Текст книги "Далекие Шатры"

9

Дафадар Зарин-хан из разведчиков попросил трехнедельный отпуск в связи с неотложными личными делами и за свой счет отправился в Бомбей, чтобы встретить «Кентербери-Касл», взяв с собой носильщика для Аша – патана по имени Гулбаз, специально отобранного Авал-шахом для исполнения этой обязанности.

Зарин мало изменился за минувшие годы, и на первый взгляд мужчина на причале, встречающий пароход, почти ничем не отличался от молодого совара, который семь лет назад махал рукой на прощание безутешному мальчику. Он стал несколько выше и плотнее, и усы у него были пышнее и гуще, чем прежде. Еще у него появились складки у рта и гусиные лапки у глаз, а вместо песочной формы и ножных обмоток, в которых Аш видел друга в последний раз, на нем был патанский выходной костюм: просторные шаровары, расшитый цветочным узором жилет и длинная белая рубаха навыпуск.

Солнце ярко освещало грязную пристань с неспокойной гудящей толпой кули, портовых чиновников, зазывал из различных отелей, встречающих пароход, друзей и родственников. Когда буксиры развернули судно вдоль стенки причала и матросы спустили сходни, Зарин принялся напряженно всматриваться в лица людей, теснившихся у поручней, и лишь сейчас сообразил, что, хотя Ашоку не составит труда узнать его, сам он едва ли с легкостью опознает мальчика, ныне ставшего мужчиной. Но уже в следующий миг он остановил взгляд на одном молодом человеке и испустил облегченный вздох. Да, это наверняка Ашок. Ошибиться невозможно.

Он оказался ниже ростом, чем ожидал Зарин, но достаточно высоким – шесть футов без малого – и имел худощавую фигуру и приятную внешность северянина или патана. Платье изобличало в нем сахиба, однако лицо, и без того смуглое, загорело дочерна за долгие солнечные дни, проведенные в праздности на борту парохода, и волосы остались такими же черными. «Наряди парня должным образом, он запросто сойдет за патана или горца, – решил Зарин, криво усмехаясь. – Разумеется, при условии, что за минувшие годы он не изменился во всех прочих отношениях».

Так это или нет, могло показать только время, ибо, хотя Ашок писал часто и все письма, кроме самых первых, писал на урду (полковник Андерсон научил его этому), за переводом посланий Зарину приходилось обращаться к мунши, и в переводе они много теряли. Но по крайней мере, они свидетельствовали, что мальчик не забыл своих друзей. Оставалось посмотреть, получится ли у них привыкнуть к новым отношениям. Ашок явно не ожидал, что его кто-то встретит: в отличие от большинства остальных пассажиров он не вглядывался в толпу в поисках знакомых лиц, а смотрел поверх нее на крыши и густые зеленые сады прекрасного пышного города. Даже с такого расстояния Зарин видел выражение его лица и, прочитав написанные на нем чувства, остался доволен: в Индию возвращался именно Ашок, а не чужеземец.

– Вон Пелам-сахиб, – сказал Зарин Гулбазу, указывая пальцем.

Он высоко вскинул ладонь, собираясь подать сигнал другу, но тут же опустил. К Ашоку подошла женщина, очень молодая женщина, которая взяла его под руку с самым непринужденным видом и рассмеялась, заглядывая ему в глаза и требуя к себе внимания. Ашок тотчас повернулся к ней, и выражение лица у него переменилось. Заметив это, Зарин нахмурился. Мэм-сахиб… Молодая мэм-сахиб. Такого осложнения ситуации он никак не ожидал.

С самого начала именно мэм-сахиб сеяли недоверие и возводили социальные барьеры между белыми и темнокожими людьми на территории, подвластной Британии. В прежние дни – славные дни Ост-Индской компании, когда зародилась Бенгальская армия, – в Индии было очень мало мэм-сахиб, поскольку здешний климат считался для них вредным, а продолжительность и тяготы морского путешествия отбивали у многих из них охоту приезжать сюда. Лишенные общества своих соплеменниц, сахибы брали в жены или любовницы индианок и, как следствие, хорошо узнавали страну и научались понимать ее народ, а также весьма бегло говорить на местных наречиях. В ту пору белых и темнокожих людей связывали дружеские, даже братские отношения, проникнутые взаимным уважением. Но когда с обузданием паровой энергии морские путешествия стали быстрее и комфортабельнее, мэм-сахиб толпами устремились в Индию, привозя с собой весь снобизм, нетерпимость и высокомерие цивилизованного островного народа.

