Текст книги "Посланец небес"

Глава 6
МУДРЕЦ, ФОКУСНИК И ВОИН

Почтенный магистр Питхана оказался невысоким северянином, одним из представителей той ветви континентальной расы, что населяла Онинда-Ро, Пейтаху, Рингвар и другие страны к северу от Кольцевого хребта. У него были резкие черты лица, крупный суровый рот и седые бакенбарды; темные пигментные пятна под глазами говорили о том, что ему не меньше восьмидесяти осиерских лет. Почтенный возраст, думал Тревельян, сидя в низком удобном кресле и разглядывая обитель магистра. Просторная комната на третьем этаже странноприимного дома была обшита светлым деревом, и в дальнем ее конце стояли подставки с раскрытыми книгами. Еще больше книг – должно быть, около сотни – хранилось на полках за рабочим столом. На столе виднелись бронзовая чернильница в форме ореха, подсвечник, перья и листы пергамента, исписанные мелким четким почерком. Пол был покрыт ковром, изображавшим луг с различными цветами, а на стенах, наполняя комнату приятным ароматом, висели те же цветы и другие растения, засушенные и тщательно расправленные на деревянных дощечках. Видимо, почтенный Питхана интересовался ботаникой, но это являлось только одним из его многочисленных занятий. Тревельян, успевший бросить взгляд на рукопись, лежавшую на столе, и на раскрытые книги, убедился, что магистр занимается этикой – в частности, противоречием между желанием и долгом.

– Ты просил о встрече, сын мой Тен-Урхи, – голос у Питханы, несмотря на возраст, был сильным и звучным. – Ну, так что же? Ты хочешь что-то поведать мне? Или о чем-то расспросить?

– То и другое, почтенный, то и другое, – молвил Тревельян, поглаживая сидевшего на плече Грея. – Странствуя по свету – а мне довелось побывать в Семи Провинциях и многих странах за Кольцевым хребтом, – видел я многие вещи, придуманные умными людьми к всеобщей пользе и несомненной выгоде. Польза и выгода – два великих стимула, ибо торят дорогу к власти и богатству, а кто же не желает их? Хотя придумавший новое может быть, конечно, не корыстным или жаждущим власти и богатства, а алчущим одной лишь славы… Но сразу найдется человек, нобиль или чиновник, военачальник или торговец, который усмотрит в придуманном пользу и выгоду для себя и сделает так, чтобы о придуманном узнали. Ведь это товар, который можно продать за серебро и золото или получить иные преимущества! Так, во всяком случае, я это понимаю… – Он сделал паузу и посмотрел на магистра. Лицо Питханы было непроницаемым. – Однако, – продолжал Тревельян, – нигде я не встретил интереса к полезному и новому. Все придуманное словно кануло в текучую воду и уплыло к Оправе, в руки трех богов, как прах умерших. А те, кто придумал, или умерли в бедности, или были объявлены лишившимися разума и изгнаны с привычных мест. Почему?

Минуту-другую Питхана сидел, будто размышляя над заданным вопросом, и лучи утреннего солнца скользили по его лицу. На Тревельяна он не смотрел, а уставился на ковер, изукрашенный цветами. Его пальцы, сжимавшие подлокотники кресла, вырезанные в форме птичьих головок, казались сухими желтыми палочками.

Наконец он промолвил:

– Темны речи твои, рапсод, и мой скудный разум не поспевает за ними. Ты, Тен-Урхи, говоришь о новом, полезном и выгодном, придуманном умными людьми… Но о чем? Не хочешь ли перейти от общего к частному и дать мне какой-нибудь пример?

