Текст книги "Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница (сборник)"

– И если ты правильно говоришь, то после появления Лота…

– Что-то должно произойти. Если ребенок пострадает, Моргауза захочет позаботиться о том, чтобы родная мать ничего не узнала. Может быть, даже переправит Мордреда в другое место.

– Но…

– Ульфин, мы с тобой ничего не можем сделать для спасения подменыша. Его судьба – в руках Моргаузы. Да и не так уж это бесспорно, что ему угрожает опасность: в конце концов, ведь Лот не дикарь. Но мы бы с тобой только обрекли себя на верную смерть, а заодно с собой и младенца.

– Знаю. Но как же тогда все эти разговоры и присюсюкивания в замке, о которых тебе рассказывал Бельтан? Я тоже слышал, пока дожидался ужина. Что они, мол, все там целый день только и знают, что твердят: «Ну вылитый король Лот, до чего же похож, чудо, да и только». Может быть, все-таки твоя догадка неверна и дитя на самом деле зачато Лотом? Может быть, и срок родин правильный? Младенец-то, говорили, родился хилый, маленький.

– Может быть. Я же сказал тебе, что это не более как догадка. Но что королева Моргауза лжива до мозга костей, это мы знаем твердо. И что Артура она ненавидит. За ней и за Лотом надо последить. Артур должен узнать истинную правду, без тени сомнения.

– Это я понимаю. Можно, например, навести справки, у кого в городе родился мальчик в ту же пору, что и у королевы. Я завтра могу поспрашивать. У меня уже завелось два-три полезных собутыльника.

– В таком городе тебе назовут семей двадцать. А у нас нет времени. Слушай!

По земле передался отчетливый стук лошадиных копыт. Целый отряд, и скачут во весь опор. Вот уже он слышен и в воздухе, все ближе, громче, сквозь гул падающей воды. А вот и шум городской толпы – люди высыпали из домов полюбоваться королевским кортежем. Короткие возгласы, скрежет дерева по булыжнику – это разводятся тяжелые ворота; звон конской сбруи, бряцание лат, храп взмыленных лошадей. Новые возгласы, ответный крик у нас над головой с вершины замковой горы. Заиграла труба. Прогрохотал настил моста. Со скрипом закрылись тяжелые створки ворот. Звон и лязг и перестук копыт заглохли за стенами замка. И снова стало отчетливей слышно то, что происходило вокруг.

Я встал, подошел к воротам и посмотрел туда, где над крышей мельницы возносились к сумрачному небу темные замковые строения. Дождь перестал. За окнами замка двигались огни. Окна вспыхивали и меркли одно за другим – это слуги с факелами сопровождали короля по королевским покоям. С западной стороны два окна светились ровным мягким светом. Движущиеся огни достигли этих окон и остановились.

– Лот вернулся домой, – сказал я.

Где-то в замке колокол пробил полночь. Стоя в воротах колесной мастерской, я расправил затекшие, застывшие плечи. В глубине двора, под навесом, Ульфин положил в огонь еще один прут, остерегаясь, чтобы не вспыхнуло слишком яркое пламя и не привлекло внимания бодрствующих в ночи. Город вновь погрузился в ночное сонное безмолвие, только взлаивали то в одном, то в другом конце сторожевые псы да слышался по временам крик совы среди деревьев на склоне замковой горы.

Я тихо ступил из ворот на улицу и отошел к мосту. Задрав голову, я разглядывал темную громаду замка. В высоких окнах еще светились огни, за стенами внутреннего двора чадили и отбрасывали тени факелы прибывших конников.

Подошел Ульфин и, став рядом, набрал было воздуху в грудь, чтобы задать мне вопрос…

Но так и не задал. Кто-то, пугливо озираясь, пробежал по мосту, с разгона налетел на меня и с испуганным возгласом попытался увильнуть в сторону и продолжить свой бег.

От неожиданности я и сам растерялся. Но Ульфин подскочил, одной рукой поймал беглеца за локоть, ладонью другой зажал ему рот и, извивающегося, брыкающегося, сграбастал в могучие объятия.

