Текст книги "Папина дочка"

4

В стиральной машине что-то отбеливали.

– Это оказалось настолько срочно, что вы не могли дождаться меня, миссис Вестерфилд? – оправдывалась Розита, испугавшись, что ее станут ругать за плохую работу. Она уехала из города в четверг навестить больную тетушку и вернулась только этим утром, в воскресенье. – Вам не стоит утруждать себя стиркой, у вас ведь и так полно дел с отделкой всех этих домов.

Линду Вестерфилд внезапно охватила непонятная тревога, и она почему-то решила ничего не говорить Розите.

– Когда я проверяю декоративную роспись и что-нибудь подправляю, мне иногда проще бросить испачканную краской одежду в машинку, чем оставлять грязной, – солгала Линда.

– Судя по количеству использованного отбеливателя, грязной одежды у вас была целая куча. Да, миссис Вестерфилд. Вчера в новостях сообщили о девочке Кавано. Я все время думаю о ней. Просто не верится, что такое могло произойти в нашем маленьком городке. Ужасная трагедия.

– Да, верно.

Стиральной машиной пользовался Роб, подумала Линда. Ее муж, Винc, в жизни не стал бы ничего стирать. Похоже, он даже не знал, как это делается.

В темных глазах Розиты заблестели слезы, и она смахнула их рукой.

– Ее мать, бедняжка...

Роб? Но что ему понадобилось так срочно выстирать?

Хотя это не в первый раз. Лет в одиннадцать он уже пытался смыть с одежды запах сигарет.

– Андреа Кавано была настоящей красавицей. А ведь ее отец – лейтенант полиции! Кто бы мог подумать, что он не сумеет защитить свою дочь.

– Да, точно. – Линда сидела за кухонным столом, просматривая свои наброски оформления окон в новом доме одного из клиентов.

– Подумать только, проломить голову бедной девочке! Тот, кто это сделал – настоящее чудовище. Надеюсь, когда этого монстра поймают, его повесят.

Розита, не ожидая ответа, продолжала говорить сама с собой. Линда сложила наброски в папку.

– Мы с мистером Вестерфилдом сегодня ужинаем в ресторане с друзьями, Розита, – бросила она, вставая со стула.

– А Роб обедает дома?

Хороший вопрос!

– Он ушел на пробежку, но с минуты на минуту должен вернуться. Спроси у него сама. – Миссис Вестерфилд ощутила предательскую дрожь в голосе. Вчера весь день Роб казался веселым и жизнерадостным. Когда весть о смерти Андреа Кавано разнеслась по городу, Линда не сомневалась, что сын расстроится. Но этого не произошло: убийство Андреа никак его не тронуло. «Я ее почти не знал», – обронил он.

Может, Роб, как и многие в девятнадцать лет, не хочет принимать смерть как что-то возможное в таком юном возрасте? Или так он пытается уйти от осознания бренности своего собственного существования?

Линда медленно поднималась вверх по ступенькам, сгорбившись под тяжестью предчувствия надвигающейся катастрофы. Они переехали в этот особняк, построенный еще до Американской Революции, из городского коттеджа в восточном Манхэттене на Семнадцатой улице шесть лет назад, когда Роба отправили в частную школу-пансион. К тому времени Вестерфилды уже решили, что хотят постоянно жить в этом небольшом городке, в который они традиционно приезжали на лето к матери Винса. Винс пришел к выводу, что здесь можно делать неплохие деньги, и стал вкладывать средства в недвижимость.

Этот дом, в котором терялось само ощущение времени, всегда являлся для Линды источником тихой радости, но сегодня она даже не остановилась, чтобы провести рукой по отполированному дереву перил лестницы или полюбоваться чудесным видом на долину, открывавшимся из окна наверху. Линда направилась прямиком в комнату Роба. Дверь оказалась заперта. Роб ушел час назад и мог вернуться с прогулки в любую минуту. Линда с опаской открыла дверь и вошла в комнату.

Кровать была разобрана, зато в самой спальне царил неестественно образцовый порядок. Роб весьма педантичен к своей одежде – иногда, чтобы добиться идеально ровных стрелок, он даже отглаживал еще влажные брюки. Но вот грязную одежду он бросал где ни попадя. И сейчас миссис Вестерфилд предполагала узреть кучи брюк и рубашек, сваленных на пол в ожидании Розиты.

Линда быстро прошла через спальню и заглянула в корзину для грязного белья в ванной. Пусто.