– Это не составит труда, почтенный. Во многих местах добывают черное земляное масло для светильников, и некий умелец придумал, как сделать его чище и лучше. – Этот эстап, касавшийся перегонки нефти в керосин, пытались внедрить одним из первых, но, разумеется, безуспешно. Умельца, как помнилось Тревельяну, повесили. – В Семи Провинциях шлифуют стекло, заключают в оправу, и те, чье зрение ослабло, могут лучше видеть с помощью таких стекол. Шлифовщик, чье имя я не помню, вставил стекла в трубу, и она приблизила далекое. Еще один мастер придумал, как делать листы, заменяющие пергамент, другой – ремни и особую подкладку из кожи и дерева, что позволяет сесть на лошадь и ездить быстрее, чем в лучшей колеснице. Был еще котел с водой и паром, металлический штырек, который всегда показывает на север, способ закалки стали, краска из коры розового дерева, рама для тканья ковров и гобеленов, а также…

– Хватит, – негромким голосом прервал его магистр, – хватит, сын мой. Скажи, зачем ты отыскиваешь такие истории? Про очищенное масло, трубы со стеклом, листы, ремни, котлы и краску? Разве это занятие для рапсода? Разве не должен рапсод петь древние сказания и сочинять песни о любви или красоте лугов, над которыми порхают медоносные мотыльки? А также глядеть по сторонам зорким оком и, если надо, сделаться судьей и стражем справедливости? А если этого мало для рапсода, то есть еще вино и женщины, пиры в богатых дворцах, трапезы в скромных хижинах и множество мест, которых ты еще не видел… Зачем же ты ищешь то, о чем мне рассказал?

«А старикан-то опытный демагог! – буркнул командор. – Тот еще стервец! Отвечает вопросом на вопрос и ни в чем не признается».

Пожалуй, Тревельян был согласен с этой оценкой. Но, являясь продуктом более развитой цивилизации и социоксенологом, он умел вести демагогические речи не хуже Питханы:

– Ты безусловно прав, почтенный. Но рапсоды поют всякие песни, о любви, лугах, пирах и битвах, о веселом, грустном и совсем печальном. Того, кто придумал очистку масла, повесили, и у других умных людей, как мне говорили, жизнь тоже была не очень радостной. По правде сказать, такой суровой и мерзкой, что сложенная мною песня исторгла слезу даже из камня. А за слезы, надо заметить, платят ничуть не хуже, чем за смех… К тому же представь, что я наткнусь на бедолагу-портного, придумавшего застежки для штанов, а его за это – на крюк! Должен ли я вмешаться и действовать как страж справедливости? Должен ли собрать отряд, обнажить свой меч и отомстить за этого портного? Ответь мне, почтенный магистр!

Лицо Питханы окаменело, у рта пролегли суровые складки. Теперь он поднял глаза на Тревельяна и разглядывал его так же пристально, как прежде ковер с травами и цветами. Затем, недовольно хмыкнув, он поинтересовался:

– Скажи, Тен-Урхи, тебе известно о законах С’Трелла Основателя?

То, что Тревельян о них понятия не имел, оказалось не самым ужасным; гораздо хуже было другое – он не представлял, положено ли знать о них рапсодам. Но тут ему, к счастью, вспомнилось, что форма имени «С’Трелл» является очень древней, бытовавшей в южных провинциях Ки-Ксоре и Фейнланде тысячелетия назад. Он небрежно повел рукой и молвил:

– Ха! Дело прошлого! Седая старина!

Возможно, магистр воспринял это как намек на свои седые бакенбарды или иной знак неуважения, но глаза у него полезли на лоб:

– Дело прошлого? Старина? Ты где учился, рапсод? Как долго? И кто был твоим наставником?

– Учился я всюду, почтенный Питхана, где довелось мне побывать, учился у разных людей и не имел постоянного наставника.

– Это заметно по пробелам в твоем образовании. – Магистр сурово сдвинул брови. – Не понимаю, как тебе даровали звание рапсода!

– За великий талант к песнопениям и ловкость в обращении с мечом, – без лишней скромности заявил Тревельян и потянулся к своему дорожному мешку, где хранилась лютня. – Хочешь, я что-нибудь тебе сыграю? Или желаешь усладить свой слух балладой? Скажем, про муки умников, которых подвесили вверх ногами или насадили на крюк?

Питхана сделал отрицательный жест:

– Не нужно. Уверен, что ты превосходно поешь и играешь и что твой меч непобедим. Ты это доказал, свершив правосудие над Аладжа-Цором. Уверен также, что ты хороший человек – у тебя шерр, а он не пойдет к тому, кто полон злобных умыслов. Однако пробелы остаются, и я бы посоветовал тебе взять несколько уроков у наших мудрецов.

