Текст книги "Воронье озеро"

5

В наши дни мы повсюду видим страдания детей. Голод и войны разворачиваются перед нами на телеэкранах, чуть ли не каждую неделю нам показывают детей, переживших немыслимые ужасы и утраты. Большинство из них на удивление спокойны. Смотрят в камеру, прямо в объектив, и, зная, что им довелось испытать, ожидаешь увидеть в их глазах ужас и горе, но зачастую их взгляды не выражают ничего. Глаза пустые, будто они утратили способность чувствовать.

И хоть я не смею равнять свои беды с несчастьями этих детей, я помню, что точно так же ничего не чувствовала. Помню, как со мной разговаривал Мэтт – другие тоже, но в основном он – и с каким трудом мне удавалось даже просто разбирать слова. На меня навалился неподъемный груз, отключив все чувства. Я будто очутилась глубоко под водой.

* * *

– Кейт?

Мой взгляд был вровень с его коленями. У меня тощие, загорелые, узловатые, а у Мэтта – он был в шортах – каждое колено в обхвате с два моих.

– Кейт!

– Что?

– Ты слушаешь?

– Да.

– Взгляни на карту. Тут недалеко, видишь? Буду к тебе приезжать. Это же совсем близко, пойми.

На коленях у него волос было меньше, чем на бедрах и икрах, и кожа была другая, грубая. У меня коленки были совсем безволосые, гладкие.

– Смотри сюда, Кейт.

Здесь, на диване, мы просиживали подолгу. Мэтт и Люк снова работали у мистера Пая, но по вечерам Мэтт брал меня с собой на пруды, а если шел дождь или на пруды идти было поздно, то садился рядом и рассказывал, как мы заживем, как будем видеться. А я слушала. Точнее, пыталась, но внутри меня завывал смерч, заглушая все обращенные ко мне слова.

– Давай разберемся, – объяснял Мэтт. – Вот шкала, видишь? Она показывает, сколько миль в дюйме.

Карта была не очень хорошая. Нью-Ричмонд, ближайший к ферме тети Энни город, на ней не был отмечен, и Мэтт попросил тетю Энни показать, где он, а потом взял ручку и, хоть в книгах рисовать нельзя, поставил в том месте точку и подписал аккуратно, печатными буквами: Нью-Ричмонд.

Решено было, что мы останемся на Вороньем озере до отъезда Люка в колледж и тогда вчетвером – тетя Энни, Мэтт, Бо и я – отправимся на восток. Мэтт и тетя Энни поживут с нами три дня в Ривьер-дю-Лу, пока мы с Бо не освоимся на новом месте, а потом уедут к тете Энни на ферму.

А пока что Кэлвину Паю не хватало рабочих рук, и тетя Энни рассудила: почему бы ребятам не подзаработать? И я ненароком услышала ее слова: так мы с Бо скорей привыкнем, что их нет рядом.

– Приложи к шкале палец, Кейт, вот так. А теперь смотри. Верхняя фаланга твоего большого пальца, отсюда досюда, – это примерно сто миль. Поняла? Теперь приложи палец к карте. Смотри. Тут чуть больше ста миль, видишь? Сто пятьдесят от силы. Я запросто смогу к тебе приезжать.

Он говорил, а смерч завывал все сильнее.

* * *

– Кто там? – спросила тетя Энни. – Кейт, кто это к нам идет?

– Мисс Каррингтон.

– А кто это, мисс Каррингтон?

– Моя учительница.

– А-а. – Тете Энни стало любопытно. – Совсем молоденькая, с виду и не скажешь, что учительница.

Мы сидели на веранде, чистили фасоль. Тетя Энни была из тех, кто считал работу лучшим лекарством от любого горя. Она пыталась меня разговорить. Удавалось ей это лучше, чем Мэтту, тот слишком меня щадил.

– Хорошая учительница? Нравится она тебе?

– Да.

– А чем нравится?

Я тупо молчала.

– Кейт? Чем тебе нравится мисс Каррингтон?

– Она добрая.

Дальнейших расспросов мне удалось избежать, потому что мисс Каррингтон была уже у порога.

– Здравствуйте! – Тетя Энни отодвинула корзину с фасолью и встала встретить гостью. – Вы, как я поняла, учительница Кейт. А я Энни Моррисон.

Они пожали друг другу руки, без теплоты. Тетя Энни предложила:

– Хотите чего-нибудь прохладительного? А может, чаю? Вы ведь издалека шли, от самого поселка?

