Текст книги "Нан"

Не успели они сделать обход и толком поговорить с забаррикадировавшимися, в КПЗ примчался уведомленный Тураповым о произошедшем инциденте Аханов. Несмотря на наступившее почти летнее тепло он был в шинели и полковничьей папахе. Приказ о переходе на летнюю форму одежды у начальника УВД он подписал лично. В соответствии с данными Гидрометеослужбы области лето, а соответственно и переход на форму одежды, должны был состояться через неделю. Гидромет очередной раз ошибся. Конечно, Аханов мог бы одеть и плащ и фуражку, но он, по должностным обязанностям, обязан был следить за исполнением приказа по гарнизону о соблюдении сотрудниками правил ношения формы одежды, а значит, в первую очередь, соблюдать этот приказ сам.

Путаясь в длинных полах шинели, вытирая платком струйки пота, стекающие из-под папахи по шее и щекам, Аханов, пыхтя как паровоз, решительно шагал по коридору КПЗ.

«Эй! В какой камере студент-казах из пединститута?»,– обратился он к Силину.

«Это, которых за массовую драку арестовали? Их трое и все в разных»,– попытался уточнить Александр, но, увидев перекошенное от злости лицо полковника, спешно ответил: «Один в седьмой камере!».

«Маскара!»,– негодовал Аханов: «Ваш хваленый капитан ни один, самый пустячный вопрос, решить не может! Разговаривать надо Силин с людьми нормально! Да, они нарушили закон, оступились! Но они»,– он махнул рукой в сторону седьмой камеры,– «были и остаются людьми! Зачем оскорблять их честь и достоинство, ущемлять их законные права!»

Полковник распекал Силина нарочно громко, чтобы было слышно в камерах.

«Вот сейчас»,– продолжал он: «я поговорю с людьми и они, я уверен, откроют двери».

«Эй, джигиттер!»,– обратился он на казахском языке к двери седьмой камеры,– «Откройте, я полковник Аханов. Обещаю, вас никто не тронет. Слово офицера! Кому положено остаться, тот останется в КПЗ. Кому положено тот поедет на этап!»

К полковнику подошли и стали рядом прибывшие прокурор города Махатов и его заместитель Хекилаев. Махатов – юркий казах маленького роста. Его заместитель – огромный осетин. Этого медлительного толстого и абсолютно лысого человека, в отличие от прокурора, в КПЗ знали все. Он персонально решал судьбу каждого, давая санкцию на арест или отказывая в ней.

В душе Силина затеплилась надежда. Вчера вечером по указанию Аханова он лично принес в эту камеру передачу – таз горячего бешбармака. «Хитрый, черт!»,– восхищенно подумал Сашка, на всякий случай, держась подальше от полковника и прокурора. Как же он оказался прав! В камере раздался легкий шорох. Истолковав это, как попытку отпереть изнутри дверь, Аханов одобрительно заулыбался, а Хекилаев достал из папки толстую тетрадь, в которую он записывал жалобы по условиям содержания в КПЗ. Неожиданно из узкой дыры над дверью, в которую была помещена электрическая лампочка для освещения камеры, вылетела эта самая лампочка с электрическим патроном и закрепленным к нему проводом. Повиснув на проводе, она ударилась о металлическую дверь камеры и осыпала полковника и прокурора осколками мелкого стекла и искрами от ослепительной вспышки. И сразу же на папаху Аханова из дыры над дверью хлынула струя мочи и экскрементов. Вонючая жижа, плюхнувшись на сукно верха папахи, потекла по мерлушке и лицу, обильными брызгами обдала костюм стоящего рядом прокурора и даже лысину Хекилаева. От неожиданности и невиданной наглости все оторопели, а за дверью опять послышался легкий шорох. Сашка Силин бросился к камере, с ловкостью кошки по двери вскарабкался наверх, ухватился правой рукой за дыру и, вися на ней, левой рукой сорвав с головы фуражку, закрыл ей эту же дыру. Послышалось хлюпанье и по рукам Сашки, прямо на его самого, потекла вонючая жижа из камерной параши. Аханов молча развернулся и пошел прочь из КПЗ. Следом за ним засеменили прокурор и его заместитель. Аханов шел с каменным выражением лица, строевым шагом, как белые офицеры-каппелевецы во время психической атаки в фильме «Чапаев», с полной отмашкой рук. Прокурор шел, сгорбившись и пряча лицо. Его заместитель Хекилаев, достав огромный платок и обтирая им большую лысую голову, с трясущимися от обиды губами замыкал процессию.

