Текст книги "Любовник тетушки Маргарет"

Глава 12

Он показывал мне старые фотографии, в том числе ту, па которой он держит меня, маленькую, на руках, а мама улыбается, глядя на нас, – я никогда не видела этого снимка. Кстати, у него есть фотография, где вы с ним изображены вместе: ты пытаешься удержать на голове бутылку шампанского, а он, хохоча, наблюдает за тобой. Непременно сделаю копию и привезу тебе.

Разумеется, я не отменила визит, но оделась строго, антенну сложила так, чтобы она была практически незаметна, и замаскировала плавники. Среди приглашенных был эксперт-искусствовед Фишер, и я сочла за благо держаться его – остроумного, занятного, совершенно не интересующегося женщинами и большого мастера словесных карикатур в духе Роулендсона.[20]20
  Томас Роулендсон (1756–1827) – английский живописец, мастер портретов и пейзажей, бросивший живопись ради карикатур, в которых умел гротескно передать характеры персонажей.


[Закрыть]

– Видишь вон ту особу? – спросил он, беззастенчиво уставившись на даму с синими волосами – не по-старушечьи голубыми, хотя возраст у дамы и впрямь был вполне почтенный, а кобальтовыми. Тени для век, а также помаду она выбрала ярко-бордовые. Ногти у бабушки были как когти, а платье – из черного бархата, длинное и облегающее. Несуразность облика дамы казалась особенно комичной, поскольку та беседовала с Линдой, одетой в строгий костюм от Бетти Баркли, смотрела на нее влажными от трогательной преданности глазами и вела себя с наивной претензией на аристократизм.

Я кивнула.

– Как не видеть – мадам бросается в глаза, – ответила я, поглядывая на старушку поверх стакана.

– Лукреция Борджиа, только кубка с ядом не хватает, – сказал Фишер. – И трудится, не жалея себя.

– Ты имеешь в виду разговор с Линдой? Это даже для тебя чересчур зло.

Он тряхнул головой:

– Я имею в виду переговоры. Она скупает произведения искусства для парня, который уже завладел половиной Уилтшира.

Я пожала плечами – мне это ни о чем не говорило.

Фишер, обняв меня за плечи, повел в тот конец L-образного зала, где было меньше людей и, следовательно, ниже вероятность быть подслушанными.

– Этот парень по богатству вполне может соперничать с Ага-ханом, – прошептал он мне на ухо и рукой, в которой держал бокал, указал на стену. Я взглянула. – Вот чего он хочет.

– Недурной вкус, – заметила я, стараясь не выдать волнения, но надолго меня не хватило, и я простодушно призналась: – Я тоже ее хочу. Я ее обожаю. Всегда обожала.

Речь, разумеется, шла о «Головке девочки» Матисса.

– Она того заслуживает, – без всякого ёрничества согласился Фишер и, с несвойственной ему импульсивностью залпом опорожнив бокал, добавил: – Но она ее не получит. Я хочу сказать – Борджиа. Я думаю… – вид ун действительно сделался задумчивым, – Джулиус не хочет ее продавать – по крайней мере так он говорит.

– Мне он тоже сказал, что не хочет.

– Но остается вопрос, чего хочет Линда.

– Она хочет бассейн, – выпалила я. Фишер с недоверием взглянул на меня:

– Хокни?[21]21
  Дэвид Хокни (р. 1937) – английский художник, график, фотограф, сценограф.


[Закрыть]

Я рассмеялась. Забавно, насколько люди бывают сосредоточены на своей профессии.

– Не картину, а настоящий бассейн. – Я изобразила плавание брассом. – Кафельная облицовка, тенты, голубая вода… дорогостоящее, как ты понимаешь, удовольствие…

Фишер возмущенно поднял бровь:

– Матисс в обмен на бассейн?! – Он допил вино, пригладил волосы на висках – забавный мужской жест, а в данном случае еще и гладиаторский, как мне показалось, – и решительно направился к заговорщицам.