– Да, – ответила мисс Каррингтон. – Спасибо. От чая не откажусь. Здравствуй, Кейт. Вижу, ты трудишься. – Она слабо улыбнулась, видно было, что ей не по себе. В те дни я вообще мало что замечала, но на это обратила внимание, настолько это было не в ее характере.

– Кейт, заваришь нам чаю? – попросила тетя Энни. – Возьми самый лучший сервиз, хорошо? Для мисс Каррингтон. – Она улыбнулась гостье: – Кейт чай заваривает лучше всех.

Я зашла в дом, поставила кипятить воду. Тишина в доме стояла необычайная. Бо была в детской, тетя Энни уложила ее там после обеда, Бо вначале вопила как резаная, а теперь, кажется, уснула.

Пока грелась вода, я влезла на стул, достала с верхней полки буфета мамин любимый заварочный чайник. Он был пузатый, гладкий, густого кремового цвета, а на боку ветка яблони с темно-зелеными листьями и двумя румяными яблочками. Яблоки были тисненые, так и круглились под пальцами. Был еще кувшинчик для сливок, сахарница с крышкой, шесть чашек с блюдцами и шесть небольших тарелок – все тоже с яблоками, и на весь сервиз ни единой щербинки. Тетя Энни говорила, что это свадебный подарок моим родителям от одной знакомой из Нью-Ричмонда, а когда я подрасту, он перейдет ко мне, но и сейчас можно его ставить на стол для самых дорогих гостей. Казалось бы, мне полагалось радоваться.

Я обдала чайник кипятком, заварила чай. Чайник поставила на самый красивый поднос, сверху накрыла стеганым чехлом. Рядом я пристроила две чашки с блюдцами, молоко, сахарницу и осторожно двинулась с подносом к выходу. Сквозь сетчатую дверь виднелись силуэты мисс Каррингтон и тети Энни.

– Вы уж не взыщите, мисс Моррисон. Не поймите меня превратно.

Тетя Энни, увидев меня, встала, распахнула передо мной дверь.

И сказала:

– Спасибо, Кейт, красиво ты как все расставила. А теперь нам с мисс Каррингтон надо кое о чем переговорить – может, ты пока дочистишь фасоль на кухне? Или на берегу, если хочешь. Где тебе больше нравится?

– На берегу, – ответила я, хотя не все ли равно?

Я взяла кастрюлю с фасолью, нож, сбежала по ступенькам веранды, свернула за угол дома. И там уронила нож. Он упал, наверное, прямо возле моих ног, но затерялся в высокой траве. Взяв под мышку кастрюлю, я принялась прочесывать траву, раздвигая ее ногами, и тут услышала голос мисс Каррингтон:

– Понимаю, не мое это дело, но молчать не могу. Все они, конечно, умные ребята, но Мэтт не просто умный. У него такая тяга к знаниям… он исследователь, мисс Моррисон, прирожденный исследователь. Из тех, кого мне приходилось учить, он самый способный, на голову выше остальных. И в школе ему доучиться осталось всего год…

– Два года, – поправила тетя Энни.

– Нет, только год. Он ведь перешагнул через класс, он моложе Люка на два года, но отстает всего на год. Экзамены ему сдавать будущей весной. И в университет он поступит, стипендию ему присудят обязательно. Никаких сомнений.

Воцарилось молчание. Пальцами босой ноги я наткнулась на что-то холодное, твердое. Наклонилась, подобрала нож.

Тетя Энни спросила:

– Стипендии хватит на все? На питание, на жилье?

– На самом деле нет. Главное, учиться он будет бесплатно, а с жильем что-нибудь придумаете. Как-нибудь да можно выкрутиться. Мисс Моррисон, простите меня за назойливость, но поймите – это будет трагедия, если Мэтт не поступит в университет. Настоящая трагедия.

Выждав минуту, тетя Энни сказала мягко:

– Мисс Каррингтон, у нас в семье произошла трагедия куда страшнее.

– Понимаю! Понимаю, конечно! Потому-то и кажется несправедливым, если на Мэтта обрушится двойной удар.

Молчание. Тетя Энни вздохнула. И наконец заговорила, по-прежнему мягко:

– Но прошу, войдите и вы в наше положение. Мы рады бы помочь Мэтту, если б могли. Мы всем детям рады бы помочь. Но денег у нас нет. Понимаю, верится в это с трудом, но так и есть. В последние пять лет – нет, шесть – у всех фермеров на Гаспе тяжелые времена. Братья мои оба в долгах, и отец тоже. Влез на старости лет в долги, а ведь раньше ни у кого ни пенни взаймы не брал.

