Текст книги "Вынужденная посадка"

Мак-Аран звонко шлепнул ее по щеке.

– Сама прекрати! Черт побери, а вдруг эта тварь рыскает где-то поблизости и может проглотить нас обоих вместе с палаткой? Будь умницей и лежи тихо; надеюсь, оно уйдет.

– Легко сказать… – пробормотала Камилла и вздрогнула, когда душераздирающий крик банши раздался снова. – Вы… не подержите меня за руку? – еле слышно произнесла она, придвинувшись еще ближе к Мак-Арану.

Он нащупал в темноте ее холодные, как ледышки, пальцы, осторожно зажал между ладонями и принялся отогревать. Она склонила голову к нему на плечо; Рэйф наклонился и мягко коснулся губами ее виска.

– Не бойтесь, – прошептал он. – Все равно палатка пластиковая, и вряд ли пахнет съедобно. Будем надеяться, эта тварь – банши, если угодно, – скоро поймает себе что-нибудь достойное на обед и угомонится.

Воющий крик прозвучал снова – но уже не так близко и душераздирающе. Камилла вздрогнула и обмякла; Мак-Аран осторожно высвободил плечо и уложил девушку, пристроив ее голову у себя на коленях.

– Тебе надо немного поспать, – тихо произнес он.

– Спасибо, Рэйф, – еле слышно прошептала та.

Когда, судя по ровному дыханию, она заснула, Мак-Аран наклонился и запечатлел на ее губах невесомый поцелуй. «Чертовски удачное время выбрал ты для романа, Мак-Аран, – сердито сказал он сам себе, – забыл, что ли, сколько работы впереди, и нечего тут примешивать всякую отсебятину. Нечего, нечего». Но сон еще долго не шел.

Когда утром они вылезли из палатки, мир совершенно преобразился. Небо было прозрачным, ни облачка, ни дымки, а жесткую бесцветную траву покрыл красочный ковер из распускающихся на глазах цветов. Не будучи биологом, Мак-Аран все же встречался с подобным в пустынях, как скалистых, так и песчаных; ему приходилось видеть, как в местах с неустойчивым климатом развивались формы жизни, спешащие воспользоваться любыми благоприятными изменениями температуры или влажности, сколь угодно краткими. Камиллу буквально зачаровали крошечные пестрые цветочки и деловито жужжащие вокруг них похожие на пчел насекомые; впрочем, последними она старалась восхищаться на расстоянии.

Мак-Аран же, приложив ладонь козырьком ко лбу, изучал, что лежит впереди. За неширокой долиной, по дну которой струился ручеек, поднимались склоны последнего пика; до цели было рукой подать.

– При любом раскладе, сегодня вечером мы должны быть уже у подножия, – произнес он, – а завтра в полдень можно будет провести измерения. Теория-то элементарная: разбить на треугольники расстояние от пика до корабля, посчитать угол падения тени – и можно прикинуть диаметр планеты. Давным-давно то ли Архимед, то ли кто-то еще точно так же оценил размеры Земли – за тысячи лет до изобретения высшей математики. А если ночью опять не будет дождя, ты сможешь снять свои спектрограммы.

– Просто удивительно, – улыбнулась Камилла, – стоит чуть развиднеться – и как меняется настроение. А туда будет тяжело забраться?

– Не думаю. Отсюда так вообще кажется, что можно, не напрягаясь, пешком дойти до самой вершины – на этой планете горы гораздо лесистей, чем это обычно бывает. На самой-то вершине, конечно, голый камень; но стоит спуститься на какую-то пару тысяч футов, и уже начинается растительность. А мы еще даже до границы вечных снегов не добрались.

На горных склонах, несмотря ни на что, к Мак-Арану вернулся его былой энтузиазм. Да, конечно, это незнакомая планета – но все равно вокруг горы, и все равно предстоит восхождение. Пусть восхождение и действительно оказалось элементарным – ни скальных стенок, ни ледопадов – зато совершенно беспрепятственно можно было наслаждаться открывающейся панорамой и чистым высокогорным воздухом. Только присутствие Камиллы, сознание того, что она боится открытых пространств и высоты, удерживало Мак-Арана от полного растворения в пейзаже. Еще недавно он был уверен, что его будет раздражать, когда придется помогать неопытному новичку преодолевать простейшие препятствия или искать путь полегче через сыпуху – там, где сам Мак-Аран мог бы пройти и с ногой в гипсе; но происходило что-то странное – Рэйф, словно бы, проникался страхом девушки как собственным и словно бы сам медленно, с натугой одолевал каждый новый склон.