Я видела, как он подошел к ним, улыбнулся медоточивой улыбкой человека, вознамерившегося улестить собеседника, обнял обеих за плечи и притянул к себе. Мне ужасно хотелось узнать, что он им говорит, но тут подошел Джулиус. Наполнив мой бокал, он церемонно заверил, что чрезвычайно рад меня видеть, и сразу же отошел. Я рассердилась, потому что почти ни с кем из гостей не была знакома. Он наказывал меня тем, что никому не представлял, хотя прекрасно понимал, как положено вести себя воспитанному хозяину. Не слишком благородно с твоей стороны, Джулиус, мысленно упрекнула я, оглядываясь по сторонам и постукивая пальцем по бокалу. В дальнем углу гостиной маячила одинокая спина седовласого мужчины, высокого, в аккуратном темно-сером костюме. Он разглядывал викторианскую картину, изображавшую бедного, но честного земледельца и его миловидную жену, которые, в свою очередь, с ласковым восторгом взирали на овцу и ее новорожденного ягненка. У меня картина вызывала раздражение, поскольку окна домика, нарисованного на заднем плане, были чище моих, на ногтях у крестьянской четы не было дурацких блесток, а фартук на округлившемся животе женщины белизной превосходил кукольную ванночку. Ох уж эти несносные прерафаэлиты!

– Смысл послания предельно ясен, – приблизившись, обратилась я к спине. – Овца родила ягненка – символ Спасителя, явившегося на землю, чтобы взять на себя людские грехи. Жена крестьянина на сносях – этим художник хочет сказать, что, несмотря на всю греховность действий, приведших ее к такому положению, Бог простит… – Спина начала поворачиваться. Я хмыкнула и добавила: – Простит, поскольку действия эти не доставили ей никакого удовольствия и, лежа на спине, она только и делала, что молилась за добрую старую Англию… На этих словах неизвестный господин окончательно повернулся ко мне лицом и неуверенно – я бы даже сказала, нервно – улыбнулся. Только тут я сообразила, что его костюм сшит из ткани того особого серого цвета, который называют «церковным». Кстати, его подбородок подпирала жесткая полоска пасторского воротника, такого же персильно-белого, как передник на животе крестьянки.

– Очаровательно, – сказал он. – Прелестная картина. Вы разбираетесь в живописи?

– Ну… – ответила я, потупив взор, кроткая, как агнец пред ликом Господа. – Просто я знаю, что мне нравится.

Вскоре вернулся Фишер, и мы с ним вышли прогуляться в сад. Сад почти сплошь состоял из спланированных опытным дизайнером кустарников, лужаек, фигурно подстриженных фруктовых и хвойных деревьев. Все традиционно, ничто не изумляло взгляда.

– Бассейн изменит здешний вид, – заметил Фишер. – К сожалению. – Выглядел он весьма самодовольным.

– Что ты задумал? – спросила я.

– Ничего особенного. Просто хочу немного замутить воду. – Подняв голову, он посмотрел на покрытое облаками небо. – Похоже, дождь собирается. Я остановилась:

– Прекрати пудрить мне мозги. Признавайся.

Он улыбнулся, все так же глядя на небо:

– Я не сделал ничего порочащего мою профессиональную репутацию. К тому же я ведь почти отошел от дел…

– Мне никогда и в голову не могло прийти, что ты способен совершить порочащий профессию поступок. Но сейчас ты говоришь как провинившийся!

– Я сказал миссис Борджиа, что, по слухам, в будущем году на рынке появится несколько произведений Матисса. Вот и все.

– И что из этого следует?

– Ничего. Просто, когда Линда пошла принести нам что-нибудь выпить, я сообщил даме, что эти Матиссы будут первоклассными.

– Ты хотел ее уверить, что Матисс Джулиуса не первоклассный?

– Всего лишь намекнул. Дураку понятно, как хорош – исключительно хорош – этот портрет, но ни Лукреция, ни Линда не разбираются в живописи. Я также посоветовал Линде, которая была несколько уязвлена тем, как быстро ретировалась синеволосая леди, немного подождать и сориентироваться на рынке. А это универсально мудрый совет.

