Текст книги "Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница (сборник)"

Он с улыбкой посмотрел на мальчика и сказал ему несколько приветливых слов. Ниниан, глядя на него во все глаза, произнес что-то в ответ. Я увидел, что ошибался: он не испытывал ужаса перед особой короля. В том, как он смотрел на Артура, без обычного замирания и трепета, было что-то для меня непонятное: взгляд ровный, словно бы оценивающий. Артур тоже это заметил и усмехнулся, но тут же отослал его прочь и, снова обратившись ко мне, спросил, что передать от меня Моргане и Эктору. А вскоре вслед за тем простился и уехал.

Ниниан внимательно посмотрел ему вслед:

– Да, видение было вещее. Смуглый вождь на белом коне и белоснежный щит без значка и герба, только солнечный зайчик играет на выпуклой поверхности. Нет сомнений, это Артур. А кто такой этот Хевиль и почему король ищет повод, чтобы с ним расправиться?

– Он один из сыновей короля Кау, того, что сидит на престоле в Стрэтклайде, сколько я себя помню. Кау очень стар и успел народить от разных женщин ни много ни мало как девятнадцать одних сыновей. А уж сколько дочерей, этого у них там, на диком севере, не считают. Самый младший из сыновей Кау, Гильдас, был отправлен недавно к моему старому учителю Блэзу, о котором ты знаешь из моих рассказов, и будет обучаться у него чтению и письму. Этот по крайней мере вырастет человеком мирным. Но Хевиль из всего дикого выводка самый бешеный. Они с Артуром всегда терпеть не могли один другого. В юности, когда Артур жил на севере, меж ними была ссора из-за женщины. Теперь же, когда Кау впал в дряхлость, король видит в Хевиле угрозу для мира и спокойствия на севере. Чтобы навредить Артуру, этот человек готов, должно быть, на все, даже на союз с саксами. Так полагает Артур. Однако теперь, раз Хевиль повинен в набегах и грабежах, его можно будет изловить и уничтожить. И тем отвести от королевства грозную опасность.

– И король ведет свою рать на север просто так, по одному твоему слову?!

Теперь во взгляде его был священный трепет, но то был трепет не перед монархами и их советниками – он ужаснулся силе, которую только недавно ощутил в себе.

– Нет, – ответил я ему с улыбкой, – по одному твоему слову. Если я говорил о твоем видении как о своем, то приношу извинения. Но дело было важное, а в тебе он мог бы и усомниться.

– Еще бы, конечно. Но ты ведь тоже видел?

– Я? Я ничего не видел.

– А мне поверил не колеблясь? – недоуменно сказал он.

– Конечно. Если я ничего не видел, это еще не значит, что твое видение ложно.

Он смотрел на меня встревоженно, даже испуганно.

– Как же так, Мерлин, выходит, ты ничего совершенно не знал, пока я не пересказал тебе свое видение? Ну, вот про то, что Хевиль занялся пиратством? Вернее даже, только задумал заняться пиратством? И ты послал короля на север просто на основании моих слов?

– Да, именно так.

Он молчал. Тревога, испуг, волнение и безоглядная радость отразились, сменяя друг друга, на его лице так же ясно, как отражается игра света и теней на водной глади его родного озера. Он еще только начал познавать, что значит обладание магической силой. Но когда он заговорил, его слова изумили меня. Подобно Артуру, он сумел прежде всего понять, как это затрагивало меня, а не его самого. И повторил, сам того не подозревая, вопрос, заданный мне прежде Артуром:

– Тебе не обидно, Мерлин?

Я ответил ему так же просто:

– Может быть, чуть-чуть – сегодня. А скоро и вовсе не будет. Это тяжкий дар; верно, пришло время, чтобы бог переложил его с моих плеч на твои, а мне предоставил нежиться на солнышке и любоваться горлинками на стене.

Я говорил с улыбкой, но его лицо оставалось сумрачным. И вдруг он совершил странный поступок – взял мою руку, прижал к своей щеке, потом выпустил, встал и без единого слова и взгляда ушел к себе. А я остался стоять на солнце, вспоминая, как другой мальчик, еще моложе, спускался под гору от пещеры Галапаса, и видения теснились и вихрились у него в голове, а боль одиночества, опасности и страдания – все это грозовой тучей темнело где-то впереди. Потом я вернулся к себе в комнату и читал у очага до тех пор, пока Мора не принесла мою полуденную трапезу.