– Вот, – наконец произнес он, остановившись несколькими футами ниже главного пика, – самое подходящее место. Как раз плоская площадка для твоей треноги. Тут и подождем полудня.

– Я думала, ты хотел забраться на самый пик, Рэйф, – к его удивлению, застенчиво произнесла Камилла (он-то ожидал услышать вздох облегчения). – Полезли, если хочешь; я не против.

Мак-Аран хотел было огрызнуться, что, мол, если ему придется еще и тащить за собой какую-то перепуганную неумеху, то никакого кайфа будет не словить, восхождение станет сущей мукой – но внезапно осекся, осознав, что это больше не так. Он скинул с плеч рюкзак и легонько коснулся руки Камиллы.

– Пик подождет, – с улыбкой объявил он, – мы же не на увеселительной прогулке. Здесь самая удачная точка для того, что нам надо сделать. Кстати, хронометр по местному времени выставлен?

Они поудобней бок о бок устроились на склоне, глядя на развернувшуюся до горизонта панораму лесов и холмов. «Какая красота, – подумал Мак-Аран, – вот планета, достойная любви, планета, на которой стоит жить».

– Интересно, – проронил он, – как ты думаешь, в системе Короны так же красиво?

– Откуда я знаю? Я там ни разу не была. Я вообще плохо разбираюсь в планетах. Но эта действительно красивая. Ни разу в жизни не видела солнца такого цвета, а тени… – она умолкла, разглядывая, игру темно-лиловых теней и зелени в далеких долинах.

– Наверно, к такому цвету неба было бы не очень сложно привыкнуть, – произнес Мак-Аран и снова замолк.

Вскоре укоротившиеся тени предупредили о том, что вот-вот полдень. После всех приготовлений собственно процесс мог показаться каким-то несолидным; развернуть и строго вертикально установить стофутовый алюминиевый шест, с точностью до миллиметра измерить длину отбрасываемой им тени, и все.

– Сорок миль на ногах, плюс восемнадцать тысяч футов вверх на карачках, – кривовато усмехнувшись, произнес Мак-Аран, складывая шест, – и все ради ста двадцати секунд измерений.

– Не говоря уж о Бог его знает скольких световых годах, – пожала плечами Камилла. – Это и называется наука, Рэйф.

– Теперь делать нечего, только ждать ночи, чтобы ты сняла свои спектрограммы.

Рэйф сложил шест и уселся на камни, наслаждаясь такой редкостью, как прямые солнечные лучи. Девушка еще немного повозилась со своим рюкзаком; потом устроилась рядом с Мак-Араном.

– Как ты думаешь, Камилла, – поинтересовался тот, – тебе, действительно удастся определить, куда нас занесло?

– Надеюсь, да. Я попробую отыскать на небе несколько цефеид, пронаблюдать временной ход их светимости, и если удастся однозначно идентифицировать хотя бы три, то смогу подсчитать, где мы находимся относительно центрального рукава Галактики.

– Тогда остается только молиться, чтобы еще несколько ночей были ясными, – сказал Рэйф и умолк, рассматривая скалы у самой вершины, футах в ста над головой.

– Ну хватит, Рэйф, – в конце концов сказала Камилла, проследив за его взглядом. – Тебе же не терпится забраться наверх; давай, я не возражаю.

– Серьезно? Ты не против посидеть здесь и подождать?

– Кто сказал, что я собираюсь сидеть здесь и ждать? По-моему, забраться наверх вполне в моих силах. К тому же, – добавила она, улыбнувшись, – мне тоже интересно, что там дальше!

– Тогда, – вскочил, словно подброшенный пружиной, Мак-Аран, – мы можем оставить здесь все, кроме фляг. Залезть на самый верх тут действительно несложно – собственно, это даже не скалолазание будет, а бег в гору на четвереньках.

