Текст книги "Воспоминания воображаемого друга"

Глава 11

Я говорю Максу, что пойду посмотрю на Томми Свиндена. Макс не возражает, потому что он сегодня утром покакал и до обеда туалет ему не понадобится. Миссис Госк начинает день с чтения вслух. Макс любит, когда она читает. Он так внимательно слушает ее голос, что забывает обо всем, так что он, может быть, даже не заметил бы, что я ушел.

Я иду в класс не к Томми Свиндену, а к миссис Пандольф. Не скажу, что мне хочется туда идти, потому что боюсь того, что там увижу. Или не увижу.

Класс у миссис Пандольф аккуратнее и лучше организован, чем у миссис Госк. Парты стоят идеально ровными рядами, а на учительском столе нет вороха бумаг, которые то и дело норовят съехать. У миссис Пандольф чуть ли не слишком чисто.

Я осматриваю класс дважды. Грэм здесь нет. Я заглядываю за книжный шкаф в углу и в раздевалку. Там ее тоже нет.

Дети сидят и смотрят на миссис Пандольф, а та стоит у доски. Она показывает на календарь и рассказывает о месяцах и о погоде. Таблица с заданными на эту неделю словами исчезла.

Я вижу Меган. Она сидит в конце класса и тянет руку. Она хочет ответить на вопрос миссис Пандольф о том, сколько дней в октябре.

Тридцать один. Я знаю.

Я не вижу Грэм.

Мне хочется подойти к Меган и спросить, не перестала ли она верить в своего воображаемого друга.

– Не перестала ли ты верить в девочку с жесткими волосами, которая была твоим другом, когда ты не могла ничего толком сказать и все над тобой смеялись?

– Не забыла ли ты о своем друге, как только перестала заикаться?

– Не заметила ли ты, как она побледнела?

– Не убила ли ты моего друга?

Меган меня не услышит. Я не ее воображаемый друг. Ее друг – Грэм.

Была Грэм.

Тут я вижу ее. Она стоит всего в нескольких шагах от Меган, почти у стены, но ее едва видно. Я смотрел на окна прямо сквозь нее и даже не заметил. Ее как будто очень-очень давно кто-то нарисовал на окне, и с тех пор картинка сильно поблекла. Скорее всего, если бы она не моргнула, я бы ее не заметил. Именно движение я увидел первым, а не Грэм.

– Не думала, что ты меня заметишь, – говорит она.

Я не знаю, что сказать.

– Все нормально, – говорит Грэм. – Я понимаю, что тебе тяжело на меня смотреть. Сегодня утром, когда я открыла глаза, сама не увидела свои руки. Я подумала, что исчезла.

– Не знал, что ты спишь, – говорю я.

– Конечно сплю. А ты нет?

– Нет.

– А что тогда ты делаешь, когда Макс спит?

– Сижу с его родителями, пока они не лягут спать, – говорю я. – А потом иду гулять.

Я не рассказываю Грэм о том, что хожу на автозаправку, в закусочную «Дугис», в больницу и в полицейский участок. Я никогда не рассказываю своим знакомым воображаемым друзьям о своих прогулках. Мне кажется, что они принадлежат только мне. Это – мой личный мир.

– Вот это да, – говорит Грэм.

Я впервые замечаю, что голос тоже начинает исчезать. Он теперь тихий, как будто она говорит из-за двери.

– А я и не знала, что ты не спишь. Сочувствую.

– Почему? – спрашиваю я. – Что хорошего в том, что спишь?

– Когда спишь, видишь сны.

– Ты видишь сны? – удивляюсь я.

– Конечно, – говорит Грэм. – Сегодня ночью мне снилось, будто мы с Меган близнецы. Мы играли в песочнице, и я могла трогать песок. Я могла брать его в руки и просыпать сквозь пальцы, точно так же, как Меган.

– Не могу поверить, что ты видишь сны, – говорю я.

– А я не могу поверить, что ты не видишь.

Потом мы целую минуту молчим.

Мальчик по имени Норман за партой в первом ряду рассказывает о том, как побывал на экскурсии в тюрьме «Олд-Ньюгейт». Я знаю, что такое тюрьма, так что понимаю, что Норман обманывает. В тюрьмах не бывает детских экскурсий. Но я не могу понять, почему миссис Пандольф это не прекратит.