– Зачем же искать их? Ты мог бы сам… – начал Тревельян, но Питхана замахал руками:

– Нет, нет! Я слишком стар, занят последней в моей жизни работой и больше не беру учеников. Тебе нужен кто-нибудь помоложе, а лучше – Аххи-Сек, Великий Наставник и наш мудрейший иерарх. Вопросы, которые ты задавал, как раз для него.

– Где же мне найти достойного Аххи-Сека?

– Хмм… Он живет в Полуденной провинции, но иногда путешествует по делам Братства. Отправляйся за Кольцевой хребет, и там тебе скажут в наших домах, где его искать. Надеюсь, он вложит в твою голову толику знаний.

Ни на один вопрос не ответил и хочет побыстрей отделаться, подумал Тревельян. Пожалуй, лишь один совет полезен – найти магистра помоложе или этого Аххи-Сека, который, вероятно, в Братстве не последний человек – может быть, даже его глава. Но торопиться некуда. Сначала он побывает в Манкане, затем пойдет на юго-запад по землям Пибала и Нанди к Первому Разлому в Кольцевом хребте, через который можно попасть в Провинцию Восхода. Еще можно отправиться из Манканы на запад, в Анз, к Северному валу и Второму Разлому, где течет река, впадающая в море Треш… Так ли, иначе, но он доберется до имперской метрополии и этого Аххи-Сека. А по дороге, глядишь, еще какой-нибудь магистр подвернется.

Тревельян поднялся, подхватил свой мешок и склонил голову:

– Благодарю за мудрые советы и беседу, почтенный. Теперь позволь мне удалиться. Твоя кровь – моя кровь.

– Твоя кровь – моя кровь, – эхом отозвался Питхана, кивнул и направился к своему столу, книгам и рукописи. Его мысли были уже далеко – вероятно, в сферах этики, где разрешалось противоречие между желанием и долгом.

Спустившись на первый этаж, Тревельян столкнулся с Даббасом, дарующим кров в обители Помо. Тот наблюдал, как трое подростков – видимо, ученики – прибирают кухню, трапезную и смежные с ней покои. С любопытством покосившись на зверька, прильнувшего к шее Тревельяна, Даббас принес из кухни увесистый сверток:

– Вот, возьми, Тен-Урхи. Фляга с вином, немного сухарей, мясо и сушеные фрукты… Пригодится в дороге.

– Спасибо. Ты милосерден и заботлив, как наша Заступница Таванна-Шихи… – Тревельян сунул запасы в суму и решил, что надо расспросить Даббаса. Он был не столь обременен летами, как Шуттарн, дарующий кров из Рори, и казался человеком доброжелательным, а главное, разговорчивым. – После беседы с мудрым Питханой мне захотелось освежить свои знания. Нет ли у тебя какого-то манускрипта, не слишком тяжелого, где говорилось бы о законах Основателя С’Трелла?

– Есть. – Даббас вышел и вскоре вернулся с небольшим пергаментным свитком. – Это краткий список размышлений С’Трелла. Надеюсь, он тебе пригодится. Тяга к знаниям так похвальна! – Он метнул строгий взгляд на учеников.

Они покинули дом, затем направились к имперскому тракту по недлинной аллее, обсаженной пальмовыми дубами. Вероятно, Даббас решил проводить гостя до самого выхода.

– Я слышал, – произнес Тревельян, – что войско, идущее на Манкану, уже в Помо.

– Желаешь к ним присоединиться, Тен-Урхи? Что ж, рапсода всегда примут с удовольствием, ибо веселые песни поддерживают воинский дух и помогают смириться со стертыми ногами и грузом доспехов. Там, дальше по дороге, их лагерь в лесу, и в нем алая палатка военачальника. Они взяли в Помо зерно, мясо и овощи и, думаю, сегодня выступят. Может быть, уже ушли, но ты их догонишь – рапсоды проворнее солдат.

– Хочу спросить еще об одном. – Тревельян поднял руку, почесал Грея за ушами, и тот довольно пискнул. – Это касается покойного Аладжа-Цора… Скажи, его предупреждали, чтобы не бесчинствовал?