На душе у Мак-Арана стало легко-легко, так обрадовался он, что Камилла чутко отозвалась на его настроение. Он полез первым, выбирая путь полегче, показывая девушке, куда ступать. Здравый смысл подсказывал ему, что это восхождение – не обусловленное никакой реальной необходимостью, только любопытством, что же лежит дальше – чистой воды сумасбродство (а вдруг кто-нибудь из них сломает ногу?); но удержаться не было никаких сил. Вот позади последние несколько футов, вот они уже на самой вершине – и Камилла издала удивленный вскрик. Склон, на который они все эти дни карабкались, не давал им увидеть собственно горную цепь; невероятную горную цепь, простирающуюся до самого горизонта, укрытую вечными снегами, гигантскую и иззубренную, вздымающую к небесам несчетные пики, слепящую глаза блеском ледников, чуть ниже которых дрейфовали бледные облака, медленно и лениво.

Рэйф присвистнул.

– Бог ты мой, – пробормотал он, – да по сравнению с этим Гималаи – жалкие предгорья.

– Кажется, она бесконечная! Наверно, мы не видели ее раньше, потому что воздух не был таким ясным; все время облака, туман, дождь… – Камилла изумленно помотала головой. – Настоящая стена вокруг мира!

– Это еще кое-что объясняет, – медленно произнес Рэйф. – Сумасшедшую погоду. Если воздушные массы переползают через такие ледники – не удивительно, что тут постоянно дождь, туман, снег… полный набор! И если эти горы действительно такие высокие, как кажутся – не берусь даже гадать, как они далеко, но в такой ясный день… может, миль сто… и это объясняет, кстати, почему у планеты так наклонена ось. А на Земле Гималаи еще иногда называют третьим полюсом. Вот он, настоящий третий полюс! Третья ледовая шапка, по крайней мере.

– Нет, лучше я буду смотреть в другую сторону, – сказала Камилла и отвернулась к наслаивающимся друг на друга зелено-лиловым складкам лесов и долин. – Мне больше нравятся планеты, где есть леса, цветы… и солнечный свет – даже если он цвета крови.

– Будем надеяться, сегодня ночью нам покажут хотя бы несколько звезд – и лун.

4

– Нет, эту погоду я просто отказываюсь понимать, – заявила Хедер Стюарт.

– Ну, и что теперь скажешь, будет буран или как? – добродушно усмехнулся Юэн, отворачивая полог тента.

– И слава Богу, что я ошиблась, – твердо произнесла Хедер. – Тем лучше для Рэйфа и Камиллы там, наверху. – Она озабоченно нахмурилась. – Правда я не так уж и уверена, что ошиблась; что-то в этой погоде меня пугает. Какая-то она… неправильная для этой планеты.

– Ага, – усмехнулся Юэн, – опять защищаем честь своей шотландской бабушки и ее знаменитой интуиции?

– Я никогда не доверяла интуиции, – очень серьезно произнесла Хедер. – Даже дома, в Шотландии. Но сейчас я уже не так уверена… Как там Марко?

– Без особых изменений; хотя Джуди удалось заставить его проглотить немного бульона. Похоже, ему лучше; хотя пульс до сих пор чудовищно неровный. Кстати, а где Джуди?

– Отправилась в лес с Мак-Леодом; но я взяла с нее обещание далеко не отходить от поляны.

Из палатки послышалось шевеление, и Хедер с Юэном бросились внутрь; впервые за три дня Забал издавал что-то, кроме бессвязных стонов.

– Que paso? – хрипло бормотал он, пытаясь приподняться. – O Dio, me duelo… duele tanto…[3]3
  Что случилось? О Боже, мне больно… очень больно… (исп.)


[Закрыть]

– Все в порядке, Марко, – негромко проговорил Юэн, склонившись над ним, – мы здесь, рядом. Вам больно?

Тот снова пробормотал что-то по-испански; Юэн непонимающе взглянул на Хедер.

– Я не знаю испанского, – мотнула головой девушка. – Это, скорее, к Камилле… а я помню только несколько слов.

Но прежде чем она собралась напрячь память, Забал пробормотал:

– Больно? Еще как! Что это были за твари? Как долго… Где Рэйф?

Прежде чем ответить, Юэн померил у Забала пульс.

