Текст книги "Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница (сборник)"

Бедуир все еще находился на Инис-Витрине, поэтому королевский эскорт возглавил Нентрес, один из западных правителей, некогда сражавшийся под знаменем Утера, а затем вместе с сыновьями присягнувший на верность Артуру. То был старый воин, убеленный сединой, сухощавый, но в седле ловкий и быстрый, как юноша. Он оставил эскорт дожидаться внизу на дороге под реющими знаменами с алым драконом, а сам поскакал вверх по тропе к моему дому, сопровождаемый слугой, у которого в поводу был карий конь под серебряной попоной. Конь лоснился, серебро сверкало ослепительно, как щит Нентреса, на сбруе играли драгоценные каменья, а чепрак под седлом был пурпурный с серебряной нитью.

– Этого коня прислал тебе король, – сказал мне Нентрес, широко улыбаясь. – Он полагает, что твой мерин будет иметь никудышный вид – впору для живодерни – рядом с остальными. Да ты не косись на него с такой опаской, он гораздо смирнее, чем кажется.

Слуга помог мне взобраться в седло. Карий тряс головой, жевал удила, но шел ровно и спокойно. Мой старый вороной мерин был в сравнении с ним словно неповоротливый плот рядом с быстроходным парусником.

Утро было холодное, под студеным дыханием северного ветра поля с середины марта стояли скованные морозом. Но я успел перед восходом солнца подняться на вершину холма у себя за домом и кожей ощутил в воздухе невыразимую словами перемену, знак того, что ветер заходит с другой стороны.

Наверху на терновых кустах еще только лопались почки, но в долинах леса уже стояли словно подернутые легким зеленым пушком, а по склонам густо цвели первоцветы и дикий чеснок. Среди увитых плющом деревьев кричали, перелетая по веткам, грачи. Весна уже пришла, только холодные ветры не давали ей развернуться, и цветки терновника еще отлеживались в бутонах. Низкие, хмурые тучи скрывали небо, грозя чуть ли не снегопадом, и я радовался подаренному мне алому плащу, щедро подбитому мехом.

Во дворце у Мельваса все уже было готово к нашему прибытию. Сам король встретил нас, облаченный в богатые темно-синие одежды и, как я заметил, при оружии. На его красивом лице играла улыбка привета, но глаза смотрели настороженно, и во дворце собралось слишком много вооруженных людей, да еще в саду среди деревьев толпились ратники, вызванные Мельвасом из крепости на холме. Повсюду пестрели флажки и праздничные украшения, но у всех мужчин висел на поясе и меч, и кинжал.

Здесь ожидали, конечно, самого Артура. При виде меня лицо Мельваса сначала осветилось облегчением, но сразу же стало еще более настороженным и в углах рта пролегли глубокие складки. Он приветствовал меня учтиво, но холодно, как игрок в шахматы, делающий первый ход. Я ответил ему пространной заученной речью Артурова посланца, а затем обратился к королеве-матери, которая стояла рядом с ним в конце длинного зала. Королева держалась не так холодно, как ее сын. Она отозвалась на мое приветствие с величественной любезностью и, давая знак, махнула рукой в сторону невысокой двери. Слуги расступились, и вошла королева Гвиневера в окружении своих фрейлин.

Она тоже ожидала увидеть Артура. Остановившись, она поискала его глазами среди пестроты переполненного зала. Взгляд ее, не видя, скользнул по мне. Какое божество, подумалось мне, надоумило ее нарядиться в платье цвета весенней зелени, вышитое на груди цветами? С плеч ее ниспадала мантия, тоже зеленая, со светлым куньим воротом, и в обрамлении меха лицо ее казалось нежным и хрупким. Королева была бледна, но держалась очень прямо и спокойно.

