Текст книги "По следам Драула"

К сожалению, отец тоже покинул меня. Его здоровье пошатнулось, и он сгорел от болезни, прямо как мама, едва мне исполнилось семнадцать. Не люблю вспоминать те времена. Сколько бы радости не принесла мне его жизнь, его смерть принесла в разы больше боли.

Ради него я захотел добиться чести оставить нашу фамилию в истории. Ради него преодолевал и преодолеваю сейчас все, что бы ни встало на пути.

– Раз не хочешь разговаривать, хочешь послушать наши байки или легенды?

– Легенды? – В городах такое понятие не водилось. Только сплетни да суеверия. – Что это такое?

– История, что когда-то возможно несла в себе правду, но прожила так долго, что обросла вымыслом, и правды в ней осталось так мало, будто её и нет совсем.

– Тогда какой в ней смысл?

– Способ скоротать время. Занять детишек. Все равно что сказка. Да и каждая такая история несет в себе урок.

– Тогда я был бы рад. Ехать в тишине все равно скучно.

И старик рассказал мне легенды о лунах.

По его словам, на кровавой луне когда-то жили множество разных существ. Они жили в мире и гармонии, помогая друг другу, несмотря на различия. Одни существа были покрыты густой шерстью, чем походили на зверей, за эту особенность они звались звероподобами. Другие – многорукие, имели по две пары рук. Третьи могли спокойно передвигаться только по ночам, потому что яркий свет был губителен для них, от того они стали зваться ночниками. А четвертые имели крылья, и могли летать, соответственно – крылаты.

Все на той луне жили счастливо, готовые протянуть руку, лапу или крыло помощи нуждающемуся, какого бы вида тот ни был. Сильные звероподобы и многорукие занимались тяжелой работой и стояли на страже. Они возводили города и оберегали покой других видов. Крылаты обеспечивали связь по всей луне, летая быстрее самых быстрых птиц. Доставляли послания, помогали остальным добираться до нужных мест. А ночники приглядывали за луной по ночам, пока все остальные спали. И так продолжалось сотни и сотни лет, пока не появились те, кто не походил ни на один вид. Появились существа без шерсти и крыльев, с одной парой рук, которые не боялись солнечного света. Они появились внезапно, из железного кокона и стали зваться истинными людьми. Их цикл жизни оказался в десятки раз короче, чем у других обитателей луны, но плодовитость поражала воображение. Они были слабы для защиты, медлительны для того, чтобы разносить послания. Они спали по ночам, так что и для этого не годились.

В какой-то момент новому виду перестало хватать места. Им стало казаться, что остальные четыре народа уродливы, ужасны, недостойны их. Чужие отличия пугали истинных людей. Их самих стало так много, что лишняя пара рук или обилие шерсти им стали противны. Они обрели понятия нормы и эталона, которыми провозгласили свой вид. Из-за этого развязалась война. Долгая, кровопролитная война.

Луна впитывала в себя всю пролитую кровь и багровела.

Четыре народа были истреблены из-за того, что оказались не похожи на тех, кого теперь оказалось больше. Но оставшись одни, вскоре и истинные люди стали исчезать. На них обрушились последствия сотворенной глупости. Впитавшая кровь луна больше не давала урожай. Багровая земля рождала только такие же багровые колючки, не пригодные в пищу. Начался голод, а за ним пришла и новая война. Снова и снова проливалась кровь. Пока, в конце концов, луна не опустела совсем.

Старик обернулся на меня, и, удостоверившись, что я внимательно его слушал, продолжил.

– Случилось это очень и очень много веков назад, ещё до первого города, но с тех самых пор эта луна зовется Кровавой и излучает этот багровый свет. Существует поверье, что когда-нибудь она взойдет на небо первой из трех, и тогда кровь прольется снова, на нас снова обрушатся беды, и человек пойдет против человека. Поэтому, после каждого заката, мы поднимаем глаза к небу и ждем появление первой луны. До сих пор первой выходит Мирная, но кто знает, что случится завтра.