– Только не пытайтесь сесть, – наконец произнес он. – Я подложу вам еще одну подушку. Вы были очень плохи; мы и не надеялись, что вы вытянете.

«Да и сейчас я не больно-то уверен, – мрачно подумал Юэн, скатывая в рулон свою запасную куртку и подкладывая Забалу под голову; Хедер тем временем пыталась заставить ксеноботаника съесть немного супа. – Нет, пожалуйста, хватит с нас смертей!» Но он прекрасно понимал, что от его мольбы толку мало. На Земле, как правило, умирали только от старости. Здесь же все было иначе. Чертовски иначе.

– Вам пока вредно разговаривать, – произнес он. – Лежите спокойно, мы все вам расскажем.

Стремительно опустилась ночь – снова удивительно ясная, ни тумана, ни дождя. Даже горных вершин не затянула дымка; и Рэйф, устанавливая телескоп и прочие астрономические приборы на плоской площадке, где они с Камиллой разбили лагерь, первый раз увидел, как над темными изрезанными зубцами поднимаются звезды, четкие, ослепительно яркие, но очень далекие. Сам он не сумел бы отличить цефеиды от созвездия, и многое из того, что пыталась проделать Камилла, было для него все равно что китайская грамота. Но при свете как следует заэкранированного фонарика – чтобы не сбить настройки приборов – он тщательно заносил в блокнот длинные ряды цифр и координат, что диктовала Камилла. Казалось, длилось это много часов подряд; в конце концов девушка вздохнула и потянулась, расправляя затекшие мускулы.

– Ну вот, пожалуй, пока и все; еще кое-что надо будет померить перед самым рассветом… Как там, дождь не собирается?

– Да нет, слава Богу.

С нижних склонов поднимался сладкий пьянящий цветочный запах; по всей округе после двух сухих и жарких дней многочисленные кустарники возрождались к жизни, выкидывали побеги, покрывались соцветиями. От незнакомых ароматов голова шла кругом. Над горой, бледно мерцая, выплыла огромная радужная луна; следом за ней, через несколько мгновений, еще одна – искрясь бледно-лиловым.

– Только погляди на луну… – прошептала Камилла.

– На которую? – улыбнулся в темноте Рэйф. – Это на Земле была одна Луна, с большой буквы, и все. Полагаю, когда-нибудь для этих лун придумают названия…

Они присели в мягкую сухую траву; на глазах у них из-за гор поднялись все четыре луны и повисли в ночном небе.

– «Если бы звезды вспыхивали в ночном небе лишь раз в тысячу лет, – негромко процитировал Рэйф, – какой горячей верой прониклись бы люди, в течение многих поколений сохраняя память о граде Божием!»[4]4
  Ральф Уолдо Эмерсон (1802—1883) – американский писатель и философ-трансцеденталист.


[Закрыть]

– Всего десять дней без звезд над головой, – кивнула Камилла, – и мне уже чего-то не хватает.

Умом Рэйф прекрасно понимал, что это чистой воды безумие – сидеть так в темноте, когда вокруг наверняка все кишит хищными зверями и птицами; а как вспомнится вчерашний крикун-банши, так сразу мороз по коже. В конце концов так он и сказал Камилле. Та вздрогнула, словно освободившись от чар.

– Ты прав, – отозвалась она. – Мне же надо очень рано вставать.

Но Рэйф не испытывал большого энтузиазма при мысли о том, что надо забиваться в тесную душную палатку.

– Давным-давно, – произнес он, – считалось, что опасно спать при лунном свете; от этого, мол, сходят с ума. Откуда, собственно, слово «лунатик» и происходит. Интересно, спать при свете четырех лун – это что, вчетверо опасней?

– Нет, – негромко рассмеялась Камилла, – но это… чистое безумие.

Мак-Аран замер, развернулся к девушке и мягко положил ладони ей на плечи; Камилла удержала готовую было сорваться с языка колкость и замерла, то ли в страхе, то ли в надежде, что он ее поцелует; но Мак-Аран опустил руки. И отвернулся.

– Да кому нужен этот здравый ум, – произнес он. – Значит, договорились – подъем на рассвете. – И широкими шагами отошел в сторону, предоставляя девушке первой устраиваться на ночлег.