После отъезда Розиты в четверг и до сегодняшнего утра Роб выстирал и высушил всю грязную одежду, которую носил вчера и в четверг. Но зачем?

Линда хотела еще проверить шкаф сына, но решила не рисковать. Скандал ей сейчас не нужен. Миссис Вестерфилд вышла из комнаты, предусмотрительно заперла за собой дверь, спустилась в прихожую и свернула за угол, к хозяйским апартаментам, которые они с Винсом достроили, расширяя дом.

Похоже, у нее начинался приступ мигрени. Линда бросила папку с проектами на диван в гостиной, зашла в ванную и достала аптечку. Приняв две таблетки предписанного врачом лекарства, миссис Вестерфилд посмотрела в зеркало и поразилась, насколько бледной и измученной она выглядит.

На ней был спортивный костюм – закончив работать с набросками, она хотела пробежаться. Каштановые волосы она убрала назад повязкой, но с макияжем решила не возиться. Откровенно говоря, с этими морщинками вокруг глаз и в уголках рта выглядит она явно старше своих сорока четырех.

Окно ванной выходило во дворик перед особняком и на подъездную аллею. Линда выглянула на улицу: к дому подъезжала незнакомая машина. Через несколько минут в дверь позвонили. Миссис Вестерфилд ждала, что Розита свяжется с ней по интеркому и сообщит, кто приехал. Вместо этого та сама поднялась наверх и вручила ей визитную карточку.

– Он хочет поговорить с Робом, миссис Вестерфилд. Я объяснила ему, что Роб еще на пробежке, но он сказал, что подождет.

Линда была сантиметров на двадцать выше Розиты, в которой роста – всего полтора метра с небольшим, но, увидев имя гостя, она буквально повисла на маленькой женщине, ища поддержки и опоры. На визитке красовалась надпись: детектив Маркус Лонго.

5

Куда бы Элли ни приходила, она везде чувствовала себя лишней. После отъезда милого детектива она попыталась найти маму, но миссис Хилмер объяснила, что доктор дал маме какое-то лекарство, и она отдыхает. Папа закрылся в кабинете и почти не выходил оттуда. Сказал, что хочет побыть один.

Вечером в субботу из Флориды приехала бабушка Рейд, но она все время рыдала.

На кухне сидели миссис Хилмер и несколько маминых подруг из бридж-клуба. Элли услышала, как одна из них, миссис Стори, проронила:

– Мне так жаль, что я ничем не могу им помочь. Но, по крайней мере, мы рядом, и Дженин с Тедом не так одиноко.

Элли вышла на улицу и решила покататься на качелях. Она раскачивалась все сильнее и сильнее, качели взлетали все выше и выше. Элли захотелось, чтобы они перевернулись. Так, чтобы упасть с самого верха и сильно удариться о землю. Может, хотя бы тогда внутри будет не так больно?

Дождь прекратился, но все равно было пасмурно и холодно. Скоро Элли поняла: как бы она ни старалась, качели не перевернутся. Тогда она вернулась в дом и прошла в коридор перед кухней. Оттуда доносился голос матери Джоан, которая сидела на кухне вместе с другими женщинами и, судя по всему, плакала.

– Я удивилась, что Андреа ушла так рано. Уже стемнело. Я еще подумала, не подвезти ли ее домой. Если бы только...

– Если бы только Элли сказала им, что Андреа любила забираться в этот гараж, который дети называли «убежище», – раздался голос миссис Льюис. – Ведь Тед еще мог успеть.

– Если бы только Элли...

Как можно тише, чтобы они ее не услышали, Элли вернулась к черной лестнице и поднялась наверх. На ее кровати лежал чемодан бабушки. Это уже интересно. Получается, бабушка не будет спать в комнате Андреа? А ведь спальня сестры теперь свободна. Может, ей разрешат спать там? Тогда, если проснуться ночью, можно представлять, что Андреа вот-вот вернется.

Элли приоткрыла дверь в комнату сестры тихо-тихо, как по утрам в воскресенье, когда заглядывала туда, чтобы проверить, спит ли еще Андреа.

Возле письменного стола стоял папа. В руках он сжимал фотографию.

Элли поняла, что это – детская фотография Андреа, та, в серебряной рамке с выгравированной наверху надписью – «Папина дочка».