– Зачем было начинать войну? – Я искренне не мог понять этих истинных людей. Они могли бы заручиться поддержкой сильных и быстрых существ, могли вместе превратить луну в лучшее место для жизни.

– Новый народ быстро размножался. Те, кто отличается от большинства в его глазах ошибка. Такова людская натура.

– Причем там люди? Вы хотите сказать, что истинные люди – это мы? Такие же, как мы с вами?

– Да. Наши давние предки. Именно люди залили кровью луну. Очень давно. В наших самых древних записях есть описание лунных путешествий. Люди бывали на них, но это было еще до первого Драула, и как они оказались там нам никогда не узнать.

Опять Драул. Что это такое и почему с него начинается история племени?

– Кто или что такое этот Драул? Вы постоянно повторяете это слово, но на мои вопросы ответа не даете.

– Ты все должен увидеть своими глазами. Осталось меньше трех месяцев, прежде чем появится новый. Когда он выйдет, я расскажу тебе все. А до тех пор, забудь это слово и не спрашивай о нем ни у меня, ни у других. Только наберешь косых взглядов в спину.

Пришлось послушаться.

Между тем, лес вокруг нас становился гуще, а его шепот набирал мощь. Ветер, с трудом проникающий между деревьев, в вышине шелестел зелеными кронами, сдергивая с них один – два листочка. Там же, над головой, щебетали птицы, перескакивая с ветки на ветку, в поисках толстых гусениц для своих птенцов. Под травой и упавшими листьями шуршали едва уловимо мыши или другие мелкие зверьки, а в мшистых корнях копошились жучки.

Лес оказался таким прекрасным местом, когда я не балансирую между жизнью и смертью. В просветах кроны, где солнечные лучи могли проникнуть в царство дымчатого полумрака и достигали лесной подстилки, лес пах прелой листвой. Вблизи ягодных кустов пах сладостью и уютом. А в самых укромных тенистых местах же он пах терпкой сыростью.

Наши лошади размеренно шли вперед. Копыта ступали мягко, не нарушая гармонии леса, а отмеряя ей такты. Они изредка фырчали, когда неосторожное насекомое садилось на большую морду или норовило залететь в глаза. Нагруженная лошадка тоже не отставала от нас. Её поводья Мидри закрепил на моём седле сзади и еще перед нашим отъездом наказал мне время от времени оборачиваться и проверять ее, потому что она везет очень ценный груз.

Хотя кому мог этот груз предназначаться? Лесной народ не торговал с городами. Люди в ближайшем к лесу поселке не рассказывали мне ни о каких странностях. Да и что такого могла производить деревня, чего не могли сделать люди за лесом? Разве что табак.

Занятый собственными мыслями, я едва успел остановить свою лошадь и шедшую за ней. Мидри спешился. Я последовал его примеру.

– Я пока отнесу груз, а ты напои лошадей, тут как раз много лиан.

Мне пихнули в руки ведра, топор, и махнули рукой в сторону сплетения толстых лоз. Я обрубил три ствола потолще и подставил ведра под тонкие ручейки сока. Мой спутник в это время отвязал один тюк и направился в сторону от меня. Не было его довольно долго. Лошади напились и теперь щипали редкие травинки и подбирали с земли упавшие листья. Да, влаги в лесной траве явно меньше чем на лугах. Все вбирают в себя ветвистые великаны.

Старик вернулся примерно через час. А может и позже. Без ориентира трудно было отмерять время. Пока он отсутствовал, я успел записать легенду, как запомнил. Вернувшись, он набросился на лиановый сок и пил с такой же жадностью, как я с утра. На себе он принес сухой сапах пыли и приторную сладость, Эта смесь ароматов настолько резко отличалась от влажного аромата леса, что было сложно не заметить его.

– Где вы нашли столько пыли в лесу, и этот приторный запах еще? – вопрос прозвучал как усмешка, однако не по моей вине.

– Об этом тоже узнаешь позже. Залезай в седло, нам нужно наведаться еще в одно место, чтобы отдать груз.

– Вы торгуете с кем-то? – Спросил я, взбираясь на широкую спину своего транспорта.