Индийцы, к которым до сих пор относились как к равным, превратились в «туземцев», и самое это слово утратило свой изначальный нейтральный смысл и стало оскорбительным названием представителей низшей – цветной – расы. Мэм-сахиб предпочитали не водить знакомства с «туземцами», хотя не считали зазорным пользоваться широким гостеприимством индийских князей и весьма гордились своим терпением по отношению к многочисленным слугам. Но они редко приглашали индийцев в свои дома или пытались подружиться с ними. Считаные единицы из них проявляли интерес к истории и культуре страны, которую подавляющее большинство считало языческой и варварской. Белые мужчины перестали брать индианок в жены или любовницы, и самое глубокое презрение мэм-сахиб питали к бесчисленным полукровкам – потомкам своих соотечественников, произведенным на свет в лучшие времена, – которых они уничижительно называли евразийцами или черно-белыми, подвергая остракизму любого, в ком подозревали примесь черной крови. Конечно, из этого правила было много исключений, но они терялись в общей атмосфере нетерпимости, и по мере ослабления социальных контактов между представителями двух рас взаимные приязнь и понимание сходили на нет, а на смену прежним дружеским отношениям приходили недоверие, подозрительность и возмущение.

У Зарин-хана, стоявшего на бомбейской пристани под жарким солнцем и наблюдавшего за своим бывшим другом, который заботливо помогал светловолосой девушке спускаться по сходням, упало сердце. Он не знал, что сделали с Ашоком проведенные в Билайте годы, но не ожидал такого рода осложнения и мог лишь надеяться, что это не более чем мимолетное увлечение и оно пройдет само собой через несколько недель. Но Зарину крайне не понравилось самодовольное и собственническое выражение лица низкорослой тучной мэм-сахиб, определенно приходившейся матерью златовласой красавице. В дородной даме он узнал жену Харлоу-сахиба, заместителя командира полка, ныне стоящего в Пешаваре. Это не предвещало ничего хорошего, а поскольку Пешавар находился менее чем в четырех часах верховой езды от Мардана, сия молодая особа сможет приглашать Ашока на разные балы и приемы, отвлекая его внимание от более важных дел. Зарин нахмурился и внезапно усомнился в уместности своего присутствия здесь.

Майор Харлоу не мог встретить жену и дочь в Бомбее: пограничные войска готовились к осенним маневрам и он был слишком занят, чтобы просить об увольнении. Но он послал своего носильщика и айю своей жены с наказом хорошо заботиться о его близких во время долгого путешествия на север и не сомневался, что они заведут одно-два знакомства в поезде и не будут слишком уж скучать.

– Конечно мы не будем скучать! – вскричала Белинда, оглядываясь вокруг сияющими глазами. – Ведь с нами будет Аш. И вдобавок мы увидим столько всего интересного. Джунгли, тигров, слонов и… Ах, вы только посмотрите на этого прелестного малыша: на нем нет ничего, кроме браслета. Ну мыслимо ли в Англии вывести ребенка на улицу голышом, в одном браслете?! А зачем мистер Тилбери нацепил на шею столько гирлянд? Как комично он выглядит, весь в цветах и мишуре! У миссис Чивертон тоже гирлянды. Хорошо бы… Аш, там какой-то туземец не спускает с нас глаз. Такой высокий, в белом тюрбане с золотыми концами. Мне кажется, он тебя знает.