– Женщина! – недоуменно произнес он.

– В мастерскую, – распорядился я и прошел вперед.

Прежде всего я подложил в огонь целое полено. Пламя сразу взметнулось, разгорелось. Ульфин подтащил к огню свою сопротивляющуюся пленницу. Капюшон плаща соскользнул с ее головы, на лицо упал свет от очага, и я узнал ее и удовлетворенно кивнул:

– Линд.

Она затихла под рукой Ульфина, только блеснули страхом широко раскрытые глаза. Встретившись взглядом со мною, она замерла, как куропатка перед горностаем. Она меня узнала.

– Да, – проговорил я. – Я Мерлин. Я ждал тебя здесь, Линд. Теперь Ульфин тебя отпустит, если ты не наделаешь шуму.

Она кивнула в знак согласия. Ульфин убрал ладонь от ее рта, но продолжал держать ее другой рукой.

– Отпусти, – сказал я.

Он повиновался и, сделав шаг назад, встал между нею и выходом из мастерской. Но эта предосторожность оказалась лишней. Как только он разжал руки, она подбежала ко мне и, шлепнувшись на колени среди щепы и стружек, ухватила меня за край одежды. Рыдания сотрясали ее.

– О милорд! Господин! Помоги мне!

– Я здесь не затем, чтобы причинить вред тебе или младенцу. – Я говорил холодно, чтобы она успокоилась. – Верховный король послал меня разузнать, что с его сыном. Я не мог явиться к королеве, ты сама знаешь, поэтому я ждал тебя здесь. Что произошло в замке?

Но она не могла говорить, я видел, что не могла, а только цеплялась за мою одежду, дрожала и плакала.

Тогда я обратился к ней ласковее:

– Что бы ни случилось, Линд, я не смогу тебе помочь, не зная, в чем дело. Подойди поближе к огню, успокойся и расскажи мне.

Я попробовал отцепить ее руки, но она только крепче ухватила край моей одежды. И зарыдала в голос:

– Не держи меня здесь, господин, дай мне убежать! Или же помоги мне! У тебя есть власть – ты Артуров человек, – тебе не страшна моя госпожа…

– Я помогу тебе, если ты будешь отвечать на вопросы. Что с сыном короля Артура? Кто это приехал сейчас в замок, король Лот?

– Да! О да! Он вернулся домой, еще и часу не прошло. Он бешеный, говорю тебе, бешеный! А она даже не попыталась ему помешать. Только смотрела и смеялась.

– В чем помешать?

– В убийстве младенца.

– Он убил ребенка, которого нашел у Моргаузы в замке?

Она была вне себя и даже не заметила, как странно прозвучал мой вопрос.

– Да, да! – Она судорожно всхлипнула. – А ведь это был его родной, его собственный сын! Я присутствовала при родах и могу поклясться богами – хранителями моего очага, он был…

– Что-что? – сразу насторожился стоящий у порога Ульфин.

– Линд, – прервал я ее. – Сейчас не время для загадок. – Я наклонился, поднял ее на ноги и помог ей устоять. – Говори. Расскажи мне все, что там произошло.

Она прижала запястье к губам и через несколько мгновений уже смогла более или менее связно рассказывать:

– Он приехал страшно злой. Мы ожидали этого, но не до такой степени. Он слышал, о чем люди говорят, что, мол, верховный король возлежал с Моргаузой. Ты тоже знаешь это, милорд, ты знаешь, что это правда… Так вот, король Лот страшно негодовал и ярился, называл королеву блудницей, прелюбодейкой. Мы все были там, ее придворные дамы и служанки, но ему горя мало, а она… Если бы она была с ним ласкова, даже солгала бы… – Линд судорожно сглотнула. – Это бы его утихомирило. Он ей поверил бы. Он перед ней никогда не мог устоять. Мы думали, она так и будет себя вести. Но она… Она расхохоталась ему в лицо и сказала: «Разве ты не видишь, как он на тебя похож? Неужто ты думаешь, юнец Артур мог зачать такого сына?» А он ей на это: «Так, стало быть, это правда? Ты была с ним?» А она ему: «А отчего ж и нет? Ты на мне жениться не желал. Предпочел взять вместо меня эту слащавую куклу Моргану. Я ведь тогда не была твоей, верно?» Тут он еще того более разозлился. – Линд передернулась. – Посмотрел бы ты на него тогда, даже ты небось бы испугался.

