Текст книги "Разлука весной"

Глава 3

Джоан закончила писать и посмотрела на часы.

Четверть первого.

Она написала три письма, и в ручке кончились чернила. От блокнота тоже почти ничего не осталось, и это ее немного раздосадовало. Иначе можно было бы написать еще нескольким знакомым.

Хотя, подумала она, пишешь-то почти одно и то же… Солнце, песок и как приятно отдохнуть и поразмышлять! Все это так, но устаешь оттого, что каждый раз стараешься облечь одни и те же мысли в немножко разные слова.

Джоан зевнула – ее разморило на солнце. После обеда она уляжется на кровать и поспит.

Она встала и медленно побрела обратно, к гостинице.

Интересно, что сейчас делает Бланш? Наверное, уже добралась до Багдада и встретилась с мужем. Это, кажется, не слишком приятный человек. Бедная Бланш – как страшно оказаться в таком положении. Если бы не тот красавец лекарь – Гарри Марстон, если бы она встретила какого-нибудь хорошего человека вроде Родни. Бланш сама сказала, что Родни добрый и понимающий.

Но она говорила и что-то еще. Что-то насчет озабоченного вида. Обычное выражение, но здесь совсем неуместное! Совсем! Родни никогда, ни разу…

Та же мысль, что и раньше, но не столь молниеносно, проскочила в голове Джоан.

Девица Рэндольф…

В конце концов, с негодованием думала Джоан, немного ускоряя шаг, словно хотела уйти от неприятных воспоминаний, с какой стати я привязалась к этой Рэндольф? Не потому же, что Родни…

Я уверена, в этом ничего нет…

Совсем ничего…

Дело просто в том, что Мирна Рэндольф была такой. Крупная, смуглая, смазливая девица, которая, если ей приглянулся мужчина, не стеснялась рассказывать об этом всем и каждому.

Короче говоря, она буквально вешалась на шею Родни. Не переставая твердила, какой он замечательный. Всегда старалась оказаться с ним в паре в теннисе, а на вечеринках не сводила с него глаз.

Естественно, Родни это немного льстило. В самом деле, нелепо, если бы ему не доставляло удовольствие внимание девушки на много лет моложе его, к тому же одной из самых красивых в городе.

Но разве в этой ситуации я не проявила мудрости и такта? – подумала Джоан.

Она оглянулась на свое поведение с легкой гордостью. Да, она держалась очень хорошо – действительно достойно.

– Тебя ждет твоя подружка, Родни. Не заставляй ее ждать… Конечно, Мирна Рэндольф… О да, она такая милашка… Но порой выставляет себя в смешном свете.

– Я не хочу играть в теннис с этой девицей, – ворчал Родни. – Поставь ее в другой сет.

– Ну, Родни, это невежливо. Ты должен с ней сыграть.

Это было верной линией поведения – говорить легко, игриво, ясно давая понять, что тут не может быть ничего серьезного…

И Родни было полезно ворчать и притворяться, что Мирна Рэндольф его раздражает. Перед такой девушкой, пожалуй, редкий мужчина сумел бы устоять. Она была капризна и обращалась со своими поклонниками высокомерно, говоря им грубости, а потом взглядами заманивая их к себе обратно.

Действительно, думала Джоан (с необычным для нее пылом), мерзкая девица. Она делала все, чтобы разрушить мою семейную жизнь.

Нет, Родни не виноват. Мужчины ведь так падки на лесть. А Родни к тому времени был женат уже сколько – десять лет?

Или одиннадцать? Десять лет – это такой срок, который писатели называют критическим в семейной жизни. В этот момент одного из супругов может потянуть на сторону, но, если его пережить, все уляжется и встанет на свои места.

Они с Родни пережили…

Нет, она не винила Родни – даже за тот поцелуй, свидетельницей которого невольно стала.

Поцелуй под омелой!

Вот что эта девица имела наглость сказать, когда Джоан вошла в кабинет.

– Мы крестили омелу, госпожа Скюдамор. Надеюсь, вы не возражаете.

Да, подумала Джоан, но я не потеряла голову и постаралась обратить все в шутку.

– А ну-ка отпусти моего мужа, Мирна! Пойди и поищи себе молодого человека. – И она со смехом выпроводила Мирну из комнаты.