А я припомнил, как она в ту ночь дрожала с головы до ног. И, будто на меня плеснули холодной водой, я вдруг ясно понял, что Артур был прав: она, конечно, королева величавая и отважная, но под этой оболочкой прячется робкая молоденькая женщина, которой в жизни нужно только одно – чтобы ее любили. Веселый нрав, звонкий хохот, юный задор – это только снаружи, а внутри – страстные поиски дружбы при чужеземном дворе, где все не так, как было в уютном королевстве ее батюшки. До сих пор для меня, вот уже двадцать лет занятого только заботой об Артуре, она была, как и для других его подданных, лишь нивой, которую он должен засеять, лишь сосудом его удовольствий и серебряным обелиском ослепительной красоты, венчающим златой холм его славы. Теперь же я увидел ее словно бы впервые. Тоненькая молодая женщина, нежная телом и не слишком развитая умом, которой выпал жребий стать женой величайшего деятеля эпохи. Быть супругой Артура – нелегкая доля, она сулит одиночество, жизнь изгнанницы в чужом краю, нередко в разлуке с мужем, который один мог бы защитить от льстецов, интриганов и завистников, а также от толпы молодых воздыхателей – быть может, самой грозной опасности изо всех. И обязательно найдутся такие (их наверняка будет немало), кто станет поминать при ней «другую Гвиневеру», миловидную королеву, которая понесла с первой ночи и по которой король так горько убивался. Уж они постараются расписать прошлое как можно живее. Однако все это были бы пустяки, все забылось бы в любви короля и в блеске ее нового высокого положения, будь она способна родить. Что Артур не воспользовался случаем с Мельвасом и не отослал ее от себя, взяв на ее место другую, плодовитую женщину, служило воистину неоспоримым доказательством его любви. Да только понимает ли она это? Прав он был, когда говорил, что она боится жизни, боится окружающих людей и всего более, как понял я теперь, боится меня.

Она увидела меня. Голубые глаза расширились, рука поднялась и стянула мех у горла. Шаг ее запнулся, но она тут же вновь овладела собой и, бледная, торжественная, встала по левую руку от королевы-матери. С королем Мельвасом, стоявшим по правую руку от королевы, она не обменялась ни единым взглядом.

Воцарилась гулкая тишина. Прошуршало чье-то платье – словно листва зашумела по ветру.

Я вышел вперед, встал перед Гвиневерой, низко поклонился ей, выпрямился и проговорил, обращаясь к ней одной, будто, кроме нее, там никого не было:

– Приветствую тебя, госпожа. Рад видеть тебя снова в добром здравии. Я прибыл вместе с другими твоими слугами и друзьями, дабы сопроводить тебя домой. Верховный король ожидает тебя в твоем дворце в Камелоте.

Румянец прихлынул к ее лицу. Она доставала мне только до ключицы. Ее взгляд был взглядом поваленного олененка, который ждет удара копьем. Она что-то пробормотала и замолкла. Чтобы исправить неловкость и дать ей время опомниться, я обратился с изысканной придворной речью к Мельвасу и его матери и выразил им благодарность Артура за гостеприимство, оказанное королеве. Мне стало ясно, что королева-мать ни о чем худом не подозревает. Сынок ее не сводил с меня взгляда, настороженного и наглого, а старая королева между тем пустилась столь же велеречиво отвечать мне благодарностью на благодарность и кончила настойчивыми приглашениями остаться у них погостить. При этих ее словах королева Гвиневера на миг вскинула взор и тут же снова потупилась. Я учтиво отклонил приглашение и увидел, как пальцы Гвиневеры на воротнике успокоенно разжались. Должно быть, за все это время у Мельваса не было случая остаться с ней наедине и выспросить у нее, какое объяснение она дала Артуру. Мне даже показалось, что Мельвас намерен задержать нас у себя, но, встретившись взглядом со мной, он, как видно, передумал, и тогда королева-мать, не оспаривая моего решения, с нескрываемым любопытством заговорила о том, что ее более всего волновало:

– Мы тебя искали в ту ночь, принц Мерлин. А ты, оказывается, имел видение, которое привело тебя к королеве прежде даже, чем мой сын успел добраться до острова с известием о ней. Ты не поведаешь нам, милорд, что за видение тебе было?