Аш повернулся посмотреть и внезапно застыл на месте. Зарин…

На несколько мгновений он словно перенесся в прошлое и снова стал мальчиком, слушающим Зарина, который объясняет, почему он должен ехать в Англию, и заверяет, что однажды он вернется: «Годы пройдут быстро, Ашок!» Они прошли не быстро, но прошли. Он вернулся домой, и здесь его ждал Зарин, как и обещал. Аш попытался окликнуть друга, но в горле у него стоял ком, и он мог лишь глупо улыбаться.

– В чем дело, Аш? – спросила Белинда, дергая его за рукав. – Почему у тебя такой вид? Кто этот человек?

Аш наконец обрел дар речи:

– Зарин. Это Зарин…

Он стряхнул со своего рукава руку Белинды и бегом устремился вперед, оставив девушку стоять и смотреть в крайнем изумлении и великом замешательстве, как ее жених на глазах у всех обнимается с незнакомым туземцем с горячностью, какая показалась бы ей чрезмерной, будь даже они французами. Боже, да они просто душили друг друга в объятиях! Белинда резко отвернулась с пылающими от смущения щеками и встретила злорадный взгляд Эми Чивертон, тоже свидетельницы этой встречи.

– Мама всегда говорила, что в мистере Пелам-Мартине есть что-то подозрительное, – язвительно сказала мисс Чивертон. – Как по-вашему, этот человек приходится ему братом или кузеном? Нет сомнений, они очень похожи. Ах, я совсем забыла: вы же с ним помолвлены. Как бестактно с моей стороны! Мне безумно жаль. Но разумеется, я пошутила. Думаю, это просто один из старых слуг мистера Пелам-Мартина, пришедший его встретить. Наши слуги тоже нас встречают. Полагаю, ваши тоже здесь.

Но ведь никто не станет обниматься со своим старым слугой, подумала Белинда, и в любом случае этот мужчина совсем не старый. Она снова повернулась взглянуть на них, и у нее мучительно сжалось от тревоги сердце, когда она увидела, что в одном отношении мисс Чивертон права: между двумя мужчинами действительно имелось сходство и, если бы Аштон отпустил усы, они вполне могли бы сойти за братьев…

– Право же, Белинда, дорогая, – укоризненно сказала миссис Харлоу, торопливо возвращаясь к дочери после прощания с полковником и миссис Филпот, занимавшими соседнюю каюту, – сколько раз я говорила тебе не стоять на солнце без зонтика! Ты испортишь цвет лица. Где Аштон?

– Он… он пошел распорядиться насчет своего багажа, – солгала Белинда, хватая мать за руку и таща за собой к зданию таможни. – Он вернется через минуту. Пойдем в тень.

Она вдруг поняла, что решительно не желает, чтобы мама увидела, как Аштон обнимается с туземцем. Хотя маме не придет в голову сказать – или даже подумать – такие вещи, какие минуту назад говорила Эми Чивертон, она, безусловно, не одобрит подобного поведения, а в данный момент Белинда не хотела слышать больше ни слова на эту тему. Вероятно, у Аштона есть какое-нибудь разумное объяснение, но он не должен был бросать ее таким образом. Он не имел права убегать и оставлять ее одну, без всякого присмотра, посреди толпы кули, словно ему нет до нее никакого дела. Если он собирается так обращаться с ней…

Голубые глаза Белинды наполнились гневными слезами, и внезапно красочное зрелище царящей вокруг суматохи утратило все свое очарование, и для нее остались только нестерпимая жара, оглушительный шум и сознание того факта, что корсаж ее муслинового платья с цветочным узором уже промок от пота и некрасиво прилип к лопаткам. Аш вел себя отвратительно, и Индия была ужасна.

В данную минуту он напрочь забыл о Белинде. Смеясь, восклицая и обнимаясь со своим другом, он забыл также, что он теперь сахиб и офицер.

– Зарин, Зарин! Почему мне никто не сообщил, что ты будешь меня встречать?

– А никто и не знал. Я попросил увольнения и уехал, не сказав, куда именно.

– Даже Авал-шаху? Как он? А ты сразу меня узнал или все-таки сомневался? Я сильно изменился? Ты – нет, Зарин. Ты совсем не изменился. Ну разве самую малость. Но не настолько, чтобы бросалось в глаза. Расскажи мне про своего отца. Здоров ли он? Я увижу его в Мардане?