– Но этот дом…

– Деньги от продажи дома и наследство Роберта пойдут на образование Люка, да еще останется понемногу каждому из детей, когда им исполнится двадцать один. Совсем понемногу. Несправедливо это, обделять девочек, чтобы Мэтт учился в университете. Да и все равно не хватит.

– Но ведь…

– Мисс Каррингтон, выслушайте меня, прошу. Я не должна вам этого говорить, это в высшей степени… неуместно… Но прошу вас, поймите. Вижу, вы болеете душой за Мэтта, и хочу объяснить, как… как тяжело это для нашей семьи. Роберт потому так мало оставил, что он всем нам помогал. Он чувствовал себя перед нами в долгу. Братья мои всем пожертвовали, чтобы открыть ему дорогу, и он многого добился, а в тяжелые времена, само собой, взялся нам помогать. Проявил щедрость… И разумеется, откуда ему было знать, что дети… Он рассчитывал на хорошую зарплату на много лет вперед…

Наступило молчание, я ворошила ножом стручки фасоли.

Мисс Каррингтон подтвердила совершенно упавшим голосом:

– Тогда да, трагедия. Вы правы.

– Да, так и есть.

– Вы не могли бы… хотя бы дать ему окончить школу? Мисс Моррисон, он этого достоин – хотя бы школу окончить.

– Милочка, у сестры моей – не у той, что забирает к себе Кейт и Элизабет, у другой – четверо сыновей, и все они этого тоже достойны – окончить школу, поступить в университет, если на то пошло. Способные ребята. У нас в семье все способные. Но все они сейчас на рыболовных судах. Даже на ферме будущего у них нет. Можно сказать, трагедия, но почти всякому на свете знакомая. Скажу вам правду, для меня печальней разлучать детей, чем забирать Мэтта из школы. Образования у него и так более чем достаточно.

И снова молчание. У мисс Каррингтон губы, наверное, сжались ниточкой, как в классе, когда она сердится.

Тетя Энни продолжала:

– Знаете ли, нам грех жаловаться. Ведь дети могли быть там, в машине.

* * *

Я спустилась к озеру. Дочистив фасоль, посидела еще немного, глядя на волны, слушая их мерный рокот. Этот звук, во всем многообразии оттенков, сопровождал меня всю жизнь, с рождения, я не мыслила себя без него.

Я снова взяла в руки нож, ткнула острием в кончик пальца. Он вонзился в кожу, выступила темная блестящая капелька крови. Было почти не больно.

6

О случайности, мелкие мимолетные события, что определяют ход нашей жизни! Если сказать, что жизнь моя сложилась именно так, потому что мои родители погибли, это очевидно – такое отразилось бы на чьем угодно будущем. Но если я скажу, что жизнь моя повернулась так, а не иначе, потому что в тот день к нам зашла мисс Каррингтон, а я уронила нож, а потом Мэтт, отчаянно пытаясь мне помочь, стал засыпать меня вопросами, а рядом был Люк, пытался читать газету, а Бо плакала…

– Ты палец порезала, – заметил Мэтт.

Мы сидели на диване. После ужина я вытерла посуду по просьбе тети Энни, а та, с мрачным упорством приучая нас к новому порядку, укладывала Бо. Из-за двух закрытых дверей неслись вопли. «Нет! – кричала Бо. – Нет! Нет! Нет!»

Это означало: только не тетя Энни. Все мы это понимали, а тетя Энни понимала лучше всех.

Люк, стоя на полу на четвереньках, делал вид, будто читает газету. Подбородком он оперся на стиснутые кулаки.

– Чем ты порезалась? – спросил Мэтт.

– Ножом.

– А что ты этим ножом делала?

– Фасоль чистила.

– Надо осторожней.

Он откинулся назад, повел плечами и застонал:

– Спина отваливается. Уж лучше фасоль чистить, чем наша с Люком работа, это я точно тебе говорю.

Он ждал от меня расспросов. Я все понимала, но слова не шли с языка, засели глубоко внутри, никак не вытащить наружу.

Мэтт мне и так рассказал.

– Мы сегодня солому раскидывали. Работенка – врагу не пожелаешь. Полный нос и рот пыли, всюду солома – под рубашкой, под штанами, от пыли и пота пальцы на ногах склеиваются, да еще и старик Пай над душой стоит, с вилами, как тролль с трезубцем, – как зазеваешься, съест!