Мельвас сразу насторожился. Он смотрел на меня нагло, с вызовом. Я, улыбаясь, встретил его взгляд и не отводил глаз до тех пор, покуда он не потупился. Старая королева без моей подсказки задала тот самый вопрос, который был мне нужен.

– Охотно, госпожа. Это правда, что мне было видение, но кто его наслал, божества ли воздуха и безмолвия, говорившие со мной в прошлом, или же Богиня-Мать, чье святилище находится позади вон того яблоневого сада, не могу сказать. Это видение повлекло меня через болота напрямки, как летит в цель оперенная стрела. Видение было двойное: яркая греза, сквозь которую проникаешь в более темные глубины. Так на светлой поверхности моря пестро отражается темный подводный мир. Образы были смутны, но смысл их очевиден. Я бы еще раньше последовал за ними, но боги, мне кажется, не желали этого.

Гвиневера опять вскинула голову и округлила глаза. И опять во взгляде Мельваса мелькнуло беспокойство. Но вопрос задала старая королева:

– То есть как это – не желали? Не желали, чтобы королева была найдена? Как понять эту загадку, принц Мерлин?

– Я потом ее растолкую. Но сначала опишу, что мне привиделось. Я видел королевский чертог с мраморным полом, с золотыми и серебряными колоннами, меж которыми не было слуг, но ярко горели лампы и свечи, воскуряя ароматный дым…

Я говорил размеренно и напевно, как бард, поющий старинную песнь; голос мой наполнил длинный зал и, отдаваясь от стен, разносился повсюду – за колоннаду и наружу, к примолкшим воинам в саду. Слушатели шевелили пальцами, осеняя себя охранительным знамением, даже Гвиневера сделала украдкой магический знак. И только старая королева внимала с торжеством и упоением, поскольку была патронессой древнего культа Богини-Матери. Что же до Мельваса, то, ведя свой рассказ, я наблюдал, как на его лице подозрение сменилось опаской, затем растерянностью и под конец ужасом.

А мое видение приняло форму, знакомую каждому: то был древний рассказ о сошествии в Потусторонний мир, откуда мало кому случается вернуться назад.

– …а на драгоценной столешнице расставлены были шахматные фигуры, к столу же придвинуто глубокое кресло с подлокотниками в виде львиных голов – для короля – и маленькая серебряная скамеечка на голубиных лапках – для дамы. И я понял, что нахожусь во дворце Ллуда, где спрятан священный сосуд и где прежде хранился меч, ныне висящий на стене у Артура в Камелоте. И слышно было, как вверху, над вершинами полых холмов, неслась по небу Дикая охота – это рыцари Потустороннего мира гнали свою жертву и, изловив, уносили глубоко-глубоко под алмазные своды, откуда нет возврата. И тогда я подумал было, что, быть может, бог уведомляет меня о гибели королевы, но тут видение мое изменилось…

Справа вверху было узкое окно. Сквозь него виднелось небо в тучах и верхушки яблоневого сада. Набрякшие молодые почки белели в грифельном небе, тополя тянулись ввысь, как бледные пики. Но нынче утром в воздухе почувствовалось обещание перемен; я ощущал его и теперь; и, не сводя глаз с синей тучи, я продолжал свое неспешное повествование:

– Вот я очутился в более древних чертогах, в подземелье еще более глубоком. То был Нижний мир, и в нем восседал его темный властелин, который древнее самого Ллуда, а подле него сидела бледнолицая молодая королева, отторгнутая от зеленых лугов Энны и перенесенная из теплого мира туда, в глубину, дабы стать царицей преисподней, – Персефона, дочь Деметры, матери всего, что произрастает на лице земли…

Синяя туча медленно-медленно сдвигалась. Я видел, как тень ее, точно покрывало, сползает с яблоневых ветвей. Залетный ветерок тронул верхушки тополей, будто часовые обступивших сад.