– По-моему, это хулиганство.

– Вовсе нет. Посмотри-ка вон на того дрозда. Полагаю, он рекомендует нам вернуться в дом. Гм… так о чем бишь мы? Ах да, вовсе это не хулиганство. Я всего лишь объяснил хозяйке, что лучшую цену можно взять, продавая вещи в комплекте. У миссис Мортимер прекрасная коллекция работ художников школы Сент-Ива,[22]22
  Школа Сент-Ива – группа английских художников, живших в рыбацком порту Сент-Ив, графство Корнуолл, с конца сороковых до конца пятидесятых годов XX в.; объединяла мастеров разных направлений.


[Закрыть] поп-арта, они подобраны тематически и хронологически. Людям нравится, когда нечто выстраивается в историю. Этот же Матисс торчит одиноко – фрагмент, прекрасный, но фрагмент. – Фишер искоса взглянул на меня. Мы почти подошли к дому. – Я еще сказал, что выгоднее было бы продать комплект офортов Пикассо… – Он распахнул передо мной дверь. – На это Линда ехидно заметила: «Но он же принадлежит ей», – имея в виду тебя…

– Очень скоро я выставлю его на аукцион.

– Тебе так нужны деньги?

– Пока нет, – сказала я. – Просто эти офорты мне не нравятся. И в любом случае мне было велено их продать.

– Повремени. По крайней мере пока, – сказал он. На нас надвигалась Линда. – Это мой совет. Только что Волларовский цикл[23]23
  Амбруаз Воллар (1868–1939) – меценат и предприниматель, друживший со многими выдающимися художниками и некоторым из них – в частности Сезанну – неоднократно позировавший. Здесь имеется в виду цикл его портретов кисти Пабло Пикассо.


[Закрыть] был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция – всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.

– Сама знаю… Хорошо бы ты и Линде сказал правду, – пробурчала я, живо напяливая на лицо улыбку.

Фишер прыснул.

– Не надо ей пока ничего говорить.

Не желая застрять в его паутине, я поспешила извиниться, поблагодарить Линду с Джулиусом и умчалась, обдирая боковыми зеркалами шпалеры лавровишни и разбрызгивая гравий из-под колес в жажде поскорее вырваться на волю.

Есть нечто весьма раздражающее в бывшем любовнике, быстро нашедшем утешение в объятиях твоей преемницы. Даже если он тебе больше не нужен. Почему так – одна из загадок человеческой натуры. Хорошо было Руссо рассуждать о том, что человек (интересно, женщину он тоже имел в виду?) от природы добр. В отношении политики, может, так оно и есть. Но в том, что касается любви и эмоциональной сферы вообще, подозреваю, мы всегда будем желать лучшего. Расставшиеся любовники очень часто ведут себя как собака на сене. Вот и я, хоть и не хотела больше жевать это самое сено вместе с Роджером, все же кривила душой, когда говорила ему, будто очень рада, что он нашел мне замену для обустройства на новом сеновале.

Он явился забрать свою музыкальную энциклопедию, проверить, не осталось ли в моем доме еще каких-нибудь его вещей, и поразил меня тем, что свистнул, войдя в прихожую. Роджер был вовсе не из тех, кто свистит. Кроме того, под старым твидовым пиджаком на нем был довольно смелый черный джемпер с высоким воротом, придававший ему весьма стильный вид. Он превращал бледное лицо в очках без оправы в лицо эстета-любителя, коему как раз вполне шло – вот так вот вдруг взять и свистнуть. Роджер зашел около полудня и, сняв книгу с полки, начал топтаться, нежно прижимая ее к груди. В своем примиренческом великодушии я решила, что он хочет остаться и разделить со мной мой скромный обед – суп. Но он отказался, с удовольствием сообщив:

– Не могу. Мы обедаем с Эммой. – Он уже пятился к выходу. – Но за приглашение спасибо.

– С Эммой? – елейно спросила я. – Со студенткой?