Утром Артур отправился на север, и больше мы не получали о нем вестей. Ниниан ходил слегка ошарашенный – отчасти, я думаю, своей «вещей силой», отчасти же моим видимым самоотречением. Сам же я, признаюсь, не знал, что и подумать: я понимал, что находился в тот день где-то на самой грани болезненного помрачения – моего давнего отравного недуга, но и после прихода Артура, после того как он послушался Нинианова пророчества, мне все равно ничего не открылось, ни в подтверждение, ни в опровержение. И все же в эти благодатные солнечные дни я ощущал спокойствие и как бы покорность. Я словно наблюдал за тенью от дальних плывущих облаков, которая сползает с одного поля и накрывает другое. Мне мягко и неназойливо открылось, в какой стороне теперь лежит счастье, и я все выполнил: мальчика Ниниана подготовил для роли, которую некогда играл сам, а себя – для будущего, издавна предугаданного, теперь же ясно видимого и больше не пугающего, наоборот, манящего, как манит зверя зимняя спячка.

Ниниан еще больше прежнего замкнулся в себе. Несколько раз ночью, лежа без сна, я слышал, как он украдкой спускался в сад, тихо проходил между деревьями и стремглав, как отпущенное на свободу молодое животное, сбегал вниз под откос на дорогу. Как-то я даже попробовал последовать за ним магическим зрением, но он, верно, нарочно постарался отвести мне глаза, и я ничего не увидел, кроме дороги, уводящей к острову, и маленькой фигурки, которая убегала, убегала от меня, теряясь за стеной тумана. Меня не смущало, что у него есть свои секреты, как не смущали и его долгие разговоры с Морой где-нибудь в кладовой или на кухне. Мое общество всегда было не ахти каким веселым, а с возрастом я и вовсе превратился в скучного молчуна. И только радовался, что у них нашлись общие молодые интересы и что они скрашивают друг другу жизнь у меня в услужении.

Ибо их жизнь была служением. Мальчик трудился у меня как раб. Таков уж закон любви: любя, так горячо желаешь, чтобы любимое существо достигло вершин, что не щадишь его ни в чем. А что я любил Ниниана, в этом уже не было сомнений: я видел в нем себя и в нем искал продолжения своей жизни. До тех пор пока король будет нуждаться в магическом оке и в совете королевского прорицателя, он всегда найдет его под рукой, как свой верный меч.

Однажды ветреным апрельским вечером мы развели в очаге жаркий огонь и сидели, греясь и любуясь пламенем. Ниниан расположился на своем всегдашнем месте на коврике, подперев подбородок кулаком и сощурив на огонь серые глаза. Вскоре на бледном его лице выступил пот, отблеск очага обвел сиянием нежные черты, на черных ресницах залучились радужные капельки. Я, как стало для меня обыкновением, засмотрелся на него, вместо того чтобы самому искать в пламени магическую силу. В душе у меня совмещались глубокое удовлетворение и мучительная, тревожная любовь – я сам не понимал ее противоречивой природы и не имел власти ее умерить. Да я и не пытался, усвоив уроки прошлого: пусть все идет как идет, лишь бы не причинить вреда мальчику, а в этом я, мне казалось, мог на себя положиться.

В лице его я заметил перемену, что-то, как в зеркале, мимолетно отразилось на нем – страдание, горе, печаль? Пот затекал в глаза, но мальчик не сморгнул ни разу.

Пора было мне присоединиться к нему. Я отвел взгляд от его лица и уставился в огонь.

И сразу увидел Артура. Он сидел на белом коне у самой кромки моря. Береговая отмель покрыта галечником, а вверху, на скале, – башня, которую я сразу узнал: это приморская твердыня Регеда, охраняющая устье реки Итуны. Смеркалось, на штормовом небе громоздились бастионы синих туч, под ними отсвечивало серое море. Пенные валы, шипя, налетали на камни и взметались ввысь, чтобы, так же шипя, просочиться по мокрому галечнику обратно. Белый скакун стоял недвижно, кружево морской пены обвивало ему копыта, ветер раздувал гриву и серый плащ Артура, а белые конские бока лоснились, – казалось, этот всадник вышел прямо из пучины моря.