Про Персефону слыхали не все, поэтому я рассказал о ней – к удовлетворению старой королевы, которая, как все приверженцы древнего материнского культа, не могла не ощущать холодной угрозы наступающих перемен даже здесь, у себя, в этой твердыне прошлого. В каком-то месте Мельвас хотел было прервать меня вопросом, но она повелительным жестом остановила его и, подчиняясь, быть может, смутному чувству, но не рассудку, взяла за руку Гвиневеру и привлекла к себе. Но я не смотрел ни на темного Мельваса, ни на бледную, недоумевающую Гвиневеру, а поглядывал искоса в окно, пересказывая древнюю повесть о похищении Персефоны Аидом и о том, как мучительно долго искала свою дочь богиня-мать Деметра, а земля, лишенная весенней растительности, тем временем томилась во тьме и холоде.

На тополя за окном упал утренний луч, и они вдруг расцвели золотом.

– И когда видение мое померкло, я понял, что оно означало. Наша королева, наша юная красавица королева жива и невредима под защитой Богини и только ждет, чтобы ее отвезли домой. А с ее возвращением к нам придет наконец весна, перестанут лить холодные дожди, и земля снова подарит нам щедрый урожай, ибо меч верховного короля и супружеская любовь королевы принесут нам мир. Таково посетившее меня видение, и я, принц и прорицатель Мерлин, вам его сейчас растолковал. – В заключение я обратился через голову Мельваса прямо к старой королеве: – Посему прошу тебя, госпожа, позволь мне отвезти нашу королеву домой с почестями и весельем.

В этот миг благословенное солнце разорвало тучи и уронило луч к ногам королевы Гвиневеры, и она явилась нашим взорам в бело-золотисто-зеленом столпе солнечного света.

Обратно мы возвращались по солнцу в аромате весенних цветов. Тучи рассеялись, голубые волны озера искрились под золотыми ветвями прибрежных ив. Ранняя ласточка носилась над самой водой, преследуя мошек. Королева Весны, отказавшись от паланкина, ехала рядом со мною на лошади.

Она прервала молчание только однажды, и была немногословна:

– Я солгала вам тогда ночью. Ты знал?

– Да.

– Значит, ты все видел? И все понимаешь?

– Многое. Когда я хочу и когда хочет бог, я вижу.

Она просветлела и зарумянилась, словно вдруг вздохнула полной грудью. Раньше я поверил в ее невиновность, теперь я в ней убедился.

– Стало быть, ты тоже рассказал господину моему супругу правду? Сегодня, когда он не приехал за мной сам, я испугалась.

– Тебе нет нужды бояться, ни ныне, ни впредь. Надеюсь, ты больше никогда не усомнишься в его любви. И могу уверить тебя, сестра моя Гвиневера, что, даже если ты не родишь наследника британского престола, твой супруг не удалит тебя от себя. Твое имя будет сопрягаться с его именем, сколько останется он в памяти людей.

– Я постараюсь, – еле слышно произнесла королева.

Показались башни Камелота, и она умолкла, готовясь во всеоружии встретить то, что ей предстояло.

Так были посеяны семена легенды. Потекли золотые недели весны, и я не раз слышал за это время, как люди рассказывали друг другу о похищении королевы и о том, как она томилась пленницей чуть ли не в подземельях Ллуда, откуда ее вызволил Бедуир, первый из рыцарей короля Артура. Жало истины было вырвано – это приключение не содержало бесчестья ни для Артура, ни даже для Гвиневеры. А Бедуиру был приписан первый из его многочисленных подвигов, и, покуда заживали его раны, слава его все росла, так что исцелился он уже героем.

Что же до Мельваса, то, как это нередко происходит, образ Черного короля, властителя Нижнего мира, постепенно слился в умах людей с образом рыцаря в черных доспехах, обитающего на горе Тор, хотя Гвиневеры темная тень не коснулась совсем.