Он улыбнулся. И наверное, именно из-за этой улыбки кровь замедлила ток в моих жилах, потому что улыбка – ухмылка – была определенно самодовольная.

– Нет, – ответил он без дальнейших пояснений.

Испытывая острое желание немедленно оторвать его оттопыренные уши, я тоже безмятежно улыбнулась:

– Подружка? Рада за тебя.

Он опять улыбнулся. Так же самодовольно! Я глубоко засунула руки в карманы, чтобы не проделать с обоими ушами Роджера того, что проделал некогда Ван Гог с одним из своих.

– Да, – подтвердил он. – В сущности – любовница.

– Что ты говоришь?! – воскликнула я. От звучной красоты слова, слетевшего с его прежде казавшихся пыльными губ, мне захотелось немедленно убежать. – Ты времени даром не терял.

– Хочешь, покажу? – с готовностью предложил он, попросил подержать энциклопедию, полез в нагрудный (может, уместнее было бы назвать его «надсердным»?) карман и протянул мне снимок. Это была захватанная черно-белая фотография – по грудь – некой отнюдь не уродливой особы. Более того, эта милашка скорее всего еще лежала в пеленках, когда мне стукнуло одиннадцать лет.

– Черт возьми, – сказала я.

– М-м-м… – Он забрал у меня снимок и, с нежностью глядя на него, еще более восторженно сообщил: – Здесь, к сожалению, не видно, но у нее черные волосы, синие глаза и чудесный характер.

– Поздравляю. – Я старалась говорить с энтузиазмом. – А чем она занимается?

– Играет на гобое.

– Я имею в виду, чем она зарабатывает на жизнь?

Он сочувственно посмотрел на меня:

– Играет на гобое.

– Ах вот как! Ну, тогда это именно то, что тебе нужно. И где же вы познакомились?

Он впервые немного смутился.

Эта чертова собака на сене становится еще злее, если вы замечаете слабость в поведении бывшего возлюбленного. Тогда уж вы не упустите возможности загнать его в угол. Честно говоря, от себя я такого не ожидала, тем не менее тут же принялась давить на Роджера. С чего бы ему смущаться, если все хорошо?

– Ну-ну, давай, признавайся. Ведь не так просто завести новое знакомство. Особенно, – тут я кивнула на фотографию, – с такой потрясающей молодой женщиной, как она… – Я была уверена, он простит мне преувеличение. Потрясающей его подружка не была, хотя, несомненно – это следовало признать, – выглядела более чем недурно.

– Ну-у… – протянул Роджер, продолжая пятиться и держа над головой снимок, как держат крест, чтобы отпугнуть вампира. – Она прислала мне это. Вместе с письмом.

– Вот так вдруг, ни с того ни с сего?

– Не совсем.

Я молча ждала.

Он глубоко вздохнул, отбросил, судя по всему, всякую осторожность и сознался:

– Я поместил объявление в «Музыкальной неделе».

– Объявление? – Я представила себе цветной журнальный разворот. – И что ты в нем написал?

– Ну, я точно уже не помню. – Он пожал плечами. – В общем, она ответила, мы встретились и… вот, собственно, и все.

– Что было в объявлении? Я хочу сказать… это весьма необычный поступок, – промямлила я, больше думая не о том, что поступок странный, а о том, что это сработало. – Дорого заплатил? Обычно за рекламу дерут страшные деньги. В свое время реклама сосновых рамок обошлась мне в две сотни фунтов.

– Нет-нет. – Роджер заметно расслабился и простодушно улыбнулся: – Это же не большая реклама. Просто объявление в колонке для одиноких сердец. Восемь строчек стоят, кажется, тридцать фунтов или около того. Я уж точно и не помню.

Я еще раз взглянула на снимок. По моим представлениям, люди, дающие объявления в колонке для одиноких сердец, должны были обладать, выражаясь современным политкорректным языком, крайне неблагополучной внешностью.