– Это часть обязанностей нашего народа. Узнаешь позже.

– Тогда что я узнаю сейчас?

– Например, почему одна из лун зовется Ночным Светилом? Интересно?

Было неинтересно. По их легенде, Ночное Светило раньше было солнцем. Еще одним солнцем, вторым для этого мира. Но из-за него наша планета перегревалась, растения не могли жить, не говоря уже о людях и животных, и тогда древние люди решили остудить его. В результате их вмешательства, второе солнце отдалилось от нас и сбилось со своего небесного пути.

Вторая легенда оказалась обычной историей без морали и, как мне показалось, не содержала в себе и толики правды. А если правда и есть, тогда возникает противоречие. В день, когда Мидри принял решение дать мне другую работу, он спросил, «сколько на небе лун». Я ответил, что три его это устроило. А теперь выходить что луны две и солнца два. Тогда почему он принял тот ответ?

Либо этот старик умеет читать мысли, либо я слишком предсказуем.

– Знаешь, что мы называем луной, юноша? Мы зовем луной то, что освещает наш путь по ночам. А солнцем, что зовем?

– То, что освещает путь днем?

– Верно. От этого у нас три луны и лишь одно солнце. Ни к чему лишние сложности и рассуждения. У тебя по всему лбу морщины протянулись от раздумий. Такими темпами состаришься еще быстрее меня. – Довольный своим остроумием он засмеялся, внося в лесную мелодию новые звуки.

Мы продвигались вглубь леса, пока не достигли странного дерева. Оно было пустым и выжженным изнутри, но продолжало жить. Его крона оставалась зеленой и свежей. По стволу, словно иголки, торчала молодая поросль веточек.

– Нужно жить как это дерево. Как бы сильно ты ни был выжжен изнутри, сколько бы боли ты не перенес, живи, пока жив. Радуйся новому дню и новым возможностям. – Он сказал это таким голосом, будто сообщает мне ценнейшее знание, но такому принципу научил меня еще отец.

От этого странного дерева мы повернули направо и продолжили шествие параллельно лесной стене. Позднее Мидри опять оставил меня, на сей раз под предлогом, что мне нужно разложить припасы к обеду, и снова ушел. Радовало то, что на этом наша лесная прогулка должна была завершиться.

Я просидел в одиночестве еще дольше чем в первый раз, и уже собирался отправиться на поиски старика, но он вернулся будто ничего не случилось, неся в подоле несколько горстей ярких ягод, а в руке букет разных трав.

– Сегодня в деревне будет особенный вечер. – Сказал он с радостью и осторожно, словно сокровище, пересыпал ягоды в свой заплечный мешок, а травы он хитро подвесил к своей лошади на палочке, так чтобы они не касались животного. Сверху он обмотал их какой-то рыхло сплетенной тканью, и, гордый своей работой, сел на землю, чтобы поесть.

Дрина дала нам в дорогу хлеб, внутри которого запекла мясо со странными кореньями. Первую его половину мы съели, будучи на лошадях, когда только выехали из деревни, еще перед первым привалом, и теперь неспешно доедали оставшееся, наслаждаясь вкусом. Оказывается, странный, ни на что не похожий вкус местным блюдам придает не только соль.

Одна из женщин, с которыми я собирал трёхлистную траву, рассказала мне, что когда-то, ещё при древних людях, соли было очень много в воде и люди в некоторых местах доставали её чуть ли не горстями со дна больших соленых луж. А сейчас в подземной воде соли нет. А до внутреннего океана еще никто не добирался, чтобы проверить.

Правда, дело не в одной соли. В городах стало известно много трав, способных придать обычным блюдам новый вкус и утонченный аромат. А здесь, в лесу, помимо известных мне пряных трав, племя использовало в качестве специй разные цветки, кору некоторых деревьев, различные семена. Они использовали вместо приправы даже дым, и тот отличался по вкусу, в зависимости от породы горящего дерева и от того, какая трава клалась на горячие угли. Хотя не спорю, коптить умеем и мы, но вкус все равно другой. Они коптят овощи и приправляют ими еду. Сушат другие овощи, размалывают их и тоже приправляют ими еду. Сушат уже закопченные овощи и их добавляют в приправы. Немыслимо.