Что думал Мельвас, никто не ведал. Наверно, он понимал, что Гвиневера рассказала супругу правду. Может быть, ему надоело, что люди смотрят на него как на злодея из легенды; может быть, не под силу стало дольше ждать (вместе со всеми), чтобы король Артур выступил против него первым. Возможно даже, что он так и не оставил надежды когда-нибудь в туманном будущем овладеть королевой.

Во всяком случае, он сам сделал первый шаг и тем развязал Артуру руки. Однажды утром он прискакал в Камелот и, по заведенным правилам оставив свою вооруженную свиту снаружи, вошел и сел в Кресло жалоб.

Зал совета был сооружен по образцу небольших строений, виденных Артуром в Уэльсе, где он гостил у отца Гвиневеры. А те, в свою очередь, представляли собой увеличенную версию кельтского круглого дома из прутьев, обмазанных глиной. Вот откуда возникло в Камелоте массивное каменное здание круглой формы, построенное на века. Стены его между тесаных каменных столбов были сложены из плоского римского кирпича, доставленного от заброшенных обжигальных печей по соседству. В зал вели широкие двери с золочеными драконами на створках. Внутри пол был красиво выложен изразцами, расходящимися, наподобие паутины, от центра и до стен. Наружный край этой паутины представлял собой, как и в природе, многоугольник, по сторонам которого были установлены невысокие ширмы. Попервоначалу ширмы были затянуты циновками из золотистой соломы, предназначенными препятствовать проникновению холодного ветра, но впоследствии место циновок должны были занять украшенные ярким шитьем полотнища – фрейлины Гвиневеры уже сидели за работой. Перед каждой ширмой вокруг всего зала стояло по креслу с высокой спинкой и со скамеечкой для ног; все кресла, включая Артурово, одной высоты. Здесь, объявил Артур, верховный король будет как равный с равными обсуждать дела со своими пэрами, сюда смогут обращаться все его военачальники. Кресло Артура отличал только висящий над ним белый щит, на котором, быть может, со временем заблестит золотисто-алый дракон. Над другими креслами тоже уже появились гербы Артуровых рыцарей. И только кресло против королевского оставалось ничьим. Оно предназначалось тому, кто являлся в зал совета, прося суда за понесенные обиды. Потому и имя ему было дано – Кресло жалоб. Но в позднейшие годы я слышал, как его называли «Погибельное сиденье», и сдается мне, новое название оно получило после того, что произошло в тот день.

Я не присутствовал при том, как Мельвас излагал свои жалобы. У меня было свое кресло в Круглом зале, как стали называть зал совета, но я редко там появлялся. Коль скоро пэры были там равны королю, то и король должен был не превосходить их знаниями и высказывать собственные суждения, не полагаясь на подсказку наставника. Если Артур нуждался в моих советах, я давал их ему с глазу на глаз.

Мы много часов обсуждали с ним дело Мельваса, прежде чем оно было вынесено на совет. Артур сначала опасался, что я буду отговаривать его от поединка с Мельвасом, однако здесь наши с ним суждения, на горячую голову и на холодную, совпадали. Артуру не терпелось, а мне представлялось очень важным, чтобы Мельвас был принародно наказан за свое злодейство. Артур выждал довольно времени, да еще и оживил в народной памяти красивую легенду, так что чести Гвиневеры уже ничто не угрожало, ее теперь снова все любили; куда бы она ни отправилась, путь ей повсюду усыпали цветами и благословениями. Для всех людей она опять была королева, возлюбленная супруга их любезного верховного короля, которую у них едва не отняло Царство смерти, но потом вернула им магия Мерлина. Так думали простые люди в королевстве. Но среди знати было немало таких, которые ждали от короля, чтобы он выступил против Мельваса, и готовы были его презирать, обмани он их ожидания. Как мужчина и король он обязан был действовать. Все это время он твердо держал себя в руках, хотя это и стоило ему немалых усилий. Теперь же, убедившись, что я его поддерживаю, он со свирепой радостью стал измышлять способы расплаты с похитителем королевы.

Можно было, конечно, призвать короля Мельваса на совет под каким-нибудь вымышленным предлогом, но этого ему делать не хотелось.