– Не думаю. Он здоров, но его деревня находится в двух косах[13]13
  1 кос равен 2 милям.


[Закрыть] за границей, и он редко выезжает оттуда, ведь он уже немолод.

– Тогда мы должны взять отпуск и навестить его. О Зарин, как я рад видеть тебя! Как здорово вернуться домой!

– Я тоже рад. Знаешь, одно время я боялся, вдруг ты отдалишься от нас и не захочешь возвращаться, но теперь вижу, что ты все тот же Ашок, с которым я запускал змеев и воровал дыни в Хава-Махале. Мне следовало бы знать, что ты не переменишься. Ну как, годы в Билайте показались тебе долгими?

– Да, – коротко ответил Аш. – Но слава богу, они закончились. Расскажи мне о себе и полке.

Разговор перешел на разведчиков и слухи о предстоящей зимней кампании против одного пограничного племени, совершавшего набеги на деревни и похищавшего женщин и домашний скот, а потом наконец Зарин представил Ашу Гулбаза, а Аш в свою очередь представил другу Алаяра и Махду. Несколько покидающих пристань пассажиров замедлили шаг, с любопытством и изумлением глядя на молодого Пелам-Мартина, который с таким радостным оживлением смеялся и болтал с группой туземцев. На борту парохода он не отличался разговорчивостью и вообще слыл скучным типом, хотя его успех с молодой Харлоу наводил на мысль, что он не так прост, как кажется на первый взгляд. Но сейчас он держался совершенно раскованно, и пассажиры «Кентербери-Касл», чье внимание ненадолго привлекла сия странная группа, с неодобрительным недоумением вскидывали брови и торопливо проходили мимо, смутно чувствуя себя оскорбленными.

Толпа на причале постепенно редела, и горы багажа уменьшались, а Белинда и ее мать все еще нетерпеливо ждали возвращения Аша. Их спутники по двухмесячному плаванию набивались в экипажи и уезжали в направлении города, а над их головами нещадно палило солнце, раскаляя железную рифленую крышу таможни, и температура воздуха неуклонно повышалась. Но Аш потерял счет времени, увлеченный разговором, а когда наконец Зарин отправил Гулбаза разыскать его багаж и нанять кули, чтобы вынести вещи с причала, Алаяр неожиданно объявил, что они с Махду отправятся с Ашем в Мардан.

– Вам не нужно нанимать нового носильщика, – сказал Алаяр. – Я обещал Андерсону-сахибу незадолго до его смерти, что позабочусь о вас. Махду тоже желает служить у вас. Мы с ним обсудили этот вопрос и решили, что, хотя мы оба люди старые, мы не желаем оставлять службу и сидеть сложа руки. И не хотим искать работу у какого-нибудь нового сахиба, чьи привычки будут нам незнакомы. Поэтому я буду вашим носильщиком, а Махду – вашим поваром, и вам не придется особо беспокоиться по поводу нашего жалованья, так как Андерсон-сахиб щедро обеспечил нас обоих, а потребности у нас весьма скромные. Нескольких рупий будет достаточно.

Никакие доводы не заставили их отказаться от принятого решения, а когда Зарин указал, что младшему субалтерну, питающемуся в офицерской столовой, повар не понадобится, Махду невозмутимо заявил, что в таком случае он будет кхидматгаром – какая разница? Но они с Алаяром служили вместе много лет и привыкли друг к другу – и к Аштону-сахибу тоже, а потому предпочитают не расставаться.

Ничто не могло устроить Аша больше, ибо перспектива разлуки с верными слугами была единственным обстоятельством, омрачавшим его возвращение в Индию, и он с радостью согласился на такое решение вопроса, а равно на предложение оставить при себе Гулбаза в качестве помощника носильщика.

– Я пошлю его на станцию купить билеты и занять для нас купе как можно ближе к твоему, – сказал Зарин. – Впрочем, нет, мы не можем путешествовать с тобой, а ты – с нами. Так поступать не пристало. Ты теперь сахиб, и если не станешь вести себя, как подобает сахибу, у нас у всех будут неприятности, потому что многие этого не поймут.