Да, люди в городах любопытны, но не настолько, чтобы проделать все те хитрости с непонятно чем. Не ради обычной пищи. Однако после вкусной еды мир кажется намного приятнее и ярче.

Поев, мы со стариком начали собираться обратно. Он уверенно вел свою лошадь вперед, а я старался не отставать и приглядывать за той, которая теперь шла позади, без всякого груза, радостно пофыркивая. Иногда Мидри останавливался, чтобы сорвать какую-то травинку или листик и добавить к своему букету, и в этот момент его глаза загорались.

Историю Мирной луны я так и не услышал. Точнее в ней не оказалось ничего особенного. Старик сказал, что на ней просто всем живется мирно, и туда отправляются души тех, кто в радости и счастье прожил хоть один день тут. У нас в городах так успокаивают родственников людей, которых навсегда покинули родные и любимые.

Вернулись мы домой немного после заката, однако оказались не у конца деревни, откуда выехали на рассвете, а немного ближе к её началу. Ориентиром в ночи нам служил большой центральный костер. Не успели мы въехать в деревню, как нас обступили жители с нескрываемым ожиданием в глазах.

Старик хвастливо помахал букетом перед их лицами, вызвав общее ликование. Я не понимал. Не понимал ничего. Но, кажется, скоро я смирюсь с этим чувством и окончательно приму его.

Пока мы спешивались и снимали с лошадей упряжки, несколько мужчин подвесили над костром котел и наполнили его водой. Кто-то из женщин забрал у старейшины ягоды из мешка и растолок их в ступе. Еще одна женщина нарезала фрукты. Дрина забрала у отца букет из трав, чтобы промыть и перебрать. Когда со всеми делами было покончено, травы, ягоды и фрукты полетели в бурлящую воду.

Все разбежались по домам, чтобы принести свои кружки и кувшины. Дрина тоже отправилась в дом, за посудой для нас, прихватив меня с собой.

– Как прошла ваша с отцом поездка? – Как всегда ослепительно белая одежда. Под светом лун она приобретала невиданные мной ранее цвета. И, должно быть, моё лицо сейчас тоже приобретало некоторый цвет. Эта девушка оказалась неописуемо красивой, и быть с ней вот так, наедине, под ночным небом, было выше моих сил. Эта атмосфера навеяла мне воспоминания о моей первой юношеской влюбленности. Тогда было проще. Мне было достаточно быть обаятельным и остроумным. Сейчас чувства ощущаются и переживаются по-другому. С этой девушкой мне просто легко. Нет тех пресловутых бабочек в животе, зато есть спокойствие. Возможно, она мне просто симпатична.

– Не особо познавательно вышло. Я провел больше времени с лошадьми, нежели с вашим отцом, и, учитывая, как он любит подшутить надо мной, их хвостатая компания оказалась намного приятней.

Она улыбнулась и даже обронила короткий смешок. Все-таки она мне симпатична. Первое лицо, увиденное мной в этой деревне. Первый человек, что заговорил со мной. Да, все жители здесь доброжелательны и милы, но мне хочется, чтобы её доброта оказалась особенной.

Я знаю, что чувства не могут вспыхнуть за несколько дней, и свои чувства понять не в состоянии. Но мне просто хочется, чтобы эта женщина оставалась доброй ко мне.

По пути до дома и обратно к костру, мы продолжили говорить о сегодняшней поездке и немного затронули происходящее сейчас. Дрина объяснила, что Мидри каждый месяц отвозит бумагу в две спрятанные в лесу башни и что рядом с ними растут особые травы и ягоды, которые её отец собирает, чтобы сделать напиток для всей деревни.