– Несомненно. А она?

– Ничуть. Пальцем не шевельнула. Сидит себе в своем зеленом платье, вся в драгоценных каменьях, и улыбается. Можно подумать, нарочно хочет его разозлить.

– Так оно и было, – сказал я. – Продолжай же, Линд, не медли.

Она уже совсем овладела собой. Я отпустил ее, и она стояла, все еще дрожа, но отрешенно, горестно скрестив на груди руки, как стоят плакальщицы над гробом.

– Он сорвал с колыбели полог. Дитя заплакало. А он говорит: «На меня похож? Пендрагонов пащенок темноволос, и я темноволос. Вот и все сходство». Тут он увидел нас, женщин, и велел всем убираться вон. Мы разбежались. Он был как бешеный волк. Остальные все убежали из королевских покоев, я же спряталась за пологом за дверью. Я думала, что… я думала…

– Что ты думала?

Но она только покачала головой. Слезы капали, отсвечивая в пламени очага.

– И вот тогда-то он это и сделал. Младенец перестал плакать. Раздался стук, будто колыбель опрокинулась на пол. А королева говорит, спокойно, точно ей дела нет: «Напрасно ты мне не поверил. Это был твой ребенок от одной шлюхи, которую ты приласкал в городе. Говорили же тебе, что он на тебя похож». И засмеялась. Он сначала помолчал, слышно было, как он дышит, а потом сказал: «Темные волосы, и глаза уже начали чернеть. Его пащенок был бы таков же. Где же тогда он?» А она: «Он родился хилый и умер». А король ей: «Опять лжешь!» Она тогда говорит негромко и раздельно: «Да. Я лгу. Я велела повитухе унести его и найти такого, чтобы не стыдно было тебе показать. Может быть, я была не права. Но я поступила так для спасения твоей и моей чести. Рожденного мною младенца я видеть не могла. Мне мерзко было произвести на свет ребенка от другого мужчины, не от тебя. Я надеялась, что, может быть, все-таки понесла от тебя, но тот, кто у меня родился, был его ребенок. Я не солгала, что он родился хилый. Будем надеяться, что он уже тоже умер». И тогда король сказал: «Надеяться – мало. Надо действовать наверняка».

На этот раз Ульфин не выдержал и спросил:

– Вот как? И что же?

Девушка судорожно вздохнула:

– Она переждала немного, а потом проговорила – эдак насмешливо, как говорят, чтобы подначить мужчину на опасное дело: «Что же это значит – действовать наверняка, король Лотиана? Разве, может, перебить всех младенцев в городе, рожденных после Майского праздника? Я же сказала тебе, что не имею понятия, куда его дели». А он даже раздумывать не стал. Он дышал со свистом, словно на бегу. И сразу же говорит: «Ну, значит, так я и сделаю. Да-да, всех, и мальчиков, и девочек, иначе как я узнаю тайну этих дьявольских родин?» Тут я хотела было убежать, да ноги не послушались. Королева попробовала ему возразить: что, мол, люди скажут? Но он оборвал ее, подошел к дверям и кликнул своих командиров. Те бегут на королевский зов, а он им дает то самое распоряжение, кричит: всех новорожденных в городе!.. Что там еще говорилось, я не помню. Я боялась, что сейчас упаду в обморок, вывалюсь из-под полога и все меня увидят. Слышала только, как королева причитала жалобным голосом что-то про приказ верховного короля и что, мол, Артур не желает терпеть разговоры, которые пошли после Лугуваллиума. Солдаты ушли. А королева уже больше не плакала, она смеялась, милорд, и обнимала короля Лота. И так она с ним разговаривала, будто он совершил невесть какой доблестный подвиг. Тут он тоже стал смеяться и говорит: «Да-да! Пусть думают, будто это Артурово деяние, а не мое. Оно очернит его имя, как я не смог бы, сколько бы ни старался». И они удалились в опочивальню и затворили за собой двери. Я услышала, как она меня зовет, но выскользнула из замка и побежала со всех ног. Она злодейка! Я всегда ее ненавидела, но она ведьма, она держала меня в страхе.