Если бы миссис Госк слышала сейчас Нормана, она бы сказала:

– Стыд и позор! Пусть все девчонки и мальчишки знают имя нашего врунишки!

Норману пришлось бы сказать правду.

Норман держит в руке кусок камня и говорит, что это камень из тюрьмы. Он говорит, что это медная порода. Еще одна чушь. Порода бывает у собак. Как же Норман мог взять в тюрьме породу?

Но ему удается всех обмануть, и все в классе хотят потрогать камень, хотя Норман, скорее всего, нашел его на игровой площадке. Даже если он нашел его в самом деле в тюрьме, то это все равно обыкновенный камень, а не порода. Почему всем так интересно его потрогать? Миссис Пандольф приходится просить всех сесть на место и успокоиться.

Когда миссис Госк хочет успокоить учеников, она говорит: «Перестаньте ерзать, не то трусы собьются». И всем сразу становится смешно.

Миссис Пандольф еще раз велит всем сесть на место. Она обещает, что, если дети будут вести себя тихо, у каждого будет возможность потрогать камень.

Мне хочется им крикнуть: «Это же просто дурацкий камень!»

И вся эта ерунда творится, когда умирает мой друг.

– Когда будет контрольная? – наконец спрашиваю я у Грэм.

– Наверное, после Нормана, – отвечает Грэм, голос у нее стал еще тише, как будто теперь она стоит уже за тремя дверями. – Миссис Пандольф обычно устраивает контрольную сразу после доклада.

Так и есть. Норман заканчивает врать про тюрьму, и все получают возможность дотронуться до камня, и наконец миссис Пандольф раздает листки разлинованной бумаги для контрольной.

Во время контрольной я стою в конце класса, а Грэм стоит рядом с Меган. Она почти прозрачная. Когда она не шевелится, ее едва видно.

Я надеюсь, что Меган сделает хотя бы одну ошибку. Она плохо умеет писать, но Грэм говорила, что иногда та писала контрольную без ошибок. Если Меган сегодня напишет все слова правильно, у нас не останется времени на то, чтобы придумать новый план.

Кажется, будто Грэм может исчезнуть в любую секунду.

И вот – наконец-то! Миссис Пандольф говорит слово «гигант», Меган пишет его на своем листке. В следующую секунду Грэм наклоняется к Меган и что-то ей говорит. Меган, наверное, написала «е» вместо «и», а у меня даже голова идет кругом от радости, когда я вижу, как она стирает слово и пишет заново.

Через три слова это повторяется, на этот раз заданное слово – «сюрприз». К концу контрольной Грэм помогла Меган написать правильно пять слов. Я стою в конце класса и жду, когда она начнет снова о живать в воображении Меган. Еще чуть-чуть – и я увижу ее, как раньше. Она вот-вот станет прежней.

Я жду.

Грэм ждет.

Контрольная закончилась.

Мы сидим за партой в конце класса. Мы смотрим друг на друга. Я жду той секунды, когда можно будет подпрыгнуть и закричать: «Получилось! Ты возвращаешься!»

Миссис Пандольф переходит к математике, а мы все еще ждем.

Но все остается по-прежнему. На самом деле мне кажется, что Грэм продолжает исчезать. Она сидит в трех футах передо мной, а я ее почти не вижу.

Хотел бы я, чтобы это все было из-за того, что меня обманывают глаза. Но я понимаю, что это правда: Грэм продолжает исчезать. С каждой секундой она становится все прозрачнее и прозрачнее.

Я не могу сказать ей об этом. Я не хочу говорить ей о том, что наш план не сработал, потому что он должен был сработать. У нас должно было получиться.

Но не получилось. Грэм исчезает. Ее почти уже нет.

– Не получилось, – наконец говорит Грэм. – Я все понимаю. Все нормально.

– Должно было получиться, – упрямо говорю я. – Она написала все правильно только потому, что ты ей подсказывала. Ты ей нужна. Теперь она об этом знает. Должно было получиться.

– Не получилось. Я знаю. Я это чувствую.

– Это больно? – спрашиваю я и сразу жалею, что спросил.

Я еще не закрыл рта, как вдруг понял, что не нужно было спрашивать. Мне стало стыдно, потому что я спросил для себя, а не для нее.

– Нет, – отвечает Грэм, – нисколечко не больно. – Она совсем прозрачна, но мне кажется, она улыбается. – Это как будто плывешь. Как будто я свободна.

– Должен быть еще какой-то способ, – говорю я.