Над планетой четырех лун стояла ясная ночь. На высокогорье охотились банши, парализуя душераздирающими криками свою теплокровную добычу, а потом слепо устремляясь к ней на инфракрасное излучение, но никогда не опускаясь ниже линии снегов; в ночь без снегопада все живое на каменных или травянистых склонах могло чувствовать себя в безопасности. Над равнинами парили гигантские хищные птицы; в самой глуши глухого леса выходили на охотничью тропу неведомые землянам звери, и, никем, не слышимые, рушились оземь древесные стволы. В лунном свете, под непривычно жарким и сухим дуновением ветра распускались цветы, наполняя ночь запахом пыльцы. Ночные цветы, испускающие густой пьянящий аромат…

В ясном безоблачном небе поднялось красное солнце; рассвет был ослепителен – словно яркий безупречный рубин вспыхнул посреди гранатового неба. Рэйф и Камилла, часа два уже возившиеся с телескопом, присели в траву насладиться видом, ощущая ту приятную усталость, какая бывает, когда можно на какое-то время прервать не слишком обременительный труд.

– Наверно, надо спускаться, – произнесла Камилла. – Вряд ли такая волшебная погода долго продержится. Хоть я немного привыкла к горам, мне как-то не слишком хочется съезжать по льду.

– Правильно. Собери приборы – ты в этом понимаешь лучше меня – а я пока соображу что-нибудь перекусить и сверну палатку. Давай действительно начнем спускаться, пока держится такая погода – хотя не похоже, чтобы она собиралась в ближайшее время портиться. Если она продержится до ночи, встанем на вершине какого-нибудь холма, и ты снимешь еще несколько спектрограмм.

Через сорок минут они уже начали спуск. Прежде чем направиться вниз, Рэйф бросил последний мечтательный взгляд на гигантскую горную цепь, куда еще не ступала нога человека. «И, вероятно, не ступит», – мысленно добавил он.

«Не будь так уверен», – отчетливо произнес внутренний голос, но Рэйф сделал вид, будто ничего не слышал. Он не верил в предчувствия.

Он вдыхал легкий цветочный аромат – приятный, но в то же время неуловимо раздражающий какой-то едкой, приторной сладостью. Больше всего кругом было крошечных оранжевых цветочков – таких же, как Камилла рвала накануне; еще в глаза бросались очень красивые белые звездообразные цветы, с золотистыми венчиками и синими колокольчиками-навершиями, из которых высовывались стебельки, покрытые искрящейся золотистой пыльцой. Камилла склонилась к цветам, вдыхая пряный аромат.

– Эй, осторожней! – сообразил наконец предупредить Рэйф. – Тоже хочешь позеленеть, как Хедер и Джуди?

Девушка подняла смеющееся лицо; казалось, от осевшей пыльцы щеки окутывает золотистый ореол.

– Если б это было что-то опасное, оно давно подействовало бы – в воздухе полно пыльцы, разве ты не чувствуешь? О, это так прекрасно, я могу опьянеть от запаха этих цветов, я сама чувствую себя цветком…

Она восторженно замерла, не сводя взгляда с синих колокольчиков; казалось, воздух вокруг нее наполнен золотистым свечением. «Опьянеть, – подумал Рэйф, – опьянеть от запаха цветов». Он почувствовал, как рюкзак сполз с плеч и укатился в траву.

– Ты и есть цветок, – хрипло произнес он; сдавил ее в объятиях и впился в губы поцелуем. Девушка ответила – вначале робко, потом все более страстно. Они приникли друг к другу посреди поля колышущихся цветов; вот Камилла высвободилась, устремилась к текущему по склону ручью и со смехом погрузила руки в воду.

«Что с нами случилось?» – изумленно подумал Рэйф; но мысль, едва проскользнув, тут же исчезла. Казалось, стройная фигурка девушки вибрирует, то расплываясь перед глазами, то вновь оказываясь в фокусе. Вот Камилла скинула горные ботинки, стянула толстые носки и осторожно попробовала воду носком.

Рэйф склонился к ней и увлек в высокую траву.