Он пытался меня рассмешить, но мне было не до смеха. Я вымученно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и продолжал:

– А теперь расскажи, как день провела. Что случилось сегодня интересного, не считая фасоли?

Я не знала, о чем рассказать. Мысли ворочались еще тяжелей, чем язык. Ум мой сбился с курса, словно корабль в тумане.

– Ну рассказывай, Кэти. Чем занималась? Заходил кто-нибудь?

– Мисс Каррингтон.

– Мисс Каррингтон? Здорово. И что говорила?

Я пробиралась сквозь туман.

– Сказала, что ты умный.

Мэтт хохотнул.

– Во как!

Мало-помалу ко мне возвращались подробности. Мисс Каррингтон волновалась. Робела перед тетей Энни, и слова ей давались с трудом, и говорила она не своим голосом.

– Она сказала, что другого такого ученика у нее не было. Сказала, что это будет… трагедия… трагедия… если ты не поступишь в университет.

На секунду между нами легло молчание. Мэтт сказал:

– Мисс Каррингтон – добрая старушка! К учителям подлизываться – дело полезное, Кейт. Бери с меня пример.

Теперь и он заговорил не своим голосом. Я бросила на него взгляд, но он смотрел на Люка, а сам покраснел как рак. Люк оторвался от газеты, и они уставились друг на друга. Люк спросил у меня, не сводя глаз с Мэтта:

– А что тетя Энни?

Я силилась припомнить.

– Сказала, денег не хватит. – Тетя Энни сказала не только это, но я забыла.

Люк кивнул, по-прежнему глядя на Мэтта.

Чуть погодя Мэтт отозвался:

– Права она, что тут скажешь. Да и какая разница?

Люк промолчал.

Вдруг ни с того ни с сего Мэтт разозлился. Он сказал:

– Если хочешь всю жизнь себя грызть за то, что тебя угораздило родиться первым, – пожалуйста, только меня от этого избавь.

Люк не ответил. Он отвернулся и снова уставился в газету. Мэтт наклонился, тоже взял страницу. Пробежал ее глазами и швырнул на пол. Глянул на часы:

– Сходить бы на пруд, через час уже стемнеет.

Но ни один из нас не двинулся с места.

За стеной по-прежнему не унималась Бо.

Люк резко встал и вышел из комнаты, слышно было, как он ворвался в детскую. Раздались голоса – возмущенный голос Люка, голос тети Энни, твердый и неумолимый, и безутешный плач Бо; мне представилось, как она тянется к Люку. А потом тетя Энни отчеканила:

– Ты ей только мешаешь уснуть, Люк. Только мешаешь.

Застучали шаги Люка, громкие, сердитые, хлопнула входная дверь.

* * *

Вот что надо сказать про Люка. До того самого дня, когда погибли наши родители, не припомню, чтобы он хоть раз взял на руки Бо. Ни разу. Мэтт носил ее на руках, а Люк – нет. И не помню, чтобы Люк проявлял к нам хоть какой-то интерес, разве что иногда бранился или перешучивался с Мэттом; он нас будто не замечал.

* * *

Наутро Люка дома не оказалось.

Постель его была смята, на кухонной стойке осталась миска хлопьев, а сам Люк будто сквозь землю провалился. Им с Мэттом пора было собираться на ферму.

– Может, он уже там, – предположила тетя Энни. – Решил выйти пораньше.

– Как бы не так, – буркнул Мэтт. Он был вне себя. Он уже обувался, стоя у дверей, яростно затягивал шнурки, заправлял джинсы в рабочие ботинки, чтобы не набилась внутрь солома.

– Куда он делся? – спросила я.

– Не знаю, Кейт. Хоть бы записку оставил, да где там! Люк есть Люк. То-то будет праздник, если он хоть раз нам сообщит о своих планах!

Так оно и было. Люк, прежний Люк, каким он был всего два месяца назад, вечно забывал говорить, куда уходит и когда вернется, и этим злил родителей. Мэтту в ту пору было все равно, его это не касалось.

Я посасывала порезанный палец. Мне стало страшно: а вдруг Люк не вернется? Сбежал или погиб?

– Но куда он, по-твоему, делся?

– Не знаю, Кейт, да и неважно. А важно, что если он через две минуты не вернется, то мы на работу опоздаем.

– Что поделать, иди без него, – сказала тетя Энни. Она делала им к обеду бутерброды, настоящие фермерские бутерброды – огромные ломти хлеба и на каждом шмат мяса в палец толщиной. – Пусть сам выкручивается. Может, он уехал зачем-то в город? Смог бы он сейчас туда добраться?