– Если вынудить его самого явиться с жалобой, – рассудил Артур, – то в глазах бога это будет почти то же самое, но для моей совести – или гордости, если угодно, – важно, что я не выдвину облыжного обвинения в Круглом зале. Пусть все помнят, что в этот зал ко мне может явиться каждый, ничего не страшась, если только сам не затаил в сердце измены.

И мы начали раздражать Мельваса. Расположение его острова между королевским замком и морской гаванью давало к тому сколько угодно поводов. Начались постоянные распри из-за портовых сборов, из-за права свободного проезда, из-за необоснованно назначаемых и с негодованием отвергаемых налогов и пошлин. Под таким непрерывным нажимом рано или поздно потерял бы терпение любой, но Мельвас взбесился даже раньше, чем мы ожидали. По мнению Бедуира, который рассказывал мне об этом совете, Мельвасу с самого начала было ясно, что его нарочно подбивают явиться в Круглый зал, дабы спросить с него за прежние, более важные провинности. К этому он был готов и сам стремился, но, разумеется, вслух не позволил себе даже намека – иначе ему, по единогласному постановлению совета, грозила бы неминуемая смерть. И потому потянулись томительные пререкания о поборах и пошлинах и о справедливых размерах налогов, причитающихся Камелоту за охрану границ; и все это время двое противников не сводили один с другого глаз, как фехтовальщики в поединке. И наконец плод созрел.

Поединок предложил Мельвас. Как удалось его до этого довести – не знаю, но думаю, что особых стараний не потребовалось. Молодой, горячий, искусный в бою, он, чуя угрозу, сам ухватился за возможность решить дело быстро и окончательно с оружием в руках. Здесь у него были равные шансы – а может быть, он оценивал их еще выше. Как бы то ни было, но он наконец в сердцах воскликнул:

– Разрешим все споры в бою один на один, немедленно и не сходя с этого места! Иначе не быть нам никогда больше добрыми соседями. Ты – король, твое слово – закон, докажи свое право с мечом в руке!

Поднялся шум в Круглом зале, толки и споры. Старшие из рыцарей полагали, что королю нельзя по таким пустякам подвергать свою жизнь опасности, однако все уже догадывались, что дело тут не просто в каких-то портовых сборах, а рыцарям помоложе откровенно не терпелось увидеть поединок. Многие (и настоятельнее прочих Бедуир) вызывались сразиться вместо Артура. Но наконец король счел, что настал его миг, и решительно встал с кресла. Среди полной тишины он подошел к круглому столу, стоявшему посредине зала, схватил таблички, на которых были записаны жалобы Мельваса, и швырнул их об пол – только осколки посыпались.

– А теперь принесите мне мой меч, – сказал Артур.

В полдень сошлись они на ровном поле в северо-восточном углу крепости. Небо было безоблачным, но тянул свежий береговой ветерок, и в воздухе стояла прохлада. Сверху лился спокойный и ровный солнечный свет. По краю поля плотно толпились люди, людскими головами топорщились даже стены крепости. Верхняя площадка одной из златоглавых башен Камелота пестрела сине-ало-зеленым: там собрались наблюдать поединок дамы. Среди них была и королева, вся в белом – Артуров цвет. Мне нетрудно было угадать, что делалось сейчас у нее на сердце, и представить себе грациозное спокойствие, за которым она прятала страх. Но вот пропела труба, и стало тихо.

Каждый из бойцов держал копье и щит, а на поясе у обоих висело по мечу и по кинжалу. Артур не взял для поединка свой королевский меч Калибурн, и доспехи его – легкий шлем и кожаный панцирь – не были украшены ни узорами, ни драгоценными каменьями. Мельвас нарядился богаче, к тому же он слегка превосходил Артура ростом. Пылкий и воинственный видом, он поглядывал на дворцовую башню, где стояла королева. Артур же не посмотрел туда ни разу. Он казался спокойным и бесконечно уверенным в себе. Опустив голову, он внимательно слушал то, что провозглашал герольд.