Даббас усмехнулся:

– Это один из обычаев, который известен не каждому рапсоду. Предупреждают всегда, Тен-Урхи, если деяния человека таковы, что могут привести его к смерти. К смертному приговору Братства, я хочу сказать. Так что пусть твоя совесть будет спокойна – Аладжа-Цора предупреждали, и не раз.

– Как?

– Увещевая его, а когда слова не помогли, один из братьев отвез ему послание, пришедшее в Помо от самого Великого Наставника – запечатанную шкатулку, покрытую черным лаком. Не знаю, что в ней, но обычно получившие такой знак быстро вразумляются. Жаль, что с Аладжа-Цором не получилось… – Даббас пожал плечами. – А может, и не жаль! Дрянной он был человек, и душа его не достойна прикосновения Таван-Геза.

– Значит, шкатулку прислал иерарх… – протянул Тревельян. – Сам мудрейший Аххи-Сек из Полуденной провинции… Оч-чень интересно!

Он распрощался с Даббасом, вышел на имперский тракт и зашагал на север в ровном, быстром темпе. Кончилась городская окраина, дорога нырнула в лес и рассекла его прямой серой лентой. Навстречу Тревельяну тянулись фургоны, груженные мешками с солью, – шли, видимо, с побережья, где соль выпаривали из морской воды. Затем показался другой обоз из четырех больших телег, забитый свертками какого-то материала, похожего на плотный серый шелк. Тревельян остановился, оглядел возы, тащивших их быков, возчиков и сидевшего на первой телеге торговца или, возможно, приказчика. Груз был ему незнаком.

– Красивая ткань, – заметил он, обращаясь к купцу. – И, должно быть, прочная!

– Это не ткань, рапсод, это пузыри огромных рыб, которых добывают на Архипелаге, – важно отозвался торговец. – Дорогой товар! Из него делают одежду для моряков. Она не намокает в воде, потому что не сшита, а склеена, и тайна этого клея известна лишь немногим людям на востоке.

– А вы, должно быть, везете груз в Семь Провинций?

– Опять не угадал. Везем намного дальше, на границу Тилима и Шо-Инга, в поместье благородного Кадмиамуна.

– Да, это далекий путь, – сказал Тревельян. – Пусть сохранят вас боги!

Караван проследовал в сторону Помо, и он забыл о нем, шагая по безлюдной дороге. Примерно через километр попался каменный пилон, торчавший у обочины словно гранитный палец, проткнувший падающие сверху лианы. Тревельян остановился и прочитал выбитую на нем надпись: «Едущий слишком быстро рискует потерять колеса экипажа или загнать своих лошадей».

«Это верно, – одобрил командор. – Тише едешь – дальше будешь».

«Я никуда не тороплюсь, даже в Полуденную провинцию, к наставнику Аххи-Секу, – откликнулся Тревельян. – Будем решать проблемы в порядке поступления. Сейчас на очереди Манкана и мятежник Пагуш, а мудрейший иерарх подождет. Хотя, конечно, послания он рассылает любопытные… Пророческий дар у него, что ли?»

«Плюс оборудование для печати голограмм, – дополнил Советник. – Подозрительно! Ты не находишь?»

Тревельян кивнул, соображая, что система Осиера лежит почти на самой границе сектора, подконтрольного Земле. «Пилигрим» совершил изрядный крюк, чтобы доставить его сюда, хотя колония у альфы Апеллеса, находившаяся ближе к центру галактического рукава, тоже могла считаться пограничным миром. За двести лет присутствия в этом районе земляне дальше не продвинулись; за Осиером, само собой, тоже были звезды, но, по оценке астрогаторов, бесперспективные. Это означало, что кислородных планет у них не имеется, а есть в лучшем случае астероидный пояс и пара газовых гигантов вроде Юпитера. Бесперспективная зона тянулась на сто семнадцать светолет – приличная дистанция, но не препятствие для корабля, который перемещается в Лимбе. Кто-нибудь мог прилететь, однако…

«Однако чушь! – продолжил мысль командор. – Появление любого межзвездного транспорта было бы зафиксировано орбитальными спутниками и Базой. Даже в режиме консервации!»