Травы помогают защититься от простуды, ягоды тонизируют тело, а фрукты отдают напитку сладость. Это одна из их ежемесячных традиций племени, которую никак нельзя было нарушить. Она сплачивала народ и помогала справляться с болезнями и грустью. Напиток оказался довольно приятным на вкус, немного кислым, немного сладким и в меру терпким. Прилив сил и здоровья я не ощутил, но как опыт оказалось интересно.

Моя жизнь в деревне шла размерено. Декада за декадой. Один десяток дней я отработал, делая бумагу. Точнее крутил ручку механизма, который истирал древесину, разрывая на волокна. Работа оказалась не сложная, но тяжелая. Несколько дней я не мог взять в руки карандаш, так сильно они уставали. Вместо вопросов и ответов, мы со стариком просто беседовали. Иногда к нам присоединялась его дочь и уже втроем мы сидели и говорили. Я рассказывал о своем детстве, об отце, они про веселые случаи в деревне. Но никогда не говорили о своей семье, не рассказывали о матери Дрины.

В редкие вечера мы и вовсе выносили на траву плетеные подушки, еду и ужинали под звездами. Прямо у дома, просто так.

Хотелось бы мне пожить, как они. Забыть прошлое и собственные цели. И я позволял себе эту мелочь время от времени. Позволял себе испытать счастье и спокойствие. Не то, чтобы всю свою жизнь я был так несчастен. Да и беспокойств было не намного больше, чем у других людей. Просто я всегда хотел ощутить свободу. Не нести на себе ответственность за чьи-то мечты. Не тащить груз на себе возложенные кем-то надежды. Да и собственные мечты душили меня. Но забыть все и бросить я не мог. Останавливало обещание.

Иногда мне даже думалось, что заключенные в темницах на деле намного свободнее меня, ведь они заперты только телесно, но потом приходило осознание, что у них тоже были свои мечты и надежды, и что они тоже находятся под гнетом. Все мы под гнетом чьих-то ожиданий. Вечно. До самой смерти.

На третью декаду Мидри определил меня в малый сад и я, наконец, узнал, что скрывается за заборчиком, который видел в первый день. Небольшие грядки со всякими травами и кустами. Из того, что росло там, я узнал острый и сладкий перец, мяту, чабрец и лук. Примерно по десятку или два каждого растения. Одни благоухали так, что было трудно пройти мимо, другие поражали своей фиолетовой или ярко-красной листвой. В саду, помимо меня работала еще одна женщина, Грита. Она объясняла мне, как обращаться с каждым растением, когда пора собирать урожай и что с ним делать дальше. Работа была не сложная, времени занимала тоже не особо много, да и под вечер у меня оставались силы на разговор с Мидри.

Раз в несколько дней мы срезали молодые побеги зелени и подвешивали их тут же, в затененном уголке на веревку, чтобы побеги медленно высыхали, сохранив свой аромат, свежий цвет и вкус. Высохшие пучки мы снимали, обрывали листья и размалывали на маленьких жерновах. Иногда размалывали и веточки, но не у всех трав.

Например, те странные фиолетовые растения, которые Грита назвала базиликом, мы перемалывали без веточек. А трава, названная ею укропом, перемалывалась вся без остатка.

Всего за декаду я узнал столько новых ароматов и вкусов, что уже не мог представить, как вернусь домой и буду есть обычную жареную пищу. Пресную, без тонких вкусов, без сытного бульона, без всех этих специй.

Иногда я ловил себя на мысли, что больше не хочу домой, что остаток своей жизни я хотел бы провести здесь, за неспешной работой и вечерними разговорами. Я даже мог бы найти себе здесь женщину и состариться вместе с ней. Но тогда перед лицом вставало серое изможденное лицо отца, а в ушах звучал собственный голос, твердящий, что фамилия Рех навсегда останется в истории.

Я сам загнал себя в эту ловушку. Давно. Даже не подозревая о том, к чему приведет то, данное отцу на эмоциях, обещание. Не прошло и дня, чтобы я не сожалел о содеянном, о последствиях моего тщеславия и глупой жадности.

