Текст книги "Ночи дождей и звезд"

– Шейн очень сожалеет! Может, по нему и не видно, но ему правда жаль, – начала она. – Во многом это я виновата, что так вышло. Я могла объяснить ему все как следует, но оплошала и…

– Он уплыл в Афины, – прямо сказал Йоргис.

– Нет… Он не мог, он не уехал бы без меня, не сказав мне. Нет-нет! Это невозможно! – На ее лице читалось смятение.

– Отбыл на одиннадцатичасовом пароме.

– Он что, не оставил мне даже записки? Скажите, куда он поехал? Где мне с ним встретиться? Не мог же он просто так взять и уплыть!

– Он свяжется с тобой, как только все уладит, я уверен.

– Но как он свяжется? По какому адресу?

– Полагаю, он напишет на этот адрес, – с сомнением произнес Йоргис.

– Нет, вы же понимаете, что он не станет!

– Или, может, на тот адрес, где вы оба остановились?

– Нет, он точно не вспомнит дом Элени и где он находится. Нет! Я должна попасть на следующий паром, я найду его!

– Увы-увы, дорогая моя девочка… Афины – огромный город. Лучше побудь здесь. Здесь у тебя хорошие друзья, оставайся, пока не окрепнешь духом.

– Но я должна быть с ним… – заплакала Фиона.

– Сегодня из-за похорон паромы больше не будут ходить. Пожалуйста, успокойся. Он уехал, и это к лучшему.

– Нет-нет, какое тут «лучшее»?

– Иначе он бы оказался в тюрьме, за решеткой. А так он, по крайней мере, свободен.

– Он оставил для меня какое-нибудь сообщение?

– Понимаешь, он собирался в большой спешке…

– Вообще ни словечка?

– Он спрашивал о тебе, интересовался, где ты.

– Ах, ну зачем я уехала?! Ни в жизнь себе этого не прощу!

Йоргис неловко похлопал ее, рыдающую, по плечу. Через это плечо он увидел у подножия холма шагавшую мимо Вонни с маленькой группой детей, и у него возникла идея.

– Андреас говорил, ты работаешь медсестрой.

– Ага. Работала.

– Медсестры всегда остаются медсестрами… Может, кому-нибудь здесь нужна твоя помощь? Видишь там Вонни? Она взялась присмотреть за детьми на время похорон. Уверен, она будет рада, если ты ей поможешь.

– Не думаю, что от меня сейчас будет толк…

– Так всегда кажется, когда мы на самом деле нужны, – ответил Йоргис.

Он что-то крикнул по-гречески. Вонни крикнула что-то в ответ. Фиона выглядела задумчивой.

– Знаете, вот бы мы могли остаться здесь, родить ребенка; мы бы выучили греческий и стали бы здесь своими, совсем как Вонни. – Фиона говорила почти что сама с собой, но Йоргис услышал ее и ощутил комок в горле.

Томасу было неспокойно; он хотел, чтобы похороны поскорее начались и поскорее закончились. Над деревней повисла атмосфера напряженного ожидания. Томас не мог расслабиться, пока всех погибших не упокоят. И конечно, он не мог дождаться, пока уедут телевизионщики и прочие журналисты. Чтобы всё в деревне снова шло своим чередом.

Хотя и не без изменений, конечно.

Семья Маноса, как и семьи других погибших, уже не будут прежними. Часть туристов собирались похоронить прямо здесь, еще часть собирались отправить в гробах в Англию и Германию.

Но для всех будет лучше, когда этот день наконец-то закончится.

Он обещал Эльзе, что заберет ее из квартиры и сопроводит в маленькую церковь, надеясь, что та не встретит человека, которого избегала и которого, похоже, так боялась. Всякий раз, когда она говорила о нем, на ее лице было столько боли.

На похоронах будет очень людно. Этот человек, кем бы он ни был, не сможет высмотреть Эльзу в толпе.

– Я Фиона, – сказала она загорелой морщинистой женщине.

– Из Дублина? – спросила та.

– Да, а вы? Мне сказали, вы тоже ирландка.

– С запада Ирландии, – ответила Вонни. – Правда, я уехала оттуда очень-очень давно.

– Куда вы с детьми идете?

– Их семьи сейчас у Маноса дома. – Вонни говорила по-английски с ирландским акцентом, но слегка на иностранный манер, будто это был ее второй язык (вероятно, так теперь и было). – Хочу сводить детишек на окраину деревни, пособирать цветы на холме. Ты как, поможешь?