– Он прав, – согласился Алаяр. – И, кроме того, нужно еще подумать о мэм-сахиб.

– Да к черту… – начал Аш и осекся на полуслове. – Белинда! О боже, я совсем про нее забыл! Послушай, Зарин, я встречусь с тобой на станции. Скажи Гулбазу отнести туда мой багаж. Алаяр, у тебя же есть ключи, верно? Ты знаешь мои вещи. Мне надо идти…

Он бегом бросился обратно к месту, где оставил Белинду, но ее там уже не было. Как не было и всех прочих пассажиров, их багажа и тех, кто встречал пароход. «Кентербери-Касл», безмолвный и с виду пустынный, стоял у причала под палящими лучами полуденного солнца, а чиновник в здании таможни сообщил Ашу, что две леди ждали здесь почти целый час и ушли несколько минут назад. Нет, он не знал, куда они направились – может, в отель на Малабар-Хилл, или в яхт-клуб, или в Бикуллу. Возможно, один из возниц на причале знает. Обе леди, недоброжелательно добавил чиновник, выглядели расстроенными.

Аш нанял тонгу и пустился в погоню, но, поскольку пони оказался старой заезженной животиной, неспособной развить сколько-либо приличную скорость, он не сумел догнать дам. Проведя несколько тревожных и утомительных часов в разъездах по всему Бомбею и бесплодных расспросах в различных отелях и клубах, Аш понял, что у него нет иного выбора, кроме как отправиться на железнодорожную станцию и ждать Белинду с матерью там.

Почтовый поезд отходил поздно вечером, и оставшиеся часы Аш провел, горестно слоняясь по вестибюлю вокзала и проклиная себя как эгоистичного бездумного болвана, во всех отношениях недостойного такой восхитительной девушки, как Белинда. Только накануне вечером он сказал ей, что, если она доверит ему свое будущее, он будет любить и лелеять ее всю жизнь и сделает все возможное, чтобы она была счастлива. Что она думает о нем теперь и куда подевалась?

На самом деле Белинда с матерью поехали к своим знакомым, жившим неподалеку от порта, и провели там весь день. Для экскурсии по городу, по мнению миссис Харлоу, было слишком жарко, и, разумеется, о том, чтобы отпустить Белинду одну, не могло идти и речи. Они отправились на вокзал после раннего ужина и по прибытии туда нашли Аша на платформе, но – к несчастью для него – не одного. В тот день молодому человеку определенно не везло. Если бы дамы появились пятью минутами раньше, он все еще стоял бы с несчастным видом возле билетной кассы. Но у Алаяра в городе были друзья, и он вместе с Зарином и Махду отправился к ним в гости, оставив Гулбаза улаживать все дела на станции. Трое мужчин подъехали в двуколке всего за несколько минут до прибытия миссис Харлоу с дочерью. Подобное стечение обстоятельств представлялось более чем несчастливым, ибо при виде своего жениха, занятого оживленным разговором с ними, Белинда, естественно, заключила, что он весь день провел с этими туземцами, оказав им предпочтение перед ней и не предприняв попытки разыскать ее.

Гнев и непролитые слезы подступили тугим горячим комом к горлу девушки, и будь у нее обручальное кольцо, она бы сорвала его с пальца и швырнула Ашу в лицо, несмотря на свое воспитание и тот факт, что на платформе тесно толклись пассажиры, кули, продавцы разнообразных продуктов и напитков. Лишенная возможности дать выход своим оскорбленным чувствам, Белинда уже приготовилась пройти мимо Аша с высоко поднятой головой, когда злая судьба послала ей оружие, за какое в подобных обстоятельствах с радостью ухватилась бы любая женщина.