В базовом лагере Хедер Стюарт почувствовала на лице жаркие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь оранжевый шелк палатки, и стала медленно просыпаться. Марко Забал так и дремал в своем углу, с головой укутавшись одеялом; но, словно ощутив взгляд Хедер, зашевелился и приподнял голову.

– И вы тоже заспались?

– Остальные, наверно, на поляне, – шевельнувшись, отозвалась Хедер. – Джуди говорила, что собирается исследовать какие-то лесные орехи на съедобные углеводы – и что-то я действительно не вижу ее полевой сумки. Как вы себя чувствуете, Марко?

– Лучше, – ответил он, потягиваясь. – Думаю, сегодня стоит попробовать на минуточку встать. Такие солнце и воздух… что-то в этом есть совершенно чудодейственное.

– Да, день чудесный, – согласилась Хедер. Казалось, каждый новый вдох ароматного воздуха добавлял жизнерадостности, если не сказать эйфории. Должно быть, дело в большом содержании кислорода.

Она вылезла из палатки, потягиваясь, словно кошка на жарком солнце.

И в мозгу у нее вспыхнула картинка, яркая, назойливая и странно возбуждающая; Рэйф и Камилла, слившиеся в объятии…

– Как прекрасно, – вслух произнесла Хедер и вдохнула полной грудью легкий теплый ветерок, напоенный странным, словно бы золотистым ароматом.

– Что прекрасно? – спросил Юэн Росс, появляясь из-за палатки. – Это ты прекрасна. Пошли в лес, прогуляемся…

– Но Марко…

– Марко уже лучше. Тебе вообще приходило в голову, что из-за постоянной толпы вокруг нам не удавалось нормально поговорить, наверно, с самой аварии?

Взявшись за руки, они устремились к деревьям; навстречу им выбежал Мак-Леод с полной охапкой круглых зеленоватых фруктов.

– Вот, попробуйте, – предложил он, протягивая Юэну и Хедер-горсть; по его подбородку тек сок. – Просто восхитительно!

Хедер со смехом погрузила зубы в мякоть гладкого круглого плода. Тот брызнул во все стороны сладким душистым соком; девушка проглотила его без остатка и потянулась за следующим.

– Ты с ума сошла, – попробовал остановить ее Юэн, – они же еще не проверены…

– Я их проверил, – расхохотался Мак-Леод. – Съел на завтрак по меньшей мере полдюжины и прекрасно себя чувствую! Если нравится, можете считать меня психом. От них не будет никакого вреда, они под завязку набиты всеми известными витаминами, не считая парочки неизвестных! Говорю же вам, я точно это знаю!

Он поймал взгляд Юэна, и молодой доктор медленно закивал, чувствуя, как глубоко внутри у него рождается странное новое ощущение.

– Да. Вы правы; конечно, эти фрукты можно есть. А этот гриб, – он показал на сероватый нарост на ближайшем дереве, – очень полезен и полон белка; но те орехи, – он показал на свисающие с ветки изысканно-золотистые орешки, – ядовиты: стоит пару раз куснуть, и у вас жутко заболит живот, а полчашки – смертельная доза… черт побери, откуда я все это знаю? – Он почесал лоб, внезапно нестерпимо зазудевший, и взял у Хедер плод.

– Ладно, если уж сходить с ума, то вместе. Превосходно! Всяко лучше полуфабрикатов… кстати, где Джуди?

– С ней все в порядке, – со смехом отозвался Мак-Леод. – Пойду принесу еще фруктов!

Марко Забал лежал один в палатке, зажмурив глаза, и в полудреме ему грезилось палящее солнце на холмах родной Басконии. Ему казалось, что издалека, из леса, доносится пение, неумолчная, четкая, красивая мелодия. Он поднялся на ноги, не позаботившись ничего на себя накинуть; оглушительно заколотилось сердце, но он пренебрег этим предупреждением. Казалось, все вокруг исполнено неуловимой, текучей красоты, и он – в самом центре захлестывающего эйфорического потока. Ослепительный солнечный свет падал на пологие склоны поляны, темные ветви деревьев словно манили, обещая убежище, а цветы, казалось, искрятся и переливаются всеми оттенками золота и голубизны; цвета, каких ему еще не приходилось видеть, заплясали, искрясь, перед глазами.

