Текст книги "Под властью пугала"

БОЛОТО

I

– Что ты там копаешься? Долго мы тебя будем ждать? – крикнул младший брат Агим.

– Ты бы сказал ей сначала доброе утро! – пожурил его старший. – Чего кричишь? Тоже, хозяин нашелся!

Шпреса засмеялась и ласково взъерошила волосы мальчику, но тот сердито тряхнул головой и отскочил в сторону.

– Доброе утро, Скэндер!

– Доброе утро, Шпреса!

– Ружье возьмешь?

– Возьму. Лёни говорит, на болоте утки есть.

Лёни стоял около волов, держа бодило крючком вверх. Высокий, худощавый, со смуглым обветренным лицом, он, улыбаясь, смотрел, как маленький Агим помогает матери грузить вещи на телегу.

– Доброе утро, Лёни!

– Доброе утро, Шпреса!

Лёни, смущенно улыбаясь пожал ей руку и, не зная, что сказать, прикрикнул на волов:

– Ну, Кутё! Ну, Баляш!

– Как ваше здоровье? Как поживает Силя? А Вандё как?

– Хорошо, – тихо ответил он, опуская глаза.

По всему было видно, что он не привык разговаривать с городскими девушками, да еще с такими красивыми.

Она быстро взглянула на его иссиня-черные, коротко остриженные, падающие на лоб волосы. Белая такия[39]39
  Национальный головной убор.


[Закрыть] ему очень шла.

Рефия постелила поверх рогожи коврик и с легкостью, неожиданной при ее полноте, влезла на телегу. За матерью села и Шпреса; юбка ее поднялась, обнажив колени. Шпреса быстро ее одернула и бросила взгляд на Лёни, но тот стоял, не поднимая головы.

– Поехали, папа, – крикнул Агим, устроившись на телеге раньше всех.

Отец, высокий, седоволосый, с резкими чертами лица, сидел на крыльце и разговаривал с Кози, щуплым крестьянином в потрепанной одежде из домотканой шерсти и в пропотевшей по краю феске.

Еще не рассвело, когда телега тронулась, монотонно скрипя несмазанными колесами. Шпресе эти звуки поначалу показались очень приятными.

Лёни со Скэндером молча шли впереди.

– Давно вы не приезжали, – сказал наконец Лёни.

Он был моложе Скэндера, а рядом с ним выглядел совсем мальчишкой. Скэндер, резкими чертами лица походивший на своего отца, да еще с усами, выглядел очень внушительно.

– Да, Лёни. Года два-три. – Голос его прозвучал неожиданно мягко.

– Да нет, уже целых пять лет. С тех нор как умерла мать.

– Неужели? Так давно? Да, да. Ты прав.

– Мы вас все время ждали. Отец каждый год оставляет для вас две индейки. «Не режьте их, – говорит, – они для учителя». Они старые друзья, наши старики.

– Да. И мой отец очень любит Кози.

– Ты, наверно, забыл наш домишко.

– Я его никогда не забуду, Лёни. Сколько раз я приезжал к вам, помнишь?

– Ну как же. Все помню.

– Я был маленький, меньше Агима, когда мы приехали в первый раз. Ты ходил в платьице, только-только встал на ноги. Помнишь?

– Нет, не помню.

Оба рассмеялись.

– Ты стал совсем взрослый, настоящий мужчина, – сказал Скэндер. – Если бы я тебя встретил на базаре, не узнал бы.

– А я тебя, как только увидел, сразу узнал.

Они дошли до самого моста, припоминая подробности своего детства, потом свернули на проселок и пошли вдоль реки. Далеко впереди слабо осветились вершины гор, зарозовели легкие облака. Солнце извещало о своем восходе: рождался еще один жаркий августовский день.

– Будет дождь, – сказал Скэндер.

– Откуда ты знаешь?

– А вон видишь красные облака? Итальянцы говорят: красно небо вечером – к хорошей погоде, а утром – жди дождя.

– У нас по утрам всегда так, а дождя нет.

Невдалеке с пронзительным писком вспорхнул из травы кулик. Воробьи затеяли ссору в ветвях ивы, домашние утки с шумом плескались на мелководье. От реки поднимался легкий пар; вода, плавно колышась, сливалась вдали с туманом. Еще не просохла предрассветная роса, но из-под ног уже поднималась мелкая, как мука, пыль.

– Много уток на болоте?

– Да, есть.

– Ты охотился?

– Я? Нет. С чем охотиться-то?