В моем голосе звучит отчаяние. Я ничего не могу с этим сделать. Я будто стою на корабле, тонущем в океане, и нет ни одной спасательной шлюпки.

Кажется, Грэм отрицательно качает головой, но я не могу сказать точно. Теперь ее очень трудно рассмотреть.

– Мы должны придумать что-нибудь еще, должен быть способ, – снова говорю я. – Подожди, ты рассказывала мне, что Меган боится темноты. Пойди к ней и скажи, что у нее под кроватью живет монстр, что он выходит только по ночам и еще не съел ее только потому, что ты всегда рядом. Скажи ей, что ты каждую ночь защищаешь ее от монстра, что, если ты умрешь, он ее съест.

– Будо, я не могу.

– Я знаю, так нельзя, но ты умрешь, если этого не сделаешь. Ты должна попробовать.

– Все в порядке, – говорит Грэм. – Я готова уйти.

– Что значит, ты готова уйти? Куда уйти? Ты знаешь, что с тобой будет, когда ты исчезнешь?

– Нет, но не волнуйся, все в порядке, – говорит Грэм. – Что бы ни случилось, со мной все будет хорошо, и с Меган тоже.

Теперь я едва ее слышу.

– Ты должна попробовать, Грэм. Подойди к ней и скажи, что ты ей нужна. Расскажи про монстра под кроватью!

– Дело не в этом, Будо. Дело не в том, что я больше не нужна Меган. Мы с тобой ошибались. Просто Меган становится старше. Сначала я, потом Зубная фея[7]7
  Зубная фея – сказочный персонаж, который, согласно легенде, дает ребенку немного денег или подарок вместо выпавшего у ребенка молочного зуба, на ночь положенного под подушку.


[Закрыть], еще через год – Санта-Клаус. Меган растет.

– Но Зубная фея ненастоящая, а ты настоящая! Борись! Грэм, пожалуйста! Не бросай меня!

– Ты был хорошим другом, Будо, но сейчас я должна уйти. Пойду посижу рядом с Меган. Хочу свои последние минуты провести рядом с ней. Сидя рядом с ней. Это единственное, о чем я жалею.

– О чем?

– О том, что больше ее не увижу. Не увижу, как она растет. Я буду скучать по ней. – Грэм ненадолго умолкает, потом добавляет: – Я ее очень люблю.

Я начинаю плакать. Я не сразу понимаю, что происходит, потому что никогда не плакал. Закладывает нос, глаза становятся мокрыми. Щекам тепло, а мне грустно. Очень и очень грустно. Я как заломившийся шланг, которому хочется распрямиться и залить водой все вокруг. Слезы вот-вот польют градом. Но я рад, что плачу, потому что у меня нет слов, чтобы попрощаться с Грэм, а я знаю, что попрощаться надо. Очень скоро Грэм уйдет, и я ее потеряю. Мне хочется попрощаться с ней и еще сказать, как сильно ее люблю, но я не знаю как. Надеюсь, слезы все скажут за меня.

Грэм встает. Она кивает мне и улыбается. А потом она уходит к Меган. Грэм садится позади Меган и говорит что-то ей на ухо. Я думаю, Меган ее не слышит. Меган слушает миссис Пандольф и улыбается.

Я встаю. Иду к дверям. Я хочу уйти. Я не хочу быть там, когда Грэм исчезнет. Перед тем как выйти из класса, я оглядываюсь. Меган снова подняла руку, она готова отвечать на вопрос. Отвечать без запинки. Грэм все еще сидит на маленьком стульчике для первоклассников позади Меган. Ее почти не видно. Мне кажется, если миссис Пандольф откроет окно и впустит в класс легкий ветерок, его сил хватит, чтобы навсегда унести Грэм.

Я смотрю на нее в последний раз. Грэм все еще улыбается. Она тянет шею, чтобы еще раз увидеть лицо маленькой девочки по имени Меган, и улыбается.

Я отворачиваюсь. Я покидаю своего друга.

Глава 12

У миссис Госк урок математики. Дети сидят по всей комнате, они бросают кости и считают, загибая пальцы. Я за одну минуту проверяю все углы в классе, но Макса там нет. Это хорошо. Макс не любит такие игры на уроках. Он ненавидит бросать кости и ненавидит, когда дети кричат, если у них выпало две шестерки. Он просто хочет решать свои задачки и чтобы его никто не беспокоил.