– Тебя никто не обвинит за дела твоей госпожи, – успокоил я ее. – А теперь ты можешь искупить свое в них участие. Отведи меня туда, где спрятан сын верховного короля.

Расширив глаза, она отшатнулась от меня, оглянулась через плечо, словно вздумала убежать.

– Послушай, Линд. Если ты страшилась Моргаузы, куда более следует тебе страшиться меня. Ты бежала этой дорогой, чтобы спасти младенца, не правда ли? Но в одиночку тебе его не спасти. Ты и сама в одиночку не сумеешь спастись. Но если ты мне поможешь, я тебя защищу. А ты будешь нуждаться в моей защите. Вот, слышишь?

В вышине у нас над головами с лязгом распахнулись главные ворота замка. Меж деревьев замелькали факелы, раздался конский топот, возгласы, распоряжения. Все это покатилось вниз, к большому мосту.

Ульфин отрывисто произнес:

– Они уже выехали. Поздно.

– Нет! – выкрикнула девушка. – Домик Мачи в другой стороне. Туда они приедут напоследок. Я провожу тебя, господин! Ступай за мной.

И, не говоря больше ни слова, метнулась наружу. Мы с Ульфином поспешили за ней.

Вверх по проулку, которым мы сюда спускались, потом через пустырь и снова вниз по узкой улочке, криво сбегавшей к реке, и берегом реки по прибрежной тропе, утопавшей в зарослях крапивы, распугивая крыс, кормившихся среди отбросов. Здесь стояла непроглядная мгла, и мы поневоле двигались небыстро, хотя ночь ужасов дышала нам в затылок, точно настигающий гончий пес. Позади нас оживала, пробуждалась окраина города. Сначала раздался лай собак, потом возгласы солдат и гулкий стук подков. Потом захлопали двери, послышался женский плач, крики мужчин, перемежающиеся то тут, то там громким лязгом скрещенного оружия. Я бывал в отданных на разграбление захваченных городах, но это было нечто иное.

– Сюда! – шепнула Линд и свернула на другую кривую улочку, уводящую от реки.

Вдали за домами по-прежнему отравляли ночь страшные, кровавые звуки. Мы пробежали, оскользаясь, по уличной грязи, взобрались по каким-то разбитым ступеням и очутились на еще одной узкой улочке. Здесь пока царила сонная тишина, хотя в одном окне я заметил огонек – испуганного горожанина разбудили отдаленные крики. По этой улочке мы выбежали на травянистый луг, где пасся стреноженный осел, миновали ухоженный фруктовый сад, кузницу с плохо притворенной дверью и очутились возле аккуратного домика, который стоял отдельно от других за невысокой терновой изгородью. Перед домом был палисадник с голубятней и собачьей конурой.

Дверь была широко распахнута и качалась на ветру. Сторожевой пес рвался на цепи, вскидываясь на задние лапы. Голуби все выпорхнули из голубятни и взбивали крыльями серый предутренний воздух. А в доме – ни огонька. И ни звука.

Линд пробежала через палисадник, остановилась на пороге, заглянула в черную глубину:

– Мача! Мача!