– Мог с молоковозом уехать. Мистер Джени в четыре утра выезжает – может, он его и подвез.

– Он вернется? – Голос у меня задрожал, ведь наши родители погибли по дороге в город.

– Вернется, никуда не денется. Не знаю только, что я скажу старику Паю, он со злости лопнет.

– Но откуда ты знаешь, что он вернется?

– Знаю, и все, Кейт. Оставь палец в покое. – Он вытащил руку у меня изо рта. – Знаю, и все, понятно? Знаю.

* * *

Утро я провела за домашними хлопотами, а почти весь день – у озера с Бо. Бо объявила тете Энни войну. Она, как видно, считала тетю Энни виновницей всех своих бед и решила с ней биться не на жизнь, а на смерть. Думаю, Бо победила бы. И подозреваю, что так думала и тетя Энни.

Итак, тетя Энни изгнала нас из дома, дав себе передышку, чтобы выстроить оборону. Так и вижу, как мы шагаем по тропинке к берегу – я еле плетусь, а Бо топает, взметая крохотные облачка пыли. Волосы у меня свисают сосульками, а у Бо стоят дыбом и будто пышут гневным жаром. Хороши сестрички!

Опустившись на горячий песок, мы стали смотреть на озеро. Был полный штиль. Казалось, озеро мерно дышит, словно огромный зверь, серебристый, лоснящийся. Бо, сидя со мной рядом, перебирала камешки и то и дело вздыхала, посасывая палец.

Я пыталась успокоить смерч внутри, но едва мне это удалось, едва ураган стих и стало можно разобрать в этой сумятице отдельные мысли, мне сделалось от них невмоготу. Как жить без Мэтта? Без Люка? Покинуть дом? Поселиться у чужих? Тетя Энни мне про них рассказывала, говорила, детей в той семье четверо – трое мальчиков и девочка. Все они старше меня и Бо, но, по словам тети Энни, хорошие. Да только откуда ей знать, хорошие или нет? Если ты не ребенок, то и не поймешь по-настоящему. Мэтт меня просил присматривать за Бо, но наверняка понимал, что мне не справиться. Слишком уж было мне страшно. Намного страшнее, чем самой Бо.

Высмотрев вдали на озере крохотную лодку, я заставила себя на ней сосредоточиться. Я знала, кто хозяин лодки – Джим Сумак, приятель Люка из индейской резервации.

– Вон там Верзила Джим Сумак, – громко сказала я Бо. Меня тянуло говорить, чтобы заглушить мысли.

Бо вздохнула и продолжила сосать палец, зачмокала громче. Большой палец был у нее вечно мокрый, на кончике взбухла белая мозоль.

– Он рыбачит, – продолжала я. – Что-нибудь поймает к ужину. Весит он двести с лишним фунтов, вот его и прозвали Верзилой. Школу он бросил, а Мэри Сумак в третьем классе. Зимой она в школу не ходила, учительница пошла к ее маме, и оказалось, ей не в чем – нет башмаков. Индейцы очень бедные.

Мама говорила, что всем нам перед ними должно быть стыдно. Я не совсем понимала, чего нам стыдиться, но меня терзало смутное чувство вины. Я вспомнила о маме, попыталась вызвать в памяти ее лицо, но оно от меня ускользало. Бо уже перестала спрашивать, где мама.

Ярдах в двадцати от берега из воды вынырнула гагара.

– Смотри, гагара, – сказала я.

Бо опять вздохнула, и гагара исчезла.

– Юк? – спросила вдруг Бо, вынув изо рта палец и глядя на меня во все глаза.

– Люк ушел.

– Мэт?

– И Мэтт тоже ушел. Они скоро вернутся.

Я огляделась, ища, чем бы ее отвлечь, чтобы она не заводилась. По песку к нам приближался паук, волоча дохлую оленью муху. Он полз, пятясь задом, вцепившись в муху челюстями и двумя лапками, изо всех сил перебирая остальными шестью. Мы с Мэттом видели однажды, как крохотный паучишка тащит из ямки в песке поденку втрое крупнее себя. Сухой песок то и дело осыпался, и паучок со своей ношей срывался на дно ямки. Он не сдавался, снова и снова пытался выбраться тем же путем, не сбавляя ходу. Мэтт рассуждал: «Вот что непонятно, Кэти, – то ли он очень-очень упорный, то ли память у него совсем короткая, вот он и делает все как в первый раз, забывает, что было секунду назад. Вот в чем вопрос».