Элли стояла и смотрела. Тем временем папа подошел к музыкальной шкатулке – еще одному подарку новорожденной Андреа. Папа любил рассказывать, что маленькую Андреа было сложно уложить спать, и он заводил музыкальную шкатулку и, напевая, танцевал по комнате с девочкой на руках, пока Андреа не засыпала.

Элли как-то спросила, укладывал ли так папа и ее. Но мама сказала, что нет, потому что Элли всегда быстро засыпала. С самого рождения с ней не возникало никаких проблем.

Музыка лилась по комнате, и слова песни долетали до Элли:

"... Ты папина дочка, которую нужно хранить и оберегать.

Ты – дух Рождества, моя звездочка на елке...

И ты папина дочка"[3]3
  Самый популярный американский хит про отца и дочь на стихи и музыку Бобби Берка и Хорэса Герлаха, 1949 г. ; под него обычно танцуют на свадьбах.


[Закрыть]

Элли стояла и смотрела. Папа присел на край кровати Андреа, и из его груди вырвалось глухое рыдание.

Элли на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь так же тихо, как и открыла.

Часть втораяДвадцать три года спустя

6

Мою сестру Андреа убили почти двадцать три года назад, но мне все время кажется, что это случилось вчера.

Роба Вестерфилда арестовали через два дня после похорон. Ему предъявили обвинение в убийстве первой степени тяжести. Главным образом благодаря моим показаниям полиции удалось получить ордер на обыск дома Вестерфилдов и автомобиля Роба. В доме обнаружили одежду, которая была на Вестерфилде-младшем в тот вечер, когда он лишил жизни мою сестру. Несмотря на то что Роб ее тщательно выстирал с отбеливателем, экспертизе удалось выявить на ней следы крови. В багажнике автомобиля нашли орудие убийства – домкрат. Роб вымыл и его, но на домкрате все же осталась крошечная частица волос Андреа.

По официальной версии защиты, в вечер убийства Вестерфилд-младший поехал в кинотеатр. Парковка была забита, и он оставил автомобиль на соседней заправке. Сама станция уже закрылась, но во внутреннем гараже, как утверждал Роб, еще работал Пол Штройбел. Роб заглянул к нему и сказал, что оставит машину здесь и заберет после сеанса.

Вестерфилд заявил, что, пока он смотрел кино, Пол Штройбел, должно быть, взял его машину, доехал до «убежища», убил Андреа и поставил автомобиль обратно на стоянку. Роб утверждал, что до этого как минимум пять раз оставлял там машину, когда ходил к стоматологу – устранить мелкие неисправности. Так что в любой из этих дней Пол мог сделать к автомобилю запасные ключи.

Кровь на одежде и подошвах кроссовок Роб объяснял тем, что Андреа попросила его встретиться в гараже. Он утверждал, что она постоянно ему названивала, в том числе в день убийства, в обед. В тот раз Андреа сообщила ему, что идет на дискотеку с Полом Штройбелом и не хочет, чтобы Роб на нее злился.

– Мне было все равно, с кем она там идет, – заявил на суде Роб. – Очередная запавшая на меня девчонка. Она преследовала меня повсюду. Если я гулял по городу – она «случайно» проходила мимо. Если я шел в боулинг – оказывалось, что она играет на соседней дорожке. Однажды я застал ее с подругами в гараже бабушки – они там курили. Я решил сделать широкий жест и разрешил им там сидеть. Она все время просила меня покатать ее на машине и названивала мне с утра до вечера.

Почему он тем вечером оказался в гараже, Роб объяснил следующим образом:

– Я вышел из кино, – рассказывал он в суде, – и поехал домой. И тут я забеспокоился о ней. Я сказал ей, что не смогу сегодня встретиться, но она заявила, что все равно будет меня там ждать. Так что я решил туда заглянуть и проконтролировать, чтобы она вернулась домой, пока ее отец не разозлился. В гараже перегорела лампочка. Я на ощупь дошел до противоположного конца гаража и обогнул машину. Как правило, Андреа с друзьями сидели на одеялах и курили именно там. Я наступил на одно из одеял. Я различил в темноте, что на нем кто-то лежит. Я решил, что Андреа решила дождаться меня и заснула. Я опустился на колени, прикоснулся к ее лицу и почувствовал под пальцами кровь. И убежал.

Его спросили, почему.

– Я испугался, что решат, что это сделал я.

– Как вам тогда показалось, что с ней случилось?

– Я не понял. Мне стало страшно. Но потом я заметил кровь на домкрате в багажнике моей машины и понял, что ее убил Пол.