Перед Артуром стоял какой-то человек, по виду крестьянин, и что-то озабоченно говорил, указывая рукой в море. Король обернулся и посмотрел туда, куда указывал крестьянин, поднеся ладонь козырьком к глазам. Я увидел то, на что он смотрел: далеко, у горизонта, в море плясал огонек. Король задал вопрос, крестьянин ответил и опять указал, теперь в сторону берега. Король кивнул, передал что-то тому в pyкy, потом повернул коня и поскакал по приморской дороге, и сквозь сгустившийся туман я увидел ратников, скакавших за ним следом. Прежде чем туман все затянул, я успел заметить, как в бойницах башни на скале зажглись огни.

Я снова очутился в озаренной огнем комнате и увидел, что Ниниан возвратился в нее еще прежде меня. Он сидел, скорчившись, перед очагом, обхватив голову руками.

– Ниниан!

Он не пошевелился, только еле заметно качнул головой. Я переждал минуту или две и протянул ему питье, которое теперь всегда держал под рукой.

– На. Выпей.

Он сделал глоток-другой, поблагодарил меня взглядом, но не произнес ни слова.

Я молча наблюдал за ним. Потом сказал:

– Итак, король достиг берегов Итуны и узнал о пиратах. Теперь он переночует в приморской башне Регеда, а утром, можно не сомневаться, настигнет Хевиля. В чем же дело? Артур невредим, видение твое подтвердилось, и все, что он задумал, будет осуществлено.

По-прежнему в ответ ни слова, и только этот исполненный отчаяния взгляд. Я поспешил сказать:

– Ну-ну, Ниниан, не убивайся так. Для Артура это дело мелкое. Единственное, о чем ему следует позаботиться, – это как покарать Хевиля, да чтобы не оскорбились его братья. Да и это не представит трудности. Хевиль уже давно, как говорится, плюнул в отцовский очаг и занялся злодействами на свой страх и риск. Так что, даже если старый Кау еще жив, едва ли он примет это близко к сердцу, а что до его старших сыновей, то они, узнав о смерти Хевиля, только вздохнут с облегчением. Если же ты видел беду, несчастье, – уже строже добавил я, – то тем более не должен отмалчиваться. Что это было? Смерть Кау? Но ее и так ожидают со дня на день. Чья же тогда? Морганы, сестры короля? Или графа Эктора?

– Нет. – Голос его прозвучал странно, словно порыв ветра с песком ударил в певучие струны. – Короля я даже не видел.

– Выходит, ты ничего не видел? Не огорчайся, Ниниан, это бывает. Вспомни, в прошлый раз это случилось даже со мной. Будут дни, когда, как ты ни напрягайся, тебе ничего не откроется. Я ведь говорил тебе, надо терпеливо ждать милости от бога. Он сам избирает вещий срок, а не мы.

Ниниан потряс головой:

– Не в этом дело. Видение мне было. Но верховного короля я не видел. Совсем другое.

– Тогда скажи мне.

Опять этот отчаянный взгляд.

– Не могу.

– Послушай, друг мой, как не тебе выбирать твои видения, так же не тебе решать, рассказывать их или нет. Настанет, быть может, время, когда ты в королевских дворцах будешь сам судить, о чем говорить, а о чем промолчать, но сегодня, здесь, ты расскажешь мне все, что увидишь.

– Я не могу!

Я переждал минуту.

– Ну хорошо. Ответь на вопросы. Ты видел образы в пламени?

– Да.

– И они как-то противоречили твоему прежнему видению или тому, что видел я?

– Нет.

– В таком случае, если ты молчишь из страха передо мной, если ты боишься, что я почему-нибудь рассержусь…

– Перед тобой я никогда не испытываю страха.

– Раз так, – терпеливо убеждал его я, – нет совершенно никаких причин тебе хранить молчание, наоборот, как ни посмотри, ты обязан сказать мне, что ты видел. Может быть, это вовсе не так страшно, как ты думаешь. Ты мог неправильно понять. Это тебе не приходило в голову?