– Да, конечно, но я ничего не знаю… В смысле, не знаю, как с ними общаться.

– Мы с ними как раз учим английский. Ты, главное, говори почаще «очень хорошо» и «спасибо». Думаю, это как раз их уровень. – Морщинистое лицо Вонни расплылось в широкой улыбке, которая озаряла весь мир.

– Конечно, – кивнула Фиона, на мгновение оживившись и протянув руки двум пятилетним детям.

Вместе они шли беспорядочной шеренгой по пыльной дороге, ведущей к окраине деревни, чтобы собрать цветы для церковных венков.

Священники шагали по двое, видел Томас. Высокие, в длинных робах, с седыми волосами, завязанными сзади в пучки под черными головными уборами. Их лица выглядели бледными и мрачными, и Томас невольно задумался о том, что заставило бы молодых греков родом с этого солнечного острова выбрать для себя религиозную стезю. Но если подумать, даже в солнечной Калифорнии он знал людей, состоявших в священном сане. Такие встречались даже в профессорском и преподавательском составе. Один молодой священник, например, преподавал мистическую лирику; другой, проповедник-методист, читал лекции по литературе елизаветинской эпохи. Вера поддерживала этих людей. Возможно, то же самое было верно и для этих греческих православных отцов.

Томас знал, что им с Эльзой уже пора было в церковь. Он зашел за ней, как и обещал, и был удивлен, услышав чьи-то голоса в ее квартире. Возможно, она все-таки наткнулась на своего парня.

Томас был опечален, но следующая догадка его приободрила: этот парень, разумеется, не будет топтаться возле Эльзы, он ведь должен заниматься съемками похорон.

Он постучал в дверь и удивился, когда ему открыл Дэвид.

– Это всего лишь Томас! – крикнул Дэвид в квартиру.

Прозвучало не очень приветливо.

– Вообще-то, я говорил Эльзе, что пойду с ней в церковь, – обиженно произнес Томас.

– Господи, Томас, прости! Не знаю, что со мной сегодня, я, наверное, не перестану нести чушь даже под угрозой смерти. Просто мы думали… мы боялись, что…

Тут к ним вышла Эльза, одетая в элегантное льняное платье кремового цвета и темно-синий жакет. Она выглядела очень официально, под стать церемонии.

У Томаса в кармане был галстук на случай негласного дресс-кода. Теперь он понял, что не зря прихватил его с собой.

– Томас, я попросила Дэвида открыть дверь, ведь у меня настоящая паранойя. Я словно жду, что Дитер нагрянет в любой момент. Извини!

– Разве за такое извиняются? – Томас завязывал галстук перед маленьким зеркалом в холле.

– Надо было тоже сходить домой за галстуком, – разволновался Дэвид.

– Нет, Дэвид, ты выглядишь хорошо, – сказал Томас, и друзья отправились вслед за всеми к маленькой церкви.

По обе стороны улицы, ведущей от гавани, толпились люди. Они склонили голову, тихо переговариваясь между собой.

– Интересно, где Фиона? – прошептал Дэвид.

– Наверняка в участке выше по холму, пичкает своего любовничка печеньем сквозь тюремную решетку, – съехидничал Томас.

– Она любит его, – сказала Эльза, словно желая оправдать Фиону.

– Ты бы видела, как он ей вломил, – ответил Томас.

– Если она в участке, получается, она там одна, ведь вся полиция здесь, – заметил Дэвид.

Тут в толпе воцарилась тишина, и друзья замерли при приближении похоронной процессии. За гробами, выстроившись в ряды, шли мужчины и женщины с заплаканными лицами. Эти лица, как и черные одежды скорбящих, выглядели дико на фоне яркого солнца, синего моря и выбеленных домов.

За ними следовали английские и немецкие семьи, которым выпало неожиданно попасть в эту греческую деревушку на похороны близких. Они смущенно и растерянно оглядывались по сторонам, так, словно оказались заняты в спектакле, не выучив свои роли.