Наконец показалось солнце. Оно выглянуло сначала краешком, разбросав во все стороны полосы лучей, изломанные рдеющими облаками. На песчаном островке, там, где река разделялась на два рукава, пробудились от дремоты птицы. Взлетели чайки, за ними, лениво взмахнув крыльями, с резким криком поднялась цапля.

Туман рассеивался.

Они долго шли молча, с наслаждением вдыхая свежесть летнего утра. Потом Лёни свернул вправо, и Скэндер вскоре почувствовал тяжелый запах болотной гнили. Все кругом изменилось. Вместо жирной черной земли, кукурузных полей да межей, поросших колючим кустарником, ивняком, а кое-где засаженных фруктовыми деревьями, теперь во всю ширь расстилалась голая равнина, замыкавшаяся на горизонте стеной тумана. Земля здесь была белесая, растрескавшаяся от сухости, поросшая редким кустарником, осокой и чертополохом. Дорога, что тянулась от реки, будто раздробилась на десятки тропинок: следы колес веером расходились в разные стороны. Тот, кому не известна были эти места, остановился бы в нерешительности, не зная, по какой тропе пойти, но Лёни уверенно направился по одной из них и вскоре вывел своего спутника на кромку болота.

– Отдохнем немного.

– Как хочешь.

Они присели на краю канавы. Кто-то прокопал ее, в надежде осушить клочок земли, засеянный кукурузой, но, видно, зря старался: из липкой грязи торчали лишь редкие чахлые стебли.

– Закуривай.

– Я не курю.

– Правильно. И не начинай.

– А сам почему куришь?

Скэндер засмеялся.

– Что делать, Лёни. Заботы заели, покуришь – и вроде легче становится. А у тебя, видно, нет забот.

– Если бы табак спасал от забот, мы бы все таскали с собой по целому мешку.

– Это верно. Далеко еще?

– Уже пришли. Вон там свернем налево и будет деревня. Не помнишь, значит?

– В последний раз мы шли не по этой дороге. Кажется, вон там.

– Через Дуналары. Мы там ходим зимой. А здесь короче.

– А вон и телега.

Лёни обернулся – подвода показалась из-за поворота и двигалась к ним, поднимая клубы пыли.

Скэндер вдруг вскочил, бросив окурок, схватил ружье и быстро прицелился. Над ними летела горлица. Скэндер опустил ружье.

– Слишком высоко, – сказал он, следя, куда она сядет. – Я пойду к тополям. Пошли?

С дороги донесся скрип телеги. Впереди с бодилом в руке скрестив ноги сидел джа[40]40
  Сокращенное от «джаджа» – дядюшка. Форма вежливого обращения к пожилым и старикам.


[Закрыть] Кози. Около него, прислонившись к борту телеги, ехал учитель, посредине сидела, неловко вытянув ноги, госпожа Рефия. Агим то и дело вскакивал и пытался устоять, не держась. Шпреса сидела сзади и смотрела на тянувшиеся за колесами следы.

– Вот я и говорю, – рассказывал Кози, – даже на семена не хватило. Отдай треть, отдай десятину, смотришь – ничего и не осталось, детей нечем кормить. Да разве он тебе оставит, проклятый! Присылает своих надсмотрщиков, и те забирают все подчистую. Ему и дела нет, как у тебя, есть хлеб или нету хлеба…

Волы вдруг остановились. Стадо коров запрудило всю дорогу, поднимая к небу облако пыли. Агим принялся считать: одна, две, три… За коровами шли два мальчугана его возраста, у каждого матерчатая сумка через плечо и палка в руке. Они с любопытством рассматривали женщин на телеге, а заметив Агима, пошептались, и один из них, обросший рыжими патлами, в сдвинутой на затылок феске, показал ему язык.

Шпреса засмеялась, а рассерженный Агим готов был спрыгнуть, чтобы схватиться с обидчиком. Она удержала его за руку.

– Пусти! Я ему покажу!

– Сиди.

– Пусти. Ну, если я ему не…

– Сиди. Знаем, что ты смелый, – сказала ему мать. – Еще не приехали, а ты уже ищешь, с кем бы подраться.

– А чего он дразнится.

– Ладно, ладно. Сиди.

Телега тронулась.

Волы как будто узнали родную улицу и пошли веселей.

Улица была пустынна. Лишь петух с криком гнался за курицей, да чуть подальше несколько гусей важно выходили из открытой калитки. Где-то неподалеку заревел осел, и Агим рассмеялся.