Тогда Родни сказал:

– Извини, Джоан. Она – симпатичная девочка, а сейчас Рождество.

Он стоял и смотрел на Джоан с виноватой улыбкой, но в его взгляде не замечалось ни особого смущения, ни испуга. Это говорило о том, что далеко дело не зашло.

И не должно было заходить дальше! Это Джоан решила твердо. И сделала все, чтобы Родни не попадался Мирне на глаза. А на Пасху Мирна обручилась с сыном Арлингтонов.

Так что в действительности этот случай не значил ровно ничего. Для Родни, возможно, он стал небольшим развлечением. Бедняга Родни – он на самом деле заслужил это маленькое удовольствие. Ведь он так упорно работал.

Десять лет – да, это опасное время. Джоан припомнила, что и сама испытала некоторое беспокойство…

Тот странного вида молодой человек, художник – как же его звали? По правде говоря, Джоан забыла его имя. Разве она не увлеклась им немного?

С улыбкой она признавалась себе, что да, он вскружил ей голову. Он был таким серьезным – смотрел на нее с таким обезоруживающим вниманием. Потом спросил, не согласится ли она ему попозировать.

Конечно, это был только предлог. Он сделал пару набросков углем и потом разорвал их. Сказал, что не может ее «увидеть».

Джоан помнила, что в глубине души была польщена. Бедный мальчик, думала она, боюсь, он действительно в меня влюбился…

Да, это был приятный месяц…

Хотя закончился он довольно разочаровывающе. Совсем не в соответствии с планом. На самом деле Майкл Коллавэй (да, конечно же, так его звали) оказался не слишком порядочным человеком.

Джоан вспомнила, как они вместе отправились на прогулку в Хэйлинг-Вудс и шли по тропинке, там, где Медавэй, извиваясь, спускается с вершины Эшелдауна. Майкл попросил ее пойти с ним резковатым, но довольно робким голосом.

Она предполагала, о чем пойдет разговор. Наверное, он скажет, что любит ее, а она будет очень ласковой, нежной и выразит небольшое – совсем небольшое – сожаление. Джоан сочинила несколько прекрасных слов, которые она могла бы сказать, слов, которые Майкл вспомнил бы впоследствии.

Но все вышло не так.

Все вышло совсем не так!

Вместо этого Майкл Коллавэй схватил ее и насильно поцеловал так грубо, что у нее перехватило дыхание, а потом, разжав руки, громко и самодовольно воскликнул:

– Боже мой, вот чего я хотел! – и стал набивать трубку, не слушая ее сердитых упреков.

Потянувшись и позевывая, он лишь сказал:

– Теперь лучше.

Вспоминая эту сцену, Джоан подумала, что точно так может сказать мужчина, пропустив в жаркий день кружку пива.

После этого они молча пошли домой – то есть молчала Джоан. Судя по тем непонятным звукам, которые издавал Майкл Коллавэй, он пытался что-то напевать. Уже на краю леса, перед тем как они вышли на шоссе, он остановился, бесстрастно оглядел Джоан и задумчиво заметил:

– Знаете, вы из тех женщин, которых следовало бы изнасиловать. Может, это пошло бы вам на пользу. – И пока она стояла, онемев от гнева и удивления, бодро добавил: – Я бы сам хотел вас изнасиловать – и посмотреть, изменитесь ли вы хоть на сколько-нибудь после этого.

Потом он вышел на шоссе и, оставив попытки петь, начал весело насвистывать.

Естественно, что после этого Джоан с ним больше не разговаривала, а через несколько дней он уехал из Крейминстера.

Странный, нелепый и неприятный случай. Не тот, который Джоан хотелось бы вспоминать. Удивительно, что она до сих пор о нем не забыла…

Ужасно все это было, ужасно.

Это надо сразу выбросить из головы. В конце концов, зачем вспоминать о неприятном, когда нежишься на песке под солнцем? Можно ведь подумать о многом другом, что доставляет удовольствие.

Наверное, обед уже готов. Джоан посмотрела на часы, но было еще только четверть первого.