Все магазины, таверны и предприятия в Айя-Анне были закрыты. Рыбацкие лодки стояли без дела, и над ними реяли приспущенные флаги. Зазвонили колокола в монастыре, что располагался в долине за деревней. Эту сцену снимали телекамеры многих стран. Маленькая церквушка вместила лишь десятую часть людей, собравшихся отдать дань памяти. Вся служба транслировалась для людей снаружи через фонящие динамики. И неожиданно среди греческих молитв и музыки послышались детские голоса, поющие: «Господь – Пастырь мой». В церкви зарыдали англичане. Томас отер слезу с щеки.

Затем зазвучал куплет из немецкой песни «Tannenbaum»[6]6
  Гимн рождественской елке; мелодия основана на мотиве старой народной песни, слова которой впервые записаны в 1550 году.


[Закрыть], и Эльза тоже заплакала, не скрываясь.

– Это Вонни, моя приятельница, их научила, – прошептал Томас.

– Что ж, передай ей, что она с успехом разбила нам сердца, – тихо ответил Дэвид.

Когда прихожане вышли из церкви и приготовились пройти небольшой путь до кладбища, Эльза заметила Фиону. Та стояла рядом с Вонни и детьми, у всех – по охапке полевых цветов. Фиона крепко держала за руки двух малышей.

– Новый день – новый сюрприз, – удивился Томас. – Кто бы думал, что Вонни убедит ее помочь.

– Наверное, Фиона хочет отвлечься от проблем с Шейном, – решила Эльза.

Йоргис выступил с заявлением. Во время отпевания на кладбище семьи погибших хотели присутствовать без посторонних. Они благодарили людей за проявленное сочувствие, но теперь им нужно побыть наедине с близкими. Владельцев кафе и ресторанов просили снова открыть свои заведения и продолжить работу. Скорбящие родственники были уверены, что их поймут.

Съемочные группы неохотно согласились. Спорить по такому поводу явно не стоило. Дети в сопровождении Фионы и Вонни направились к небольшому кладбищу, где среди старых надгробий и разрушающихся оградок ждали вскопанные могилы.

– Безумный день, а ведь мы с вами даже никого не теряли, – вздохнул Томас.

– Я сейчас не хочу быть одна, – взмолилась Эльза.

– Могу угостить тебя в гавани стаканчиком рецины и тарелочкой каламари с оливками. Во всех ресторанах уже расставляют стулья, – предложил Томас.

– Я думаю, Эльзе будет спокойнее не на виду, – возразил Дэвид.

– Конечно, совсем забыл! Слушай, у меня дома, над сувенирной лавкой, найдется хорошая охлажденная рецина.

Их компания не хотела расходиться, и предложение Томаса тут же было принято.

– Как бы нам сообщить Фионе, куда мы идем? – задумалась Эльза.

Дэвид засомневался:

– Вместе с Фионой может явиться и ее «любовничек», как назвал его Томас.

– Нет, он, кажется, все еще за решеткой, – сказал Томас. – Так что, хорошо я придумал?

– Очень хорошо, – улыбнулась Эльза. – Я только зайду домой и возьму платок на случай вечерней прохлады. На обратном пути загляну за оливками к Янни и тут же побегу к тебе. – Она выглядела довольной тем, как все устраивалось.

Вскоре Томас уже наводил порядок в своей гостиной и расставлял бокалы. Дэвид слонялся по комнате, рассматривая книги.

– Ты привез все это из Калифорнии? – спросил он удивленно.

– Нет, многие из них принадлежат Вонни. Знаешь, я бы так хотел, чтобы Вонни ночевала в квартире…

– Чего?

– Она спит там, в конце двора, где сарай, куры и черт знает что еще.

– Быть не может! – И Дэвид изумленно оглядел полуразрушенную халупу.

Еще какое-то время они непринужденно болтали, доставая бумажные салфетки и маленькие тарелки. В конце концов Дэвид произнес то, о чем они оба думали:

– Долго Эльза ходит за оливками, не правда ли?

Повисла длительная пауза.

– Я так полагаю, она его все-таки встретила, – вздохнул Томас.

– И ушла с ним, – продолжил Дэвид.

Выходя из бакалеи Янни, Эльза увидела Дитера. Тот разговаривал с Клаусом, главным оператором, и поглядывал на часы. Эльза знала, что если бы они не сумели дождаться медленного парома до Афин, то влегкую наняли бы вертолет.

Все фото и тексты они уже наверняка переслали в Германию по Интернету.

Она метнулась обратно в дверь бакалеи, но замешкалась.

И тут Дитер увидел ее.

Она смотрела, как он бежит к ней, расталкивая людей на узкой улице.