Инспектор госпожнадзора Афанасий Ким, входящий в КПЗ, отдал им честь и, обращаясь одновременно к Майеру и Фролову, доложил: «Боевой пожарный расчет прибыл! Какие будут указания?».

«Разворачивай шланги, переходим к водным процедурам!»,– громко, чтобы было слышно всем, скомандовал Фролов.

«Не шланги, а рукава!»,– поправил Ким.

«Ну да, рукава и стволы! Вода-то в автоцистерне есть?», – счел нужным включиться в разговор Майер.

Ким презрительно отвернулся. Рукава раскладывали в узком коридоре до боли медленно. Так было задумано Фроловым. Сам коридор КПЗ быстро заполнили сотрудники милиции. Отделение роты ППС, экипированное изделием ПР (палка резиновая) и касками топая сапогами, бродило с единственной целью устрашить бунтовщиков. Старшина отдела Косоротов с тремя административно арестованными деловито перетаскивали с места на место электрический сварочный аппарат, разматывали и перекладывали провода, по очереди примеряли маску и электроды в держак, шумно спорили, где лучше пока положить таран из куска шпалы. И хитрость почти удалась. Две камеры разбаррикадировались и сдались без всяких предварительных условий. Их быстро пересортировали, этапируемых вывели из КПЗ и, посадив в автозак, под усиленным конвоем повезли в стоящий в тупике у вокзала спецвагон. Видя, что никаких жестких мер к сдавшимся бунтовщикам принято не было, начала переговоры седьмая камера. В качестве жеста доброй воли они даже убрали несколько шпал, но тут в переговорный процесс неожиданно вмешался старшина Косоротов. Он на недипломатичном языке заявил, что за такой поступок с полковником и прокурорами он лично каждого по очереди будет башкой засовывать в парашу. Переговорный процесс был мгновенно сорван. Время бежало стремительно. Необходимы были эффективные действия. В кормушку седьмой камеры под напором дали воду. Струя, ударив по подпоркам из шпал, чуть было не выбила их, но камерники дружно стали по верх них. Вода хлестала по шпалам и потоком вытекала из-под двери, стоящих на нарах и подпорках из шпал достигали лишь мелкие брызги. Вода рекой текла по коридору, милиционеры были по щиколотку в воде, а зеки, улюлюкая и хохоча в камерах, гремели мисками и кружками по решеткам. Сашка Силин притащил с конвоирами козлы и, взобравшись на них, вставил второй ствол в отверстие для освещения седьмой камеры. Пожарные дали воду. Сашка, стиснув зубы, держал ствол, балансируя на хлипких козлах. Напор сверху ударил по зекам и сбил несколько человек с ног. Из камеры раздался вой и матерщина. Но бунтовщики и здесь нашли выход. Они мгновенно рассредоточились в мертвой зоне слева и справа от камерных дверей и стоя по колено в воде удерживали подпорки руками. Напор воды их больше не достигал. Матерно ругаясь, старшина Косоротов по собственной инициативе, для устрашения бунтовщиков, включив электросварку, ткнул электродом в металлическую дверь камеры. Сверкнула электрическая дуга.

«Открывайте, падлы, или петли срезать буду!»,– попытался устрашить он.