Я не знаю точно, где искать Макса. Он может быть в Учебном центре с миссис Макгинн и миссис Паттерсон или в кабинете у миссис Хьюм. Макс за день встречается со многими учителями, так что трудно вычислить, где он находится в конкретный момент. К тому же я плохо понимаю, сколько времени по часам со стрелками, а в этом классе других часов нет.

Сначала я заглядываю в кабинет миссис Хьюм, потому что он ближе всех, но Макса там нет. Миссис Хьюм разговаривает с директором об одном мальчике. Судя по тому, что она о нем рассказывает, он очень похож на Томми Свиндена, только зовут его Денни и учится он во втором классе. Директор встревожена. За время разговора она трижды говорит «ситуация». Когда взрослые несколько раз говорят «ситуация», значит дело серьезное.

Директора школы зовут миссис Палмер. Она немолода и не любит никого наказывать, потому напоминает миссис Хьюм об «альтернативных способах» влиять на поведение. Она думает, что, если такой мальчик, как Томми, побудет волонтером в подготовительном классе, он научится хорошо себя вести.

А я думаю, что там у Томми Свиндена появится возможность мучить детей, которые еще меньше Макса.

Миссис Хьюм считает, что миссис Палмер чокнутая, но миссис Палмер она об этом не говорит. Но я слышал, как она не раз говорила это другим учителям. Миссис Хьюм считает, что, если миссис Палмер будет чаще оставлять таких детей, как Томми Свинден, после уроков, они будут реже пытаться отметелить таких, как Макс.

По-моему, миссис Хьюм права.

Мама Макса говорит, что правильные решения самые трудные. По-моему, миссис Палмер еще не выучила этот урок.

Я иду по коридору в Учебный центр, чтобы проверить, не там ли Макс. Там его тоже нет. Миссис Макгинн занимается с мальчиком по имени Грегори. Грегори первоклассник, он болен, у него бывают припадки. Ему приходится постоянно носить шлем на случай, если случится припадок и он упадет. Припадок – это что-то среднее между истерикой и зависанием.

Может, если бы у меня получилось найти способ сделать так, чтобы Грэм помогла Меган с ее истериками, Грэм никуда бы не исчезла. Может, Меган все равно, правильно она напишет контрольную или нет. Может, нам надо было сделать что-то более важное, чем помочь в контрольной.

Макс, наверное, в туалете возле кабинета медсестры. У него, наверное, все-таки появилась бонусная какашка. Если это так, Макс на меня очень разозлится. Получается, что два дня подряд ему приходится стучать в дверь туалетной кабинки.

Но в туалете Макса тоже нет. Там пусто.

Теперь я начинаю беспокоиться.

Остается только одно место, где может быть Макс, – это кабинет миссис Райнер. Но с учительницей по речи он занимается по вторникам и четвергам. Может быть, сегодня он все же пошел к ней по какой-нибудь особенной причине. Может быть, во вторник миссис Райнер приглашена на свадьбу и не сможет заниматься с Максом. Больше Макс никуда не мог пойти, но кабинет миссис Райнер в другом конце школы, и, чтобы добраться туда, мне придется пройти мимо класса миссис Пандольф.

Я не думал о Грэм целых три минуты, и мне стало чуть-чуть легче. Теперь я думаю о том, исчезла ли она уже до конца. Если я загляну в класс, увижу ли какие-то следы ее пребывания за спиной Меган?

Мне хочется подождать Макса в классе миссис Госк, но я понимаю, что должен пойти и найти его в кабинете миссис Райнер. Макс обрадуется, что я пришел, и, честно говоря, я сам уже хочу его видеть. После того как я наблюдал за исчезанием Грэм, мне так хочется увидеть Макса, что я готов ради этого пройти мимо класса миссис Пандольф.

Но я туда не попал.

Проходя мимо спортзала, который разделяет классы младших учеников от классов старших, я вижу Макса. Он входит в школу через двойные двери. Я не могу понять, что происходит. Сейчас не перемена, да и двери эти ведут не на игровую площадку. Эти двери ведут на парковку и на улицу.

Никогда не видел, чтобы ученики ими пользовались.

Следом за Максом идет миссис Паттерсон. Войдя внутрь, она останавливается и смотрит налево и направо, как будто ищет глазами человека, который ее там ждет.

– Макс! – зову я.