На приступке за дверью стоял фонарь. Но разве было сейчас время искать огниво? Я осторожно оттолкнул девушку. «Выведи ее», – приказал я Ульфину, он взял ее за руку, а я поднял фонарь и резко взмахнул им у себя над головой. И сейчас же из фитиля с шипением выбился яркий язычок пламени. Я услышал сзади изумленный возглас Линд. И тут же у нее перехватило дыхание. Фонарь осветил всю внутренность дома: кровать у стены, тяжелый стол с лавкой, горшки для стряпни и для хранения масла, маленькую скамеечку и упавшую рядом прялку с протянутой куделью; чисто выметенный очаг и добела вымытый каменный пол без единой соринки, только в углу труп женщины в луже крови, натекшей из перерезанного горла. У кровати стояла колыбель, она была пуста.

Линд и Ульфин ждали меня у садовой ограды. Девушка притихла, она была так потрясена, что даже перестала плакать; личико ее в свете фонаря было без кровинки. Ульфин поддерживал ее, обхватив одной рукой за плечи. Он тоже был бледен. Пес на цепи, поскулив, сел перед конурой, задрал нос к небу и протяжно, пронзительно завыл. Ему среди лязга и криков в ночи отозвался другой, из соседнего квартала, потом третий, ближе.

Я плотно притворил за собой дверь домика.

– Мне очень жаль, Линд. Но тут уже ничем не поможешь. Надо уходить. Ты знаешь таверну у южных ворот? Отведи нас туда, но только в обход той части города, откуда сейчас доносятся крики. И постарайся не давать воли своему страху: я сказал, что защищу тебя, так и будет. Ты пока останешься с нами. Пошли.

Она не двинулась с места.

– Его унесли! Они схватили младенца! И убили Мачу. – Она обратила ко мне невидящий взгляд. – Почему? Король не мог повелеть это, она была его милой!

Я задумчиво отозвался:

– В самом деле, почему? – и поторопил, легонько встряхнув ее за плечи: – Идем, дитя, нельзя больше медлить. Солдаты второй раз сюда, может быть, и не вернутся, но тебе на улицах грозит опасность. Веди нас к южным воротам.

– Это она, она направила их сюда! – не слыша меня, причитала Линд. – Они поспешили прямо сюда. А я опоздала! Если бы вы не задержали меня на мосту…

– …ты бы тоже сейчас валялась мертвая, – сухо докончил Ульфин. Он говорил спокойно, словно ужасы ночи его не задевали. – Чем ты могла им помешать, ты и твоя Мача? Нашли бы здесь тебя и зарезали, не успела бы до изгороди добежать. Ты лучше делай, что говорит милорд. Если ты, конечно, не хочешь вернуться к королеве и доложить о том, что здесь произошло. Можешь не сомневаться, она уже догадалась, куда ты побежала. И солдаты не замедлят сюда за тобой явиться.

Это было сказано резко, зато возымело действие. При упоминании о Моргаузе Линд словно очнулась. Она бросила последний испуганный взгляд на домик, натянула на голову капюшон и побрела через сад, пробираясь между деревьями.

Я задержался возле воющего пса и положил ладонь ему на шею. Жуткий вой прервался. Животное дрожало мелкой дрожью. Я достал кинжал и перерезал веревочный ошейник. Но пес не сдвинулся с места, и я, оставив его, пошел дальше.

В ту ночь схватили два десятка младенцев. Кто-то из повитух и знахарок, должно быть, наставил воинов Лота, где искать. Когда мы кружным путем, по пустынным окраинам, добрались до таверны, все было уже позади, солдаты ускакали. Нас никто не остановил, никто не обратил на нас внимания. Улицы в центре города были полны народа. Стоял страшный шум. Одни метались как безумные между домами, другие выглядывали в страхе из темных подворотен. Здесь и там вокруг рыдающей матери, вокруг потрясенного или взбешенного отца собирались толпы. Бедные люди, лишенные возможности противостоять воле своего короля! Монарший гнев пронесся через город, и им оставалось только горевать.

И проклинать. Я слышал, как повторялось имя Лота: конники-то были его. Но вместе с ним раздавалось и имя Артура. Клевета уже была пущена, и со временем ей предстояло полностью вытеснить правду. Артур был верховный король, источник и блага, и зла.