В его взгляде вспыхнула надежда – чтобы тут же погаснуть. Ниниан нерешительно набрал в грудь воздуха. Я уже подумал, что он заговорит, но он только прикусил губу и не нарушил молчания. «Может быть, это мою смерть он увидел?» – мелькнула у меня мысль.

Я наклонился к нему, взял в ладони его лицо, заставил его посмотреть мне в глаза.

– Ниниан. Ты думаешь, я не смогу побывать там, где сейчас был ты? Неужели ты заставишь меня напрягаться и тратить силы, вместо того чтобы поступить по моему слову? Ну скажи мне, что ты видел в пламени?

Он облизнул пересохшие губы и проговорил шепотом, словно его страшили звуки:

– Ты знал, что Бедуир на этот раз не сопровождает верховного короля? Что он остался в Камелоте?

– Нет, но об этом легко догадаться. Ведь король должен был оставить кого-то сторожить дворец и охранять королеву.

– Вот это я и видел. – Он опять облизнул губы. – Бедуира в Камелоте… с королевой. Они были… по-моему, они…

Я разжал ладони, и он поспешил снова опустить голову, отведя свой взгляд от моего.

И я докончил за него, потому что конец его сбивчивых речей мог быть только один:

– …любят друг друга?

– Да, мне кажется. То есть я это знаю точно. – Он заговорил теперь горячо, недоуменно: – Мерлин! Как она может? После всего, что было… После всего, что он для нее сделал!.. Этот случай с Мельвасом, все знают, что там произошло. А Бедуир? Как он мог предать своего короля! Но королева, женщина, и чтобы посмотрела в сторону от такого супруга, от такого короля!.. Если бы можно было не поверить этому видению! Но я знаю, оно было истинным! – Он глядел на меня еще расширенными после транса глазами. – Мерлин, во имя бога, что нам делать?

Я медленно ответил:

– Пока еще не знаю. Но не думай теперь об этом, если можешь. Это бремя ты не должен брать на себя вместе со мною.

– Ты ему скажешь?

– А как ты думаешь? Я его слуга.

Он снова прикусил губу и уставился в огонь, на этот раз не видя, я знал, ничего. Лицо у него было бледное, страдальческое. Я помню, меня удивило, что он больше винил Гвиневеру за слабость, чем Бедуира за предательство. Помолчав, он тихо сказал:

– Как ему скажешь такое?

– Пока не знаю. Время научит.

Он поднял голову:

– Ты не удивлен.

Это прозвучало как обвинение.

– Нет. Мне кажется, я знал, еще с той ночи на озере, когда он поплыл к дому Мельваса. И после, когда он был болен и она за ним ходила… Теперь я вспоминаю, когда она только приехала в Каэрлеон, Бедуир изо всех рыцарей один не смотрел на нее, и она тоже не поднимала на него глаз. Наверно, они тогда уже это почувствовали, на пути из Северного Уэльса, до того, как она увидела короля. – Я добавил: – И можно сказать, мне было предупреждение много лет тому назад, когда они оба были детьми и женщина еще не встала между ними и не привнесла смятение в их жизни, как это свойственно женскому полу.

Он резко встал, проговорил:

– Я иду спать, – и покинул меня.

Оставшись один, я снова погрузился взором в пламя. И сразу же увидел их. Они стояли на западной террасе, где я беседовал с Артуром. Теперь весь дворец скрывала темнота, только смутно мерцали в вышине звезды и между кадками, в которых росли розовые кусты, протянулся луч от горящей лампы.

Они стояли недвижно и молчали. Только пальцы их были сплетены и глаза смотрели в глаза с безумным волнением. У нее вид был испуганный, на щеках блестели слезы; его лицо выражало покорность судьбе, беспомощность перед белой тенью. Любовь, захватившая их в свои лапы, была жестокой любовью, но я понял, что ни он, ни она до сих пор не пожертвовали ради нее своей верностью.

Я смотрел и сострадал, а потом отвел взгляд от горящих поленьев и оставил любящих наедине.

Спустя восемь недель возвратился король. Он настиг Хевиля, победил его в честном сражении, сжег его корабли и заставил выплатить такие суммы, что он теперь не скоро сможет поднять голову.