В конечном счете это оказалась одна из тех заурядных случайностей, которые порой изменяют течение жизни гораздо большего количества людей, чем узкий круг непосредственно заинтересованных лиц, хотя никто – а уж тем более Белинда – не мог такого предвидеть. Она просто увидела возможность отплатить Ашу той же монетой. И молодой Джордж Гарфорт, обладатель греческого профиля и байроновских кудрей, торопливо шагавший по платформе в поисках своего вагона, внезапно был восторженно поприветствован девушкой, из-за которой два месяца назад потерял покой и сон. Ошеломленный таким приемом, он тут же потерял и голову.

Любовь, застенчивость и острое чувство собственной неполноценности до сих пор мешали Джорджу выразить свою любовь, и Белинда, несмотря на свое восхищение наружностью молодого человека, считала его прискорбно скучным и была полностью согласна с ядовитым замечанием Эми Чивертон, что из бедного мистера Гарфорта вышел бы отличный портновский манекен. Человек с подобной внешностью по праву мог бы быть самоуверенным, если не самодовольным. Но у Джорджа Гарфорта означенные качества напрочь отсутствовали, и он был болезненно неуверен в себе, а порой вел себя невероятно неловко, вдруг выступая самым неуместным образом в самые неподходящие моменты, а затем стушевываясь с пылающими щеками в смущении, которое лишь усиливало конфуз. Аш, питавший к нему приязнь, сказал как-то раз: «Вся беда Джорджа в том, что у него слишком тонкая кожа, и потому все задевает его за живое».

Белинда определенно задела беднягу за живое. В тот единственный раз, когда Джордж собрался с духом, чтобы постараться обратить на себя ее внимание, он действовал в манере, способной привести в раздражение кротчайшую из девушек, и Белинда отчитала молодого человека с резкостью, заставившей его – багрового от стыда, раздавленного и униженного – снова уйти в свою скорлупу. Однако сейчас Белинда шла ему навстречу с протянутой рукой и такой обворожительной улыбкой, что бедный Джордж застыл на месте и невольно оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, не стоит ли кто за ним.

– О мистер Гарфорт! Какой приятный сюрприз! Вы едете на этом поезде? Надеюсь, да. Сколь приятнее путешествовать в обществе друзей!

Джордж уставился на девушку, словно не веря своим ушам, а потом, уронив на перрон пачку писем, схватил протянутую руку со страстью тонущего, цепляющегося за веревку. Кровь отхлынула у него от лица, а язык, казалось, завязался в узел, но неспособность ответить на приветствие, похоже, нисколько не обидела его богиню. Высвободив свою ладонь из его судорожной хватки, она доверительно взяла молодого человека под руку и попросила проводить ее до вагона.

– Когда бы я знала, что вы едете этим поездом, то не беспокоилась бы, – весело объявила Белинда. – Но признаюсь, меня немножко задело, что вы даже не попрощались со мной сегодня утром. Я повсюду вас искала, но на причале была такая жара и такая толкотня.

– В-вы искали м-меня? – пролепетал Джордж, наконец обретя дар речи. – Вы… п-правда искали?

Они приближались к Ашу и его сомнительным друзьям, и Белинда звонко рассмеялась прямо в бледное лицо своего спутника и, легонько пожав его руку, сказала:

– Да, правда.

Краска залила лицо Джорджа, и он глубоко вдохнул – не просто полной грудью, но всем телом, испытывая счастливое головокружение, какого никогда прежде не испытывал даже от самого крепкого вина. Он сразу почувствовал себя выше ростом, шире в плечах и впервые в жизни исполнился уверенности в себе.

– Ну надо же! – воскликнул Джордж.

Он радостно рассмеялся, а Аш обернулся и увидел их двоих, идущих рука об руку и смеющихся с самым беспечным видом. Он двинулся к ним навстречу, но Белинда небрежно бросила: «О, привет, Аштон» – и прошествовала мимо, едва заметно кивнув на ходу, каковой жест был бесконечно больнее и обиднее любого прямого удара.

Аш проследовал за ними до вагона, где попытался принести извинения и дать объяснения мисс Харлоу, но Белинда была слишком поглощена беседой с Джорджем, чтобы обращать особое внимание на его слова. Она лишь любезно сказала, что это все пустяки и в извинениях нет никакой необходимости, чем не просто выбила у него почву из-под ног, но и поставила в глупейшее положение.