– Эльза! Эльза!

Он весь покраснел, глаза его блестели. А она уже и забыла, что он красив, как Роберт Редфорд в молодости.

Спастись было негде: Дитер нагнал ее.

– Дитер? – неуверенно произнесла она.

– Эльза, дорогая, почему ты здесь, зачем ты сбежала? – Он замер, взяв ее за плечи, любуясь и упиваясь ею.

Все попытки Эльзы высвободиться прошли незамеченными. Но Клаус, вероятно, и так все знал. Как и половина телеканала.

Эльза ничего не ответила, лишь молча взглянула в невозможно голубые глаза Дитера.

– Клаус слышал, что ты якобы здесь. Журналисты других телесеток заметили тебя еще вчера, но я им не поверил. О моя дорогая, моя милая Эльза, как же здорово, что я нашел тебя!

– Ты меня не нашел, – покачала она головой, – ты вообще случайно на меня наткнулся. Мне надо идти.

Клаус, как ей показалось, незаметно отступил назад: он явно не хотел ввязываться в любовную ссору.

– Эльза, не смеши. Ты бросаешь работу, бросаешь меня, ничего не объясняя… Думаешь, нам нечего обсудить? – Дитера переполняли эмоции; она еще никогда не видела его таким расстроенным. – Клаус, я останусь на ночь, а вы езжайте, завтра я позвоню.

– Дитер, умоляю, не нужно оставаться здесь ради меня. И учти, если попытаешься увести меня или угрожать, клянусь, я вызову полицию. Вчера одного уже посадили за насилие по отношению к женщине. Уверена, в его камере еще полным-полно места.

– Угрожать тебе, Эльза? – изумился он. – Да я бы никогда!.. Я люблю тебя, Эльза, и разве это настойчиво, безрассудно с моей стороны – просить тебя ответить, почему ты меня бросила? Бросила, не сказав ни слова!

– Я все тебе написала.

– Двенадцать строк, – возразил он, залезая в карман пиджака. – Я везде ношу с собой это письмо, знаю его наизусть и надеюсь, что однажды все-таки пойму, о чем оно.

Дитер выглядел таким растерянным, что она понемногу начинала сдаваться.

– Все в письме.

– В нем ничего нет, Эльза. Клянусь, я уеду, оставлю тебя в покое, если ты все объяснишь. Просто объяснишь, зачем ты вот так выбросила целых два года вместе. Ты-то знаешь зачем, а я – нет. Мы всегда были честны друг с другом. Вот и теперь будь честна. Уж это-то ты должна для меня сделать.

Она молчала. Кажется, она и впрямь задолжала ему нечто большее, чем письмо в двенадцать строчек.

– Где ты остановилась? Позволь мне зайти к тебе, – быстро попросил он, заметив ее колебания.

– Нет, только не ко мне. Где у тебя номер? В «Анне-бич»?

Этот отель единственный из всех был достаточно комфортабельным. Если Дитер где и мог остановиться, то только там.

– Да, именно, – подтвердил он.

– Хорошо, мы сходим в кафе при отеле, сядем в уголок и поговорим. Помню, там есть что-то вроде веранды с видом на море.

Казалось, он вздохнул с облегчением:

– Спасибо.

– Сначала мне нужно кое-кому написать.

Он выудил свой мобильный телефон.

– Нет, я не знаю номера. – И она подошла к стойке Янни, чтобы вернуть оливки.

Пообщавшись, они решили, что младший брат Янни занесет оливки и записку Эльзы в квартиру над сувенирной лавкой Вонни. Эльза написала что-то на куске открытки.

– Полагаю, я должен быть польщен, что ты написала этому парню меньше двенадцати строк, – сказал Дитер.

– Это не парень, – улыбнулась она. – Ладно, на самом деле это два парня, но ты понимаешь, о чем я.

– Я люблю тебя, Эльза! – с огромным чувством произнес он.

– Ты сегодня здорово помогла, родители передавали тебе большое спасибо.

– Для меня это было несложно, я люблю детей, – грустно сказала Фиона.

– Когда-нибудь и своего заведешь.

– Не знаю, Вонни. Правда, не знаю. У тебя есть дети?

– Один, – сказала Вонни. – Сын. Но наши отношения не назовешь простыми.

Этот тон означал, что тема закрыта. Но Вонни не пыталась совсем заткнуть Фиону. Она была не против поболтать, просто не о сыне.