Ему пришлось еще раз поступиться своими чувствами ради политики. По пути на север он получил известие о том, что Кау, король Стрэтклайда, мирно скончался у себя в постели, то есть мирно для Кау: он провел день на охоте, а полночи за пиром и, когда в предрассветный час пришел для девяностолетнего гуляки срок неотвратимой расплаты, испустил дух в окружении тех из своих сыновей и их матерей, кто поспел к его одру. Перед смертью он назначил наследника: своего второго сына Гвартегидда (старший был жестоко изувечен в бою за несколько лет до того). Гонец, доставивший Артуру это известие, привез также заверения в дружбе от нового короля. И Артур, пока не встретился с Гвартегиддом и не узнал его мнения, не решился разделаться с его братом Хевилем, дабы не подвергать опасности эту дружбу.

Выяснилось потом, что опасения его были напрасны. Передавали, что, узнав о разгроме Хевиля, Гвартегидд, совсем как покойник-отец, издал радостный клич и выпил за здоровье Артура полный рог медовой браги. Артур в сопровождении Урбгена и Эктора прибыл в Думбартон, прогостил у Гвартегидда девять дней, присутствовал на его коронации. И только после этого, успокоенный, собрался в обратный путь. Ехал он восточным трактом через Элмет, убедился, что на равнине и в саксонских землях мир, а потом, перейдя через Пеннинский проход, прибыл в Каэрлеон, где пробыл месяц, и только в начале июня возвратился наконец в Камелот.

И вовремя. Не раз и не два я видел в пламени двоих любящих, раздираемых между страстью и долгом, – Бедуира, всего натянутого как струна, и королеву с широко распахнутыми глазами и нервными руками. Они больше не оставались наедине, рядом неизменно были либо дамы, сидевшие за рукоделием, либо его слуги, сопровождавшие их в поездках. Но сидели или скакали они всегда обособленно и без устали разговаривали друг с дружкой, словно в речах и в редких, мимолетных касаниях находили утоление.

Изо дня в день они нетерпеливо ждали возвращения Артура: Бедуир – потому что без согласия короля не мог оставить свой мученический пост; Гвиневера – трепеща перед супругом, которого она по молодости лет не могла не бояться, но ей было не у кого, кроме него, искать защиты и утешения – когда он находил для нее время.

Он пробыл дома в Камелоте десять дней, прежде чем приехал навестить меня. Было погожее, ясное июньское утро. Я поднялся, по обыкновению, на заре и пошел прогуляться по холмам за усадьбой. Гулял я один, Ниниан появлялся, только когда Мора звала к завтраку. Я пробродил уже целый час, размышляя и останавливаясь время от времени, чтобы сорвать искомое растение, когда услышал из-за гряды холмов неторопливый топот конских копыт. Как я узнал, что это Артур, затрудняюсь сказать: по конскому топоту одного всадника от другого не отличишь, и в прозрачном воздухе солнечного утра не было видений, но любовь проницательнее магии, и я просто обернулся и стоял, поджидая его, под сенью терновника, произрастающего кое-где по гладким крутым склонам. Этот куст рос на краю оврага, по которому вилась тропа, древняя, как сама земля. И вскоре на тропе я увидел его – он ехал вверх, непринужденно сидя на низкорослой гнедой кобылке, а у стремени бежал его верный пес, молодой преемник Кабаля.

При виде меня он поднял приветственно руку, повернул кобылу вверх по склону, потом соскочил с седла и подошел ко мне, улыбаясь.

– Итак, ты опять оказался прав. Впрочем, зачем я тебе это говорю? Нет нужды, наверно, рассказывать и о том, как все произошло? Тебе никогда не приходило в голову, Мерлин, как скучно иметь при себе провидца, который все знает наперед? Мало того что я ничего не могу от тебя скрыть, но я даже не имею возможности потом прийти к тебе и похвастаться.

– Очень сожалею. Но поверь, на этот раз твой пророк ждал твоих донесений так же нетерпеливо, как и все остальные. Спасибо за письма… А как ты меня нашел здесь? Ты заезжал в Яблоневый Сад и тебе сказали?

– Я ехал туда, но встретил лесоруба на телеге, запряженной волами, и он указал, в какой стороне тебя искать. Ты идешь дальше? Я пройдусь с тобой, если можно.