В последующие дни Ашу пришлось еще хуже, ибо Белинда продолжала обращаться к нему все с той же приводящей в бешенство вежливостью, когда он появлялся возле ее вагона во время частых долгих остановок на станциях, и ни разу не пригласила его посидеть с ними в купе или прогуляться по платформе вечером. Такое поведение приводило Аша в отчаяние и глубоко тревожило миссис Харлоу, но на Джорджа оказывало буквально гальванизирующее действие. Никто из путешествовавших на «Кентербери-Касл» не поверил бы, что неуклюжий, косноязычный и чрезмерно чувствительный юноша может так быстро превратиться в разговорчивого и самоуверенного молодого человека, который горделиво расправлял плечи и делал грудь колесом, когда прогуливался в сумерках под руку с Белиндой или без умолку болтал у нее в купе, не давая никому вставить слова.

Сам Аш был слишком подавлен и полон раскаяния, чтобы обижаться на поведение своей возлюбленной или даже замечать возрастающие ревность и грубость Джорджа, ибо он уже признал себя виновным почти во всех преступлениях, оскорбляющих любовь, и полагал, что заслуживает любого наказания, кроме самого страшного и немыслимого – потери Белинды. Зарин же, предприняв несколько бесполезных попыток поднять настроение Аша, утешился более приятным обществом своих земляков в ожидании, когда друг образумится. Путешествие, которого оба они с таким нетерпением ждали, стало казаться медленным и скучным, и Аш не обращал внимания на дивные пейзажи, проплывающие за окнами вагона, хотя в последний раз видел их семь долгих лет назад и все эти годы только и мечтал о том, чтобы увидеть снова.

Лесистые ущелья и покрытые буйной растительностью равнины юга сменились безводными каменистыми и песчаными пустынями, потом джунглями и пахотными угодьями, крохотными глухими деревушками, руинами мертвых городов и широкими извилистыми реками, где крокодилы и черепахи нежились в солнечных лучах на отмелях и белые цапли ловили рыбу в тени. С наступлением ночи густые чащи деревьев и пеннисетума мерцали, полные светлячков, а на рассвете из всех зарослей сахарного тростника доносились крики павлинов, и желтое небо отражалось в прудах и канавах, усеянных водяными лилиями. Но Аш лежал на спине, уставившись в потолок, и мысленно репетировал речи, призванные смягчить сердце Белинды, или неохотно и чаще всего невпопад отвечал на попытки завести разговор, предпринимаемые попутчиками – восторженным молодым человеком из политического департамента и средних лет лесничим.

Миссис Харлоу тоже не получала ни малейшего удовольствия от поездки, как и ожидала. Она по опыту знала, что в Индии путешествие на любом виде транспорта означает жару, духоту, пыль и чрезвычайные неудобства, но на сей раз ее удручали не тяготы дороги, а поведение Аштона и Белинды, ясно свидетельствовавшее, что оба они еще дети. Очень многие девушки выходили замуж в семнадцать лет – в том числе и она сама в свое время, – но они выходили за взрослых мужчин, надежных и способных о них позаботиться, а не за бездумных и безответственных мальчишек, каким показал себя Аштон, когда убежал, бросив Белинду одну, без присмотра, на запруженном народом причале, и целый час болтал с какими-то туземцами.

Доводы, приведенные молодым человеком в свое оправдание, только ухудшили дело. Объяснение, что один из них (причем простой дафадар, а даже не индийский офицер) – его старый друг, который проделал путь из Хайбера в Бомбей, чтобы его встретить, и что Аш настолько обрадовался при виде его, что потерял счет времени, возможно, и делало честь прямодушию Аштона, но безусловно изобличало в нем недостаток ума и такта, и миссис Харлоу полностью разделяла решительное нежелание дочери принять столь несуразное объяснение. Честное слово, Аштону следовало бы соображать получше. А также иметь достаточно ума, чтобы не держаться на дружеской ноге с сипаями и слугами. Подобное поведение не лезло ни в какие ворота и лишь доказывало, что он еще не умеет вести себя должным образом – и что миссис Харлоу слишком мало о нем знает. Она сама признала, что по части происхождения и богатства он представляет собой подходящую партию, и страстное желание поскорее увидеть дочь удачно пристроенной возобладало над здравым смыслом и осторожностью. А теперь Белинда бесстыдно флиртовала с другим, совершенно неподходящим молодым человеком, и миссис Харлоу вся извелась от тревоги. Все это было в высшей степени неприятно, и она не представляла, что скажет Арчи, когда узнает…