В одном мучители были к ним милосердны: они не пролили крови. Пала жертвой одна только Мача. Солдаты выхватывали детей из колыбелей и скрывались с ними во тьме. Не считая двух-трех разбитых лбов в тех случаях, когда отцы пытались заступиться, они никому не нанесли увечий.

Об этом поведал мне потрясенный Бельтан. Он встретил нас в дверях таверны одетый и охваченный страшным волнением. Линд он даже не заметил. Поймав меня за руку, он, захлебываясь, рассказал о событиях этой ночи. Из его сбивчивого рассказа мне стало ясно одно: солдаты с младенцами проскакали здесь совсем недавно.

– Они были еще живы и плакали – только вообрази, мастер Эмрис! – Он горестно заламывал руки. – Ужасно, ужасно! Поистине дикие времена! И эта болтовня про Артуров приказ, кто в нее поверит? Но тише, ни слова больше, чем скорее мы будем в пути, тем оно лучше. Не место здесь для честных ремесленников. Я бы выехал еще раньше, мастер Эмрис, но я дожидался тебя. Я думал, тебя позвали оказать помощь, говорят, в городе есть раненые. Младенцев собираются уничтожить, ты слышал? О милостивые боги, подумать, что только вчера я… А вот и Кассо, добрый человек! Я позволил себе распорядиться, чтобы он оседлал ваших мулов, мастер Эмрис. Я уверен, что ты со мной согласишься. Надо уезжать немедленно. Я заплатил хозяину, все улажено, мы с тобой сочтемся в дороге… Я, как видишь, купил мулов и для нас с Кассо, давно подумывал об этом, а вчера, когда мне в замке привалила такая удача… Ах, как это вышло кстати, как кстати! Но какова милая дама? Кто бы подумал… но ни слова больше, покуда мы здесь! Стены имеют уши, а времена нынче страшные. Ну а это кто?

Он близоруко всмотрелся в лицо Линд, которая едва держалась на ногах, опираясь на руку Ульфина.

– Господи! Да ведь это, кажется, юная фрейлина?..

– Потом, – остановил я его. – А пока – никаких вопросов. Она едет с нами. Прими мою благодарность, мастер Бельтан. Ты верный друг. Правда твоя, надо уезжать без промедления. Кассо, сними-ка поклажу с этого мула, на нем поедет дама. Ульфин, ты говорил, у тебя завелось знакомство среди стражников у городских ворот? Поезжай вперед и позаботься, чтобы нас выпустили из города. Подкупи их, если понадобится.

Впрочем, в этом нужды не оказалось. Когда мы подъехали, городские ворота как раз закрывались, но стражники не стали чинить нам препятствий. Можно было даже понять из того, о чем они переговаривались между собой, что они не менее горожан были потрясены происшествием и находили вполне понятным, что мирные торговцы и ремесленники спешили покинуть город прямо среди ночи.

Немного отъехав по дороге и убедившись, что стражники нас уже не видят, я натянул поводья и сказал:

– Мастер Бельтан, у меня еще осталось одно неотложное дело. Нет, не в городе, так что тебе нет нужды за меня опасаться. Я скоро догоню тебя. А вы поезжайте в ту таверну, где мы останавливались по пути сюда, с ракитой у входа, помнишь? Там ждите нас. Линд, ты будешь в безопасности с этими людьми. Ничего не бойся, но будет лучше, если до моего приезда ты станешь хранить молчание. Ты поняла?

Она безмолвно кивнула.

– Итак, до встречи под ракитой, мастер Бельтан?

– Да-да, пусть будет так. Не могу сказать, чтобы мне было что-нибудь понятно, но, возможно, утром…

– Утром, я надеюсь, все разъяснится. А пока – прощай.

Они потрусили дальше. Я натянул узду своего мула.

– Ну, Ульфин?

– Они свернули на восточную дорогу, милорд.

И мы поехали на восток.