– Замолчи! Чего зря смеешься! – сказала мать.

Подъехали к самому краю болота и свернули налево. Шпреса увидела камыши, стоячую воду, заросшую травой, и крестьянина в лодке, груженной соломой. Телега остановилась.

Молоденькая крестьянская девушка в длинном цветастом платье открыла им ворота и посторонилась, пропуская телегу. Шпреса узнала Силю, свою подружку детства, и помахала ей рукой. Как сильно она изменилась! Где та щупленькая чумазая девочка с длинными косами, какой Шпреса помнила ее пять лет назад. Силя превратилась в красивую девушку с вьющимися золотистыми волосами. Румяные щеки, смеющиеся голубые глаза. Как могла вырасти в этом месте такая красавица! Жаль, что так плохо одета. Но и это старенькое платье ей к лицу. Какая она в нем высокая! Или она на самом деле такая высокая?

Шпреса спрыгнула с телеги и кинулась к подруге. Они расцеловались, затараторили, перебивая друг друга.

– Как ты тут, Силя? Как ты выросла! Как я рада тебя видеть!

– Здравствуй, Шпреса! Как хорошо, что ты приехала! Вы совсем нас позабыли. Сколько мы не виделись?

– Помоги слезть госпоже Рефии, – прервал их Кози. Силя бросилась к телеге.

«Не такая уж она высокая, – решила про себя Шпреса, – но какая хорошенькая!»

Силя протянула руку, помогая слезть с телеги госпоже Рефии, которая двигалась теперь с трудом, неуклюже. Оказавшись на земле, она обняла девушку:

– Здравствуй, доченька. Да ты совсем невестой стала! Дай-ка я тебя поцелую.

Учитель слез с телеги вслед за Кози, пожал Силе руку и поцеловал в лоб.

– Пожалуйте, пожалуйте в дом, господин Демир! – приговаривала Силя, выхватывая узелок из рук госпожи Рефии и сдергивая коврик с телеги.

Двор был чисто выметен и побрызган водой из колодца, что виднелся справа: на веревке, привязанной к журавлю, ведро, рядом колода для скотины, полная воды. Большая шелковица затеняла весь двор, и солнце, едва пробиваясь сквозь ее листву, выложило на земле мозаику световых пятен.

Никто бы не обратил внимания на рогожу, постеленную под шелковицей, если бы Агим, шагавший впереди всех, не закричал:

– Гляди, Шпреса, гляди!

– Ты что, сынок, никогда не видел теленка, что ли? – прикрикнула Рефия.

Но Шпреса взглянула и рассмеялась. За ней рассмеялись и госпожа Рефия, и учитель.

Силя вначале не поняла, почему все смеются, я немножко встревожилась, а потом тоже расхохоталась. Теленок стоял у рогожи и лизал старое одеяло, покрывавшее маленькую копну сена, но, когда раздался смех, «копна» вдруг зашевелилась, оттуда высунулась голова мальчугана. Он приподнялся, хлопнул по морде теленка, лизавшего ему щеки, а заметив смеявшихся, снова спрятался под одеяло.

Это еще больше всех рассмешило.

– Бесстыжий, – сказала сквозь смех Силя. – Каждое утро только и знает, что вылизывает мне мальчишку, будто ему солью щеки кто помазал. Вставай, Вандё, вставай! Гости приехали. Вот и Гим здесь!

Вандё не высовывал головы.

Госпожа Рефия присела около него и, потихоньку стаскивая одеяло, ласково проговорила:

– Что же ты, от тети Рефии прячешься, плутишка? Вставай! Посмотри, что я тебе привезла!

Она вынула из передника две длинные карамельки и красного петушка на палочке.

Вандё озорно зыркнул глазами, неожиданно выхватил у госпожи Рефии подарки и юркнул с ними под одеяло.

Теперь уж никто не мог удержаться от смеха. Даже Кози, проходивший мимо с распряженными волами, улыбнулся и покачал головой.

Шпреса оглядела закопченную балку и соломенную крышу. Кроме сундука, двух-трех шерстяных домотканых одеял на нем и софры,[41]41
  Низкий круглый столик для еды.


[Закрыть] висевшей на стене, в хижине ничего не было. На земляном полу две рогожи, между ними очаг.

Госпожа Рефия опустилась на коврик, постланный Силей, и вытянула ноги. Господин Демир сел скрестив ноги напротив, а Шпреса примостилась около матери. Агим остался стоять. Кози, войдя, сел рядом с учителем и положил перед ним кисет.