– Я серьезно, ты отлично ладишь с детьми, и для этого тебе даже не нужно знать их язык, – нахваливала ее Вонни.

– Вонни, возможно, я беременна, – торопливо произнесла Фиона. – На самом деле я в этом уверена, и… Ну, я тоже в непростой ситуации.

– А твой молодой человек, который в Афинах, он вообще в курсе?

– Понимаешь, я не смогла грамотно сообщить ему эту новость.

– Тебе сейчас не стоит оставаться одной, – сказала Вонни. – Я бы позвала тебя к себе, но я сейчас живу чуть ли не в курятнике, как называет его Томас.

– Я пойду к Эльзе, – сказала Фиона.

Однако Эльзу она не застала.

В доме, где остановился Дэвид, ей сказали, что тот тоже еще не возвратился.

Вонни проводила ее до сувенирной лавки:

– Постою-ка здесь, пока не увижу, что тебе есть с кем побыть. – Она задержалась на улице, пока Фиона поднималась по лестнице в квартиру.

Дождавшись, когда Томас распахнет дверь и поприветствует Фиону, Вонни направилась в гавань. Семье Маноса наверняка нужна была помощь на кухне: еды наготовили много, но подавать ее или мыть посуду было некому. А значит, Вонни останется там, пока будет нужна.

– Они отправили его в Афины, прежде чем я смогла его увидеть, – плакала Фиона.

– А может, так даже лучше, – сказал Дэвид и, увидев выражение лица Фионы, неуклюже пояснил: – Я имею в виду, вы оба успеете маленько остыть, а потом он, наверное, сам вернется…

– Или напишет, – с сомнением добавил Томас.

– Где Эльза? – внезапно спросила Фиона.

Уж Эльза могла бы сказать что-нибудь действительно полезное, в отличие от парней с их благими намерениями.

Наступила тишина.

– Она уже шла сюда, но встретила кое-кого… – начал Томас.

– Своего немца, – закончил Дэвид.

– И она ушла с ним? – В голосе Фионы звучала неприкрытая зависть.

– Судя по всему, – в один голос ответили друзья.

Глава 7

У стойки регистрации в «Анне-бич» стояла толпа журналистов. Очередной репортаж позади, еще одна катастрофа зафиксирована, а значит, пора отправляться к месту следующей. О случившемся в Айя-Анне они снова напишут не раньше, чем следователи придут к официальным выводам и представят отчет.

Дитер и Эльза подошли к большим ротанговым стульям и низким столикам, расставленным в оранжерее. Темно-синее море под ними тихо плескалось о скалы. Невозможно было и подумать, что на этой неделе это же море унесло столько жизней.

Дитер заказал кофе на двоих.

– Извините, – снова подозвала официанта Эльза. – Он пьет кофе, я нет, он заказал по ошибке… А мне, пожалуйста, узо и воды.

– Прошу, не усложняй, – взмолился Дитер.

– А что я усложняю, выбирая себе напиток? – спросила она в недоумении.

– Ну, знаешь ли, ты просто набиваешь себе цену, – покачал он головой.

– О, теперь меня такое мало волнует. В любом случае, Дитер, ты хотел поговорить, и вот я здесь. Говори.

– Нет, я ждал, что ты поведешь разговор. Я хотел, чтобы ты рассказала мне, зачем было исчезать, зачем бегать… Зачем прятаться в такой глуши?

– Я не прячусь! – возмутилась Эльза. – Я официально уволилась, приехала сюда под своим именем, пошла с тобой, когда ты попросил меня о встрече, так где же тут секретность? И почему сразу глушь? Вон на ресепшене торчит чуть ли не половина международных СМИ… Здесь много всего происходит, скажу я тебе.

– Терпеть не могу, когда ты пробуешь отболтаться. Это притворство, Эльза, и оно тебе не к лицу.

Подошел официант. Эльза подлила воды в свой анисовый напиток, поглядела, как мутнеет жидкость. А затем одним махом осушила стакан.

– Шустро! – Пораженный Дитер принялся цедить свой кофе.

– Ну, так почему бы тебе тоже шустренько не допить кофе, чтобы мы уже могли пойти к тебе в номер?

Он посмотрел на нее с удивлением:

– Что?

– Твой номер, – повторила она с таким видом, будто Дитер слегка оглох.