Верхом на мулах нам бы не под силу было нагнать конный отряд, если бы не то, что наши «скакуны» хорошо отдохнули, а они на своих взмыленных прискакали издалека этой же ночью.

И потому, когда через полчаса скачки оказалось, что их все еще не видно и не слышно, я натянул поводья и обернулся:

– Ульфин! На два слова.

Он подогнал своего мула. Лица Ульфина в темноте я не видел, но ощутил, что с ним что-то происходит: он боялся.

До сих пор он ни разу не выказал страха, даже в домике Мачи. А здесь ему нечего было бояться – кроме меня.

Я спросил:

– Почему ты солгал мне?

– Милорд…

– Ведь отряд этим путем не проезжал?

– Нет, милорд.

– Тогда куда же они поскакали?

– К морю. Кажется… так говорили… что они положат детей в барку и пустят по волнам. Король объявил, что отдает их в руку божию, чтобы невинные…

– Вздор! – оборвал я его. – Не Лоту говорить о руке божией. Просто он боялся гнева людского, если бы люди увидели зарезанных младенцев. Теперь он еще, конечно, станет нашептывать, что будто бы Артур велел их зарезать, а он, Лот, смягчил приговор и предоставил решать случаю! Скорее на берег. По какой дороге?

– Я не знаю.

– Это правда?

– Истинная правда, милорд. Туда ведет несколько дорог. По какой они поехали, никто точно не знал. Это правда, милорд.

– Да, если бы кто-то узнал, горожане бы еще, пожалуй, пустились вдогонку. В таком случае едем назад и свернем на первую же дорогу к морю. Можно будет ехать вдоль берега и высматривать их у воды. Поскакали!

Я стал поворачивать мула, но Ульфин протянул руку и взялся за мои поводья. Такую вольность он бы никогда себе не позволил, если бы не совершенная крайность.

– Милорд… прости меня. Что ты собираешься делать? После всего… Ты по-прежнему хочешь разыскать этого ребенка?

– А ты как думаешь? Артуров сын.

– Но Артур сам хочет, чтобы его не стало!

Вот оно что. Я мог бы давно догадаться. Я дернул повод, и мул подо мной стал перебирать копытами.

– Стало быть, ты в Каэрлеоне подслушивал. И слышал все, что было сказано в ту ночь.

– Да, – признался он еле слышно. – Не согласиться убить малое дитя – это одно, но когда убийство совершается чужими руками…

– …незачем этому препятствовать, так, по-твоему? Может быть. Но раз уж ты подслушивал в ту ночь, ты должен знать и ответ, который я дал королю. Я сказал, что надо мною есть власть более высокая, чем он. И до сего часа мои боги не дали мне никакого знака. Неужто ты думаешь, что они велят мне поступить так, как поступают Лот и его преступная королева? А слышал ты, как они клевещут на Артура? Ради чести Артура и ради спокойствия его души он должен знать правду. Я послан сюда им, дабы все увидеть и поведать ему. И то, что надо будет сделать, я сделаю. А теперь отпусти мой повод.

Он повиновался. Я пришпорил в галоп. И мы поскакали по дороге обратно.

Этим путем мы уже проезжали в тот день, когда прибыли в Дунпелдир. Я постарался припомнить, какой здесь берег. Запомнились отвесные каменные кручи над самой водой и перемежающиеся с ними песчаные бухты. Примерно в миле от города в море выдавался скалистый мыс, который даже во время отлива невозможно было объехать на лошади, так круто обрывались в воду его отвесные бока. Но за мысом к берегу вела тропа, и оттуда при низкой воде, прикинул я теперь, можно было ехать вдоль самого моря до устья Тайна.

А ночная темнота исподволь, но неуклонно редела. Занимался рассвет. Мы уже ехали не вслепую.

Впереди по правую руку обозначилась груда камней. У ее подножия ветер теребил пучок перьев. Мулы всхрапели и стали косить глазами – видно, почуяли запах крови. Отсюда начиналась тропа к морю. Мы свернули на нее, поехали по каменистой зеленой равнине под уклон – и перед нами открылся берег и серая неумолчная гладь моря.