Силя обошла гостей с деревянным подносом.

– Жениха тебе, доченька! – пожелала ей госпожа Рефия, беря с подноса чашку молока.

– Счастья вам, Кози!

– Дай нам бог встретиться в счастливый день, господин Демир!

Молоко показалось Шпресе очень вкусным.

В дверях появился Вандё. Он оделся, в руках держал подарки.

– Иди сюда, Вандё, иди к тете.

Он спрятался за дверь.

Агим подкрался, чтобы схватить его, но тот бросился наутек.

– Поймал! – послышалось со двора.

– Пусти!

– Пошли в дом.

– Не пойду.

– Друзья мы с тобой или нет? Пойдем.

– Пусти, я сам пойду!

Агим вошел первый, за ним и Вандё. Хотя они были почти одногодки, восьми-девяти лет, щуплый Вандё казался младше. Он был похож на сестру.

Госпожа Рефия усадила его к себе на колени и погладила по вихрастой голове.

– Так быстро забыл тетю Рефию, а?

– Нет, тетя Рефия, он вас не забыл, – сказала Силя. – Даже вчера спрашивал, когда снова поедем к тете Рефии. Просто стесняется он.

– А со мной за руку поздороваешься? – спросила Шпреса.

– Поздоровайся и с господином Демиром, – велел Кози.

– Ну, пошли, – сказал Агим.

– Погоди, Вандё, – остановила их Рефия. – Шпреса, подай-ка мне вон тот узелок.

Положив узел на колени, она развязала его и, покопавшись, достала брюки и голубую ситцевую рубашку.

– Бери. Тетя Рефия сшила для тебя.

Вандё посмотрел на нее, но не двинулся с места.

– Зачем же вы тратились, госпожа Рефия, – сказала Силя.

– А это тебе, – протянула ей Рефия цветастый ситец. – На платье…

– Зачем же, это совсем не нужно…

– Тебе Шпреса сошьет, – прервала ее Рефия.

Тем временем Агим с Вандё поладили и исчезли во дворе.

Выйдя из дома, Вандё поманил за собой Агима и побежал в сад, к инжиру. Не успел еще Агим сообразить, в чем дело, как Вандё ловко, словно белка, взобрался на дерево и принялся срывать самые спелые ягоды.

– Брось и мне!

– Залезай сам.

– Я боюсь порвать костюм.

– На, лови!

Агим подставил ладони, но Вандё, лукаво подмигнув, вдруг отправил инжирину, вместе с хвостиком и кожурой, себе в рот.

– Эх ты, обманщик! – обиделся Агим и, ухватившись за ветку, полез наверх.

Лёни со Скэндером возвратились нескоро, перед самым обедом. Родители, скрестив ноги, сидели во дворе, на рогоже, постланной в тени шелковицы. У колодца Шпреса с Силей что-то готовили на огне.

Скэндер повесил двустволку на сучок шелковицы и снял патронташ вместе с несколькими горлицами.

– Иди присаживайся, – позвал Кози.

– Только умоюсь, – ответил Скэндер, направляясь к колодцу.

– Силя! Полей Скэндеру.

Она взяла ведро, чтобы полить Скэндеру на руки, и встретилась с ним взглядом.

– Здравствуй, Скэндер, как поживаешь?

Он на мгновение смутился. Он помнил девчушку с косичками и совсем не ожидал увидеть ее такой взрослой и красивой.

– Спасибо, хорошо, Силя, а ты как?

Они пожали друг другу руки.

– Как ты выросла! – удивился он.

Она покраснела и опустила голову.

II

После обеда все разошлись кто куда.

Лёни со Скэндером снова пошли охотиться на горлиц и уток, предупредив, что вернутся поздно, когда стемнеет.

Вандё и Агим вместе с деревенскими мальчишками поиграли в чижика, потом полезли в соседский сад за инжиром и виноградом.

Ребята по-дружески встретили городского гостя.

Рыжий, что дразнил его утром, тоже с ним помирился. Увидев его, Агим полез было в драку, но тот замахнулся своей пастушьей палкой, а на угрозы и бровью не повел. Ребята вмешались и заставили их помириться: они сцепили мизинцы, прежде поплевав на них. Вечером ребята проводили Агима до самого дома, а когда все ушли, он изрядно надоел родителям рассказами о своих приключениях за день.

Силя со Шпресой не теряли времени даром. Они зарезали индюшку, ощипали горлиц и приготовили ужин. Силя сварила молочный кисель. Кози отправился в Дэлыньяс, соседнюю деревню, купить раки в лавке Кома, так что дома остались лишь Демир да госпожа Рефия, вздремнувшая в тени шелковицы.