У края поля рос одинокий явор. В его тени стояли мы с Бедуиром. Он поглядел на меня долгим испытующим взглядом и с облегчением перевел дух:

– Слава богам, ты не обеспокоен! Уф-ф.

– Это было неизбежно. И так оно к лучшему. Но если бы ему угрожала опасность, я бы не допустил их поединка.

– И все-таки решение неразумное. О, я знаю, он этого хотел, но он не вправе рисковать собой. Он должен был уступить этот бой мне.

– А ты подумал, как бы ты справился? Ты же до сих пор хромаешь. Он бы поверг тебя наземь или того хуже, и все слухи и разговоры тогда бы возобновились. Ведь есть еще немало простодушных людей, которые верят, что правда на стороне сильнейшего.

– Сегодня так оно и есть, и ты знаешь, не то бы ты не стоял тут спокойно. И все-таки мне бы хотелось… – Он замолчал.

– Понимаю, чего бы тебе хотелось. И думаю, ты не раз еще в жизни сможешь осуществить это свое желание.

Он искоса взглянул на меня, собрался было что-то ответить, но в это время упал флажок, и поединок начался.

Сначала бойцы кружили один вокруг другого, держа наготове копья и щиты. Первым напал Мельвас. Сначала он сделал обманный взмах, а затем размахнулся еще раз и с молниеносной силой запустил свое копье в противника. Сверкнул щит Артура, приняв могучий удар. Острый наконечник со скрежетом скользнул по выпуклой белой поверхности и, не причинив вреда, воткнулся в траву. Мельвас попятился, схватился за рукоять меча. Но Артур, отбив его копье, успел в ту же минуту швырнуть свое и тем поквитался на первом броске с Мельвасом. Однако меч он не обнажил, а вырвал из земли торчавшее копье Мельваса и замахнулся им, меж тем как Мельвас ловким поворотом щита отбил наземь копье короля, тут же, быстрый, как лис, поднял его и изготовился снова пойти против Артура с копьем в руке. Но на этот раз копье Артура, пущенное с большей силой, ударившись в середину Мельвасова щита, отлетело дальше и, скользнув и подпрыгнув по траве, легло далеко в стороне. Теперь, прежде чем он его подберет, Артур успеет пустить в него второе копье. Прикрывшись щитом, Мельвас стал, уклоняясь из стороны в сторону, отходить туда, где лежало упавшее копье. Вот он достиг того места, наклонился за копьем, покоившимся в кусте чертополоха. В этот миг Артур замахнулся, сверкнул блестящий наконечник; Мельвас, заметив взблеск краем глаза, вскинул, загораживаясь, свой щит и одновременно свободной рукой потянулся за лежащим копьем. Но движение короля было обманным, и когда Мельвас вытянул в сторону руку, Артур пустил свое копье низко и прямо и угодил тому в локоть. А вслед за копьем Артур бросился вперед и сам, на бегу обнажая меч.

Мельвас покачнулся. Дружный возглас вырвался из всех глоток и отдался от крепостных стен, а между тем Мельвас устоял на ногах, подхватил с земли копье и швырнул навстречу Артуру.

Еще мгновение, и Артур сошелся бы с ним вплотную. Но Мельвас успел поразить его на полпути. Артур подставил щит, однако бросок на близком расстоянии оказался столь силен, что отбить копье поворотом щита было уже невозможно – оно впилось в щит Артура, описав полукруг длинным древком, и остановило его бег. Сжимая правой рукой меч, Артур попытался было стряхнуть копье врага, но оно пробило кожу щита между двумя металлическими полосами, и наконечник прочно застрял в щели. И тогда, отшвырнув прочь щит вместе с копьем, Артур бросился на Мельваса, не прикрываясь ничем, кроме кинжала в левой руке.