За эту декаду я узнал немного. Все чаще, погруженный в мысли я отказывался от игры с Мидри и просто сидел на крыльце. Я все же пристрастился к курению. Забавно, правда. Тот, кто хотел в будущем оставить эту «заразу» в лесу, сам стал тем, кто вынесет её отсюда и преподнесет миру на блюдечке.

Меня даже научили вырезать трубки и выбирать древесину для них. Как раз супруг Гриты, с которым она меня познакомила. Он оказался талантливым резчиком по дереву и мастером гончарного дела. После работы в малом саду я приходил в его мастерскую и наблюдал, пока однажды он не предложил обучить меня так же, как он учил мальчишек, чтобы передать свое искусство. Мидри дал добро в тот же вечер, однако работу в саду не отменил. Я бы и сам не захотел бросать ее.

Забота о растениях приносила покой в мою душу. И Грита была ко мне очень добра, и её муж. Оба сияли, стоило им даже издалека опознать силуэты друг друга. В их отношениях было столько нежности и уюта, что иногда я даже завидовал. По-доброму завидовал. Теплота их любви охватывала всех, кто видел их счастье. Даже на меня её хватило.

Они женаты уже несколько лет и растят замечательного малыша. Пока Грита занята в саду, за ним приглядывает муж, а потом они меняются местами и уже она присматривает за сыном, а мужчина обучает меня и еще несколько мальчишек постарше.

Видя, как нежен этот мужчина со своим ребенком и женой, я бы никогда не подумал, что из него может выйти настолько строгий учитель. Любая наша работа должна была быть идеальной на сто процентов. Либо идеал, либо мусор. Он не принимал ничего, что хоть немного отходило бы от его стандарта. Хотя его тоже можно понять. Все мужчины здесь стремятся оставить что-то после себя. Ремесло, знания, изобретения. Что-то, что могло бы сказать всем, что он жил здесь. Что именно он жил и обучил себе замену.

Так размеренно и незаметно пролетели три месяца. Я успел побывать и пастухом, и поваром, и ремесленником. Огородничество, строительство и полевые работы тоже легко мне поддались. Каким-то немыслимым образом я сумел побывать даже охотником и следопытом. Еще дважды я был с Мидри в лесу. Узнал, что дома и трубки блестят, потому что их покрывают густым соком особых деревьев, называемым лаком. Узнал секреты готовки Дрины. Научился печь хлеб с начинкой.

Я даже узнал историю народа Инджен, да и их название. Раньше они жили маленькими племенами по всему миру, распределяя знания между людьми, но когда те начали строить города, вытесняя племена, все они собрались здесь, в Sienta Valis, так звался восточный лес когда-то давно, когда был еще молод.

Узнал и историю самого леса. Оказывается его высаживали местные племена еще до того, как заложили первый камень Диантреса. Они высадили деревья плотной, непроходимой стеной вокруг, оставив внутри равнину. Сложно представить, сколько времени ушло на его создание, потому что пройти сквозь эту стену можно лишь дней за восемь, и то, если иметь много припасов и быть готовым к тому, что ждет в глубине чащи. Даже если высаживать будет сотня людей, по сотне деревьев ежедневно, не думаю, что они управились бы быстрее, чем за полгода, настолько большой этот лес. Хотя, скорее всего, ушел бы и весь год. Учитывая, как много ровной, пригодной для посадок и строительства земли осталось внутри и насколько широкая и непроходимая лесная стена.

Еще я узнал, что раньше Инджен передавали знания людям, согласно их развитию. Машины и механизмы, что мы используем и строим больше тысячи лет, были переданы нам ими. Секреты выращивания овощей и скота мы тоже получили от Инджен. Однако от секрета воды люди, почему-то, отказались сами.

Язык, на котором мы говорим, календарь, по которому живем и отмеряем даты, даже то, как измеряется время, все с самого начала дали людям именно эти племена. Но увидев, что жить с природой в гармонии мы не собираемся, племена ушли, оставив людей развиваться самих. Ушли, унеся с собой знания и память о себе. Поэтому о них никто и не помнит. И не вспомнит, даже если показать и рассказать все как есть.