– Я получил девять откликов, – гордо сообщил Роджер. – Эмма была лучшей. Имелась, правда, еще одна претендентка… – Претендентка?! – Но она оказалась замужем, – в его голосе послышалось брюзжание, – и призналась мне в этом только на втором свидании, да и то в конце, когда мы уже пили кофе.

– А что, остальные были, так сказать, никуда не годными?

Роджер явно оскорбился и, наверное, имел для этого основания.

– Вовсе нет, – с достоинством возразил он.

– Так ты все проделал за какие-то несколько недель? Ну, шустёр!

– А почему, собственно, тебя это удивляет? – Роджер горделиво вздернул подбородок.

– Извини, ради Бога. Просто это немного… ну-у… удивительно.

– Ты же сама сказала, что заводить новые знакомства нелегко.

– Да, но… давать объявление!

– А что, по-твоему, надо делать? Ждать и возносить молитвы Всевышнему?

После его ухода я долго сидела в прострации на ступеньках, время от времени недоверчиво покачивая головой и пытаясь отыскать повод, чтобы, высмеяв, напрочь откинуть нелепую идею. Но повода не находилось. И в то же время я с трудом представляла, что могу дать объявление в колонку для одиноких сердец газеты «Будни окантовщика» (если бы таковая существовала), потому что последнее, чего бы мне хотелось, – это познакомиться с коллегой.

– Не хватало еще напороться на какого-нибудь Рэга! – вырвалось у меня.

Я позвонила в «Музыкальную неделю» и спросила, можно ли где-нибудь купить их старые номера. Оказалось – да. Я мигом прыгнула в машину и чуть быстрее, чем следовало, помчалась в их офис в Марилебоне, где и приобрела три последних выпуска журнала. Зайдя в ближайшее кафе, заказала чай с булочками и, пока его не принесли, пролистала страницы с объявлениями. Вверху одной из них откровенно, так, словно в этом не было ничего постыдного, красовался крупный заголовок «ОДИНОКИЕ СЕРДЦА». Словосочетание казалось таким жалостным, что я воочию представила себе жуткое зрелище: полка, на которой, выстроившись в ряд, бьются в тоскливом ожидании маленькие комочки мышц.

Официантка принесла заказ. Я вдруг почувствовала себя так, будто делала нечто недозволенное, и поспешно прикрыла руками журналы, чтобы она не заметила, что именно я читаю. Вид у меня, надо полагать, был глуповатый – как у ученицы, которая загораживает тетрадь от пытающейся списывать соседки по парте. Официантка поставила на свободный край столика чашку и вазу с булочками. Подняв голову, чтобы поблагодарить ее, я заметила, что она смотрит на меня как на чокнутую. Прежде чем удалиться, она еще раз внимательно взглянула на журналы, потом снова на меня – словно желала хорошенько запомнить мое лицо с целью дать подробное описание полиции, когда меня станут разыскивать.

Не без труда мне удалось догадаться, какое из трех дюжин объявлений принадлежит Роджеру: поначалу я никак не могла соотнести ни один из текстов с человеком, которого знала. Лишь упоминание о том, что автор объявления считает Шуберта величайшим из когда-либо живших на земле создателей камерных произведений, а также любит кататься на лыжах, навело на мысль, что это и есть Роджер. Все остальное имело к нему весьма туманное, с моей точки зрения, отношение, и мне потребовалось внимательно сравнить то, что написал о себе он, с тем, что сообщали о себе другие, чтобы убедиться в правильности догадки. Совершенно очевидно, что Роджер неплохо изучил конъюнктуру рынка. Но если даже он видел себя сорокадвухлетним мужчиной приятной наружности, «в отличной физической форме, ЧЮ» (что, черт возьми, значит это «ЧЮ»? Уж не «Чокнутый» ли «Юбочник»?), то какими же должны были быть те, что именовали себя «представительными, активными и зрелыми»? Несмотря на циничное объяснение Колина, при слове «активный» я представила пенсионера, с утра до вечера яростно вскапывающего землю у себя в саду, чтобы соседи не сочли его слабоумным немощным стариком и не вызвали часом карету «скорой помощи».