В ответ на него плеснули парашей. Такого уже старшина простить не мог. Скрипя зубами, он встал на колени и начал срезать петли. Его поливали, а он молчал и продолжал резать. Суточники принесли из гаража лист металла и, согнув его напополам, сделав подобие палатки, установили над старшиной. Из камеры продолжали поливать. Жижа текла по «палатке», частично попадая на старшину, а он продолжал срезать петлю. Наконец запасы зловоний закончились, а Косоротов срезал обе петли. ППСники куском шпалы, как тараном, ударили в дверь. Она не шелохнулась. Вопли разочарования вырвались у милиционеров и радости и восторга у обитателей седьмой камеры. ППСники молча отошли с тараном назад, насколько это только возможно в узком коридоре и, энергично повторили попытку. Мощный удар потряс КПЗ. Таран вырвался из рук и упал на пол. Наступила тишина. Люди по обе стороны баррикад замерли, а затем из камер раздался радостный вопль. И вместе с этим радостным воплем дверь камеры качнулась и, медленно вывалившись, легла на мокрый пол заполненного паром и дымом коридора. Из проема торчали шпалы. Фролов, еще минут пять назад понявший, что процесс потерял управляемость, разглядел сквозь дым и копоть, как кошачьим бесшумным шагом из КПЗ выходит Майер. В темный проем двери камеры, карабкался по шпалам Косоротов, а за ним милиционер ППС курд Магарламов. Фролов отвернулся и, шагнув в умывальник, притворил за собой дверь.

Ни шума, ни криков не было. Милиционеры били молча и сосредоточенно, так, как будто делали важную, нужную и весьма полезную работу. Зеки, стиснув зубы, тоже молчали, летая по КПЗ как теннисные мячи. Лишь изредка с глухими ударами сливались хриплые стоны, да единожды раздался вопль милиционера-водителя автозака Максута Башарова: «Ребята, я свой!». Этому щуплому парнишке в милицейской рубашке с закатанными рукавами, по ошибке в клубах дыма и пара врезал по уху кто-то из милиционеров ППС. Влепил так, что чуть было, не сорвал дальнейший процесс конвоирования. Наконец, изрядно устав, милиционеры сложили сидельцев в два штабеля. В первом были остающиеся в КПЗ, а во втором – этапитуемые. Всех отлили водой, затем, дав прийти в себя этапируемых, выведя во двор, посадили в автозак. Серик Башаров завел машину и выехал за ворота, левой рукой придерживая у посиневшего уха мокрую тряпку. Автозак мчал к вокзалу, а Косоротов срезал петли следующей камеры.

Пока Селин сдавал конвою людей, Фролов сбегал к начальнику дистанции пути Жарылгапову.

«Аманжол Жарылгапович! Выручай, если можешь! У нас проблемы с доставкой людей в спецвагон. Не успеваем»,– с порога взмолился он.

Жарылгапов и начальник вокзала Гуртовой в железнодорожных формах со знаками различия и большими звездами на погонах мирно пили чай. В Джезказган в 8.30 приходил один поезд № 210 «Петропавловск-Джезказган». Отстояв в тупике, в 18.30 тех же суток, он отправлялся обратно под № 209 с табличкой «Джезказган-Петропавловск». И Жарылгапов и Гуртовой в обязательном порядке присутствовали как на прибытии, так и на отправлении. Остальное их рабочее время строго не регламентировалось.

Выдержав паузу, Жарылгапов важно кивнул головой.

«Хорошо, капитан! Я могу задержать отправление поезда на пол часа. Но не больше!»,– и уже обращаясь к Гуртовому так, что этот вопрос решен бесповоротно, произнес: «Объявление о задержке отправления не делай!»

Милиционеры успели сделать еще один рейс. Прапорщик, начальник конвоя, недовольно морщился, рассматривая мокрых и избитых, но молчащих и не высказывающих никаких жалоб, доставленных. Он долго морщил лоб и, наконец, нашел придирку.

«Ну ладно, а личных вещей у большинства нет, это как?»,– настраивая себя на отказ в принятии такого контингента, произнес он.

Изворотливый Силин с ловкостью фокусника водрузил на столик, рядом с привезенными им личными делами, две бутылки водки и солидный шмат сала, завернутый в пергаментную бумагу. Прапорщик почесал затылок и медленно отступил на заранее подготовленные позиции: «Ладно, раз им самим личные вещи не нужны, чего конвою об этом заботиться!»

                  * * * * * *

Петли дверей последней камеры Косоротов срезал, когда после получасовой задержки поезд № 209 уже покидал вокзал Джезказгана. Последняя группа бунтовщиков почти без дыхания лежала во дворе горотдела. Их отлили водой, кое-как привели в чувства и теперь Фролов и Майер решали, что делать дальше.