Роб говорил очень гладко, все его показания были прекрасно отрепетированы. Молодой и симпатичный, он производил хорошее впечатление. Но его Немезидой[4]4
  Немезида – в греческой мифологии богиня возмездия.


[Закрыть]оказалась я.

Я помню, как стояла в суде и отвечала на вопросы прокурора:

– Элли, Андреа звонила Робу Вестерфилду перед тем, как пойти делать уроки к Джоан?

– Да.

– А сам он иногда ей звонил?

– Иногда, но если отвечали мама или папа, всегда вешал трубку. Он просил Андреа звонить ему самой, потому что у него телефон в спальне.

– Андреа звонила ему в вечер своей смерти по какой-то определенной причине?

– Да.

– Ты слышала их разговор?

– Немного. Я зашла к ней в комнату. Она чуть ли не плакала. Она объясняла Робу, что ничего не может поделать и что ей придется пойти с Полом на дискотеку, что по-другому никак. Она не хотела, чтобы Пол разболтал папе, что иногда они встречаются с Робом в «убежище».

– И что потом?

– Она сказала Робу, что идет к Джоан делать уроки, и он попросил ее увидеться в «убежище».

– Ты слышала, как он ей это говорил?

– Нет, но я слышала, как она ответила ему: «Я постараюсь, Роб». А потом она повесила трубку и пояснила мне: «Роб хочет, чтобы я пораньше ушла от Джоан и встретилась с ним в „убежище“. Он очень зол на меня. Он заявил, что не хочет, чтобы я ходила на танцы с кем-то, кроме него».

– Это тебе сказала Андреа?

– Да.

– И что дальше?

И тогда там, на суде, я выдала последний секрет Андреа и нарушила самую страшную из данных ей клятв – «Клянусь своей жизнью» – обещание, что я никому и никогда не расскажу о медальоне, который ей подарил Роб. Золотой, в форме сердечка, с маленькими голубыми камушками. Андреа показывала мне инициалы, которые выгравировал на нем Роб. К этому моменту я уже рыдала. Мне так не хватало сестры, что даже говорить о ней было больно. Тем не менее я продолжила:

– Когда Андреа уходила, она надела медальон, поэтому я была уверена, что она встречается с Робом.

– Медальон?

– Роб подарил ей медальон. Андреа носила его под одеждой, чтобы никто не увидел. Он был на ней, когда я нашла ее в гараже.

Я помню, как давала показания, стараясь не смотреть на Роба Вестерфилда. Он буравил меня взглядом, я чувствовала исходящую от него ненависть. И я могла поклясться, что слышала мысли папы и мамы, которые сидят позади прокурора: «Элли, ты должна была нам об этом рассказать, ты должна была...»

Мои слова тут же опротестовали адвокаты защиты. Они заявили, что Андреа часто носила медальон, но его подарил ей отец, и, когда нашли тело, медальон лежал на ее туалетном столике. Я же все это либо выдумала, либо наслушалась от Андреа небылиц про Роба, которые сейчас и повторяю.

– На Андреа был медальон, когда я ее нашла, – упиралась я. – Я на него наткнулась. – И тут я взорвалась. – И я знаю, что это Роб Вестерфилд прятался в «убежище», когда я нашла Андреа. Он вернулся туда за медальоном.

Адвокаты Роба пришли в неописуемую ярость, и мое заявление постановили вычеркнуть из протокола. Судья повернулся к присяжным и попросил их не учитывать мою реплику при вынесении вердикта.

Поверил ли кто-нибудь из них в то, что я рассказала о медальоне, подаренном Робом Андреа?

Не знаю.

Затем дело передали на рассмотрение присяжным. Они совещались около недели. Потом мы узнали, что всего пара человек склонялась к версии непредумышленного убийства, но большинство все же настояло на том, что убийство – умышленное. Присяжные пришли к выводу, что Роб пошел в гараж с домкратом потому, что хотел убить Андреа.

Я перечитывала протокол заседания первые несколько раз, когда Вестерфилд подавал на досрочное освобождение, и отправляла яростные письма протеста. Но с тех пор Роб уже отсидел двадцать два года, и на этот раз его вполне могли выпустить. Поэтому я и вернулась в Оддхэм-на-Гудзоне.