К вечеру все снова собрались вместе. После дневного пекла наступила летняя ночная прохлада. Полная луна посеребрила землю, резко очертив тени деревьев, плетней и стогов. Пахло болотом, сеном от стоявших у дома стогов и навозом. Кваканье лягушек, выкрики диких птиц на болоте перебивали монотонную песню сверчков, сменивших дневных цикад. То и дело над ухом раздавался тонкий пронзительный писк, словно сигнал тревоги, не предвещавший ничего доброго деревне, которая была комариной вотчиной. Если бы не яркий свет луны да не костер, на котором готовили ужин, от комаров не было бы спасения, ведь ужинали во дворе, под соломенным навесом хижины. Кози расстелил две новые рогожи и коврик, вынес круглую, ничем не покрытую софру, расставил на ней тарелки с закуской и стопки для раки. Он то и дело наполнял их из литровой бутылки. С гвоздя, вбитого в глинобитную стену, свисала керосиновая лампа. Вокруг закоптелого стекла кружились мотыльки и всевозможная мошкара.

Демир Петани сидел скрестив ноги на почетном месте, под самой лампой, с новым полотенцем на коленях. Справа от него, вытянув ноги в сторону, опершись на прислоненную к стене подушку, сидела госпожа Рефия. Кози расположился по левую руку от господина Демира. Скэндер с Лёни устроились напротив, на краешке рогожи, освободив место зашедшим в тот вечер односельчанам, Пилё Нуши и Уану Ндриу. Услыхав о приезде учителя, оба заглянули поздороваться с гостем, и Кози пригласил их поужинать.

Пилё – смуглый крестьянин с проседью в волосах, с редкими усами, со сросшимися над переносицей бровями и хмурым лицом. Уан, напротив, был веселого и добродушного нрава, рыхловатый старик с белоснежной шевелюрой и усами.

Силя и Шпреса суетились у огня, и то одна, то другая подносили закуски. Агим с Вандё, усевшись на бревне у костра, жарили кукурузные початки.

– Ну, твое здоровье, Кози! Будь счастлив!

– Будь здоров, Уан!

– За ваше здоровье, господин Демир, за вас, госпожа Рефия! Будьте и вы здоровы, молодые люди! Будь здоров, Пилё!

Разговор шел о прошлых днях, когда учитель прятался в этих местах. Вот почему Пилё обратился к Уану:

– Ну-ка, Уан, расскажи нам ту историю с индейкой.

– Да я уже рассказывал.

– Ну так расскажи еще раз.

– Давай, Уан. Мы послушаем, – ободряюще улыбнулся учитель.

– Так вот, – начал Уан, усаживаясь поудобней и снимая такию, словно она ему мешала. – Так вот, значит, приходят как-то к нам в деревню эти пентюхи с гор со своим начальником. Ура, вперед, где бы чего загрести. А с нас, голытьбы, что возьмешь? У нас беи еще до них все загребли, ничего им не оставили! Стоят себе наши домишки, голые да пустые, как могила. Ну и вот, решили они к ночи двигаться дальше. Но закусить-то надо, и разошлись по нашей деревушке – пять человек на каждый двор. Заявляются они к деду Наси. Увидал их дед, чуть кондрашка его не хватил. «Ой-ой, – думает, – вот так штука». Ну да их начальник оказался ничего, смирный старик, не буян. Только они расселись, подзывает он деда Наси:

– Эй, ты, – говорит, – а есть у вас такие, ну, что кричат гур-гур-гур?

– Есть, а как же.

– Ага. Тогда зарежь-ка нам такую!

Уан старательно воспроизводил дибранский диалект, и оттого, может быть, что часто рассказывал эту историю, у него получалось совсем неплохо; его рассказ всегда вызывал смех. Скэндер, который до этого сидел задумавшись, теперь словно очнулся и внимательно слушал. Лёни хохотал с самого начала, остальные еле сдерживали смех. Одна лишь госпожа Рефия не слушала, о чем говорят, она следила за мальчиками, которые ссорились у костра из-за поджаренного початка.