Макс поворачивается и видит меня. Он ничего не говорит, потому что знает, что, если что-нибудь скажет, миссис Паттерсон не отстанет. Некоторые взрослые, когда расспрашивают Макса обо мне, начинают с ним сюсюкать, как с маленьким. Они говорят: «Будо сейчас здесь?» или «Не хочет ли Будо мне что-нибудь сказать?».

В таких случаях я говорю Максу: «Передай, что я хочу дать им в нос».

Но Макс никогда им это не передает.

Другие взрослые, когда Макс начинает со мной разговаривать, смотрят на него так, как будто он заболел. Как будто с ним что-то не так. Иногда они даже немного его боятся. Потому мы с Максом почти никогда не говорим при людях. А когда кто-нибудь замечает издалека, как он разговаривает со мной на детской площадке или на автобусной остановке, он объясняет им, что разговаривал сам с собой.

– Где ты был? – спрашиваю я, хотя знаю, что Макс не ответит.

Макс оглядывается и смотрит в сторону парковки. Его глаза округляются, и это значит, что, где бы он ни был, там было хорошо.

Мы идем в сторону класса миссис Госк. Миссис Паттерсон идет впереди. Возле двери в класс она останавливается, поворачивается кругом и смотрит на Макса. Потом наклоняется так, что их глаза оказываются на одном уровне.

– Не забывай о том, что я тебе сказала, Макс. Я хочу для тебя только самого лучшего. Иногда кажется, будто только я и знаю, что для тебя лучше.

Я в этом не уверен, но, по-моему, последнюю фразу миссис Паттерсон сказала не для Макса, а для себя.

Она собирается еще что-то сказать, но Макс не дает:

– Когда вы говорите одно и то же несколько раз, мне это неприятно. Из-за этого я думаю, что вы думаете, будто я глупый.

– Извини, – говорит миссис Паттерсон. – Я не хотела. Ты самый умный мальчик из всех, кого я знаю. Я больше не буду повторять.

Миссис Паттерсон замолкает на секунду, и я догадываюсь, что она ждет от него каких-то слов. Так часто бывает. Макс пауз не замечает. Когда с ним кто-нибудь говорит, а потом останавливается и думает, что Макс что-то скажет в ответ, Макс просто ждет. Если нет вопроса, на который надо ответить, сам он ничего не хочет сказать, он просто ждет. Когда разговор прерывается, ему не становится неловко, как другим.

Миссис Паттерсон вынуждена заговорить снова:

– Спасибо тебе, Макс. Ты действительно умный и славный молодой человек.

Я думаю, что миссис Паттерсон говорит правду и действительно считает, что Макс умный и славный. Но она говорит это на детском языке, которым говорят взрослые, когда расспрашивают Макса обо мне, и поэтому голос ее звучит фальшиво. Она как будто старается показаться настоя щей, вместо того чтобы быть настоящей.

Мне миссис Паттерсон ни капли не нравится.

– Куда ты ходил с миссис Паттерсон? – спрашиваю я.

– Я не могу тебе сказать. Я обещал сохранить это в тайне.

– Но у тебя никогда не было от меня тайн.

Макс улыбается. Это не совсем улыбка, но Макс так улыбается.

– Раньше меня никто не просил сохранить тайн. Это первый раз.

– Это плохая тайна? – спрашиваю я.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты сделал что-то плохое? Или миссис Паттерсон?

– Нет.

Я задумываюсь ненадолго и спрашиваю:

– Ты кому-то помогаешь?

– Вроде того, но это тайна.

Макс снова улыбается, глаза его округляются.

– Больше я ничего не могу сказать.

– Ты правда не расскажешь? – спрашиваю я.

– Правда. Это тайна. Моя первая тайна.

Глава 13

Сегодня Макс не идет в школу. Сегодня Хеллоуин, а Макс в Хеллоуин не ходит в школу. Его пугают маски, которые в этот день надевают дети. Когда Макс ходил в детский сад и увидел, как из туалета выходит мальчик по имени Джей Пи в маске Человека-паука, он завис. Это был первый раз, когда Макс завис в школе, и учительница тогда не знала, что делать. Я никогда не видел, чтобы учителя так пугались.

В первом классе родители отправили Макса в школу в Хеллоуин. Они надеялись, что он «это перерос».

«Перерос» – значит родители не могут ничего придумать и ничего не делают, а только надеются, что все изменится, потому что Макс стал выше ростом и кроссовки у него на размер больше, чем раньше.