Тем не менее, попивая чай, подбирая крошки с тарелки и размышляя над объявлением, которое сочинил Роджер, я невольно задумалась о том, как сама могла бы себя описать, если бы решила (хотя я вовсе не собиралась этого делать) поместить объявление в такой колонке? На ум стали приходить забавные варианты.

«Незамужняя (да, приходится признать) тетушка ищет мальчика для легкого флирта, чтобы немного развлечься». Я рассмеялась, что в полупустом в этот тихий дневной час кафе привлекло неодобрительное внимание моей официантки – она не замедлила явиться, чтобы убрать пустую посуду. Я представила и ее в качестве «претендентки»: «Высокая сирена-соблазнительница сорока с хвостиком, любительница хорошей еды и творчества Мадонны (несколько раньше я заметила, как официантка притопывала в такт льющейся из радиоприемника песенке в исполнении поп-дивы), ищет зрелого мужчину для оказания помощи в приготовлении сандвичей…» Я опять расхохоталась, оставила скромные чаевые и отправилась домой.

Однако дело-то – поиск одинокого сердца-партнера – оказалось вовсе не шуточным. Внимательно вчитавшись в другие объявления, я поняла, что относиться к нему следует исключительно серьезно. Если женщина пишет: «Пятидесяти-с-чем-то-летняя женщина-арфа с порванными струнами нуждается в ласковом и терпеливом реставраторе, который способен вернуть ей прежнее звучание», – то легкомыслие и насмешки здесь неуместны. Задайся я целью отыскать среди давших объявления тех, кто просто дурачился, я была бы разочарована. В какой-то момент мне даже самой захотелось откликнуться на призыв парня, написавшего: «Гитарист, классика, одинокий, сорок, ищет спутницу для предстоящего турне по Восточной Азии (сент. – янв.). Достаточно свободного времени для осмотра достопримечательностей и дружеского общения. Вероятно продолжение. Желательны ЧЮ (опять это чертово ЧЮ, что бы оно значило – «чопорная южанка»? «Чахоточная и юродивая»?), воспитанность, привлекательность. Не старше тридцати пяти».

Только гордость не позволила мне ответить ему, притворившись, что я соответствую обозначенным возрастным параметрам, хотя меня так и подмывало написать, что я считаю проявлением возрастной дискриминации желание мужчины иметь женщину моложе себя, причем существенно моложе.

До шести часов я практически бесцельно толклась в кухне, потом позвонила Верити. Подруга звучала похоронно. Ладно, сказала я себе, сейчас ты у меня повеселеешь. И, прихватив журналы, а также здоровенную бутылку красного вина, отправилась навестить пациентку.

Судя по всему, в департаменте под названием «Я все сделала правильно» дела шли не лучшим образом. У Верити был вид стареющей, получившей отставку куртизанки, и одета она была в траур – черное с головы до ног. Радость лишь на короткий миг озарила ее лицо при виде бутылки.

– О, вот это отлично, – сказала она. – Это мне поможет. Я взяла за правило не пить в одиночестве, чтобы не стать алкоголичкой. И все из-за мужчины…

Она выхватила у меня бутылку «Кот дю Рон» и откупорила прежде, чем я успела сказать что-нибудь подобающее случаю, вроде: «Всех мужиков надо кастрировать». И прежде чем я вдохнула аромат вина, уже опорожнила половину своего бокала.

– Видно, надо было принести по бутылке на каждую, – сухо заметила я.

– Ничего, – проигнорировав издевку, ответила Верити. – Всегда можно докупить в кафе, где торгуют навынос.

Не усомнившись в том, что подруга говорит всерьез, я бросила ей через стол журналы, предусмотрительно открытые на соответствующих страницах. Она принялась читать с мрачным видом, беспрерывно прикладываясь к бокалу и являя собой в этот момент воплощение беспутной женщины.

– Господи Иисусе! – воскликнула она. – Какая тоска! – И швырнула журналы мне обратно. – Это ж надо: не успеть оправиться от оплеухи одного мерзавца и уже искать другого. Разве женщина, которая в своем уме, будет так себя вести?