Он лишь непонятливо пялился на нее.

– Дитер, я чего-то не понимаю? Ты сказал «надо говорить», но ты же не имел в виду обычный разговор, не так ли? Ты просто хочешь потрахаться.

Теперь он сидел с открытым ртом.

– Ну… я… Ох, да ладно тебе, Эльза, зачем так грубо. Между нами все происходило иначе.

– Прости, а я-то думала, именно это у нас происходило каждый вечер, когда ты заявлялся ко мне домой, и в обеденных перерывах, если нам удавалось урвать момент.

– Эльза, я люблю тебя, ты любишь меня. Что вообще заставило тебя так выразиться?

– Значит, ты не хочешь, чтобы я оказалась в твоей постели? – невинно взглянула она.

– Ты же знаешь, что хочу.

– Тогда допивай кофе и прихвати ключ от номера.

– Спасибо тебе, Вонни. Больше никто бы не догадался помочь мне с посудой в такой вечер, – сказала Мария, вдова Маноса, стоя у себя на кухне перед горой намытой посуды и начищенных стаканов.

– Как ты, справляешься? Родственники помогают?

– Большинство из них – да, но некоторые вместо помощи всё твердят, какой Манос был безответственный.

– О, всегда найдутся люди, которые несут всякий бред. Уж в этом они мастера, – заверила ее Вонни.

– Говоришь так, словно знаешь не понаслышке.

– Я могла бы посвятить этой теме целую книгу! Кто тебя обижает сильнее всего?

– Пожалуй, моя сестра. Она считает, мне следует найти себе нового мужа, да поскорее, пока я не подурнела. Не успело тело Маноса остыть, а мне приходится выслушивать такое!

– Это та сестра, что вышла за жуткого жмота на другом краю острова?

– Ага.

– Ну, тогда она вряд ли мировой авторитет в отношениях, забудь о ней. Кто еще?

– Мой свекор. Он говорит, что здесь мне никак не вырастить его внуков, что лучше уж нам перебраться в Афины и поселиться у него. Это был бы ужас, Вонни, правда, сущий кошмар. Я бы ни за что на это не согласилась.

– Конечно, и не соглашайся. Скажи, что тебе нужен целый год на раздумья. Вроде как ты слышала, что нельзя принимать больших решений в течение двенадцати месяцев после тяжелой утраты, мол, таков древний обычай.

– Такой правда есть? – спросила Мария.

– Корнями уходит в Ирландию, но свекру ты не рассказывай, откуда традиция. Просто упомяни, что она очень старая.

– Он начнет строить планы, если подумает, что это намек.

– Нет, стой на своем. Планировать якобы можно не раньше чем через год. А за год может оказаться, что дети не хотят менять школу или что-то в этом роде.

– Неужели и у тебя был похожий опыт? Скажем, похороны, где люди несут какую-то чушь? Ты всегда так спокойна.

– Когда я схоронила мать, сестра написала мне, что я была для мамы худшим наказанием и что она вечно не могла сомкнуть глаз из-за меня.

– О нет, Вонни, не может быть…

– В юности я была шумной, гораздо более безответственной, чем когда-либо был твой Манос. Помню, как я расстраивалась, долго верила, что для мамы все так и было; но потом я вспомнила, что мама часто смеялась именно благодаря мне, а не моей скучной и серьезной сестрице. Я и повеселела.

– Вы с сестрой поддерживаете связь? Хотела бы я сейчас пойти в соседнюю комнату и надавать своей сестре пощечин, – сказала Мария.

– Да, мне тоже долгое время хотелось. Но если не давать пощечин, это сильно все упрощает. Вот уж поверь. Каждый год, в Рождество и в ее день рождения, я шлю ей открытки.

– И она отвечает?

– Посылает мне открытки из Италии, когда едет в оперу, или из Испании, с фестиваля классической музыки, и все только для того, чтобы похвастаться своей культурой. Но она одинока, у нее нет настоящих друзей. Мне в этом теплом, гостеприимном месте живется в миллион раз лучше, чем ей. Я вполне могу общаться с ней одними вежливыми приветами. И ты можешь, Мария. Тебе дико повезло, что ты не вышла замуж за скрягу, который достался твоей сестре. Думай об этом ежедневно, радуйся и держись. Она уже через два дня вернется к нему и будет считать каждую монетку. Давай-ка без пощечин в этот раз.