Почти полчаса мы за ним следили, и наконец, к нашей радости, он выбрался из ямки – значит, не просто упорный, но еще и очень умный, заключили мы.

– Смотри, Бо, – сказала я. – Видишь, паук? Муху поймал и домой к себе тащит, в гнездо, видишь? А как дотащит, замотает в кокон и, когда проголодается, съест.

Я не пыталась разделить с ней свой восторг, как Мэтт со мной. Цель у меня была другая, более приземленная. Я надеялась, что она увлечется и забудет про свои капризы, мне было в тот день совсем не до них.

Но, увы, не сработало. Я-то думала, все идет как надо – Бо нагнулась и несколько мгновений внимательно смотрела на паука, но вдруг, вынув изо рта палец, вскочила, шагнула к пауку и наступила на него.

7

Мэтт вернулся ближе к шести. Я поджидала его на ступеньках веранды. Он спросил, дома ли Люк, я ответила нет, и он ничего не сказал, а просто пошел к озеру, разделся и нырнул.

Я шла за ним следом от самого дома и теперь молча стояла на берегу, глядя, как там, где он нырнул, по воде расходится рябь. Он вновь показался из воды, мокрый и скользкий, как тюлень. Загар был у него неравномерный, из светлых и темных кусочков: лицо, шея и руки коричневые, спина и грудь чуть светлее, а ноги совсем белые.

Он попросил:

– Принесешь мне мыло? Я забыл.

И я сбегала в дом за мылом.

Намыливался он яростно, скреб себя, втирал пену в волосы. Потом бросил мыло на песок и снова нырнул, а вокруг расплылось по темной воде белесое облачко. Уплыл он далеко.

Мыло нельзя оставлять на песке, потом песчинки не отскребешь, надо его класть на камень. Я подобрала мыло, опустила в воду и стала полоскать, но песок только глубже застревал.

Тут приплыл Мэтт, вылез из воды. Со словами «Не надо, Кейт» забрал у меня мыло. Когда мы шли к дому, улыбнулся мне мимоходом, улыбка вышла ненастоящая, просто растянутые губы.

* * *

Тетя Энни тянула с ужином до последнего, все дожидалась Люка, но в конце концов накрыла на стол без него. Она приготовила окорок, поставила посреди стола большую миску яблочного пюре, я его любила, но в этот раз почему-то есть не смогла. Как и остальное. Кусок не шел в горло. Во рту набиралась слюна, приходилось ее засасывать внутрь.

Бо тоже было не до еды. Тетя Энни поставила перед нею ужин, а она его свалила на пол и теперь сидела за пустым столом, бледная от изнеможения, с лиловыми кругами под глазами, и угрюмо сосала палец.

Мэтт ел не спеша, по-деловому, будто заправлялся горючим. Он сменил джинсы и рубашку, а волосы зачесал назад. С них мерно капала на воротник вода. На руках алели царапины от соломы. До купания они были черные, теперь стали пунцовыми.

– Еще окорока? – спросила тетя Энни с мрачной бодростью. Если она и беспокоилась о Люке, то виду не подавала.

– Спасибо, – отозвался Мэтт. И подставил тарелку.

– Картошки? Морковки? Яблочного пюре?

– Спасибо.

– Пюре от миссис Станович, сегодня в обед принесла. Спрашивала про вас про всех. Глаза у нее вечно на мокром месте! И все-таки за пюре ей спасибо, не пришлось мне яблоки чистить. Я ей сказала, Кейт, что ты у озера, она хотела спуститься поболтать, но я ей говорю, мол, ты занята, нянчишь Бо, лучше как-нибудь в другой раз. А овощи от Элис Пай. Вот странная особа! Это ведь жена вашего хозяина, Мэтт?

Тетя Энни умолкла, дожидаясь ответа, и Мэтт кивнул.

– И что он за человек?

– Мистер Пай?

– Да. Какой он? Как вам с ним работается?

Мэтт продолжал жевать.

– Платит нормально, – вымолвил он нехотя.

– Нечего сказать, подробное описание, – нахмурилась тетя Энни. – Добавь-ка красок.

Волнений ей на сегодня хватило, и теперь она любой ценой пыталась вовлечь нас в застольную беседу по всем правилам.

– Вам описать мистера Пая?

– Да, расскажи про него, развлеки нас.