– «Ну ладно, – думает дед Наси. – Индюшатины захотелось? Будет им индюшатина». Пошел он и зарезал двух индюков. Жена его, Валя, приготовила их, значит, под соусом, повырезала мякоть да и накормила детей. А детей-то у них целый выводок – восемь человек, мал мала меньше. Подает она, значит, остатки этим пентюхам. Те сожрали все, что было, косточки обглодали, пальцы облизали, да и пошли со двора. Идут, молчат. Подошли к шелковице, где у них было договорено собраться всем вместе, уселись на землю да свернули по цигарке. А их начальник сидит уж больно задумчивый. Все старается чего-то сообразить, бедный, да никак. Наконец спрашивает:

– Эй, Джетан!

– А?

– Тебе что досталось?

– Шейка.

– Селим!

– Чего?

– А тебе что?

– Шейка.

– А тебе, Суль?

– И мне шейка.

– А тебе?

– И мне шейка.

Бедный старик аж рот разинул. «Э, – говорит, – да он нам аиста скормил!»

Мальчики все еще ссорились у костра, когда вдруг грянул дружный смех.

Скэндер рассмеялся вместе со всеми, потом опять погрузился в размышления. «Веселятся бедняки. Находят ж они чем позабавиться. Смеются над своими мучителями. Недаром говорят: смех – оружие слабого. Это естественно. Изменить что-то они не в силах, только и могут, что посмеяться. Да уж насчет того, чтобы поднять на смех кого-то, им равных нет, от них не спасешься. Ну а тех кровопийц разве проймешь насмешками? На зверя пуля нужна!»

– Ну ладно, что было, то было, – произнес Пилё, словно угадав мысли Скэндера. – А вот дальше как будет?

– Сейчас, слава богу, эти пентюхи вроде бы оставили нас в покое, – сказал Уан.

– Только их нам и не хватает. И так еле-еле душа в теле. Что-то беи наши совсем расходились. Сколько им ни давай, все мало. Ты посмотри только, что творит Гафур-бей вместе со своими холуями! – И Пилё тяжело вздохнул, как бы прекращая разговор, но, заметив, как пугливо озирается Уан, крикнул:

– Чего это ты оглядываешься?

– Потише, Пилё, не кричи, а то услышат…

– Здесь все свои.

– Свои-то свои, да ведь нынче и у заборов есть уши, да что там, камни на дороге и те могут подслушать.

– Ну и что? Хуже не будет.

– Ну да. Бывает и похуже.

– У добра да у горя нет конца, – сказал Кози.

– Да, да, – качнул головой Пилё, словно разговаривая сам с собой. – Мы стали трусливы, как зайцы, боимся даже слово сказать о своих бедах. Вот этим-то страхом они нас и держат под пятой.

– Терпение, Пилё, терпение, бог думает и о нас.

– А бог-то чей, ихний и есть, Уан. Они его для себя приспособили. А мы пялимся на его бороду, да что толку.

– Не богохульствуй, Пилё, – вмешался Кози. – Не говори так. – Он поднял стопку и, пытаясь переменить тему разговора, обратился к Уану. – Ну и насмешил же ты нас, Уан. Дай бог, чтобы этот смех был на счастье. – Будьте здоровы!

– Удачи тебе, Кози!

Пилё залпом выпил и повернулся к учителю:

– Как вы думаете, господин Демир, почему, когда мы смеемся, всякий раз говорим: «Дай бог, чтобы на счастье»?

– Как тебе это объяснить, Пилё. Наверно, из суеверия.

– А мне кажется, мы говорим так из страха, – сказал Пилё. – Мы даже смеяться боимся. У нас так мало радости, что когда, случается, посмеемся от души, так сразу кажется, будто грех какой совершили, боимся, не к плохому ли это.

– Пилё прав, – заговорил Лёни. – Господь разделил все пополам. Одним отдал радость да веселье, а нам лишь печаль да горе. Потому стоит нам засмеяться, как уже кажется, что в грех впадаем.

– Не впадай же и ты во грех, сынок. Не упоминай всуе имя господне, – с укором сказал Уан.

– Чепуха, – отрезал Пилё. – Просто наш народ боится смеяться.

– Ну уж нет, Пилё, есть у нас и такие, что скалят зубы почем зря.

– Ну да ведь не так страшен черт, как его малюют, – сказал учитель. – И в аду бывает весна.

– Бывает, бывает, господин Демир, да только людям не до нее, коли заботы донимают. Помните, что вы говорили нам о беях?

– Другие времена, Пилё, что о них вспоминать?