Мария рассмеялась и положила руку на плечо пожилой приятельницы:

– Благодаря тебе я чувствую себя гораздо лучше. Не думала, что снова смогу смеяться.

– Еще как сможешь, – пообещала Вонни. – Плачь сколько надо, но и смеяться не забывай. Только так и живем.

Дэвид вовсе не жаждал вернуться в дом, где он остановился. Хозяева были убиты горем из-за гибели сына, что передавалось и самому Дэвиду. Фиона же не хотела возвращаться к Элени и спать там в одиночестве, вспоминая, как Шейн бросил ее без объяснений, без письма, без единой весточки.

– Почему бы вам обоим не остаться здесь? – внезапно сказал Томас. – Фиона может спать в задней комнате, Дэвиду разложим диван-кровать.

Судя по их лицам, оба были рады предложению Томаса. Они согласно кивнули и сказали, что это отличная идея.

Этой ночью никто не хотел быть один.

– Могу я остаться с тобой в участке? – спросил Андреас своего брата Йоргиса.

– Я как раз хотел тебе это предложить.

– Просто сегодня мне кажется, что путь по горной дороге как-то излишне долог, хотя я не совсем понимаю почему.

– Никто не захочет сидеть один в ночь таких печальных похорон, – сказал Йоргис, протягивая руку и похлопывая брата. – Вот и я тоже. Рад, что ты надумал остаться.

Они не говорили о том, откуда взялось их одиночество.

Нет, они говорили о людях, которые пришли сегодня скорбеть. Они говорили об их сестре Кристине, мол, та приехала бы на похороны издалека, если бы ей не нужно было присматривать за семьей. Ни словом они не упоминали Адони, сына Андреаса, который жил в Чикаго и не поддерживал контактов ни с родной деревней, ни с собственным отцом. А ведь когда-то Адони вместе с Маносом вместе бегали в школу по здешним дорогам.

Братья не стали вспоминать и жену Йоргиса, бросившую его из-за ссоры много лет назад. Та повторяла, что просто дружелюбно вела себя с одним туристом. Йоргис увидел в ее отношении не только дружбу. Они наговорили друг другу столько, что забрать сказанные слова назад не вышло. Она уже давно воссоединилась со своими близкими на острове Крит.

Йоргис подошел к одному из шкафов и достал бутылку метаксы, затем принес чистые простыни и подушки.

– Мне переночевать в камере? – спросил Андреас.

– Нет, братец, мы все детские годы прожили в одной комнате, и нам, двум одиноким старикам, не помешает провести эту грустную ночь вместе.

Вонни приготовила семье Маноса и Марии кофе с пахлавой и уже собиралась тихо уйти, когда Мария вернулась на кухню.

– Вонни, могу я попросить тебя об одолжении?

– Проси что угодно, Мария.

– Не могла бы ты задержаться здесь на ночь, всего на одну? Мне кажется, сегодня я просто не справлюсь в одиночку.

– Конечно, я останусь.

– Ты такая замечательная подруга. В кровати слишком просторно и пусто.

– Предупреждаю сразу: я немного храплю, – заранее извинилась Вонни.

– Манос тоже храпел каждую ночь, хотя всегда это отрицал.

– О дорогой Манос, – с любовью произнесла Вонни. – Уверена, он был бы рад, если бы я прохрапела одну-две ночи вместо него.

В отеле «Анна-бич» сдавали небольшие бунгало с видом на море. Отперев дверь своего бунгало, Дитер слегка отошел, давая Эльзе войти первой.

Та не стала садиться. Стоя, она разглядывала картины на стенах – большие увеличенные снимки побережья Айя-Анны.

– Здорово! – восхищенно сказала она.

– Такого я не ожидал.

– Но мы же договорились: это то, чего ты хочешь, – улыбнулась она.

– Это не настоящая улыбка, Эльза, – начал он.

– Ты сам учил меня улыбаться для зрителей. Улыбайся зубами и глазами, сказал ты. Зубами и глазами. Мне это хорошо запомнилось.

– Прошу, любовь моя, ты и правда мне дорога. Прошу, не надо кривляться.

– Не надо так не надо, и давай не терять времени. – Эльза уже сняла темно-синий жакет, затем она стянула через голову кремовое льняное платье и аккуратно повесила его на спинку стула.

Дитер все еще чувствовал себя неуверенно.