Внезапно Грей завозился на плече Тревельяна, подпрыгнул в воздух, пискнул, очертил круг у него над головой и помчался назад, в сторону города. Летуном он был неплохим; конечно, не орел и не почтовый голубь, но шустрая зверюшка. К тому же способная передавать ментальные сообщения, чего ни орлы, ни голуби не умеют. Смутные силуэты замелькали перед внутренним зрением Тревельяна: кроны деревьев, ярко окрашенные птицы, бурые комочки скачущих по ветвям кроликов. Затем возникли полоса дороги, видимая будто бы в тумане, и человеческая фигурка. Незнакомец торопился, чуть ли не бежал.

«Идет за мной?» – подумал Тревельян, нашарив кинжал у пояса. Прочее оружие он оставил у Даббаса, в обители Братства. Оно было лишней тяжестью; на серьезный случай у него имелись голопроектор-пугалка и лазерный хлыст.

Грей, решивший, что долг перед хозяином исполнен, вернулся, плюхнулся Тревельяну на плечо и получил наградной сухарь. Почти что вслед за ним на дороге появился невысокий худощавый человечек в пестром, обтягивающем, словно трико, одеянии, дырявых сапогах и с плетеной корзиной, которую он тащил за спиной на манер рюкзака. Увидев Тревельяна, путник испустил вздох облегчения, сделал пару шагов и рухнул на колени посреди тракта:

– О господин! Я мчусь за тобой от порога вашего дома, где мне поведали, что ты собрался в Манкану. О лучший из рапсодов, яркий светоч во мраке ночи! О благородный конь с золотыми копытами и сладкозвучной лютней! О драгоценный камень, сияющий, как Ближняя звезда! О неподкупный страж справедливости! Позволь обнять твои колени и отряхнуть пыль с твоих башмаков!

– Это все, чего ты хочешь? – сказал несколько ошеломленный Тревельян.

– Да, только это, – заверил его человечек. – Ну, и еще одна малость, о крепостная башня среди жалких хижин: возьми меня под свое покровительство и разреши шагать вслед за тобой в Манкану. А уж я… – Тут он увидел Грея, прильнувшего к Тревельяновой шее, и замер с раскрытым ртом.

– Если ты боишься злодеев или какой-то другой беды, то можешь отправиться туда с войском, что идет впереди нас. Сам я хочу сделать так же.

С трудом оторвав взгляд от Грея, человечек замотал головой:

– Поистине, мой господин, солдаты хуже любых злодеев для беззащитного торговца. Одно дело – идти с тобой, о благородный, и совсем другое – без тебя. Мой товар разграбят, мои деньги отнимут, и мои бока узнают тяжесть солдатских сапог. Клянусь благоволением Таван-Геза, так оно и будет!

«Речистый хмырь. Но скользкий», – приговорил командор.

Тревельян невольно усмехнулся. Волосы у незнакомца были рыжими, черты лица тонкими, исполненными лукавства, но с ними контрастировал огромный нос, похожий на хобот тапира. Ушные мочки свисали до края челюсти и были украшены пластинками лазурита.

– Значит, ты торговец?

– Немного торговец, немного знахарь, немного фокусник – из тех, что бродят по дорогам с циркачами. Всего понемногу, мой блистательный господин. А еще я хороший повар и неплохой зверолов. Это ведь шерр на твоем плече? Редкая тебе улыбнулась удача!

Тревельян продолжал его разглядывать. Одна из первых заповедей наблюдателей – не отказываться от контакта, ибо ценные сведения могут прийти из самых неожиданных источников. А этот тип производил впечатление человека бывалого и, несомненно, ушлого. Среди его профессий наверняка имелись и такие, которых не афишируют.

– Что-то я не пойму, из каких ты мест, приятель. Нос говорит одно, а рыжие волосы – совсем другое… Кстати, как тебя зовут?

– Тинитаур, о жемчужина славного Братства. А выгляжу я странно, потому что мой отец-жонглер был с запада, а мать-акробатка – с востока. И родился я где-то по дороге между Хай-Та и Островным Королевством, в нищей повозке циркачей. С тех пор и странствую по свету… Прости за откровенность, но разве это не объединяет нас, о благородный рапсод?