Но как только он увидел первого же ребенка в маске, Макс снова завис.

В прошлом году он остался дома и в этом тоже не пойдет. Папа Макса взял отгул, так что они проведут весь день вместе. Папа Макса позвонил своему начальнику и сказал, что заболел. Взрослому, чтобы сказать, что заболел, совсем необязательно заболеть. А вот ребенку, чтобы остаться дома, нужно заболеть.

Или бояться масок.

Мы собираемся пойти в блинный ресторанчик на Берлин-Тернпайк. Макс любит блинчики. Блинные ресторанчики у него любимые. Ест он лишь в четырех.

СПИСОК ЧЕТЫРЕХ ЛЮБИМЫХ РЕСТОРАНЧИКОВ МАКСА

1. «Международный блинный дом».

2. «У Венди». (Макс больше не может есть в «Бургер кинге». Папа однажды рассказал ему историю о том, как один посетитель съел рыбный сэндвич, в котором оказалась рыбная кость, и теперь Макс боится, что во всей еде в папином ресторане может оказаться косточка.)

3. «Макс Бургер». (Вообще-то, есть очень много ресторанов с именем Макс, например «Макс Фиш» или «Макс Даунтаун». Макс думает, что это здорово, что они называются его именем. Но «Макс Бургер» был первым из «Максов», куда его сводили родители, и в других он теперь не ест.)

4. «Корнер Паг».

В новых ресторанах Макс есть не может. Иногда он от этого даже зависает. Трудно объяснить почему. Для Макса блинчики в ресторанчике на Берлин-Тернпайк – это блинчики, а блинчики в кафе через дорогу – не совсем настоящие. Даже если они с виду одинаковые и, возможно, на вкус тоже, для Макса это совершенно разная еда. Если об этом спросить у Макса, он скажет, что блинчики в кафе через дорогу тоже блинчики, но не его.

Как я уже говорил, это трудно объяснить.

– Хочешь сегодня попробовать блинчики с черникой? – спрашивает его папа.

– Нет, – отвечает Макс.

– Хорошо, – говорит папа. – Может, в следующий раз.

– Нет.

Какое-то время мы сидим молча и ждем, когда принесут еду. Папа Макса листает меню, хотя он уже сделал заказ. Официантка, после того как папа с Максом сделали заказ, поставила меню за сироп, но, когда она отошла, папа снова его взял. Я думаю, что, когда он не знает, что сказать, ему нравится что-нибудь держать в руках.

Мы с Максом соревнуемся, кто кого пересмотрит. Мы часто играем в эту игру.

В первый раз он выигрывает. Я отвлекаюсь, когда официантка роняет на пол стакан с апельсиновым соком.

– Ты рад, что не пошел в школу? – спрашивает папа, как раз когда мы начинаем игру во второй раз.

От его голоса я вздрагиваю и моргаю.

Макс снова выигрывает.

– Да, – говорит Макс.

– Хочешь, вечером поиграем в «Кошелек или жизнь»?[8]8
  «Кошелек или жизнь» («Конфета или жизнь», «Сладость или гадость») – фраза, которую говорят дети, требуя угощения на Хеллоуин.


[Закрыть]

– Нет.

– Ты не обязан надевать маску, если не хочешь, – говорит папа Макса. – И костюм не обязан.

– Нет.

По-моему, папе Макса иногда от их разговоров становится грустно. Я вижу это по глазам и слышу по голосу. Чем дольше они говорят, тем ему грустнее. Папа Макса горбится. Он часто вздыхает. Опускает голову. По-моему, он думает, что виноват в этих односложных ответах Макса. Виноват в том, что Макс не хочет разговаривать. Но Макс не говорит лишнего, если ему самому нечего сказать, все равно с кем он говорит, так что если ему задавать вопросы да/нет, то он так и будет отвечать.

Макс не знает, что такое дружеская болтовня.

На самом деле Макс не очень-то и хочет это знать.

Мы снова сидим молча. Папа Макса смотрит в меню.

В ресторан входит воображаемый друг. Мальчик, который идет за семейством: папа, мама и рыжая девочка с веснушками. Он похож на меня. Он очень похож на человека, только кожа у него желтая. Не желтоватая. Желтая – как будто его покрасили самой желтой краской. И у него нет бровей, что, впрочем, обычное дело для воображаемых друзей. Но в остальном он вполне мог бы сойти за человека, только его никто не видит, кроме маленькой рыжей девочки и меня.