– Ну конечно. Я как раз собирался поворачивать обратно… Я был очень рад твоим письмам, но все-таки хотел бы услышать все из первых уст. Трудно представить себе, что старого Кау больше нет на свете. Он сидел на своем утесе в Думбартоне, сколько я себя помню. Думаешь, Гвартегидд сможет за себя постоять?

– Против ирландцев и саксов он постоит, тут на него, без сомнения, можно положиться. А вот как он поладит с остальными семнадцатью претендентами на престол – это другой вопрос. – Он усмехнулся. – Вернее, с шестнадцатью, Хевилю я подрезал крылья.

– Тогда уж с пятнадцатью. Юного Гильдаса можно не считать, он ведь поступил в писцы к Блэзу.

– Верно. Умненький мальчик, но всегда ходил по пятам за Хевилем. После смерти Блэза он, я думаю, уйдет в монастырь. Оно и к лучшему. Как и его любимый брат, он ко мне любви не питает.

– Будем надеяться, что бумаги учителя останутся у него в сохранности. Тебе бы надо тоже посадить писцов за составление хроники.

Артур вздернул бровь:

– Это что же? Предостережение пророка?

– Ничуть. Просто попутная мысль, не более. Так, значит, Гвартегидд – твой союзник? А ведь когда-то он попробовал было взбунтоваться против власти отца и заигрывал с ирландскими королями.

– Он был моложе, да и у Кау рука была тяжелая. Дело прошлое. Теперь, я думаю, он стал основательнее. Самое важное, что он разделяет мнение Урбгена…

И он пустился в тонкости, делясь со мной накопившимися за недели мыслями и тем облегчая душу. Мы медленно спускались пешком с холмов к усадьбе, а его кобыла брела за нами следом, и гончий пес носился поблизости, описывая вокруг нас все более широкие круги.

Я слушал его и думал, что, в сущности, ничего не переменилось. Пока не переменилось. Он все реже искал моего совета, но по-прежнему, как в отрочестве, испытывал потребность обсудить – с самим собой, равно как и со мной, – происходящие события и трудности, возникающие при возведении задуманного им объединения королевств. И как встарь, после двухчасового разговора, во время которого я сам иногда успевал сказать много, а иногда не вставлял ни слова, я видел и слышал, что все узлы уже почти распутаны. И тогда он вдруг поднимался, расправлял плечи, потягивался и, простившись, уходил – без церемонии, можно бы сказать, но между нами не было нужды в церемониях. Я был могучим дубом, на который, прервав полет, присаживался орел, чтобы отдохнуть и подумать. Впрочем, теперь у могучего дуба начали кое-где отсыхать ветви. А молодой дубок скоро ли окрепнет настолько, чтобы выдержать орла?

Артур довел свой рассказ до конца. И, словно прочитав мои мысли, посмотрел на меня долгим, озабоченным взглядом:

– Теперь о тебе. Как ты жил все это время? У тебя усталый вид. Ты опять был болен?

– Нет. О моем здоровье тебе нет нужды беспокоиться.

– Я все время вспоминаю, как был у тебя в прошлый раз. Ты тогда сказал, что это твой… – он замялся, – твой помощник «видел» Хевиля и его банду за работой?

– Да. Ниниан.

– А ты сам не видел ничего?

– Нет. Ничего.

– Так ты сказал и тогда. Но все-таки, по-моему, это странно. А по-твоему?

– Пожалуй. Но, если помнишь, я был нездоров в тот день. Не совсем, должно быть, оправился от простуды.

– А он давно у тебя?

– С сентября. Сколько это получается? Девять месяцев?

– И ты обучил его всему, что знаешь?

Я улыбнулся:

– Ну, нельзя сказать, чтобы всему. Но многому. Ты не останешься без королевского прорицателя, Артур.

Но он не улыбнулся мне в ответ. Он смотрел на меня с тревогой. Он шел по каменной осыпи, поросшей свежей травой, кобыла качала мордой у него над плечом, а пес весело бежал впереди, ныряя в кусты дрока, испещренные золотистыми ароматными цветками. С каждого потревоженного куста вспархивали облачком голубые мотыльки и осыпались, алея спинками, божьи коровки. В ту весну божьих коровок развелось видимо-невидимо, и на ветках дрока они сидели сотнями, точно ягоды на терновнике.