Вернувшись в гостиницу, она направилась в свой номер и поискала в чемодане, нет ли у нее еще бумаги для писем. Не было. Ну что ж, неважно. Ей надоело писать письма. Больше особенно не о чем рассказать. Нельзя же писать об одном и том же. Какие у нее есть книги? Конечно же, леди Кэтрин. И детектив, который ей дал Уильям. Очень любезно с его стороны, но ей не очень нравились детективы. Еще «Дом власти» Бьюкэна. Конечно, это очень старая книга. Она читала ее много лет назад.

Ну ладно, можно будет купить что-нибудь еще почитать на вокзале в Алеппо.

Обед состоял из омлета (довольно жесткого и пережаренного), яиц с карри, лосося (консервированного), печеных бобов и консервированных персиков.

После такой плотной еды Джоан прилегла. Она проспала три четверти часа, потом просто валялась и читала леди Кэтрин Дайзарт. Затем выпила чаю (со сгущенным молоком и печеньем), пошла прогуляться, вернулась и закончила книгу леди Кэтрин. Потом был ужин из лосося с карри и риса, яиц, печеных бобов и консервированных абрикосов. После этого она принялась за детектив, и когда дочитала его, пора было идти спать.

– Спокойной ночи, госпожа, – бодро заявил индиец. – Поезд завтра придет в полвосьмого утра, но уйдет только вечером, в половине девятого.

Джоан кивнула.

Впереди еще целый день. Хорошо, что у нее есть «Дом власти». Жаль, что он такой короткий. Потом ей в голову пришла новая мысль:

– Завтра же на поезде приедут пассажиры. Они поедут прямо в Мосул?

Индиец покачал головой:

– Я думаю, не завтра. Завтра машины не приедут. Дорога на Мосул очень плохая. На многие дни все застрянут.

Джоан просияла. Завтра с поездом в гостиницу прибудут пассажиры. Замечательно – будет с кем поговорить.

Она пошла спать с лучшим настроением, чем было у нее десять минут назад. В здешней атмосфере есть что-то давящее, подумала она, наверное, этот ужасный запах прогорклого жира. Он невыносим.

В восемь часов на следующее утро Джоан проснулась, встала и оделась. Пошла в столовую. Стол был накрыт на одного. Она позвала индийца, и тот появился.

Он казался возбужденным.

– Поезд не приехал, госпожа.

– Не приехал? Вы имеете в виду, опаздывает?

– Вообще не приехал. На пути очень сильные дожди – с другой стороны Ниссибина. Вся железная дорога размыта – поездов, наверное, не будет три, а то и шесть дней.

– Ну и что же мне теперь делать? – Джоан с тревогой посмотрела на него.

– Оставайтесь здесь, госпожа. Много еды, пива, чая. Все очень хорошо. Ждите, пока придет поезд.

О боже, подумала Джоан, эти восточные люди. Время для них ничего не значит.

– А нельзя взять машину? – спросила она.

Он, кажется, удивился:

– Машину? Где вы ее возьмете? Дорога на Мосул очень плохая, все застряли по другую сторону.

– А вы можете позвонить на соседнюю станцию?

– Позвонить? Это турецкая дорога. Турки – люди трудные, они ничего не делают. Они только гоняют поезда.

Вот уж действительно отдых вдали от всякой цивилизации, сказала себе Джоан, пытаясь найти в этой ситуации хотя бы нечто забавное. Ни телефона, ни телеграфа, ни машин.

Индиец сказал утешительно:

– Очень хорошая погода, много еды, все очень удобно.

Ну, согласилась Джоан, погода действительно хорошая. Хоть с этим повезло. Было бы ужасно целыми днями сидеть в четырех стенах.

– Погода здесь хорошая, дождь бывает редко, – словно прочитав ее мысли, добавил хозяин гостиницы. – Дожди идут ближе к Мосулу, вниз по дороге.

Джоан села на приготовленное место за столиком и подождала, пока принесут завтрак.

Тревога ее улеглась. Незачем волноваться – у нее хватало здравого смысла осознать это. В подобных случаях помочь ничем нельзя. Жаль только терять время.