Мэтт разрезал картофелину, поддел вилкой кусок. Видно было, что он перебирает в уме слова и с ходу отметает.

– По-моему, у него с головой не все в порядке, – выдавил он наконец.

– Боже, Мэтт! Нам нужно честное описание.

– Это и есть честное описание. По-моему, он ненормальный. Вот что я о нем думаю.

– То есть как – ненормальный?

– Вечно бесится.

– Бесятся только собаки.

– Злится. Лютует. Рвет и мечет.

– У вас бывают с ним нелады?

– У меня – нет. Нас с Люком он не трогает – знает, что мы развернемся и уйдем. А детям от него достается. Особенно Лори. Слышали бы вы, как он сегодня орал! Лори забыл ворота закрыть – слышали бы вы!

– Ворота – это не шутка, – отозвалась с укором тетя Энни. – Ты-то не фермерский сын, не знаешь, чем может кончиться, если скотину в поле пустить. Можно без урожая остаться.

– Да знаю я, тетя Энни, я у них на ферме уже сколько лет работаю! И Лори знает! Никакой там скотины не было. Да я и не только про сегодняшний день, я про все время. Старик Пай вечно к нему цепляется.

Мэтт старался держать себя в руках, но в голосе прорывался гнев. Он так злился на Люка, что не настроен был говорить, тем более о мистере Пае.

Тетя Энни вздохнула.

– Что ж, плохо дело, но это еще не повод его называть ненормальным. У отцов с сыновьями бывают нелады время от времени.

– Ничего себе нелады! – отозвался Мэтт. – Нелады длиной в четырнадцать лет, и чем дальше, тем хуже…

Он умолк. Он заметил, в одну секунду со мной, что с Бо что-то творится. Она вытащила изо рта палец, протянула руки, глаза стали как блюдца – точь-в-точь мультяшный персонаж, обратившийся в слух.

– Боже, что это с ней? – нахмурилась тетя Энни, а Бо крикнула: «Юк!» – развернулась, а Люк тут как тут, шагает по дорожке к дому.

– Наконец-то. – Мэтт отложил нож и вилку, отодвинулся от стола. – Пойду его убивать.

– Сиди тут, Мэтт. Только скандалов нам не хватало.

Мэтт, будто и не услышав тетю Энни, бросился к двери.

– Ну-ка сядь, Мэтью Джеймс Моррисон! Сядь и выслушай его!

– Очень надо его выслушивать!

– Сядь!

Голос у тети Энни дрожал; я глянула на нее – подбородок трясется, глаза усталые, воспаленные. Посмотрел на нее и Мэтт. Промямлил: «Простите» – и сел обратно за стол.

Вошел Люк. Замер на пороге, оглядел нас:

– Здрасте!

Бо заверещала, потянулась к нему, и Люк подхватил ее на руки. Она уткнулась ему в шею и крепко поцеловала. Люк спросил:

– Я опоздал к ужину?

У тети Энни до сих пор ходил ходуном подбородок. Она сглотнула и проговорила, не глядя на Люка:

– Кое-что осталось. Только остыло.

Люк в упор смотрел на Мэтта, а тот на него.

– Ничего, – рассеянно сказал Люк, – сойдет и холодное.

Он сел за стол, а Бо посадил на колени.

Мэтт спросил ровным, ледяным тоном:

– Где. Ты. Был?

– В городе. Виделся с мистером Левинсоном, папиным адвокатом. Надо было кое-что обсудить с ним, узнать. Если картошку больше никто не будет, я доем.

– Ты что, не мог нам сказать, куда едешь? – Голос у Мэтта был стальной, холодный, словно лезвие ножа.

– Хотел все уладить, а уж потом говорить. А что? – Люк огляделся. – Что-нибудь случилось?

Мэтт кашлянул.

Тетя Энни сказала:

– Ничего, Люк. Просто расскажи нам, и все.

– А можно я сначала поем? С утра во рту ни крошки не было.

– Нет, – вскинулся Мэтт.