«Тут всего то семь человек. Поезд уже ушел. Пусть остаются до следующего этапа. За десять дней КПЗ не лопнет. И по больше людей содержали!»,– настаивал он.

Неожиданно сзади раздался голос начальника милиции: «Смотри, умный какой, «пусть остаются»! Пусть бы тогда и оставались в камере. На какой хрен сюда их вытащили? Где Турапов?».

«Понос у него неожиданно начался»,– брякнул первое, что пришло в голову.

«В одном месте, что ли, какую то дрянь едите?»,– недовольно ворчал начальник: «То вместе у вас понос, то порознь. Ты-то как сегодня, не болеешь?» И не дожидаясь ответа, пошел прочь.

«Грузите в машину!»,– подал команду конвою Фролов.

Поезд обогнали у 56 разъезда. Автозак и две машины сопровождения, полные вооруженного конвоя в клубах пыли подлетели к месту остановки локомотива, обозначенному специальным знаком. Примерно прикинув место остановки спецвагон, построили семерых сидельцев на щебеночной насыпи. Памятуя предыдущее замечание начальника конвоя, в руки избитых сунули кешкра с вещами, кому какой попался. Одному, еле стоящему на ногах и поддерживаемому сзади стволом автомата, кешер повесили на шею. Другой, от уплаты алиментов на содержание ребенка, прибыв в Джезказган, начал мокрый и босой сжимал в руке один ботинок с разрезанной подошвой и вырванным их нее супинатором.

Машинисты, свесившись по пояс из окна локомотива, с ювелирной точностью остановили состав в нужном месте. В спецвагоне никаких признаков жизни. Силин, приподнявшись на цыпочки, кулаком постучал в двери. Раздался неспешный топот кованых сапог, дверь приоткрылась, и из нее свысока посмотрел в низ старший сержант внутренних войск.

«Чё надо?»,– недовольно спросил он.

«Скажи начальнику конвоя, отставших от этапа привезли. Он в курсе!»,– Селин протянул пакет с личными делами, вложенной туда бутылкой водки и двумя банками шпрот.

Сержант присел, с опаской взял пакет и закрыл дверь вагона. Время тянулось медленно. Наконец послышались шаги, и дверь вновь приоткрылась, но значительно шире. В проеме стоял заспанный прапорщик. Окинув взглядом живописную картину, но пожевал губы и спросил: «Больные есть?». Жидкая шеренга молчала.

«Я кого спрашиваю, больные среди вас есть?»,– грозно повторил прапорщик.

Строй молчал. Азербайджанец Ахметов, держащий на стволе еле живого зека, снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Патрон с лязгом зашел в патронник.

«Нет больных!» – выдавил из себя тот.

«Жалобы есть?» – продолжал допрос прапорщик.

«Жалоб нет!»– опять за всех ответил пострадавший больше других.

Прапорщик пожевал губы, размышляя как поступить, и, наконец, решившись, махнул рукой: «Хорошо вам видно дали, сволочи, раз жалоб нет!».

«Грузите» – разрешил он Силину.

Когда последнего зека закинули в вагон, Ахметов швырнул в приоткрытую дверь оброненный башмак. Дверь захлопнулась и спустя всего несколько секунд из вагона донеслись топот, удары и крики. Конвой внутренних войск отводил душу. Состав тронулся в сторону Караганды. Пятьсот сорок километров он преодолевал за 14 часов.

Игорь Мезенцев был единственным, кто не получил ни одной оплеухи. Ни одна рука не поднялась на калеку. Спустя десять дней его и всех остальных следственно арестованных вновь этапировали в КПЗ. В СИЗО Караганды осталось только несколько осужденных по приговору суда. Синяки и ссадины начинали отходить. При всей жестокости «профессионализм» милиционеров был достаточно высок. Только одному, Ваське Серову, сломали ребро. Этот художник, арестованный за уклонение строчить жалобы в прокуратуру. Спустя несколько дней выдвижной ящик рабочего стола начальника КПЗ Силина был доверху завален листами различного формата, исписанными каллиграфическим почерком. Силин ходил по кругу с этой, все увеличивающейся в объемах пачкой жалоб от Турапова к Майеру, от Майера к Фролову, и опять к Турапову. Все пожимали плечами и посылали от себя к другим. Через три дня Турапов сдал дела и ушел работать во вневедомственную охрану. Васька Серов с утра до ночи орал в решку, стучал миской, прерывая занятия этим только для написания очередной жалобы.