Уан попытался повернуть разговор на другое: он очень боялся, что Пилё выпьет еще и тогда наговорит невесть чего. Чем дальше в лес, тем больше дров. Улучив момент, он обратился к Скэндеру:

– Знал бы ты, сынок, сколько перенес твой отец! Его кругом искали. Вот этот дед прятал его целых четыре месяца… – Он похлопал Кози по плечу. – А жандармы да эти пентюхи горцы переворошили все стога, обшарили все сараи, а найти не нашли – куда там! У деда Кози было такое местечко – днем с огнем не найдешь. Уж на что мы, и то не могли догадаться, где он его прячет. И как ты только додумался до островка на болоте, а, Кози?

– Нужда заставит – до всего додумаешься.

– Знаешь, Скэндер, три раза приходили жандармы в эту халупу, обшарили всю как есть, – добавил Пилё. – Даже из наших деревенских ни один не сообразил, что можно спрятаться на болоте.

– А островок тот далеко? – спросил Скэндер.

– Нет. Тут рядом.

– Сходим завтра, Лёни?

– Сходим.

– Там хорошее место для охоты, – сказал господин Демир. – Помнится, сидишь один круглые сутки, а утки и гуси садятся так близко, прямо хоть руками лови. Я боялся, как бы меня случайно не обнаружил какой-нибудь охотник. Лучшего места для засады на уток на всем болоте не найти.

– А еду как вы ему носили? – спросил Скэндер.

– Дед Кози обо всем позаботился, – ответил Пилё. – Даже мы ничего не замечали.

– Лёни носил, – добавил Уан. – Он тогда был совсем малец, меньше, чем Вандё сейчас, но такой чертенок: брал сумку с едой и отправлялся вроде бы на реку, а потом кругами, кругами, да и к островку.

– А лодку? Где же вы прятали лодку?

– Какая лодка! Его бы тут же заметили.

– Как же он переправлялся?

Лёни сидел опустив голову. Он чувствовал, Шпреса стоит в дверях и внимательно слушает, глядя на него.

– Расскажи Лёни, – попросил Скэндер.

– Пешком ходил.

– Пешком? Но ведь болото даже летом глубокое, а зимой и вовсе. Как же ты ходил?

– Так и ходил, Скэндер, – ответил за Лёни его отец. – Я прямо готов был выть от тоски, когда он отправлялся на болото в такой холод да босой. А что было делать? Придет он продрогший, я ему ноги разотру полотенцем, закутаю в одеяло, а снова идти надо.

– Не понимаю… – начал было Скэндер.

– Я объясню, – прервал отец. – Река когда-то протекала здесь, а потом переменила русло, тут неподалеку от дома оно и проходит. А островок – это небольшой холмик у старого русла. Зимой вода покрывает берег, но не больше чем на две-три ладони. Кто это место хорошо знает, доберется до островка без особого труда. Правда, Лёни?

– Да, да, господин Демир!

– Лёни тут все знает как свои пять пальцев, летом корову тут нас. Еще и заметок себе понаделал: тут колышки воткнул, там травинки связал, так, Лёни?

Лёни кивнул.

– Завтра обязательно меня сводишь на тот островок, – сказал Скэндер.

– А ты знаешь, Скэндер, – снова вступил в разговор Уан, – однажды его выследили и поймали у реки, открыли сумку и спрашивают: «Куда тебе столько еды? Кому несешь?» Думаешь, он им что-нибудь сказал?! Молчит, как скала, и все тут. – Уан стукнул кулаком по софре.

– Вылитый отец, – сказал Пилё. – Кози ведь тоже чуть не забили насмерть, а ничего не выпытали.

– Расскажи-ка, Лёни, как тебя колотили жандармы, – сказал Уан.

– Да разве ж я помню, дядя Уан. Я тогда был маленький.

– Помнишь, помнишь.

– Побои да долги не забываются, – сказал Пилё.

– Они тогда так избили Лёни, что он встать не мог. Две недели отлеживался. Даже палец ему сломали. Вот, смотрите! Видите, он у него скрюченный.

Лёни попытался вырвать руку, но Уан держал ее крепко, показывая всем искривленный мизинец.

– Довольно, Уан, хватит этих историй, – сказал господин Демир, заметив смущение Лёни. – Спой-ка нам лучше. Твое здоровье, Кози! Счастья тебе и удачи!

– Будем здоровы, господин Демир. Вот так-то лучше. Давай. Пилё, запевай.

– Споем, Кози, погоди. У меня, господин учитель, до сих нор камень на сердце, – сказал Пилё со злостью. – Нас всех тогда согнали к церкви, связали ноги да и выпороли по очереди. Век не забуду. Того унтер-офицера, что меня порол, до сих пор во сне вижу. Эх, повстречайся он мне!