– Объединяет. Но этого мало.

– Чего же еще, о серебряный гвоздь, забитый в небо? О кубок с бесценным пибальским вином! Чего…

Тревельян расхохотался:

– Гвоздем и кубком меня еще не называли! Можешь идти со мной, Тинитаур. Ты меня развеселил, а смех продляет жизнь.

– Пусть Таванна-Шихи пошлет тебе десять танцовщиц из Тилима за твою доброту! – Фокусник живо поднялся с коленей. – Но, мой господин, звезда моего счастья, у меня есть спутник. Не такой, как ты и я или как твой прекрасный зверь, немного странный, но зато услужливый. Ест все, таскает тяжести, кувыркается на потеху публике, а ночью охраняет сон хозяина. Не гони его, молю!

– Ну и где же твой приятель? – спросил Тревельян.

Тинитаур пронзительно свистнул, и из лесной чащи выскочил рыжий мохнатый грязный пац. Несло от него так, что Тревельян отшатнулся, но потом, преодолев брезгливость, осмотрел своего нового попутчика и сказал:

– Ладно, пусть идет с нами, но ты его вымоешь в первом же ручье. – Подумал и со вздохом добавил: – Что поделаешь! Женщины всегда говорили, что у меня отзывчивое сердце.

* * *

Вскоре им попался оставленный армейский лагерь, обширная вырубка в лесу, огороженная невысоким валом и частоколом. Здесь не было никого, кроме стервятников, крыс и диких кошек, пировавших на кучах отбросов. Войско путники нагнали через пару часов, и, судя по тянувшемуся позади обозу, это была полная таркола, подразделение, эквивалентное полку или римскому легиону. Тревельян знал, что оно включает три тысячи шестьсот бойцов, из которых треть являлась легковооруженными арбалетчиками, а остальные – щитоносцами в доспехах, с мечами и копьями. Еще тут была сотня колесниц, предназначенных, видимо, для преследования, небольшие метательные машины на возах и фургон, набитый кандалами. Войско двигалось в строгом порядке, отряд за отрядом во главе со своими офицерами, носившими звание туана, и занимало половину широкого тракта. Вторая половина предназначалась для гражданского транспорта – пассажирских фаэтонов, проносившихся в ту или другую сторону, крестьянских повозок, экипажей местных нобилей и встречавшихся иногда купеческих караванов.

Тревельян со своими спутниками направился в голову войска. Пац, которого звали Тика, был уже вымыт в ручье, что сопровождалось стонами и жалобным воем, и посему солдаты от них не шарахались, а встречали рапсода и фокусника смехом, грохотом мечей по щитам и пожеланиями разделить дыхание. Армия в Империи с древних времен была наемной, и вербовали в нее большей частью рослых северян из Онинда-Ро, Пейтахи и Рингвара, а также варваров и их потомков, осевших в области Южного вала. Вербовка южан являлась важной частью имперской политики, отшлифованной и проверенной веками. Дикарям из джунглей разрешалось приходить в Империю, но не отрядами, без своих вождей и только в качестве солдат, служивших не меньше десятилетия. После этого они могли вернуться в отчие пределы, но приобщение к цивилизации, вину, звонкой монете и чистым тюфякам не проходило бесследно: многие оставались еще на десять лет, получая затем земельный надел и право селиться за Южным валом или в любом другом месте, кроме Семи Провинций. Такая политика сдерживания угрозы, исходившей из южных лесов, была чрезвычайно эффективна, а также полезна обеим сторонам: Империя приобретала солдат, а варвары, не поладившие со своими вождями или влекомые жадностью и любопытством, могли отправиться на север, зная, что там их встретят не мечами, а звоном серебра.