Некоторое время Артур молчал, хмурясь собственным мыслям. Потом, как видно, принял решение:

– Ты ему доверяешь?

– Ниниану? Разумеется. А что?

– Но много ли тебе о нем известно?

– Столько, сколько надо, – ответил я, может быть, чуть-чуть заносчиво. – Я рассказывал тебе, как он ко мне пришел. Я был уверен тогда и не сомневаюсь теперь, что это бог свел нас с ним. Более восприимчивого ученика мне бы никогда не найти. В чем бы я ни пробовал его наставлять, он всему обучается с охотой. Погонять его не приходится, наоборот, я его еще придерживаю. А почему ты озабочен? Ты же сам имел доказательство его дара. Видение его было вещим.

– Да нет, я не подвергаю сомнению его дар, – сухо произнес Артур с еле заметным упором на последнем слове.

– Что же тогда? На что ты намекаешь?

Я и сам удивился тому, как холодно прозвучал мой вопрос.

Он решительно ответил:

– Прости меня, Мерлин. Но я должен тебе сказать. Я сомневаюсь в его намерениях.

Хотя он уже дал мне понять, к чему клонит, его слова потрясли меня. Кровь отхлынула от сердца. Я остановился и повернулся к Артуру. Вокруг нас воздух был напоен сладким благоуханием цветущих трав, я различал запах тимьяна, и конского щавеля, и овсяницы, сорванных мягкими губами гнедой кобылы.

Меня нелегко вывести из себя, тем более Артуру. Немного помолчав, я сумел произнести ровным, спокойным голосом:

– Если ты находишь, что должен мне что-то сказать, разумеется, говори прямо сейчас. Ниниан мне не просто помощник, он обещает стать моим вторым «я». Если я когда-нибудь служил тебе опорой, Артур, ты сможешь опереться на Ниниана, когда меня не станет. Нравится он тебе или нет – хотя почему ты его невзлюбил, ты же его почти не знаешь? – но тебе придется принять его как моего заместителя. Я же не вечен, а у него есть магический дар. Он и сейчас обладает силой провидения, и она у него еще возрастет.

– Знаю. Это меня и смущает. – Он отвел глаза, быть может не выдержав моего взгляда. – Разве тебе не понятно, Мерлин? Он обладает провидческой силой. Ему было видение о Хевиле, а тебе нет. Ты говоришь, ты был нездоров, устал, но когда так бывало, чтобы твой бог считался с твоей слабостью? И ведь то был не просто так, досужий взгляд в будущее, а важное видение, которое без причины не ускользнуло бы от твоих глаз. Благодаря ему в час кончины Кау я оказался поблизости, на границе Регеда, и мог оказать поддержку Гвартегидду, тем самым предупредив междоусобицу среди этих драчливых принцев. Так почему же все-таки видение не пришло тебе?

– Неужели я должен повторять? Я был…

– Да, ты был нездоров. Но почему?

Молчание. Издалека налетел верховой ветер, напоенный медвяными запахами нагорий. Под его дыханием пригнулись и зашелестели травы. Кобыла весело хрупала, пес прибежал и сел у ног хозяина, болтая высунутым языком. Артур тряхнул головой и приготовился было продолжать, но я опередил его:

– Что ты хочешь сказать?.. Нет, молчи. Я отлично знаю, о чем ты. Ты думаешь, что я взял к себе в дом этого неизвестного мальчика, полюбил его всем сердцем, открыл ему тайны растительных зелий и начатки магии, а он замыслил захватить мое место и отнять мою силу. Что – кто знает? – быть может, он опаивает меня моими же травами. Так?

Легкая усмешка покривила его губы, но не просветлила хмурого взгляда.

– Ты не из тех, кто обходится недомолвками, верно?

– Я не из тех, кто скрывает правду, особенно от тебя.

– Но ты ведь не всегда знаешь всю правду, милый мой.

Почему-то от мягкого тона, каким он это сказал, у меня сжалось сердце в тяжелом предчувствии.

– Согласен, – ответил я, нахмурив брови. – И так как я не могу предположить, что тобою движет лишь неясное подозрение, мне остается заключить, что тебе известно о Ниниане нечто такое, о чем не знаю я. В таком случае почему бы тебе не уведомить меня и не предоставить мне судить самому?