– Я пойду проверю, что в кухне, – говорю я Максу. – Надо посмотреть, чисто ли там.

Я часто так делаю, когда хочу обследовать новое место. Максу нравится, когда я проверяю чистоту. Макс кивает. Он барабанит пальцами по столу.

Я подхожу к желтому мальчику, который садится рядом с рыженькой девочкой. Они выбрали столик в другом конце ресторана, так что Максу меня не видно.

– Привет, – говорю я. – Меня зовут Будо. Не хочешь поболтать?

Желтый мальчик так пугается, что чуть не падает с места. На меня так часто реагируют.

– Ты меня видишь? – спрашивает желтый.

Голос у него как у маленькой девочки. Такое тоже часто бывает с воображаемыми друзьями. Дети редко придумывают друзей с низким голосом. По-моему, это потому, что просто легче представить не какой-нибудь чужой голос, а свой.

– Да, – говорю я. – Я тебя вижу. Я такой же, как ты.

– Правда?

– Правда.

Я не говорю, что я воображаемый друг, потому что не каждый воображаемый друг знает, что это такое, а некоторые, когда слышат это в первый раз, пугаются.

– С кем ты разговариваешь?

Это спрашивает маленькая девочка. Ей года три, может, четыре. Она услышала обрывок нашего разговора.

Я вижу страх в глазах желтого мальчика. Он не знает, что отвечать.

– Скажи ей, что ты разговариваешь сам с собой, – говорю я.

– Извини, Алексис. Я сам с собой разговаривал.

– Ты можешь встать и отойти от стола? – спрашиваю я. – Ты умеешь?

– Мне надо сходить в туалет, – говорит желтый мальчик Алексис.

– Хорошо, – говорит Алексис.

– Что – хорошо? – спрашивает женщина, которая сидит за столом напротив Алексис.

Это мама Алексис. Это сразу видно. Они очень сильно друг на друга похожи. Обе рыжеволосые, и обе с веснушками.

– Я разрешила Джо-Джо пойти на горшок, – говорит Алексис.

– О, Джо-Джо хочет пойти на горшочек? – говорит ее папа.

Он сюсюкает, и мне это сразу не нравится.

– Иди за мной, – говорю я и веду Джо-Джо через кухню, вниз по ступенькам в полуподвал.

Я давно знаю это место. Из четырех любимых ресторанов Макса мы часто заходим в три, так что мне было совсем не трудно их всех осмотреть. Слева от меня холодильник в рост человека, справа – кладовая. Хотя кладовая – это не настоящая комната, это просто место, огороженное металлической сеткой до самого потолка. Я прохожу через дверь, тоже из металлической сетки, и сажусь на коробки у дальней стены.

– Ого! – говорит Джо-Джо. – Как у тебя это получилось?

– Ты не можешь проходить через двери?

– Не знаю.

– Если бы ты мог, ты бы знал об этом, – говорю я. – Ничего, все нормально.

Я прохожу обратно через дверь и сажусь на пластмассовое ведро, которое стоит в углу рядом с лестницей. Джо-Джо задерживается возле ограждения из металлической сетки. Сначала он просто его разглядывает, потом протягивает руку, чтобы потрогать. Он очень медленно протягивает к сетке руку, как будто боится, что его может ударить электрическим током. Рука Джо-Джо замирает, не коснувшись сетки. Но это не ограждение не дает ему пройти. Ему мешает идея ограждения.

Мне такое уже приходилось видеть. По той же причине я не проваливаюсь сквозь пол. А при ходьбе не оставляю следов, потому что на самом деле я не касаюсь земли. Я касаюсь идеи земли.

Некоторые идеи сидят в людях так прочно, что их воображаемые друзья не в состоянии их преодолеть. Никто не придумает себе воображаемого друга, который будет проваливаться сквозь пол. Идея, что пол твердый, сидит в детях прочно. Она несокрушима. Как идея стен.

На наше счастье.

– Садись, – говорю я и показываю на ведро.

Джо-Джо садится.

– Меня зовут Будо. Извини, если напугал тебя.

– Все нормально. Просто ты очень похож на настоящего.

– Знаю, – говорю я.

Многие воображаемые друзья пугаются, когда я с ними заговариваю, потому что я слишком похож на настоящего. Обычно сразу можно понять, что перед тобой воображаемый друг. У кого-то или кожа ярко-желтая, или бровей нет, или еще что-нибудь такое.