Бедная, глупая, терзаемая раскаянием миссис Харлоу прибегла к слезам и приступам глубокого уныния, и трех дней такой атмосферы оказалось более чем достаточно для Белинды, которая начала понимать, что чувство праведного негодования не стоит того, чтобы томиться смертельной скукой бесконечно долгие часы, сидя взаперти в душном пыльном купе и не имея иных занятий, кроме как слушать мамины горестные высказывания насчет Аштона, скоропалительных помолвок и возможной реакции папы на произошедшее. Конечно, Аштон поступил отвратительно, но он уже достаточно наказан. Кроме того, Белинда начала уставать от все возрастающей развязности Джорджа Гарфорта и покровительственного, собственнического вида, какой он стал принимать по отношению к ней, и решила, что пора поставить зарвавшегося поклонника на место.

Когда во время следующей остановки поезда Аш робко постучался в дверь купе, его впустили, и несчастный Джордж, внезапно оказавшийся в положении третьего лишнего, вынужден был в одиночестве слоняться по платформе или вести утомительные разговоры с матерью своей богини. Но для Аша и Белинды путешествие в дальнейшем проходило вполне приятно, если не считать маленькой размолвки в Дели, где железнодорожный путь кончался и людям, желающим двигаться дальше на север, приходилось путешествовать по старинке в дак-гхари, паланкине, запряженной волами повозке или пешком. Путешественники остановились в делийском дак-бунгало, и Аш, посвятив два дня осмотру достопримечательностей, исчез на целый день.

На самом деле он отсутствовал целые сутки, но, к счастью, ни миссис, ни мисс Харлоу об этом не узнали, ибо Аш стал умнее и в оправдание своего отсутствия предъявил прелестное кольцо с жемчугом и бриллиантом и объяснил, что ему пришлось посетить по меньшей мере двадцать или тридцать лавок в Старом городе и на Чанди-Чоук, знаменитой делийской Серебряной улице, чтобы найти достойный подарок для Белинды. Обе леди пришли в восторг от кольца, хотя, разумеется, носить его можно будет только после того, как Аш поговорит с папой Белинды. А поскольку Джордж Гарфорт воспользовался отсутствием соперника, чтобы вывезти дам на пикник к Кутаб-Минар, они провели тот день весьма приятно. Аш получил прощение, и ни Белинда, ни ее мать не догадались подвергнуть его более подробным расспросам, что было ему на руку, ведь в действительности на покупку кольца Аш потратил менее получаса, а все остальное время провел за другим занятием.

У Махду в Дели жили родственники, и накануне вечером Аш нарядился в патанский костюм, позаимствованный по такому случаю у Гулбаза, и кутил в городе до рассвета, сначала пируя и веселясь с родственниками Махду, а потом знакомясь с ночной жизнью многолюдных базаров в обществе Зарина. Он упивался чувством свободы, будто узник, вырвавшийся из тюрьмы. Западный лоск, с такими муками приобретенный за холодные годы жизни в школе и Пелам-Аббасе, сошел с него так легко, словно был всего лишь зимним пальто, снятым в первый теплый день весны, и Аш без малейших усилий вернулся к привычкам и языку своего детства. Жирная пряная пища казалась божественно вкусной после диеты из вареной говядины, моркови, водянистой капусты да пудингов, а жара, запах и шум города опьяняли и возбуждали пуще вина. Англия, сахибы, разведчики и Белинда – все отошло на второй план, и он снова был Ашоком, сыном Ситы, который вернулся домой и унаследовал царство.