С легкой улыбкой она подумала: «Бойтесь собственных желаний – они иногда исполняются. Я сказала Бланш, что буду рада передышке. Ну и вот я ее получила! Здесь совсем нечего делать. Даже нечего читать. Действительно, это пойдет мне на пользу. Отдых в пустыне».

Мысль о Бланш вызывала неприятные ассоциации – что-то такое, чего она явно не хотела помнить. Правда, зачем вообще думать о Бланш?

После завтрака Джоан отправилась погулять. Как и в прошлый раз, она отошла немного от гостиницы, села на землю и какое-то время сидела почти неподвижно, полуприкрыв глаза.

Чудесно, думала она, чувствовать, как в тебя вливаются умиротворение и покой. Она почти физически ощущала, какую пользу это ей приносит. Целебный воздух, замечательное теплое солнце – все это действовало расслабляюще.

Она еще немного так посидела. Потом взглянула на часы. Было десять минут одиннадцатого.

Утро проходит довольно быстро.

А что, если написать несколько строк Барбаре? Право удивительно, что она не подумала написать Барбаре еще вчера вместо всех этих глупых писем друзьям в Англии.

Джоан достала блокнот и ручку.

«Моя любимая Барбара, – написала она. – У меня получилось не очень удачное путешествие. В понедельник я опоздала на вечерний поезд и теперь, видимо, застряла на несколько дней. Здесь очень спокойно, светит солнце, и я вполне довольна».

Она остановилась. О чем еще написать? Что-нибудь о ребенке или об Уильяме? Что могла иметь в виду Бланш, когда сказала: «Не беспокойся о Барбаре»? Конечно! Вот почему Джоан не хотела думать о Бланш. Бланш так странно говорила о Барбаре.

Как будто она, мать Барбары, не знала все, что надо знать о своем собственном ребенке.

«Я уверена, теперь у нее все будет в порядке».

Что, она подразумевала, что раньше что-то было не в порядке?

Но что именно? Бланш намекнула, что Барбара слишком рано вышла замуж. Джоан передернуло. Тогда, вспомнила она, и Родни говорил что-то в этом духе. Совершенно неожиданно и с необычной для него безапелляционностью он сказал:

– Я не рад этому замужеству, Джоан.

– О, Родни, но почему? Он такой славный, и они, кажется, хорошо подходят друг другу.

– Он симпатичный молодой человек, но она не любит его, Джоан.

Джоан была поражена – абсолютно поражена.

– Родни, это просто нелепо! Конечно же, она любит его. Иначе с какой стати ей выходить за него замуж?

Он ответил довольно непонятно:

– Вот этого-то я и боюсь.

– Но, дорогой, на самом деле – разве это не глупо?

Не обращая внимания на ее наигранно легкий тон, он продолжал:

– Если она его не любит, ей не стоит выходить за него замуж. Она для этого слишком молода и слишком темпераментна.

– Но, Родни, тебе ли судить о темпераменте?

Она не могла не удивляться.

Но Родни даже не улыбнулся.

– Девушки иногда выходят замуж только для того, чтобы уйти из дома.

При этих словах Джоан просто рассмеялась:

– Не из такого дома, как у Барбары! Едва ли найдется девушка более счастливая в этом смысле.

– Ты на самом деле так думаешь, Джоан?

– Разумеется. Здесь всегда для детей был рай.

– Но они, кажется, не слишком часто приводят в дом своих друзей, – медленно проговорил Родни.

– Почему, дорогой? Я постоянно устраиваю вечеринки и приглашаю на них молодежь! Мне это кажется важным. Это сама Барбара всегда говорила, что не хочет вечеринок, и не желала никого приглашать.

Родни озадаченно и печально покачал головой.

А позднее в тот вечер Джоан вошла в комнату как раз в тот момент, когда Барбара возбужденно кричала:

– Нет, папа, я должна уехать! Я не могу больше этого выносить и не говори мне, чтобы я пошла куда-нибудь работать, мне даже думать об этом противно.

– В чем дело? – спросила Джоан.

Помолчав немного, совсем немного, Барбара объяснила причину своей вспышки:

– Просто папа считает, что он все знает лучше всех! Он хочет, чтобы я обручилась с Уильямом и подождала несколько лет. Я сказала ему, что не могу ждать, а хочу выйти замуж и уехать в Багдад. Там все будет прекрасно.