– Хорошо. Но только…

Какая-то перемена в его лице заставила меня проследить за его взглядом. Он смотрел далеко вниз, туда, где пролегал небольшой овраг с ручьем, бегущим по дну, и купами ив и берез. По ту сторону оврага подымался зеленый склон холма, отгораживавшего от нас мою усадьбу Яблоневый Сад. Что-то голубое мелькало между ив; я пригляделся – это был Ниниан, оказывается, он вовсе не спал, как я думал, а, присев, собирал что-то на берегу ручья. Вот он выпрямился – в руках у него была целая охапка зелени. Там, я знал, росла жеруха водная, и дикая мята, и болотная калужница. Ниниан постоял, перебирая сорванные травы, потом перепрыгнул через ручей и быстро взбежал вверх по зеленому склону, так что голубой плащ вздулся у него за спиной, точно парус.

– Так что же? – спросил я.

– Я хотел сказать, почему бы нам не спуститься к ручью? Нам надо поговорить, а для этого не обязательно стоять нос к носу на вершине горы, можно устроиться удобнее. Я ведь по-прежнему перед тобой робею, Мерлин, даже несмотря на то, что уверен в своей правоте.

– Этого мне вовсе не надо. Давай спустимся, пожалуйста.

Он потянул гнедую кобылу за узду и повел ее вниз по склону оврага туда, где над ручьем столпились деревья, главным образом березы и две-три старые узловатые ольхи, черневшие в кустах жимолости и куманики. Одна береза недавно упала и белела на траве, отливая серебром. Король привязал поводья кобылы к молодому деревцу и оставил ее щипать траву, а сам отошел и сел рядом со мной на березовый ствол.

Он сразу приступил к делу:

– Этот Ниниан рассказывал тебе что-нибудь о своих родителях? Об их доме?

– Нет. Я не допытывался. Думаю, что он низкого рода, а может быть, рожден вне брака: и видом, и речью он не походит на крестьянина. А нам с тобою обоим хорошо известно, каково бывает отвечать на подобные расспросы.

– Но я не так деликатен, как ты. Он меня еще тогда заинтересовал, когда я познакомился с ним у тебя в Яблоневом Саду. А по возвращении с севера я навел справки.

– И что ты узнал?

– Хотя бы то, что он с первого дня тебя обманывал. – Он стукнул себя кулаком по колену и горячо продолжал: – Мерлин, Мерлин, неужели ты совсем ослеплен? Я бы поклялся, что невозможно так обмануться, но я слишком хорошо тебя знаю… Даже и сейчас, когда ты вот только что видел его у этого ручья, неужели ты ничего не заметил?

– А что я должен был заметить? Я думаю, он собирал ольховую кору. Он знает, что она у нас на исходе, и вон, посмотри, дерево ободрано. И еще у него в руках была жеруха водная.

– Ага! На это твоей зоркости достало. А вот разглядеть то, что увидел бы на твоем месте любой, ну, если не сразу, то уж через несколько дней, ты не смог! Я это заподозрил в первые же минуты тогда в саду, пока ты пересказывал мне вещее видение, стал разузнавать, и так и оказалось. Мы сейчас с тобой оба видели одного и того же человека, бежавшего вверх по склону, но ты увидел мальчика, а я – женщину.

Не помню сейчас, на каком месте его речи я догадался, к чему он клонит. К середине я словно бы уже давно все знал – это было как жар перед ударом молнии, как мгновение тишины после вспышки, наполненное грядущим громом. То, чего не увидел премудрый маг с помощью божественного дара, за несколько минут разглядел молодой мужчина, хорошо знакомый с повадками женщин. Он был прав. Я мог только молча дивиться, что так легко поддался обману. Ниниан. Маленькая фигурка в тумане, лицо погибшего мальчика. Сходство было так велико, что я окликнул ее и окрестил «мальчиком» и «Нинианом», прежде чем она смогла мне хоть что-то возразить. Сказал, что я Мерлин, и предложил ей в дар секреты магии и моего искусства, секреты, которые другая – ведьма Моргауза – всю жизнь напрасно пыталась у меня выманить, а эта… я с готовностью положил свои дары к ее ногам.