Так же старейшина рассказал мне о другом языке, более древнем. И даже обучил его основам. Знаю, что он никогда мне и не пригодится, но его звучание показалось мне прекрасным, и я настоял. Пришлось не один день упрашивать Мидри, пока он не сдался. Наши уроки проходили тяжело. Непривычное произношение давалось мне с трудом, и ушло больше месяца упорных занятий, прежде чем я научился произносить отдельные звуки.

А сегодня, наконец, наступил тот долгожданный день, когда я узнаю значение таинственного слова Драул. Как и приказал старейшина, я забыл о нем и не вспоминал долгих три месяца. Не задавал вопросов, хоть как-то связанных с ним. Не расспрашивал остальных. И сегодня я получу обещанную награду за свое смирение.

День прошел, как обычно, но к закату все собрались у крохотного сарайчика. Если быть точнее, это был очень ветхий с виду каменный домик. Удивляюсь, как я до сих пор его не приметил, ведь даже сам стиль постройки разительно отличался от общей картины деревеньки. Мужчины обступили его кругом, а женщины с детьми встали на небольшом расстоянии. Одна из них плакала, кажется, её имя Рула, а за её подол держалась маленькая, лет семи, девочка и с испугом смотрела то на сарайчик, то на заплаканное лицо матери.

Как только село солнце, Мидри подозвал меня к себе.

– Сейчас мы войдем внутрь. Что бы ты ни увидел – молчи. Захочешь закричать или сказать хоть слово – молчи. Не издавай ни звука. Не мешайся под ногами у тех, кто будет завершать обряд. И даже не вздыхай слишком громко. Если не готов к такому, то лучше останься снаружи.

– Я готов, – ответил я, на всякий случай, шепотом.

Старик кивнул и прошел в сарай, заводя меня следом. Представшая перед моими глазами картина повергла меня в шок. В окружении свечей, на старом, источенном жуками деревянном столе, лежало тело. Если быть точнее – скелет. Голые молочно-белые кости, на которых танцевали блики от десятков маленьких огоньков. Чтобы не мешать никому, я забился в угол, и молча, наблюдал.

Это был тот самый мужчина, который заходил ко мне вместе с Дриной в первый день моего появления тут. Олений череп накрепко сросся с его человеческим. Один из мужчин передал Мидри в руки плошку с темной жидкостью и тонкую кисть. Видимо краска. Кто-то раздвинул полы мантии, обнажая костистую грудь умершего, и старейшина начал наносить на внутреннюю сторону оголенных ребер письмена на древнем языке. Моих знаний не хватило, чтобы понять все, но несколько слов я распознал.

Нести. Память. Записать. До конца. Смерть. Душа.

Когда последняя буква была начертана, старику протянули другую плошку, на сей раз с чем-то прозрачным, скорее всего лак из древесного сока, чтобы закрепить письмена. Так и оказалось.

По окончании всех процедур мужчины покинули домик и мы все выстроились рядом с женщинами. Я продолжал молчать, боясь наделать лишнего шума, а Рула все еще плакала.

Ожидание казалось мучительным. Минуты складывались в часы. Кто-то продолжал стоять, менее выносливые сели на траву. Кто-то и вовсе лег и уставился в звездное небо. На коленях у матерей дремали дети. Казалось, будто вся деревня просто решила посидеть под ночным небом, но атмосфера вокруг говорила об обратном. Воздух той ночью был невыносимо тяжелым. Переживания и тревога десятков людей смешались с ночной прохладой. Вокруг нас словно появилась плотная, но неосязаемая и невидимая стена.

Шелест травы и листьев на ветру смешивался с людским шепотом и всхлипами Рулы, превращаясь в тихий монотонный гул. За стенами сарайчика раздался шорох, мгновенно заставивший нас замолчать. Все взгляды устремились на дверь, к напряжению в воздухе примешивалось томительное ожидание, а я, в это время, изо всех сил сдерживал рвущийся наружу крик ужаса.