– О, дорогая, – тревожно сказала Джоан. – Мне бы не хотелось, чтобы ты жила так далеко, где я не смогу приглядывать за тобой.

– Но, мама!

– Я знаю, милая, но ты так молода и неопытна. Я смогла бы тебе помогать, если б ты жила где-нибудь поблизости.

Барбара улыбнулась и сказала:

– Ну, значит, мне придется вести свою семейную ладью, не пользуясь преимуществами твоего опыта и мудрости.

Но когда Родни медленно направился к дверям, она вдруг бросилась к нему, обхватила за шею, крепко обняла и забормотала:

– Папочка, милый. Милый, милый, милый…

Да, подумала Джоан, девочка становится очень экспансивной. Но по крайней мере, все это доказывает, что Родни совершенно не прав. Барбара радовалась при мысли уехать на Восток со своим Уильямом – и было очень приятно видеть двух влюбленных молодых людей, строящих планы на будущее.

Странно, что по Багдаду ходят слухи о том, что Барбара была несчастлива дома. Но это такой город, где единственный способ избежать пересудов – вообще ни о чем не говорить.

Например, майор Рид.

Сама Джоан никогда не видела майора Рида, но Барбара довольно часто упоминала его в письмах домой. Майор Рид был на обеде. Они ходили на охоту с майором Ридом. На летние месяцы Барбара уезжала в Аркандос. Она и еще одна молодая замужняя женщина вместе жили на даче, там оказался и майор Рид. Они много играли в теннис. А потом Барбара и он победили в клубном турнире.

Поэтому Джоан сочла вполне естественным спросить о майоре Риде – она о нем так много слышала, сказала она, что ей не терпится его увидеть.

Удивительно, что ее вопрос вызвал замешательство. Барбара побледнела, Уильям покраснел, а через минуту странным голосом пробормотал:

– Мы с ним больше не видимся.

Его тон был настолько недружелюбным, что Джоан не стала больше ничего спрашивать. Но потом, когда Барбара ушла спать, она снова завела разговор на эту тему, с улыбкой заметив, что, похоже, допустила бестактность. Но ей казалось, что майор Рид – их близкий друг.

Уильям встал и выбил трубку о камин.

– Ну, я не знаю, – неопределенно ответил он. – Мы пару раз охотились вместе, вот и все. Но мы уже давно с ним не виделись.

Неубедительно, подумала Джоан и про себя улыбнулась – мужчин всегда можно видеть насквозь. Ее немного позабавила старомодная скрытность Уильяма. Он, вероятно, считает ее чопорной ханжой – обычной тещей.

– Понимаю, – сказала она. – Какой-то скандал.

– Что вы имеете в виду? – Уильям сердито повернулся к ней.

– Мой дорогой мальчик! – улыбнулась ему Джоан. – Это видно из твоего поведения. Я полагаю, что вы о нем что-то узнали, из-за чего вам пришлось отказать ему от дома. О, не буду углубляться. Я знаю, такие вещи очень болезненны.

– Да, да, вы правы, – выдавил Уильям. – Это правда больно.

– Люди часто пытаются казаться лучше, чем они есть на самом деле, – заметила Джоан. – А когда обнаруживаешь, что в ком-то ошибся, всегда бывает очень неприятно.

– Одно хорошо, его больше здесь нет, – сказал Уильям. – Он уехал в Восточную Африку.

И вдруг Джоан припомнила обрывки разговора, случайно услышанного в клубе «Алвай». Что-то о Нобби Риде, который едет в Уганду.

Одна из женщин сказала:

– Бедняжка Нобби, он совсем не виноват в том, что каждая здешняя маленькая идиотка бегает за ним.

Другая, постарше, язвительно усмехнулась и добавила:

– Он наживает с ними массу неприятностей. Свеженькие и невинные – это по его части. Неопытные невесты. И надо сказать, у него отличные методы. Он может быть невероятно привлекательным. Девушка всегда думает, что он в нее страстно влюблен. И обычно это происходит как раз в тот момент, когда он прикидывает, не заняться ли другой.

– Да, – вздохнула первая женщина. – Всем нам будет его недоставать. Он такой забавный.