В тарколе, шедшей в Манкану, южан оказалось не меньше половины. То был совсем особый народ, не похожий на имперцев и жителей запада и востока. Рослые, мощные телом, с широкими скуластыми лицами, они были белокожи, и черепа их покрывали не волосы, а белесый, почти незаметный пух. По этой причине их называли в Империи безволосыми, что было гораздо приемлемей с точки зрения политики, чем оскорбительные термины «дикарь» или «варвар». Что же касается их бледной кожи, явной аномалии для южан, то этот вопрос был изучен экспертами Фонда особо тщательно. Они пришли к выводу, что в дерме представителей всех южных племен отсутствует меланин, так называемый «пигмент загара», чувствительный к ультрафиолетовым лучам. Как и почти полное отсутствие волос на голове и мощное телосложение, это был генетический признак, отличающий южную расу от остальных обитателей Осиера.

Обоз, колесницы и колонна пеших воинов растянулись больше чем на километр, но до авангарда Тревельян так и не добрался. Остановка случилась в придорожной таверне, где в окружении трех штабных офицеров и десятка вестовых сидел чахор, предводитель воинства. Он расположился под навесом в походном кресле, пил охлажденное вино и наблюдал за своими отрядами – держат ли воины строй, все ли в панцирях и при оружии, и не плетутся ли где пьяные или больные. Чахор, как и большинство туанов, был имперским нобилем и, судя по длине бакенбард, породистому носу и наушным украшениям в виде золотых цепочек, принадлежал к весьма привилегированному сословию. Не Нобиль Башни, конечно, решил Тревельян, но точно один из Восьмисот. Для членов фамилий, входящих в Башню, пост чахора был мелковат; в имперской армии они командовали корпусами из пяти-шести и более таркол.

Он подошел к военачальнику, по виду – ветерану лет за сорок, представился и испросил разрешения следовать с его воинством в Манкану. Чахор бросил взгляд на Тинитаура и Тику, втянул воздух носом, брезгливо поморщился и сказал, что всякий рапсод – приятный гость за его столом и в его палатке, а вот эта вонючая мерзость, проклятая богами, – тут он кивнул на рыжего паца, – пусть ковыляет в обозе вместе со своим хозяином и веселит ужимками солдат. Тинитаура это, кажется, не огорчило; он заявил, что готов облобызать драгоценные стопы полководца, а затем отправился в обоз. Тревельян остался пить вино с чахором и его штабными офицерами.

Этого нобиля звали Альгейф, а трех его подчиненных – Альраун, Альхард и Альборх. Разумеется, то были не их фамильные имена, а воинские – традиция, которой в Империи придерживались уже много столетий. Начало ей положил император Кужух-Шор Справедливый, и она означала, что нобиль, вступающий в войско, должен, забыв о своей семье, служить единственно Светлому Дому и отечеству. Такая самоотверженность умилила командора; послушав затем, как Альгейф ругается, и поглядев, как он хлещет вино, командор заявил, что этот полковник хоть и сухопутная крыса, но свой в доску парень.

Первый кувшин закончился, когда мимо шли арбалетчики. Альгейф велел подать второй и сказал:

– Нам повезло, Тен-Урхи, что ты идешь в Манкану. Гнусные земли, поистине задница Таван-Геза, где горы – груды дерьма, болота – конская моча, а бабы – сущая блевотина. Вдобавок вино там такое кислое, что если его выпить и помочиться на сапог, то прожжешь в нем дыры. Большая удача, что мы тебя встретили! Будешь нас развлекать по дороге. Какие ты песни поешь?

– Какие пожелаешь, благородный, – ответил Тревельян. – О дальних странах и великих деяниях предков, о героизме воинов и грохоте битв, о чистой страсти и зеленых лугах, над которыми порхают медоносные мотыльки.

– Нет, про мотыльков не надо, – скривился Альгейф.

– Про чистую страсть, пожалуй, тоже, – добавил Альхард. – Провались она сквозь Оправу!

– А вот знаешь ли ты балладу о двенадцати способах любви? – спросил Альраун. – Или Песни Плотского Греха? Или сказание о Хантиле Крепком Дротике, который развлек за одну ночь сорок тилимских танцовщиц?

Тревельян кивнул, уловив тематику, приятную для бравых воинов.

– Разумеется, я все это знаю и множество других таких же песен. Желаете послушать, мои господа?

– Не сейчас, – сказал чахор Альгейф. – Сейчас мы на службе. Я… ик!.. провожу инспекцию войскам.