Силин, красный от возбуждения, с пачкой жалоб Серова сидел в кабинете Фролова.

«Михаил, придумайте что-нибудь! Ну, хоть пусть кто-то поговорит с Серовым! Он же меня под суд подведет»,– ныл Силин.

«Ладно, оставь, я подумаю,»– согласился Фролов.

«Михаил, ты думай скорее! На днях, чую, Хекилаев пожалует»,– пятился к двери начальник КПЗ.

– Ну и что? Не его ли лысину дерьмом они поливали?

– Вы плохо Хекилаева знаете! Обида обидой, а крайнего он найдет среди ментов!

Сашка ужом выскользнул из кабинета, радуясь, как ребенок, что спихнул от себя жалобы. Хоть не одному теперь отвечать!

Вечером зашел Борис Михайлович Кан.

«Михаил! Ты, однако, поговори с глазу на глаз с Серовым. Он на связи в уголовном розыске, агент Гриши Лемещенко. Скажи ему, что если не успокоится, организуешь утечку информации. Ему тогда кранты. Я думаю, он мужик неглупый и вы договоритесь!»,– посоветовал Кан.

После короткой беседы Серов, до следующего этапа продолжал кричать, но жалобы уже не строчил. Хекилаеву он тоже не пожаловался, во время обхода чувствовал себя очень плохо и лежал на нарах.

Глава одиннадцатая. Не всякий друг – друг, не всякий враг – враг.

Морозным зимним утром летел над аулом

Борабай (каз. воробей). Выбился из сил и

упал в сугроб. Стал замерзать, сложил крылья, опустив голову, попрощался с жизнью. Шла мимо корова и накрыла его навозной лепешкой. Согрелся Борабай, высунул из теплого навоза голову, встрепенулся, зачирикал. Летел мимо коршун. Увидел Борабая, выхватил из навоза, унес и съел.

Мораль: не всякий, кто тебя дерьмом вымажет – враг, не всякий, кто из дерьма вытащит – друг.

      (Наверное, притча).

Дежурный одной рукой отработанным профессиональным движением открыл ключом замок и распахнул перед заместителем начальника милиции дверь камеры. В нос ударил едкий запах человеческой мочи, испражнений и пота, дешевого табака и жженых газет. На нарах из непропитанных шпал на девяти квадратных метрах 10 человек. Тусклый свет лампы из ниши над дверью. Фролов вошел в камеру. Дежурный, за его спиной шагнув за дверной проем, встал так, чтобы яркий свет коридора КПЗ освещал раскрытый камерный журнал.

«В камере № 7 содержится десять человек», – вяло доложил он Фролову. И тут же зарычал на никак не реагирующих на процедуру задержанных: «А ну, встали, кто дежурный? Нюх потеряли!». Не дожидаясь, а, скорее всего и не рассчитывая, что выполнят его команду, начал перекличку: «Исмаилов!»

«Я!», – на нарах поднялся угрюмый грязный человек неопределенного возраста, зевнул и добавил: «Статья 105».Сидящий рядом с ним молодой парнишка незаметно вытащил из кармана спичечный коробок, с заранее приготовленными вшами, намереваясь улучить момент и незаметно «наградить» паразитами милиционеров.

«Магомедов!», – прочитал дежурный следующую фамилию.

«Зыдес. Статья 117», – на нарах поднялся кавказец с пышной шевелюрой, вместо отобранного ремня придерживая руками брюки, опустил взгляд на свои ботинки без шнурков.

«Ваха! Ты как сюда попал?»,– от неожиданности вырвалось у Фролова.

По-прежнему не смотря в глаза, чеченец ответил: «Меня действительно зовут Ваха, но вас, гражданин начальник, я не знаю!».

«Значит, я ошибся»,– неуверенно проговорил Фролов.

Парнишка сидящий рядом с убийцей украдкой щелчком указательного пальца отправил в сторону милиционеров очередную вошь. Дежурный, заметив это, резко отмахнулся журналом и выскочил за дверь.