В большинстве случаев они вообще не похожи на людей.

А я похож. Потому-то я их немного пугаю. Я похож на настоящего.

– Можешь рассказать, что происходит? – спрашивает Джо-Джо.

– А что ты уже успел узнать? – спрашиваю я в ответ. – Давай ты первый расскажешь, а я потом заполню пустые места.

Это лучший способ для первого контакта с воображаемым другом.

– Хорошо, – говорит Джо-Джо. – Но что рассказывать?

– Сколько времени ты живешь? – спрашиваю я.

– Не знаю. Не много.

– Несколько дней?

– Больше.

– Несколько недель?

Джо-Джо на секунду задумывается.

– Не знаю.

– Ладно, – говорю я. – Значит, скорее всего, несколько недель. Тебе кто-нибудь говорил, кто ты?

– Мама говорит, что я – воображаемый друг Алексис. Ей она об этом не говорит, она сказала папе.

Я улыбаюсь. Большинство воображаемых друзей считают, что родители того, кто их придумал, их родители тоже.

– Хорошо, – говорю я, – значит, ты знаешь. Ты – воображаемый друг. Тебя могут видеть только Алексис и другие воображаемые друзья.

– Такие, как ты?

– Да.

Джо-Джо придвигается поближе ко мне и спрашивает:

– Это значит, что мы ненастоящие?

– Нет, – говорю я. – Мы настоящие, просто мы другие. Взрослые этого не понимают, потому считают, что мы воображаемые.

– А почему ты умеешь проходить сквозь ограждение, а я – нет?

– Мы умеем делать то, чем нас наделило воображение наших друзей. Мой друг думает, что я выгляжу вот так и что умею проходить сквозь двери. Алексис представляет, что у тебя желтая кожа и ты не можешь проходить сквозь двери.

– Ого.

Это «ого» означает: «Это очень многое объясняет».

– Ты в самом деле ходишь в туалет? – спрашиваю я.

– Нет. Я просто так сказал Алексис, чтобы немножко тут походить.

– Я мог бы и сам догадаться.

– Воображаемые друзья ходят в туалет? – спрашивает Джо-Джо.

Я смеюсь:

– Ни одного не встречал.

– О-о.

Макс, наверное, уже думает, что я что-то слишком долго проверяю чистоту в кухне, и потому говорю Джо-Джо:

– Тебе, наверное, пора возвращаться к Алексис.

– Ладно. Хорошо. Мы еще увидимся?

– Вряд ли. Где ты живешь?

– Не знаю, – говорит Джо-Джо. – В зеленом доме.

– Тебе следует узнать адрес на случай, вдруг ты потеряешься. Для тебя это особенно важно, потому что ты не умеешь проходить через двери.

– О чем ты?

Джо-Джо разволновался. И правильно.

– Тебе нужно быть внимательным, чтобы тебя где-нибудь не забыли. Садись в машину сразу, как только откроют дверцу. Если не успеешь, они могут уехать без тебя.

– Но Алексис меня не бросит.

– Алексис – маленькая девочка, – говорю я. – Она не главная. Главные – ее родители, а они не считают, что ты настоящий. Так что ты должен сам о себе позаботиться. Понятно?

– Понятно, – говорит Джо-Джо, в этот момент он говорит как совсем маленький ребенок. – Я бы хотел еще с тобой встретиться.

– Мы с Максом часто сюда приходим. Может, мы и увидимся. Да?

– Да. – Это звучит как просьба.

Я встаю. Я готов вернуться к Максу. Но Джо-Джо все еще сидит на ведре.

– Будо, – говорит он, – где мои родители?

– Что?

– Мои родители, – повторяет Джо-Джо. – У Алексис есть мама и папа, а у меня нет. Алексис говорит, что они и мои родители тоже, но они меня не видят и не слышат. Где мои родители? Те, которые могут меня видеть?

– У нас нет родителей, – говорю я ему.

Мне бы хотелось сказать что-нибудь получше, но ничего лучше нет. Джо-Джо огорчился, и я его понимаю, потому что я сам из-за этого огорчаюсь.

– Потому ты должен сам о себе заботиться, – говорю я.

– Хорошо, – говорит Джо-Джо.

Но он не встает с ведра, сидит и смотрит себе под ноги.