За рассохшейся дверью раздался первый тихий скрип, а после еще один, едва слышный, и еще. Затем глухой стук. Он будто крадучись подбирался к двери. Медленный и глухой, с подобным звуком падают капли из пересыхающих лиан в пустое деревянное ведро.

Спустя минуты изнуряющего ожидания дверь распахнулась. Из глубины постройки сияли алые рога. Черная мантия сливалась с тьмой комнаты, в которой больше не осталось зажженных свечей. Скелет вышел на лунный свет и медленно побрел в сторону леса. Он прошел мимо всех нас так, словно и не было вокруг него людей, будто все, что он видит, это лес, в который ему во что бы то ни стало нужно попасть.

Стоило двери распахнуться, как рыдания Рулы многократно усилились. Сейчас мимо нее шел любимый муж, человек, которому она посвятила всю себя, и который посвятил себя ей. Отец её любимой дочери. Мужчина, что долгие годы заботился о ней и оберегал её.

А он шел, смотря вперед пустыми глазницами. Трава смягчала поступь голых костей, приминаясь под ним. Ему не было дела до слез жены, он не видел их. Не слышал её плача. Просто не мог больше всего этого.

Вдруг из толпы выскочила невысокая фигура – дочь Рулы. Она схватилась маленькими ручками за пыльную ткань отцовской мантии, заливаясь слезами.

– Папа, папа, это же ты? Мама плачет. Почему ты не идешь к маме? – Детский голос срывался на крик, в попытке достучаться до родного человека, но напрасно. Ответом ей было молчание. Скелет шел вперед, таща девочку за собой по траве, будто она и не весит ничего.

– Это же я, Руми. Твоя маленькая звездочка. Ты меня больше не любишь? Папа.

Малышка заливала слезами покрасневшее личико и утыкалась им в складки мантии. Моё сердце сжалось, да так сильно, словно его сдавливали кузнечными тисками. Оно вот-вот готово было лопнуть.

Не в силах больше видеть страдания ребенка, и рискуя разозлить всех своим вмешательством, я пошел за ней. Руми плакала. Тонкие детские пальчики устали хвататься за мантию того, кто когда-то был её отцом, и теперь она просто рыдала, глядя ему вслед. Лежала на холодной земле, крича отцу во след охрипшим голосом. Я поднял её на руки и понес к матери. Слов, чтобы успокоить ребенка, не находилось в моей голове, поэтому я просто похлопывал её по спине, как это когда-то делал для меня мой отец, и вытирал с её щек горячие слезы.

К счастью, Мидри не разозлился на меня за самоуправство. Вернув ребенка матери, я сразу направился к дому. В свою комнату, чтобы переварить увиденное. Разговаривать сегодня не хотелось ни с кем. Слышать правду хотелось еще меньше. Наверное, я пока не был к ней готов.

Сон долго не шёл. Прохлады открытого окна не хватало, но и на крыльцо выйти я не мог. Было страшно, тяжело, да и просто горько.

Утро встретило меня измученными серыми лицами мужчин и покрасневшими глазами женщин. Хотя, что врать, и мужчины попадались с опухшими от слез глазами. Да и я сам был одним из них.

Вчера старейшина должен был выдать мне новую работу вечером, но было не до того, и поэтому я просто слонялся по округе, разыскивая его или тех, кому мог бы помочь.

– Подожди. – Меня окликнула Рула, когда я проходил недалеко от её дома. Она сидела на крыльце и, видимо, высматривала меня. Женщина зашла в дом и вышла уже с большим блюдом. Подойдя ближе, она протянула мне свежий сладкий хлеб с ягодами. – Спасибо за вчера. У меня не было сил пойти за дочкой.

Не дав мне возможности поблагодарить в ответ, она ушла в дом. Несладко ей пришлось ночью. И девочка. Как она перенесла все случившееся? Меня очень волновала их судьба. Одно дело терять близкого навсегда, но намного хуже знать, что он не упокоится и не отправится на Мирную луну. Видеть, как то, что когда-то было родным, любимым человеком, теперь уходит от тебя, позабыв всю свою прежнюю жизнь и счастье. Мне кажется, это намного тяжелее.