Ее собеседница засмеялась:

– А вот мужчины не будут слишком сожалеть о его отъезде! Мало кому из них он нравился.

– Да, для Нобби здесь запахло жареным.

– Т-с-с, – бросила вдруг вторая женщина и понизила голос, так что Джоан больше ничего не услышала. В то время она не обратила внимания на этот разговор, но сейчас он всплыл в памяти, и ей стало любопытно.

Если Уильям не хочет об этом говорить, то, может быть, Барбара будет менее скрытной.

Но Барбара сказала совершенно ясно и довольно грубо:

– Я не желаю слышать о нем, мама, понятно?

Барбара, размышляла Джоан, не хотела ничего рассказывать. Она держалась замкнуто и вставала на дыбы при любой попытке заговорить о ее болезни. Все началось с пищевого отравления, как естественно решила Джоан. В странах с жарким климатом это часто случается. Но и Уильям, и Барбара не хотели вдаваться в подробности, и даже доктор, к которому она, объяснив конечно же, что она мать пациентки, обратилась за информацией, ограничился неопределенными общими фразами. Практически все его речи сводились к тому, что миссис Рэй нельзя расспрашивать или заставлять рассказывать о своей болезни.

– Сейчас ей необходимы только уход и отдых. Почему и отчего – очень неблагодарные темы для обсуждения, и подобные разговоры не принесут больной никакой пользы. Это единственное, что я могу вам сказать, госпожа Скюдамор.

Невежа и сухарь, подумала о докторе Джоан, но его не тронула даже преданность матери, приехавшей в спешке из Англии.

Ну, во всяком случае, Барбара была благодарна. По крайней мере, Джоан так показалось… Она очень тепло поблагодарила мать. Уильям тоже сказал, что с ее стороны это очень любезно.

Джоан посетовала, что хотела бы остаться подольше, и Уильям заверил ее, что ему тоже хотелось бы этого. Но, вздохнула она, не надо ее уговаривать, потому что как ни заманчиво провести зиму в Багдаде, но в конце концов надо подумать и об отце Барбары – по отношению к нему это было бы несправедливо.

А Барбара тихо проворковала:

– Милый папочка, – и, замолчав на секунду, добавила: – Слушай, мама, почему бы тебе не остаться?

– Ты должна подумать о своем отце, дорогая.

Барбара заметила сухо, как она иногда говорила, что думает о нем, но Джоан ответила: нет, она не может оставлять бедняжку Родни на попечение прислуги.

За несколько дней до отъезда она чуть не передумала. Можно было остаться еще хотя бы на месяц. Но Уильям настолько убедительно рассказывал о непредвиденных ситуациях, которые возникают в пустыне, если ехать слишком поздно, что Джоан встревожилась и решила придерживаться первоначального плана. После этого Уильям и Барбара были настолько добры к ней, что она опять чуть не передумала, но все же удержалась.

Хотя на самом деле, задержись Джоан, хуже от этого не было бы.

Джоан опять взглянула на часы. Без пяти одиннадцать. Оказывается, за короткое время можно подумать об очень многом.

Она пожалела, что не взяла с собой «Дом власти», хотя это у нее последняя книга и лучше бы придержать ее про запас.

Еще надо убить два часа до обеда. Она сказала, что сегодня будет обедать в час. Можно еще немножко пройтись, но довольно глупо просто бесцельно идти никуда. Да и солнце стало припекать.

О, как часто ей хотелось уделить хотя бы немного времени себе, что-то обдумать. Теперь такая возможность представилась. Какие же вопросы она хотела решать?

Джоан порылась в памяти, но все проблемы казались какими-то мелкими: куда она положила то-то и то-то, как распланировать летние отпуска слуг, каким образом переоборудовать старую классную комнату.

Все это было сейчас неважно. В ноябре планировать отпуска слуг еще рано, а кроме того, надо знать, на какой день приходится Троица, а для этого нужен календарь на будущий год. Можно решить вопрос о классной комнате. Светло-бежевые стены, чехлы цвета овсянки и какие-нибудь красивые и яркие подушки. Да, это было бы очень неплохо.

Десять минут двенадцатого. На классную комнату ушло немного времени!