Мне тридцать лет. Я живу в Атланте и занимаюсь журналистскими расследованиями для газеты «Атланта Ньюз». Наш главный редактор, Пит Лорел, считает личным оскорблением даже уход в ежегодный отпуск. Поэтому я ожидала, когда заявлю, что мне нужно два дня отгула, а может, и больше, он придет в настоящее бешенство.

– Замуж выходишь?

Я объяснила ему, что об этом я пока даже не думаю.

– Тогда что?

Я никогда не рассказывала никому из редакции ничего о своей личной жизни, но Пит Лорел – из тех, кто, похоже, и так знает все обо всех. В свои тридцать один уже начавший лысеть и вечно пытающийся сбросить лишнюю пару килограммов, Пит, наверное, самый умный мужчина из тех, кого я встречала за свою жизнь. На шестом месяце работы в «Ньюз», когда я писала статью об убийстве подростка, он подошел ко мне и, как будто между прочим, заявил: «Наверное, нелегко тебе над ней работать. Я знаю, что случилось с твоей сестрой». Пит не ждал от меня ответа, да и я ему ничего не сказала, но в тот момент я ощутила его сочувствие. И это сработало. Задание перестало казаться мне таким угнетающим.

– Убийца Андреа подпадает под досрочное освобождение. Боюсь, на этот раз его все-таки выпустят, вот я и хочу попробовать как-нибудь этому помешать.

Пит откинулся в кресле. Как всегда, на нем был свитер и рубашка с расстегнутым воротником. Иногда я даже сомневалась, что у него вообще есть пиджак.

– А сколько он уже отсидел?

– Почти двадцать два года.

– И сколько раз он уже подавал на досрочное освобождение?

– Дважды.

– Какие-нибудь проблемы в тюрьме?

Я почувствовала себя школьницей на экзамене.

– Никаких, насколько мне известно.

– Похоже, он все-таки выйдет.

– Думаю, да.

– Тогда зачем напрягаться?

– Потому что я должна.

Пит Лорел не любил тратить впустую слова и время. Поэтому он не стал больше задавать вопросов, а просто кивнул.

– Ладно. Когда слушание?

– На следующей неделе. Хочу поговорить в понедельник кое с кем из комиссии по досрочному освобождению.

Пит снова зарылся в бумаги, явно давая мне понять, что разговор окончен.

– Езжай, – только и сказал он.

Но когда я уже развернулась к двери, Пит добавил:

– Элли, ты не такая сильная, как думаешь.

– Нет, такая.

Я даже не поблагодарила его за отпуск.

Все это было еще вчера. А на следующий день, в субботу, я прилетела из Атланты в аэропорт округа Вестчестер и взяла напрокат автомобиль. Я могла бы остановиться в каком-нибудь мотеле в Оссининге, возле Синг-Синг – тюрьмы, где отбывал срок убийца Андреа. Вместо этого я проехала еще пятнадцать миль до нашего старого города, Олдхэма, и отыскала там уютную гостиницу «Паркинсон Инн», в которой, как я смутно помнила, мы иногда устраивали семейные обеды и ужины.

Гостиница явно процветала. В эту промозглую октябрьскую субботу ресторан был заполнен скромно одетой публикой – главным образом парами и семьями. Меня охватила ностальгия. Именно так, как я помнила из детства, обедали здесь по субботам и мы вчетвером. А потом папа отвозил нас с Андреа в кино. Там ее уже ждали подруги, но она никогда не возражала, если я увязывалась за ней.

«Элли – хороший ребенок. Она не ябеда», – говорила Андреа. Если фильм заканчивался рано, мы все добегали до гаража-"убежища", где Андреа, Джоан, Марджи и Дотти выкуривали по-быстрому одну сигарету на всех и расходились по домам.

На случай, если папа чувствовал запах дыма от одежды Андреа, у нее всегда был наготове ответ: «Так получилось. После кино мы пошли есть пиццу, а там было накурено». И она подмигивала мне.

В «Паркинсон Инн» всего восемь номеров, но сейчас свободным оказался только один: спартанского вида комната с железной кроватью, бюро с двумя ящиками, ночным столиком и стулом. Окна выходили на восток, в сторону нашего старого дома. В этот день солнце все время то выныривало из-за облаков, ослепительно сверкая, то в одно мгновенье полностью пропадало за ними.

Я смотрела в окно, и казалось, что мне снова семь лет, и я вижу, как отец держит в руках музыкальную шкатулку.