– Ну и встретишь, что ты ему сделаешь? – спросил Уан.

Пилё тряхнул головой.

– Не знаю. Но хотелось бы мне с ним повстречаться, – медленно проговорил он и залпом выпил раки.

Скэндер, не отрываясь, смотрел на Пилё. Обветренное, изрезанное морщинами и все же красивое лицо крестьянина было угрюмее обычного.

Лёни поднялся и пошел к дому, но в дверях стояла Шпреса, и он свернул к костру, достал из огня два кукурузных початка, оставленных ребятами. Мальчишки уже давно подкрались к взрослым и тихонько сидели, внимательно слушая их разговоры.

Скэндер старался детально восстановить события.

Он знал, что его отец уже в те времена был дружен с Кози Штэмбари. Сам он был еще ребенком и мало что помнил, но с детства привык относиться к дяде Кози и его семье как к родным, хотя почти ничего не знал о том, что тогда произошло и почему родители так любят этого бедного крестьянина и его семью. Теперь из рассказа деда Уана ему все стало ясно.

Скэндер знал теперь, что эти простые люди не только делили с его отцом хлеб своих детей и свое убогое достояние, но даже готовы были принять ради него побои и издевательства. Маленький Лёни и тот стойко вынес пытки жандармов, а не выдал человека, чья жизнь зависела от одного его слова. Теперь Скэндер понимал, почему отец так любит и ценит этого парнишку.

Скэндеру захотелось подойти к Лёни. Он стал для него близким, словно родной брат. Но в этот момент Уан поднял стакан:

– Твое здоровье, Скэндер!

– За вас, джа Уан!

Пилё откашлялся и запел. Уан тут же подхватил, остальные затянули на октаву ниже, создавая фон. В низких протяжных голосах слышалась глубокая тоска, надсадный плач. Не песня, а скорее стон.

«Почему в наших песнях столько горечи? – думал Скэндер. – И слова и мелодия так хороши, а песня не радует душу. Да и с чего веселиться народу? У нас и разговора другого не услышишь, только о заботах да о невзгодах. И нет идеала, который захватил бы нас целиком, заставив позабыть о повседневном прозябании, хотя какие уж тут идеалы, когда мы все превратились во вьючный скот! Человек надрывается с утра до вечера, с вечера и до утра, думая лишь об одном: как прокормить своих детей. Мечется, унижается, выбивается из последних сил – и все ради куска хлеба. И недосуг нам поднять голову и оглянуться вокруг. Вот, например, Лёни или Силя, что с ними будет? Заведут семью, пойдут дети, прибавится забот, и уж никогда не оторвать им взгляда от земли. А ведь это люди, наделенные и разумом и чувствами. У Пилё душа как огонь. Лёни умен, все схватывает на лету. Как же плохо мы знаем крестьян!»

Гости ушли, и все улеглись спать, а он все думал и думал. Ему постелили под навесом на рогоже, рядом с Лёни. Подложив руки под голову, он лежал, смотрел на звезды и размышлял.

Луна склонилась к западу. На рогожу упала тень от навеса. Звезды на небе казались совсем редкими. Болото затихло, и лишь сверчки своей монотонной музыкой нарушали ночную тишину.

«Как велика вселенная! – думал Скэндер. – Астрономы говорят, что наш мир в сравнении с ней – песчинка на краю мироздания. А что мы значим в этом мире?»

– Звезды считаешь? – сонно спросил Лёни.

– Нет, просто смотрю.

– Не считай, а то бородавки на руках вскочат.

– Мне нравится смотреть на звезды. А тебе?

– Мне не до звезд!

– А почему?

– Крестьяне мы, Скэндер. Нам так пригнули загривок, что и головы не поднять, какие уж там звезды.

Этот глубокомысленный ответ поразил Скэндера.

– Ты знаешь, что такое звезды, Лёни?

– Слыхал, будто это огонь, а больше ничего не знаю.

– А видишь эту светлую полосу через все небо?

– Солому Крестного отца?[42]42
  Так албанцы называют Млечный путь.


[Закрыть]

– Да. Так вот эта туманность состоит из миллиардов звезд, и каждая больше нашей земли в сотни раз. Они далеко от нас, очень далеко. Миллиарды километров. А вон видишь те семь звезд наподобие ковша? Это Большая Медведица. А вон та звезда напротив двух крайних звезд Медведицы называется Полярной звездой. Ты слыхал о ней?