Я напустила на себя безразлично-бывалый вид.

– Это точно.

Во взгляде Верити мелькнуло подозрение.

– Тогда зачем тебе эта пакость?

Безмятежная, как поверхность воды в безветренную погоду, я объяснила:

– Затем, что Роджер – судя по всему, успешно – устроил свою жизнь по объявлению, и мне захотелось посмотреть, что оно собой представляет. – Я ткнула пальцем в его текст. Верити с изумлением стала читать, шевеля губами. Затем откинула назад голову и залилась смехом. Я, как ни странно, почувствовала себя обиженной.

– Действительно немного забавно, – сказала я, по-прежнему стараясь выглядеть безразличной. Несмотря на то, что я сама дала отставку Роджеру, мне вовсе не понравилось, что кто-то другой поднимает на смех моего бывшего. В конце концов, это неким образом компрометировало и меня – ведь я была его женщиной.

– «Привлекательный»?! – давясь от смеха, простонала Верити. – Разве что в темную ночь при потушенных фонарях! – И подлила себе еще вина. Мне казалось, что вымученная улыбка намертво приклеилась к моему лицу где-то между ртом и набрякшими мешками под глазами. – «В отличной физической форме»! – продолжала издевательски завывать Верити. – Ну что за наглое племя эти дерьмовые мужики! Представляю, как ты веселилась, читая это.

Она просверлила меня взглядом.

Я хохотнула как можно развязнее и сменила тему. Отношение Верити к дающим объявления одиноким сердцам было ясным и недвусмысленным. Будучи в здравом уме и не потеряв контроля над собой, несмотря на временную запинку, случившуюся в ее любовной биографии, она могла выступать лишь от имени нормального большинства человечества. Я убрала журналы в сумку, и мы часа два – практически без перерыва – проговорили о ее бывшем любовнике. Потом я пошла домой. По возвращении хотела было засунуть журналы в мусорный мешок, но они явно вознамерились – и им это удалось – остаться на моем кухонном столе. Наконец я легла в постель, забылась неспокойным прерывистым сном, и мне приснилось, будто я явилась на какую-то вечеринку со своей арфой, но никто так и не попросил меня сыграть.

Первая мысль, пришедшая в голову утром, оказалась неприятной: год день за днем убывает, а я ни на шаг не продвинулась на пути поиска любовника. Что же делать? Я встала, пошла на кухню, смолола кофе и, ожидая, пока он вскипит, снова стала просеивать провокационные страницы объявлений. Но мне не был нужен музыкант. И вдруг мое внимание привлекло еще одно, особо выделенное объявление. «Если вы не нашли того, что искали, здесь, – гласило оно, – обратитесь к соответствующим разделам еженедельного журнала для лондонцев "С первого взгляда"».

Что бы мне ни пришло в голову предпринять, решила я, поеживаясь при воспоминании о Верити, я сохраню это в секрете. Женщины, если верить Еврипиду, могут быть самыми лучшими союзницами, но я никогда не поверю, что сестринская привязанность могла одержать верх над соперничеством между Елизаветой и Марией из-за мужчины. Жаль, тысячу раз жаль, но факт остается фактом… Пока я размышляла, кофе остыл. Тем не менее я выпила его. Мое сердце странно билось, когда, открыв страницу объявлений своего нового журнального приобретения, я начала водить пальцем по разделу, озаглавленному «Мужчины».

* * *

Выбор оказался интересным и разнообразным. Один парень чуть было не пленил мое сердце после двух веселых встреч в ресторанах, но в конце второго свидания он признался, что… э-э… «в некотором роде не свободен».

– В каком именно роде? – чопорно поинтересовалась я.

– Ну… мы не женаты…

– Но живете вместе?

Он кивнул, поспешив добавить, что это – тут он положил мне на запястье ладонь, показавшуюся свинцовой гирей, – не имеет никакого значения.

– Привет вам от Джулиуса, – сказала я и мгновенно удалилась, оставив его в недоумении и гневе.