7

Я хорошо помню тот день, ставший переломным в моей жизни. Святой Игнатий Лойола[5]5
  Лойола, св. Игнатий (1491 – 1556) – испанский церковный деятель, основатель Общества Иисуса (ордена иезуитов).


[Закрыть]сказал: «Дайте мне ребенка, которому еще нет семи лет, и я покажу вам человека». Думаю, он имел в виду не только мужчину, но и женщину.

Я стояла тихо, как мышь, и смотрела, как мой отец, которого я боготворила, рыдает, прижимая к груди фотографию моей покойной сестры, а из музыкальной шкатулки струилась нежная мелодия.

Вспоминая об этом, я всегда удивлялась, почему мне тогда не пришло в голову броситься к нему на шею и забрать всю его скорбь, смешав со своей собственной болью. Но, думаю, я уже тогда понимала, что в своем горе он одинок, и, что бы я ни сделала, я все равно не смогла бы облегчить его страдания.

Лейтенант Эдвард Кавано, заслуженный офицер полиции штата Нью-Йорк, герой десятка смертельно опасных заданий, не сумел предотвратить убийство своей красивой, но своевольной пятнадцатилетней дочери. И его муки не мог разделить никто – даже самый близкий человек.

С годами я поняла, что, если горе остается неразделенным, все начинают перекидывать вину друг другу, как горячую картошку, пока она не достается самому слабому, тому, кто хуже всех умеет от нее уходить.

В данном случае это оказалась я.

Детектив Лонго быстро сделал выводы из моих откровений. Я нарушила обещание Андреа и дала ему две ниточки, двух подозреваемых: повесу Роба Вестерфилда, благодаря своей внешности, распущенности и богатству вскружившему голову Андреа, и Пола Штройбела, тихого застенчивого подростка, влюбившегося в красавицу-флейтистку из школьного оркестра, которая с таким энтузиазмом приветствовала его успехи на футбольном поле.

«Ура, ура, ура, вперед, наша команда!» – кто мог сравниться в этом с Андреа!

Пока в лаборатории исследовали результаты вскрытия тела девушки, а на кладбище «Небесные Врата» шли приготовления к ее погребению (рядом с родителями отца, которых я почти не помнила), детектив Лонго уже допрашивал Роба Вестерфилда и Пола Штройбела. Оба они уверяли, что не видели Андреа в четверг вечером и не собирались с ней встречаться.

Пол работал в тот день на заправке. Станция закрывалась в семь, но, как утверждал Пол, он задержался в мастерской, чтобы доделать кое-что по мелочи на паре автомобилей. Роб Вестерфилд заявил, что в это время сидел в кинотеатре, и в качестве доказательства предъявил корешок билета.

Я помню, как стояла возле могилы Андреа, сжимая в руке одинокую розу с длинным стеблем. Пастор закончил читать молитву, и мне велели положить цветок на гроб сестры. Мне казалось, что внутри я тоже умерла, что я – такая же неживая, как Андреа, когда я склонилась над ней в «убежище».

Помню, мне хотелось сказать ей, как мне стыдно, что я выдала их с Робом секрет, и в то же время жаль, что я не рассказала об их встречах сразу, едва мы узнали, что она ушла от Джоан, но не вернулась домой. Но, конечно же, я молчала. Я бросила розу, и та соскользнула с гроба. Я хотела ее поднять, но тут мимо меня со своим цветком к гробу прошла бабушка и, наступив на мою розу, вдавила ее в грязь...

Через несколько минут мы вышли с кладбища, и в этой веренице скорбных лиц я ловила на себе мрачные взгляды. Вестерфилды так и не пришли, но Штройбелы стояли там, плечом плечу по обе стороны от Пола.

Я помню, как чувство вины окружало, захлестывало, душило меня. И это ощущение осталось со мной навсегда.

Я пыталась объяснить, что, склонившись над телом Андреа, слышала чье-то дыхание, но мне никто не верил: я была слишком взволнована и напугана. Когда я выбежала из леса, то сама дышала так громко и с таким трудом, будто у меня случился приступ астмы. Тем не менее даже годы спустя я часто просыпаюсь от одного и того же кошмара: я склоняюсь над телом Андреа, поскальзываюсь в ее крови и слышу это хриплое звериное дыхание и высокий хищный смех.

И теперь мое чувство опасности, то, которое не раз спасало человечество от полного истребления, подсказывало мне, что в Робе Вестерфилде притаился зверь. И если его выпустить на свободу, он нанесет новый удар.