Джоан посетовала, что, знай она, можно было бы взять с собой какую-нибудь интересную научно-популярную книгу, где объясняется, например, квантовая теория.

Потом она удивилась, почему ей в голову пришла именно квантовая теория, и сама себе ответила: конечно же, чехлы – и госпожа Шерстон.

Джоан вспомнила, как однажды обсуждала расцветки ситца и кретона для чехлов в гостиной с женой управляющего банком госпожой Шерстон и в самый разгар этой беседы госпожа Шерстон, как всегда ни с того ни с сего, заявила:

– Как бы я хотела быть настолько умной, чтобы понимать квантовую теорию. Это такая захватывающая идея – вся энергия разбита на маленькие порции…

Джоан уставилась на нее, потому что решительно не могла понять, какое отношение научные теории имеют к ситцу, а госпожа Шерстон покраснела и сказала:

– Глупо с моей стороны, но вы ведь знаете, как неожиданно приходят мысли в голову, а это увлекательная тема, ведь правда?

Джоан не считала эту тему особо увлекательной, и на том разговор закончился. Но она хорошо помнила кретон у самой госпожи Шерстон – или скорее раскрашенные вручную льняные чехлы. На них был рисунок листьев, выполненный в коричневых, серых и красных тонах. Джоан тогда сказала: «Они такие необычные, наверное, очень дорогие?» И госпожа Шерстон ответила, что дорогие. И добавила, что купила их потому, что любила леса и деревья, а мечтой ее жизни было поехать куда-нибудь в Бирму или Малайю, где все растет очень быстро! По-настоящему быстро, добавила она с горячностью и неловко всплеснула руками, выражая нетерпение.

Эти льняные чехлы, рассуждала теперь Джоан, должны были стоить по меньшей мере восемнадцать шиллингов за ярд – цена по тем временам баснословная. Прикинув, сколько выдавал капитан Шерстон своей жене на ведение домашнего хозяйства и на мебель, не так уж трудно было догадаться, что за этим стоит.

Самой ей никогда не нравился этот человек. Джоан вспомнила, как однажды сидела в банковском офисе, обсуждая реинвестицию каких-то акций, а напротив нее за столом восседал Шерстон – очень крупный и веселый мужчина, лучившийся дружелюбием. Этакий рубаха-парень… Он, кажется, говорил: «Я – человек светский, дорогая леди. Не думайте обо мне просто как о денежной машине – я играю в теннис, в гольф, танцую, режусь в бридж. Настоящий я – это кавалер, которого вы встретите на вечеринке, а не официальное лицо, заявляющее: „Больше никаких задолженностей“».

Надутый болтун, с негодованием думала Джоан. Мошенник, бессовестный мошенник. Наверняка он уже тогда подделывал банковские документы и занимался другими надувательствами. Но тем не менее он многим нравился, многие говорили, что старина Шерстон славный человек, совсем не похож на управляющего банком.

Что ж, и то верно. Обычно управляющий банком не подделывает бумаг и не ворует.

Ладно, зато Лесли Шерстон купила свои чехлы ручной работы. Конечно, никому и в голову не приходило, что это жена заставила Шерстона пойти на подлоги. Стоило лишь взглянуть на Лесли Шерстон, чтобы понять, что деньги для нее ничего не значат. Она носила потрепанные твидовые вещи, копалась у себя в саду или бродила по округе. И дети их были одеты кое-как. Джоан вспомнила, как однажды, уже значительно позже, Лесли Шерстон устроила чаепитие и подала большой каравай, кусок масла и домашний джем, все это – вместе с чашками и чайниками – она водрузила на большой поднос. Неопрятная, веселая и беспечная женщина с неуклюжей, кособокой походкой и лицом, которое тоже казалось кособоким, но улыбалась она приятно и людям нравилась.

Что ж, бедная госпожа Шерстон. У нее была печальная, очень печальная жизнь.

Джоан беспокойно поерзала. Зачем только ей пришли в голову эти слова о печальной жизни? Они напомнили ей о Бланш Хэггард (хотя у той была печальная жизнь совсем иного рода!), а мысль о Бланш опять вернула ее к Барбаре и к обстоятельствам ее болезни. Неужели нельзя ни о чем подумать, не уколовшись в конце концов о какую-нибудь неприятную подробность?

