сейчас вам сколько?

– Почти шестнадцать. – Ей еще пять месяцев оставалось до шестнадцатилетия, но Сэйди сочла, что это уже довольно скоро.

– А она аккуратный водитель, Джонни? – спросил Эдвард.

– Да, сэр, – даже не глянув на нее, ответил брат. – К тому же она знает все здешние дороги не хуже меня.

– А знаете что? У меня есть идея! – вдруг оживился доктор Картер. – Оливия многие дни проводит одна, пока я работаю у себя в приемной. Я нередко отсутствую с утра до вечера, а ей, я знаю, порой бывает нужно куда-нибудь съездить. Быть может, ваша Сэйди сможет нам помочь, Джонни?

Сэйди приосанилась, стараясь выглядеть хоть чуточку выше ростом. Ее улыбка сделалась такой же напряженной, как и надменное лицо госпожи Оливии.

– Ну, она водит уже добрых три года, – ответил Джонни. – И если не считать нас с братом, то никто не знает местные дороги лучше, чем она.

– А вы все так и ездите на своем дряхлом грузовичке? – спросил Эдвард.

– Да, сэр, – кивнул Джонни. – Бегает пока вполне неплохо. Ни разу еще не пришлось его бросить на полдороге и идти пешком. Теперь вот оставлю его Сэйди.

– Но я не могу допустить, чтобы Сэйди катала Оливию на грузовике, – молвил доктор Картер. – Без обид, Джонни, но для моей жены это все ж таки неудобно.

– Да уж, пожалуй, не лучший транспорт для леди, – согласился Джонни.

– Я могу водить любую машину, – заявила Сэйди. – Дайте мне пару минут, и у меня любые колеса покатятся.

Госпожа Оливия тонкими пальцами придержала мужа за предплечье:

– Но мне бы не хотелось обременять Сэйди.

– Если мы станем ей за это платить, то это не будет никаким обременением, – возразил Эдвард. – Без Сэйди твои поездки в город будут ограничены моими, совсем не частыми, выходными.