Эльза избавилась от кружевного бюстгальтера и трусиков, сложила их поверх платья и, наконец, сбросила элегантные темно-синие сандалии.

– Ты такая красивая. Подумать только, я ведь боялся, что больше тебя не увижу! – Он посмотрел на нее с неприкрытым восторгом.

– Дитер, это же ты. А ты всегда получаешь все, что хочешь.

Эльза обхватила руками шею Дитера и поцеловала его. И вдруг возникло чувство, словно они никогда и не расставались.

Фиона ложилась спать в квартире над сувенирной лавкой, в белой комнатке, которую Вонни украсила бирюзовым покрывалом и ярко-синим креслом. Ракушки и керамика венчали маленький белый комод с зеркалом в синей рамке. Комната выглядела красиво и уютно.

Фиона чувствовала себя такой усталой.

Это был кошмарный день, а впереди ее ждали новые кошмары. Она не верила, что сумеет заснуть. С ней приключилось столько всего, что будущее начало пугать. Как было бы прекрасно, будь рядом Шейн и останься они следующие несколько дней в этой чудесной квартире вместе с Томасом. Но, вообразив такое, Фиона знала: это самообман. Шейн бы нашел из-за чего поругаться с Томасом. Шейн всегда вел себя так. Из-за своей неуверенности.

Она тихо всхлипнула.

Трагедия Шейна была в том, что люди его не понимали, замечая в нем только самое худшее.

Лежа на кровати с синим покрывалом, Фиона плакала, пока не заснула.

Томас и Дэвид играли в шахматы в соседней комнате. Из-за стенки до них донесся женский плач.

– Реветь из-за этого гада, – изумленно прошептал Дэвид.

– Знаю, это за гранью моего понимания, – прошептал в ответ Томас.

И они стали ждать, пока рыдания не утихнут, после чего с облегчением обменялись улыбками.

– Знаешь, на кого мы похожи? – сказал Дэвид. – На родителей грудничка, который все никак не уснет.

Томас вздохнул:

– Да, так всегда и бывает: все боишься выйти из комнаты, потому что не уверен, что ребенок уснул, но стоит подкрасться к двери, как он начинает тебя звать. Прекрасная пора! – Думая о своем сыне, он выглядел грустным.

Дэвид долго думал, что сказать. Он так плохо подбирал слова.

– Женщин трудно понять, не правда ли? – произнес он в конце концов.

Томас задумчиво взглянул на него:

– Правда, Дэвид, у меня в голове бродит точно такая же мысль. Фиона рыдает из-за своего пьяного козла, который избил бы ее до потери сознания, Эльза ушла с человеком, от которого специально уехала за тысячу миль, а моя жена, клявшаяся, что она влюблена в поэзию, литературу и искусство, теперь живет с придурком, чьи спортивные тренажеры стоят по всему моему дому, – с горечью завершил он.

Дэвид потрясенно смотрел на него. Все это выглядело скверно.

– У тебя наверняка найдется своя история о непостижимом женском сердце, – пожал плечами Томас.

– Нет, в этом-то и проблема, – вздохнул Дэвид. – Я уже говорил Эльзе, что никогда не влюблялся по-настоящему. Что делает меня поверхностным, холодным и неинтересным человеком.

– Нет, – улыбнулся Томас, – ты хороший парень, и я рад быть с тобой сегодня вечером. Зато шахматист из тебя так себе. Ты забыл расчистить поле вокруг короля. Теперь ему, бедняге, некуда деваться, Дэвид. Получай шах и мат!

И почему-то обоим это показалось настолько забавным, что они засмеялись так громко, как только могли, постаравшись при этом не разбудить спящую в соседней комнате Фиону.

Дитер погладил Эльзу по лицу:

– Я, верно, спятил, раз думал, что потерял тебя.

Та ничего не ответила.

– Все снова будет хорошо, – продолжал он.

Все еще нет ответа.

– Не можешь же ты быть со мной вот так, если не любишь? – слегка встревожился он.

Эльза лежала молча.

– Поговори со мной. Скажи, что не всерьез сбежала, что вернешься со мной и все снова будет хорошо…

Она по-прежнему ничего не говорила.

– Прошу тебя, Эльза… Пожалуйста!

Эльза медленно поднялась с кровати и надела белый пушистый халат, висевший на двери ванной. Затем взяла из пачки Дитера сигарету и закурила.