Джоан еще раз взглянула на часы. По крайней мере, воспоминания о раскрашенных чехлах и бедной госпоже Шерстон заняли почти полчаса. О чем же теперь поразмышлять еще? О чем-нибудь приятном.

Наверное, лучше всего подумать о Родни. Милый Родни. Джоан с удовольствием представила его себе таким, каким в последний раз видела на платформе вокзала Виктория, когда он провожал ее на поезд.

Да, милый Родни. Он стоял, смотрел на нее, а солнце падало на его лицо, безжалостно вычерчивая сеть морщинок в уголках его глаз – таких усталых глаз. Да, усталые глаза, глаза, полные глубокой печали. (Не потому, сказала себе Джоан, что Родни действительно печален. Это просто шутка природы. У некоторых животных тоже печальные глаза.) Обычно Родни носил очки, и тогда печаль в его глазах была незаметна. Но конечно же, он выглядел очень усталым. Неудивительно, если учесть, как он напряженно работал. Он почти никогда не брал выходных. (Всему этому я положу конец, когда вернусь, подумала Джоан. У него должно быть больше времени для отдыха. Мне следовало подумать раньше.)

Да, на ярком свету Родни выглядел на свои годы или даже старше. Она сверху посмотрела на него, а он на нее снизу, и они, как обычно в таких случаях, обменялись последними идиотскими словами.

– Надеюсь, тебе не придется проходить таможню в Кале.

– Нет, кажется, поезда идут прямо на Симплон.

– Бриндизи, запомни. Только бы не было штормов.

– Как бы мне хотелось остановиться на денек-другой в Каире.

– А почему нет?

– Дорогой, я тороплюсь к Барбаре. Самолет летает только раз в неделю.

– Да, конечно, я забыл.

Просвистел свисток. Родни улыбнулся:

– Будь осторожна, малышка Джоан.

– До свидания. Не скучай по мне слишком сильно.

Поезд тронулся. Джоан отступила от окна. Родни помахал и зашагал прочь. Сама не зная зачем, Джоан высунулась в окно и бросила на него взгляд. Родни уже спускался с платформы.

Что-то кольнуло ее при виде этой хорошо знакомой спины. Как молодо он вдруг стал выглядеть – голова откинута назад, плечи расправлены. Джоан изумилась. Родни походил на молодого беззаботного человека, он был почти таким, каким она впервые его встретила.

Ее представили ему на теннисном турнире, и они сразу же вышли на корт.

Он спросил: «Мне играть у сетки?»

И именно в тот момент, когда он шел к своему месту у сетки, она посмотрела ему вслед и подумала о том, какая у него красивая спина… как уверенно он шел, как держал голову…

Джоан вдруг разволновалась, сделала подряд две ошибки при подачах, ей стало жарко и расхотелось играть.

И тогда Родни обернулся к ней и ободряюще улыбнулся – своей доброй, дружеской улыбкой. И она подумала, что это очень красивый молодой человек… и сразу же в него влюбилась.

Теперь, выглядывая из окна вагона, Джоан мысленно вернулась в тот летний день, который был так много лет назад.

Родни словно стряхнул с себя все эти годы, став снова энергичным, уверенным в себе молодым человеком.

Словно стряхнул с себя…

В пустыне, под жарким солнцем Джоан вдруг пробрала дрожь.

Нет-нет, сказала себе она, я не хочу продолжать – не хочу думать об этом.

Спускающийся с платформы Родни – его свесившаяся чуть набок голова, сутулые плечи – где все это? Все ушло. Человек словно избавился от невыносимого бремени…

В самом деле, что с ней такое? Она напридумывала себе непонятно чего. Это все было просто обманом зрения.

Почему Родни не подождал, пока поезд уйдет?

Ну а зачем ему ждать? Он спешил заняться делами, которые у него были в Лондоне. Кроме того, некоторые не любят смотреть на поезда, которые увозят тех, кого они любят.

Но она же ясно помнит, как выглядела спина Родни!

Она напридумывала себе…

Стоп, от этого не станет лучше. Если придумываешь подобные вещи, значит, такая мысль сидит у тебя в голове.