Высокий мыс остался справа, с левой стороны был гладкий серый песок. Мы свернули налево и пустились галопом по плотному ребристому песку. Море сильно отступило и там, вдали, как большое серое зеркало, отбрасывало тусклый блеск к пасмурному небу. Впереди, окруженная серым сиянием, темнела скала, на которой был установлен маяк. Он ровно рдел. Скоро, думал я, трясясь на муле, слева должна открыться гора Дунпелдирского замка, а перед нею – низкие берега бухты, в которой река встречается с морем.

Показался еще один мыс, у черной, каменистой оконечности его белели кружева пены. Мы объехали его по кромке, копыта мулов ступали прямо в кипень прибоя. И вот милях в двух от берега показался Дунпелдир, все еще мерцающий встревоженными, бессонными огнями. Впереди расстилался ровный, выглаженный волнами песок, дальше смутно чернели древесные купы, очерчивая невидимое русло реки, а там, где она разливалась, встречаясь с морем, золотисто отсвечивала вода. Вдоль реки, удаляясь от моря, мерной рысью ехали всадники с факелами. Они возвращались в город: дело было сделано.

Мой мул с готовностью послушался узды и встал. За его крупом, фыркая, остановился мул Ульфина. Из-под копыт, послушные тяге отлива, поползли прибрежные камешки.

Помолчав, я сказал:

– Похоже, что твое желание исполнилось.

– Милорд, прости меня. Я только думал о том, чтобы…

– За что прощать? Я не могу тебе пенять, что ты служил своему господину, а не мне.

– Надо было верить, что ты лучше знаешь, как поступить.

– Когда я сам не имел об этом представления? Может быть, ты был прав, а не я. Во всяком случае, теперь, когда преступление свершилось и Артуру, со своей стороны, все равно придется за него поплатиться, будем хотя бы надеяться, что ребенок, рожденный Моргаузой, погиб вместе с остальными.

– Разве возможно, чтобы кто-то из них спасся? Взгляни, милорд!

Я обернулся и посмотрел, куда он показывал.

В море за скалистым рифом, замыкающим залив, бледным полумесяцем мерцал одинокий парус. Оставив риф позади, барка выплыла в открытое море. Ровный береговой ветер наполнил парус, и она заскользила по волнам, точно чайка, несущаяся над морем. Вот оно, Иродово милосердие к младенцам – в качании волн и песне ветра! Уплывающая барка подпрыгивала и зарывалась носом, быстро унося прочь от земли свой злосчастный груз.

Наконец парус растаял в серой дали. Море под ветром вздыхало и бормотало. Маленькие волны ударяли в скалу и вымывали из-под копыт наших мулов песок и осколки ракушек. Вверху над прибрежным обрывом шелестела и стлалась на ветру сухая трава. И вдруг, сквозь все эти звуки и шорохи, я услышал в мгновение затишья едва уловимый, тонкий нарастающий вой, нечеловеческий голос, подобный пению серых тюленей в морском просторе. Мы прислушались: вой постепенно стих, но вдруг возник снова, пронзительно-громкий, он зазвучал прямо над нашими головами, будто обреченная на погибель душа покинула тонущую барку и прилетела к родным берегам. Ульфин вздрогнул и отшатнулся, словно увидел призрак, и осенил себя охранительным знамением. Но то была лишь чайка, с криком пронесшаяся высоко над нами.

Ульфин не проговорил ни слова, я тоже сидел в седле и молчал. Что-то гнетущее ощущалось в обступившей нас полутьме, оно давило и клонило меня долу. Что это было? Не одна только злая доля этих детей. И уж конечно, не гибель Артурова отпрыска. Но бледному парусу, убегающему вдаль по серой воде, и плачу, прозвучавшему во мгле, отозвалось что-то в самой глубине моей души.

Я недвижно сидел в седле, а предрассветный ветер замирал, сменяясь затишьем, прибой лениво ударял в скалы, и плач замер в морской дали.