Из глубины леса доносилась мелодия, высокая, пронзительная, невероятно прекрасная; флейта Пана, лира Орфея, зов сирен. Забал почувствовал, что слабость куда-то исчезает, и к нему возвращается юность.

В противоположном конце поляны он увидел Хедер, Юэна и Мак-Леода; те со смехом растянулись в траве, и в воздухе среди цветов замелькали голые пятки девушки. Забал замер, как завороженный; на мгновение его окутала паутина ее фантазии… «Я соткана из цветов…» Но далекая мелодия звала его дальше. Ему замахали руками, приглашая присоединиться, но он только улыбнулся, послал девушке воздушный поцелуй и легкими юношескими прыжками умчался в лес.

Вдали между деревьями мелькнул белый отблеск… птица? Обнаженное тело… Забал понятия не имел, как далеко убежал от поляны, его окутывала блаженная эйфория освобождения от боли, и он не чувствовал, как бешено колотится сердце, он следовал за белым отблеском мелькающей вдали фигуры – или птицы? – и завороженно, с мукой в голосе выкликал:

– Подождите, подождите…

Мелодия зашлась на пронзительной ноте, и в такт ей, казалось, завибрировали голова и сердце Забала. Мягко, не ощущая боли, он повалился в ароматную траву. Мелодия продолжала звучать, и Забал увидел, что над ним склоняется прекрасное женское лицо, с ниспадающими на плечи вьющимися бесцветными волосами и что-то произносит нечеловечески, душераздирающе певучим голосом, и пробивающиеся сквозь деревья косые солнечные лучи обращают ее волосы в серебро, и Забал ликующе, самозабвенно провалился во тьму, а в умирающих глазах его застыл женский лик, прекрасный и безумный.

Рэйф бежал по лесу, оскальзываясь и падая на круто взбирающейся вверх тропинке; сердце его бешено колотилось.

– Камилла! – выкрикивал он на бегу! – Камилла!

Что произошло? Только что она мирно покоилась в его объятиях – а в следующее мгновение лицо ее исказил дикий ужас, и она, давясь, забормотала о каких-то лицах, смотрящих с гор, лицах, выглядывающих из облаков, об открытых пространствах, готовых обрушиться на нее и раздавить в лепешку, а еще через мгновение она вырвалась от Мак-Арана и с дикими воплями скрылась среди деревьев.

А деревья, казалось Мак-Арану, оплывают и колышутся перед глазами, отращивают ведьмины когти, тянут корни – чтобы опутать, подставить ножку, швырнуть с размаху в жгучий терновник. Шипы пробороздили кожу на плече, в руке огнем вспыхнула боль, в небе полыхнула молния; в стороне, шумно топоча, пронеслось какое-то животное, копыта, копыта, громче, ближе… Мак-Аран скорчился в ужасе, обхватил древесный ствол, вжался в него что есть силы, и грохот бешено бьющегося сердца заглушил все прочие звуки. Кора была гладкой и мягкой, словно мех какого-нибудь животного; Мак-Аран прижался к ней пышущим жаром лицом. С деревьев за ним наблюдали какие-то лица, бесчисленные лица, лица…

– Камилла, – ошалело пробормотал он, соскользнул на землю и застыл без сознания.

У горных вершин собирались облака; начал подниматься туман. Ветер затих, и принялся моросить мелкий холодный дождик, постепенно превращаясь в мокрый снег – вначале на высокогорье, а потом и в долине. Закрывались синие колокольчики-навершия на белых звездообразных цветах; пчелы и прочие насекомые прятались по своим щелям в древесной коре или по норкам среди корней кустарников; а пыльца, сделав свое дело, оседала на землю…

Камилла очнулась в полумраке; голова у нее-шла кругом. Она ничего не помнила с момента, как очертя голову, с дикими криками, понеслась между деревьев, в ужасе от безмерности межзвездного пространства, от того, что ничего нет между ней и разбегающимися звездами… Нет; это был бред. А все остальное – тоже бред? Медленно, на ощупь она принялась исследовать окружающую темноту и в конце концов была вознаграждена лучиком света; вход в пещеру. Выглянув наружу, она внезапно содрогнулась; холод пронизывал до костей. А на ней была только хлопчатая рубашка и тоненькие брючки, изорванные и мятые… нет, слава Богу, на плечи наброшена пуховка, и рукава обвязаны вокруг шеи. Да, конечно; это сделал Рэйф, в траве, рядом с ручьем.