«Ширинкин, сучара, ты у меня в карцер сейчас пойдешь! Товарищ капитан!», – взмолился он,– «Уйдите, бога ради, из камеры. Этот скот, Ширинкин, опять «рассаду пикирует» Ладно еще, если обычных вшей набросает. А если лобковых? Как жене тогда объяснить, где «мандавошек» поймал…»

Дежурный КПЗ старший сержант Карпенко, прозванный сослуживцами Червонцем, был холост и Фролов, расценив сказанное как заботу о собственном семейном благополучии, благоразумно ретировался из камеры.

«Че их смотреть, товарищ капитан!»,– продолжал Червонец. «Зеки они и есть зеки. Ничего хорошего от них не жди. Все в наличии, в соответствии с камерным списком. Уж если очень хотите, общайтесь с ними хотя бы через кормушку. А я перекличку через двери делать буду. Вон, верх у них с решеткой, всех видать… и через них могут заразу кинуть, так хоть не за шиворот, не на голову…»,– жалобно скулил дежурный. Червонцем его прозвали за красное лицо и твердый тариф на оказываемые услуги. На любую просьбу: передать на волю записку, доставить передачу в обход установленных правил, дать возможность пообщаться подельникам, передать что-либо из камеры в камеру и многое другое, у него был один ответ: «Червонец!».

«С наступающим Новым годом вас, гражданин майор и вас, гражданин дежурный!»,– ехидно заорал из камеры Ширинкин.

«Поори еще, гад, и тебе на суде точно год добавят!»,– огрызнулся Червонец.

«А ты что, суд или прокурор?»,– обрадовавшись, что с ним вступили в перепалку, начал развивать тему Ширинкин.

Быстро свернув обход, Фролов вышел из КПЗ в дежурную часть. Молча сел на кресло дежурного, открыл Книгу учета преступлений, стал изучать записи в обратном порядке. В день регистрировалось в среднем по 10-15 сообщений о происшествиях и преступлениях. В отдельные дни было и больше. Сегодня, 31 декабря в 24 часа дежурный начнет новый журнал, где скупо в хронологическом порядке будет занесена вся информация о преступлениях и происшествиях на территории города, поступившая в отдел внутренних дел в виде письменных сообщений, телефонных звонков, устных сообщений, публикаций прессы и т.п. Наконец Фролов нашел, что искал. Запись, с соответствующим номером от 28 декабря гласила, что около 23 часов гражданин Магомедов возле магазина № 12, расположенного на пересечении улиц Маяковского и Горького был задержан нарядом милиции при попытке изнасилования гражданки Бухарбаевой. На происшествие выезжали следователь прокуратуры Варварина, инспектор уголовного розыска Елеубеков, эксперт-криминалист Вачакян.

«Володя!»,– обратился Фролов к дежурному водителю,– «28декабря была ваша смена. Ты возил опергруппу на изнасилование?».

– А то кто же. Конечно я.

– Что там было?

– А че там могло быть! Арбоб пьяный в хлам на бабе под

уличным фонарем заснул. И она, тоже, в умат пьяная.

– Ты их сам видел?

– Нет, Михаил, их до нас ППСники уже в отдел увезли. А

постовых туда дежурный по рации направил. Следователь прокуратуры и эксперт, которых я привез, уже только на измятый сугроб смотрели, да в снегу копались. ППСники разное говорят. Кто говорит, что мужик с бабой просто пьяные в сугробе валялись, кто, что он насиловал её. С себя штаны снял, а с нее, вроде как, не успел. Только я первый раз слышу, чтоб насильник с себя первым штаны снимал. Баба с поднятой юбкой завсегда быстрей бежит, чем мужик со спущенными штанами.

Фролов, почувствовав, что чешется голова, сбросил фуражку на раскрытый журнал и энергично поскреб голову. Внимательно изучил содержимое под ногтями. Вшей, слава богу, не было. Но подозрительный зуд на теле уже возникал в разных местах.

«Надо чем-то заняться, чтоб отвлечься от мыслей о вшах»,– подумал он. Неожиданно из КПЗ донеслись крики, ругань и стук алюминиевых мисок в двери камер.