– Да какая муха тебя вдруг укусила? Ладно, ладно, успокойся! Так уж и быть, расскажу, ничего тут сложного нет. В общем, ни в какой колледж я не еду. Остаюсь здесь. Мы все остаемся. Я, ребята, буду вашим опекуном. Это законно, лет мне достаточно и все такое. Деньги у нас есть, те, что на учебу отложены, – деньги от продажи дома, ясное дело, не в счет, дом-то мы не продаем. Этого мало, но я могу работу найти. Могу в ночную смену работать – когда ты, Мэтт, будешь из школы приходить, нянчить Кейт и Бо. Но, возможно, работа у меня будет в городе, так что нам будет нужна машина, часть денег уйдет на нее, но мистер Левинсон нам присмотрит подержанную, он обещал. Я ему сказал, что ты в университет хочешь, а он: надо попросить в папином банке ссуду, там нам пойдут навстречу. Без стипендии, само собой, никуда, но ты же у нас гений, тебе ее заработать плевое дело, так? Да и рано пока об этом думать. Главное, мы остаемся здесь. Так что большое спасибо за все ваши хлопоты, тетя Энни, но они нам без надобности. А всех родных поблагодарите от нас, хорошо?

Воцарилось молчание.

Бо указала на миску с яблочным пюре. «Дай!» – сказала она и причмокнула. Никто не обратил внимания.

Мэтт спросил:

– Так ты не едешь в колледж?

– Не еду.

– Остаешься здесь? Ты не будешь учителем?

– Не больно-то мне и хотелось. Это мама с папой хотели.

Люк встал, усадил на стул Бо, взял тарелку и принялся накладывать себе свинину. В голове у меня гудело, будто там поселился пчелиный рой. Тетя Энни застыла неподвижно, сцепив на коленях руки, опустив взгляд. Веки у нее до сих пор были красные.

– Дай! – выкрикивала Бо, подпрыгивая на стуле и вытягивая шею, чтобы заглянуть в миску с яблочным пюре. – Дай!

Мэтт отрезал:

– Нет уж, спасибо.

Люк уставился на него:

– Что?

– Знаю, для чего ты это затеял. Нет уж, спасибо.

– Что ты несешь?

– А каково было бы тебе на моем месте? – спросил Мэтт. Он был весь белый как простыня. – Если бы я отказался от законного места в университете, чтобы ты мог поступить, – как бы ты себя чувствовал? И как бы ты жил после этого?

Люк ответил:

– Ты тут вообще ни при чем, это все ради Бо и Кейт. А еще потому, что я сам так хочу.

– Так я тебе и поверил! Ты это затеял из-за вчерашних слов Кейт.

– Да плевать я хотел, веришь ты или нет. Вот стукнет тебе восемнадцать, можешь забрать свою долю и свалить в Тимбукту, мне все равно.

Он навалил себе в тарелку еды, подхватил Бо, пересадил на пол, а сам сел за стол и принялся есть.

– Дай! – кричала Бо. – Дай… пюре!

Люк взял со стола миску и поставил перед нею на пол.

Мэтт взмолился:

– Тетя Энни, скажите ему, что так нельзя!

Я непонимающе уставилась на него. Люк предлагает спасительный план, а Мэтт его отвергает. Как тут поверить брату? В голове не укладывается. Лишь спустя годы я поняла, как отчаянно желал он того, что предлагал Люк, – не только для себя, но и для нас с Бо – и как тяжело и больно было ему от того, что не может он принять этот дар.

Он повторил:

– Тетя Энни! Скажите ему!

Тетя Энни пристально разглядывала блюдо с мясом. Вздохнув, она сказала:

– Люк, к сожалению, Мэтт прав. Ты поступаешь благородно, очень благородно, но, боюсь, ничего не выйдет.

Люк метнул на нее взгляд, не отвлекаясь от еды. Из-под стола доносилось чавканье Бо.

– Слышали бы тебя сейчас родители – гордились бы тобой, – сказала тетя Энни. И улыбнулась Люку. Лицо у нее было бледное, застывшее, как у Мэтта. Вот что еще я поняла лишь спустя годы – как тяжело пришлось тогда тете Энни. Она хотела все устроить так, как будет лучше для нас, – ради брата, а еще, думаю, потому, что привязалась к нам вопреки всему, что ей пришлось из-за нас пережить, – а возможности были ограничены. Наверняка она понимала, что жертва Люка стала бы ответом на все вопросы, понимала она и мучения Мэтта. А главное, видела, что Люк сам по-настоящему не представляет, на что идет.

– Ты же не потянешь, Люк, в том-то все и дело. Странно, как мистер Левинсон не понимает. Ну да, конечно, ведь он мужчина.

Люк поднял взгляд, продолжая жевать.

– Он не знает, какой тяжелый это труд, детей растить. Это же беспрерывная работа, без выходных. У тебя не получится и этим заниматься, и зарабатывать столько, чтобы всех вас прокормить. Даже с нашей помощью. Я имею в виду, постоянно.