Рэйф. Где он? И, кстати, ее-то куда занесло? Что из удержавшихся в памяти рваных обрывков правда, а что безумные фантазии? Очевидно, она подхватила какую-то местную заразу, какое-то жуткое заболевание, только ждавшее своего часа. Ну и планета! Ну и местечко! Сплошной ужас. Сколько прошло времени? Почему она тут одна? Где ее приборы, где рюкзак? Где – и это самое главное – где Рэйф?

Камилла натянула пуховку и до самого горла застегнула молнию; дрожь немного утихла, но девушке было зябко, она хотела есть, ее мутило, а многочисленные синяки и царапины стали заявлять о себе во весь голос. Может, Рэйф укрыл ее в пещере, а сам отправился за помощью? Как долго она лежала в бреду? Нет – наверняка он оставил бы какую-нибудь записку на случай, если она придет в себя.

Снег падал густыми хлопьями; девушка огляделась, пытаясь понять, где она может быть. Над головой возвышался темный склон. Должно быть, она забежала в пещеру, чтобы укрыться от безумного ужаса открытых пространств в благословенной темноте и тесноте. Может быть, как раз сейчас Мак-Аран ищет ее посреди бушующей непогоды, и они будут часами бродить так в темноте, проходя друг от друга в нескольких футах, но видя только бешено вихрящийся снег?

Логика требовала, чтобы Камилла никуда не срывалась с места, а попыталась спокойно разобраться в сложившейся ситуации. Она тепло одета и до рассвета могла бы спокойно переждать в пещере. «Но если Мак-Аран тоже заблудился где-то на склоне? Если этот неожиданный ужас, эта паника обрушились на них одновременно? И откуда взялись предшествовавшие ужасу восторг и самозабвение… Нет, потом; сейчас вспоминать об этом слишком больно».

Где Мак-Аран стал бы искать ее? Разумней всего, пожалуй, было бы карабкаться наверх. Да, конечно – там остались рюкзаки; оттуда они смогли бы как-то сориентироваться, когда утихнет снегопад и взойдет солнце. Значит, она полезет вверх и будет надеяться, что Мак-Аран, логически поразмыслив, придет к тому же выводу. Если же нет, и до рассвета Мак-Аран не появится – тогда она одна спустится к базовому лагерю, и они вместе отправятся на поиски… или вернутся к кораблю.

На ощупь, в темноте, посреди снежного мельтешения девушка принялась карабкаться по склону. Через какое-то время у нее появилось ощущение, что именно по этой тропинке они взбирались несколько дней назад.

«Да. Так оно и есть». Ощущение быстро переросло в уверенность, и Камилла ускорила шаг, ничуть не удивившись, когда через какое-то время впереди замелькал оранжевый огонек, а попадающие в луч света снежинки принялись вспыхивать яркими искорками; и вот уже по тропинке устремился навстречу Мак-Аран и крепко стиснул ее ладони.

– Откуда ты знал, где меня искать? – спросила она.

– Интуиция… или что-то в этом роде, – отозвался он. В оранжевом свете карманного фонаря Камилла разглядела, что брови и ресницы у него опушены снегом. – Просто знал, и все. Камилла… давай об этом как-нибудь потом. Нам еще карабкаться и карабкаться – туда, где мы бросили приборы и рюкзаки.

– Думаешь, так они там нас до сих пор и дожидаются? – скривив губы, произнесла Камилла; воспоминание о том, как лямки рюкзака слетели с плеч, резануло горечью.

– Об этом не беспокойся, – сказал Мак-Аран и взял ее за руку. – Пошли… Тебе надо отдохнуть, – мягко добавил он. – Обсудим все как-нибудь в другой раз.

Камилла расслабилась и доверилась Мак-Арану. Тот же, молча прокладывая дорогу сквозь снежную мглу, мысленно исследовал возможности своего нового дара и пытался понять, откуда что взялось. Ни на секунду же у него не возникало сомнения, что в темноте он движется прямым курсом к Камилле, он чувствовал, что она впереди; но если так и сказать – примут за психа.