«Кузнецов, посмотри, что там еще»,– обратился Фролов к дежурному по ГОВД,– «Только что все было спокойно…».

Дежурный, бросив пистолет на стол и крикнув: «Михаил, присмотри…», бросился в КПЗ. Уже через минуту но, в сопровождении помощника и водителя с хохотом возвращались назад. Не дожидаясь вопросов на ходу начал рассказывать: «Червонец заготовку вшей провести пытался. Он их продает потом по 10 рублей за штуку. Какой-то придурок слух по городу пустил, что при желтухе, если больной живую вошь проглотит, помогает лучше чем «эссенцеале форте». Вот к нему теперь народ дуром и прет. Уже даже перекупщики-оптовики появились. Говорят, больные гепатитом в инфекционном отделении вшей уже по четвертаку покупают».

«Ну и дела!» – удивился Фролов,– «Я, Владимир Николаевич, буду у себя в кабинете. Если что, звони. Наши все, кто не в наряде, после обеда разбегутся по домам готовиться к встрече Нового года. Приглядывай, чтобы пьянок по кабинетам не было».

Поднявшись на второй этаж в свой кабинет, сел за стол, открыл телефонный справочник, нашел телефон выно-водочного склада базы «Бакалейторг». Долго размышлял, нужен ли этот звонок. Слишком мало пока было информации.

Ваха Магомедов работал старшим преподавателем кафедры автомобильного транспорта политехнического института. Был грамотным специалистом, умным и отзывчивым и, абсолютно непьющим, человеком. В голове не укладывалось, как могло с ним такое произойти. Родители Вахи жили в Караганде. Фролов доподлинно знал, что ни родни, ни друзей, кроме заведующим вино-водочным складом Исы Гелисханова, у него в городе нет. Гелисханов, отсидев 10 лет за убийство из кровной мести, невообразимыми путями устроившись на базу «Бакалейторга» и, будучи помощником заведующего складом, фактически руководил его работой. Иса и Ваха были почти ровесники, имели высокий авторитет среди чеченской диаспоры города, каждый за свои «заслуги».

– Иса, Фролов говорит. Ваху три дня назад закрыли в КПЗ.

В трубке молчание, шорох и щелчки. После недолгой паузы

голос с легким акцентом: «Чеченца могут закрыть или за убийство, или за изнасилование. Если можешь, скажи за что?».

– Плохой вариант, изнасилование.

– Изнасилование все-таки лучше, чем убийство. Женщина

может простить. Или из любви, или из жалости, или из-за денег. Её родственники могут пока не простить, а женщина, она, может. А если женщина простит, то, со временем, простят и родственники. А что Ваху закрыли, для него самого сейчас лучше. Слава Аллаху, что не убийство. У их рода кровников и так хватает. Пусть пока сидит. С наступающим тебя Новым годом. Спасибо за звонок, а то я потерял его. Думал, празднует где, хотя на него это не похоже. Будет в нашу сторону путь, заезжай.

– Я тебе не сказал, потерпевшая дочь заведующего отделом обкома партии.

– Что ж любая девочка, чья-то дочь.

                   * * * * * *

Борабай Байконуров, заведующий финансово-хозяйственным отделом обкома партии и одновременно отец потерпевшей топал ногами и кричал в кабинете начальника РОВД: «Я его в порошок сотру! И ты, полковник, мне в этом поможешь! Сделай все, чтобы он сидел в тюрьме и сидел долго. Представь, что это твоя дочь. У тебя есть дочь? За что моей девочке такой позор! Маскара!»

У Каппасова не было дочери. И уголовное дело было подследственное не милиции, а прокуратуре. И, тем не менее, он промолчал. Разве можно было сейчас что-нибудь объяснить горем убитому отцу? Оставшись в кабинете один, Каппасов позвонил прокурору.

– Ахатай, Каппасов беспокоит. Только что у меня был Борабай Байконуров. Да, по поводу дочери. Ногами топал, зубами скрежетал. Вы же знаете, дело шаткое… Да, женщину, звонившую в милицию, мы нашли… Что она могла видеть через замерзшее окно в темноте…

Да, под уличным фонарем. Но трусы на потерпевшей были целы, синяков и царапин на теле тоже нет… Анализ спермы вы не сделаете, её следов просто небыло… Экспертиза показала, что она давно уже не девственница… Благодарю вас, ахатай, за доверие! Наш следственный отдел сочтет за честь расследовать дело по покушению на изнасилования дочери заведующего финхозотделом обкома партии!… Нет, я не ерничаю, я действительно счастлив!