Его идея, разделявшаяся, как выяснилось впоследствии, и некоторыми другими авторами объявлений, состояла в том, что ему требовалась точка опоры, чтобы порвать с предыдущей связью, поэтому он загодя искал новую. Господи, да когда же эти недоумки поймут, что в этом мет ничего страшного, что совершенно нормально человеку жить одному? Во всяком случае, это гораздо лучше, чем тащить на себе ярмо тоскливой жизни с опостылевшим партнером…

Одинокий человек, конечно, чувствует себя перекати-полем, но это чувство проходит, когда постигаешь смысл общественного индивидуализма. Я не собиралась стоять на витрине в шеренге себе подобных, пока мужчина раздумывает, кого бы ему выбрать. И даже если он выберет именно тебя, где гарантия, что в трубопровод, потребителем которого ты так или иначе являешься, не попадет какая-нибудь дрянь?

Как бы то ни было, наблюдения и приобретенный опыт убедили меня в том, что отношения между мужчиной и женщиной не бывают безвозвратно разрушенными до тех пор, пока один из партнеров не найдет себе новое увлечение. Взять хоть нас с Роджером: проблема собаки на сене оставалась. Оказывается, то, что невозможно было заставить работать в одном случае, прекрасно срабатывало в другом. И чем лучше оно работало, тем больше собака на сене превращалась в альбатроса. Я поняла, что бывшие жены и любовницы куда неохотнее отпускают своих партнеров, чем бывшие мужья и любовники. Может, дело тут скорее в практической, а не в эмоциональной зависимости? Кто будет чинить мою стиральную машину, если у него теперь есть другая?

Словом, мне, несомненно, нужен был человек абсолютно свободный. Да, я искала любовника всего лишь на год, но меня устраивал только такой, который был бы в моем безраздельном распоряжении, а не такой, который то здесь, то там. Он должен был либо сознательно и безоговорочно принять правила игры, либо вообще не вступать в игру. А соглашаться на какого-нибудь «искателя точки опоры» было все равно, что войти в посудный магазин, чтобы купить кувшин, а выйти из него с чем-то вроде чайника – совсем не то, что тебе нужно, и совершенно бессмысленная трата денег. К тому же при моем «везений» чайник мог оказаться еще и без носика.

Чуть было не попав таким образом впросак, я решила быть более разборчивой. Купив очередной журнал, просмотрела все объявления, отметив кружочками более-менее подходящие. Журнал следовало прятать от Верити, поэтому я держала его под подушкой, отчего он приобрел соблазнительность запретного плода – что-то наподобие порнографии. Вскоре я поняла, что мне нужно обращать внимание только на тех, кто ищет скорее «развлечения, романтики и приятной компании», чем серьезных отношений с «вероятным продолжением», то есть, судя по всему, с последующим браком и детьми. Всех, кто хотел познакомиться с «женщиной широких взглядов», я отметала сразу же – я нисколько не возражала против благопристойных интимных отношений, но была категорически не согласна висеть головой вниз на люстре, измазанная йогуртом. Игнорировала я и тех, кто сообщал о себе, что обладает ЧЮ, то есть, как наконец выяснилось, чувством юмора, потому что человек, указывающий в объявлении, что он им обладает, скорее всего на самом деле начисто его лишен. В подобных вещах необходимо проявлять последовательность и твердость. И я в конце концов сочинила письмо, в котором описала себя и сообщила, что мне нужно, – любовник на год, причем без каких бы то ни было осложнений.

К письму приложила свою самую симпатичную фотографию, которую Сасси сделала прошлым летом во время каникул и на которой были видны мои коленки и солнечная улыбка, – но не более того. Я дала лишь свой номер телефона и имя, после чего, усевшись возле аппарата, стала ждать звонков. И они последовали! Телефон звонил практически не переставая. Хорошо, что я разобрала все шкафы и на год ушла с работы, потому что осуществление поставленной задачи потребовало почти всего моего времени. Мне ни разу не пришло в голову, что я поступаю несколько эксцентрично.