Схватить поразившее его копье и снова запустить в Артура у Мельваса уже не было времени. Окровавленной рукой он извлек из ножен меч, и они сшиблись, грудь к груди, со звоном и лязгом. Бой и теперь продолжался на равных: у Мельваса струилась кровь из правой руки, зато король остался без щита. Мельвас умело владел мечом, удары его были могучи и молниеносны. В первые мгновения он целил королю только в левый бок. Но каждый его удар приходился в железо. Король теснил Мельваса шаг за шагом, и тот шаг за шагом пятился под его натиском. А кровь из раненой руки продолжала бежать, сокращая его силы, Артур же, сколько можно было судить, оставался невредим. Он наступал, звенели его мощные, быстрые удары, и длинный кинжал, отбивая меч Мельваса, со свистом рассекал воздух. Позади Мельваса в траве лежало упавшее копье, он о нем помнил, но обернуться не отваживался. Он опасался споткнуться и начал медленнее орудовать мечом. Пот заливал ему лицо, дыхание стало тяжелым, как у загнанного коня.

Вот бойцы застыли, сжав друг друга в железных объятиях и скрестив над головами оружие. И вокруг всего поля зрители тоже замерли и затаили дыхание. Стояла полная тишина.

Король тихо и холодно что-то сказал, что – никто не расслышал. Мельвас не ответил. Последовало молниеносное движение, новый натиск, Мельвас охнул и нехотя прорычал что-то в ответ. Тогда Артур ловко высвободился, произнес какие-то неслышные слова и снова набросился на противника.

Правая рука Мельваса чернела запекшейся кровью, меч его разил все медленнее, словно отяжелев; он шумно дышал, как самец-олень во время гона. Собрав все силы, он взмахнул щитом и, словно топор, обрушил его на правое плечо Артура. Меч вылетел у того из руки. Зрители, ужаснувшись, вскрикнули в один голос. А Мельвас, издав победный возглас, поднял меч, чтобы нанести убийственный удар.

Но Артур, вооруженный теперь одним лишь кинжалом, не отшатнулся, не попятился. Никто и ахнуть не успел, как он прыгнул навстречу противнику, выбросил вперед руку над верхним краем щита и острием длинного кинжала ужалил Мельвасу горло.

Но не пронзил. Только тонкая струйка крови пролилась у того по шее. И снова король что-то тихо и яростно произнес. Мельвас замер на месте. Из занесенной руки вывалился на траву меч. Упал, звеня, щит.

Король отнял от его горла кинжал. Отступил на шаг. И на виду у всех, у людей Артура и своих подданных, а также на виду у королевы, наблюдавшей за боем с дворцовой башни, Мельвас, король Летней страны, медленно опустился перед Артуром на колени и признал себя побежденным.

Воцарилась глубокая тишина.

Король Артур медленно, словно на торжественной церемонии, поднял над головой кинжал и отбросил прочь, клинок впился острием в землю и затрепетал. А король снова что-то проговорил, теперь спокойнее. И Мельвас на этот раз, понурив голову, ответил. Наконец король все так же церемонно протянул руку и поднял Мельваса с колен. А затем взмахом руки подозвал к побежденному его свиту, сам же повернулся к набежавшим со всех сторон своим людям и в их окружении ушел к себе во дворец.

В последующие годы я слышал разные толки об этом поединке. Некоторые утверждают, будто бился вовсе не Артур, а Бедуир, но это чистейший вздор. Другие доказывают, что никакого поединка вообще не было – иначе-де Мельвас был бы убит, А просто с помощью некоего посредника они уладили свой спор на совете.

Это неправда. Все было именно так, как я тут рассказал. Позже от самого короля я узнал, о чем был у них разговор на поле боя. Мельвас перед лицом неотвратимой смерти подтвердил справедливость обвинений королевы и признал свою вину. Артуру, конечно, не принесла бы пользы его кончина, и я рад, что без моего совета он выказал умеренность и здравый смысл. Ведь с того дня Мельвас всегда оставался верен Артуру, и остров Инис-Витрин почитался жемчужиной Артуровой короны. И, как теперь знает всякий, королевские суда больше не платили портовых сборов.