Каппасов аккуратно положил трубку на телефон. В нем все клокотало от негодования. Сотни раз он зарекался не совать свой нос в чужие дела и, сотни раз, не сдерживал этого обещание. Вот очередной плачевный итог. Что называется, напросился на очередную неприятность…

                   * * * * * *

Заместитель начальника по следствию капитан милиции Шленский докладывал ход расследования уголовного дела начальнику ГОВД. По мере доклада покрытое оспами лицо Каппасова делалось пунцово-красным.

Монотонным беспристрастным голосом майор докладывал: «Потерпевшая и Магомедов знакомы четыре года, из них, примерно, последние два года находятся в интимных отношениях.

В то вечер, 28 декабря вместе были на студенческой вечеринке по поводу наступающего Нового года, где употребляли в больших количествах спиртные напитки. Магомедов, в принципе непьющий человек. Его девушки в начале вечеринки подняли на смех, что, дескать, та за мужчина! Он выпил добрый стакана коньяка, потом пил шампанское. Потерял над собой контроль. Пошел провожать подругу. Она тоже была сильно пьяна. Закуски то было никакой кроме шоколадных конфет. По дороге обоих потянуло на интимную близость. Я уже говорил, что оба были так сильно пьяны, что сугроб показался им кроватью, а уличный фонарь – бра рядом с этой постелью. Счастье Магомедова, что он был так пьян, что ничего не смог. Девочка плачет, умоляет не рассказывать отцу об их отношениях. Стыд и страх заставил её написать заявление об изнасиловании. А герой-кавказец, когда протрезвел, просто не мог подставить подругу и на первом же допросе отказался от дачи показаний».

«Счастье Магомедова, что ничего не смог!»,– передразнил Каппасов своего зама,– «Его счастье – это наше с тобой несчастие, Владислав. Думаешь, Байконуров поверит твоей сказке про Мальвину и Пьеро? Он нас теперь с дерьмом смешает!».

«Это не сказка, а достоверный факт. Беда лишь в том, что ни потерпевшая, ни подозреваемый не дают письменных показаний! На словах все рассказывают, а писать отказываются. Ума не приложу, как быть! Девчонка ревет в кабинете третий день подряд, папаша разъяренный звонит и рычит в трубку «Что вы с моей дочерью себе позволяете?»,– парировал Шленский.

«Вот, иди и решай. А я поехал в госпиталь, что-то давление скачет. Надо, наверное, на недельку-другую лечь, поддержать организм»,– завершил разговор Каппасов.

Владислав Шленский был не подлец, но и не кристально честный человек. Несколько месяцев назад он лично прекратил уголовное дело в отношении сына директора горнометаллургического комбината Угрюмова, сбившего насмерть машиной девочку. Основания для прекращения были до банальности просты: девочка неожиданно выскочила на проезжую часть, принятые водителем меры не позволили избежать наезда. Дело было расследовано основательно, с соблюдением всех процессуальных норм, проведением автотехнической экспертизы и т.п. Ни одна из многочисленных последующих жалоб представителей потерпевшей стороны не повлекла отмены о прекращении уголовного дела. Имелось, правда, одно деликатное обстоятельство, вернее два: Шленский не так давно переехал в новую, большей площади квартиру в жилфонде ДГМК и купил автомашину. Ну и что с того? В городе 40% жилья – фонд ДГМК и машин новых продается не одна сотня.

Одним словом, дело Магомедова до суда не дошло. Выдержав все предусмотренные законом сроки, когда ажиотаж вокруг уголовного дела утих, возмущенная общественность успокоилась, а обиды оскорбленного отца притупились, оставшийся безвестным для анналов истории следователь прекратил уголовное дело по обвинению гражданина Магомедова в покушении на изнасилование гражданки Байконуровой, из-за отсутствия в действиях подозреваемого состава преступления.