Арбалетчики прошли, мимо потянулись колесницы. Хозяин таверны принес третий кувшин. Альгейф выпил, небрежным жестом взбил свои бакенбарды и произнес:

– Как было сказано, эта Манкана – мерзкий край, но, повелением Светлого Дома, мы идем навести в ней порядок. Этот, как его… гниль болотная… Пагуш, вот!.. Слишком он возомнил о себе и кончит, я полагаю, крюком в брюхе. Таков наш солдатский долг – идти и насадить его на крюк! Но ты, Тен-Урхи, человек свободный. Так что ты ищешь в тех поганых землях?

– Видишь ли, мой благородный господин, – молвил Тревельян, – есть у нас, рапсодов, легенда. Лет двести или триста тому назад жил в Гзоре мастер, изготовлявший лютни из розового и медного дерева, и были те лютни так хороши, что ни одна из нынешних с ними не сравнится. Лютни разошлись по свету, но с течением веков осталось их немного, и каждая принадлежит известному певцу. Один из них недавно умер в Манкане, в городе Ильв, и завещал свою лютню первому рапсоду, который доберется в этот город. Думаю, мне повезет, так как об этом известно еще немногим.

– Какое совпадение! – сказал Альборх, один из туанов. – Мы тоже идем в Ильв.

– Прекрасно! Я буду услаждать благородных воинов песнями всю дорогу.

За конным отрядом потянулся обоз, и чахор велел Альборху и Альрауну пересчитать возы с провизией и боевыми машинами. Сам же выпил четвертый кувшин вина и приказал подать свою колесницу, пригласив в нее Тревельяна. Боевой возок помчался вдоль воинской колонны, но лошади, топот тысяч ног и звон оружия перепугали Грея. Недовольно заверещав, он снялся с Тревельянова плеча и полетел над кронами деревьев. Альгейф проводил его взглядом.

– Забавная у тебя зверюшка! Не продашь?

– Не могу. Шерр сам выбирает хозяина.

– Да, я об этом слышал. А еще слышал, что шерры могут зачаровать любого и высосать всю кровь.

– Это враки, мой господин. Он питается фруктами, хлебом и мясом.

– Жаль! – Альгейф прикрикнул на лошадей и хищно оскалился. – Я бы знал, кому его подложить! Ублюдку Нура-Паху, главнокомандующему Востока! Это он послал мою тарколу в Манкану!

В начале времени Заката войско встало лагерем у сигнальной вышки, и не успели солдаты расставить шатры, как загрохотал барабан – Альгейф сообщал своему начальству, что удалился от Помо на день пути. Тут не было ни постоялого двора, ни харчевни, но у чахора имелись собственные винные запасы. Пару часов Тревельян развлекал его и туанов песенками сомнительного содержания, потом исполнил на бис скабрезные куплеты о распутной супруге мельника и испросил разрешения удалиться.

Тинитаура он нашел у отведенной им палатки, рядом с костром и котелком, где булькало аппетитное варево. У огня развалился рыжий Тика, грыз какие-то плоды и выискивал в шерсти блох, закусывая ими свой ужин.

– Хорошо ли ты провел время, мой бесценный господин? – поинтересовался фокусник.

– Я делал то, что положено рапсоду: пел, – ответил Тревельян.

– И чахор, конечно, в восхищении, ибо ты воистину великий певец! Ты угоден богам, и я читаю в твоих глазах отблеск небесной славы.

– Ты умеешь читать?

Тинитаур слегка смутился:

– Ну, не по писаному, а исключительно в душах людских. Я, как и ты, много странствовал по свету и приобрел необходимую сноровку. Сейчас вот направляюсь в Манкану, ибо страна эта обширна и не очень населена, а значит, в ней мало знахарей, торговцев и звероловов. Можно заработать на лепешку с медом… А ты что там ищешь, мой господин?

Подсев к огню, Тревельян пожал плечами:

– Чего искать рапсоду? Он идет туда, куда зовет сердце.

Прилетел Грей и опустился на его колени. Тинитаур протянул руку, желая приласкать зверька, но тот оскалился и зашипел. Похоже, фокусник ему не нравился. Определенно не нравился – Тревельян ощутил волну неприязни.