Текст книги "Золотой свисток, или Вояжи писателя Ахманова"

ВОЯЖ 7. ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ

Дело было так:

– Вынеси мусорное ведро, – сказала супруга Ахманова.

В их семье визиты к мусоропроводу считались мужской обязанностью, против чего Ахманов, в принципе, не возражал. Но в данный конкретный момент он занимался важным делом – обдумывал любовный эпизод романа. И потому буркнул:

– После. Сейчас мне некогда.

– Это когда же после? – спросила супруга. – Ведро переполнено!

– Отвяжись, ласточка, – ответил Ахманов.

– Переполнено, говорю! – грозно сверкнув очами, повторила супруга.

Тут Ахманов завелся и выкрикнул:

– Не нарушай творческий процесс! Не мешай полету мысли! И вообще выносить ведро – не по чину известному писателю!

Жена тоже завелась:

– Не по чину, значит? Полет мысли у тебя? Да это мания величия, мой драгоценный! Впору лечиться!

И повезла она Ахманова лечиться – конечно, в Германию, где, как известно, лучшие в мире психиатры. Там, в городе Гамбурге, практиковал профессор психических наук Отто Карлович Яволь, этнический немец, бывший доцент Первого Медицинского, уехавший лет шесть назад из Петербурга. Супруга Ахманова была с ним знакома, к нему и повезла недужного. Ахманов против поездки не возражал, но при условии, что сначала они осмотрят в Берлине Восточный музей, в Мюнхене – Пинакотеку, а в Дрездене – знаменитую картинную галерею. Жена смирилась; понимала, что раз Ахманов с манией величия, то и культурные запросы у него велики.

Выполнив всю музейную программу, прибыли они в Гамбург и тут же отправились к профессору Яволю.

– На что жалуемся? – спросил Отто Карлович – разумеется, по-русски. Хоть был он этнический немец, но на дойче шпрехал не очень уверенно.

Супруга Ахманова объяснила. Профессор начал исследовать Ахманова: стучал по коленке молоточком, задавал каверзные вопросы, просил ткнуть пальцем в нос и долго рассматривал анализ ахмановской мочи. Потом сказал:

– Нервно-моторная функция у вас, батенька мой, перевозбуждена, отсюда и гипертрофия собственной значимости. Я рекомендую перед сном легкое успокоительное. Вот, получите.

И, протянув Ахманову флакон с голубыми пилюльками, профессор велел секретарше выставить счет за консультацию. Надо заметить, немалый – пятьсот евро.

– Что за препарат? – осведомился Ахманов, принимая из рук профессора флакончик и поглядывая на супругу, которая отсчитывала деньги.

– Я же сказал, легкое успокоительное. Состав комплексный, личной моей разработки: валериана, персен, денормил, калий бром… В таком вот роде, батенька.

Как офицер запаса, Ахманов отлично знал, что такое калий бром, но, возвратившись домой, принялся кушать пилюли без всяких возражений. Жена держала флакончик при себе и тщательно следила за лечением.

Так прошло дня три или четыре. Вечером легли они в постель, жена пощекотала Ахманову лысину и спросила:

– Спать будем, или как?

– Спать, – решительно сказал Ахманов и отвернулся к стенке.

– Вчера тоже спали… и позавчера… – разочарованно заметила супруга, но Ахманов ее уже не слышал, храпел под действием успокоительного.

Прошли еще две недели. Ахманов исправно выносил мусорное ведро, но кроме этого никакой активности не проявлял.

Наконец супруга не выдержала и стала ворчать:

– Жена я тебе или не жена? Каждую ночь только бока пролеживаешь! Забыл о супружеском долге?

– Лечение такое, – пояснил Ахманов. – Успокаивает нервно-моторную функцию. Она у меня до нуля сошла. Ни величия, ни функции, ничего нет.

– Правда? – спросила жена.

– Правда, – признался Ахманов, вздыхая. – Я тут, ласточка, стал эротический эпизод сочинять, так не получается! Прежде одной левой и сколько угодно, а теперь не могу.

– Что же будет? – в ужасе воскликнула жена.

– Не знаю. Податься, что ли, в детские писатели…

– В детские! Ты в своем уме? А жить на что будем?

– Еще я могу стихи сочинять, – молвил Ахманов. – Скажем, о природе, о рассветах, закатах и экологии.

Супруга раскричалась:

– Стихи! О природе! Это что за лечение? Я ведь по счету пятьсот евро заплатила! А какого лешего?.. Уже и в Германии мошенники завелись! Да я на этого Яволя рекламацию подам! До президента дойду! Или до этой их Ангелы Меркель!

– Не стоит, – вздохнув, сказал Ахманов. – Какие у тебя претензии, рыбка моя? Лечение мне назначили самое верное.

Жена окончательно рассвирипела.

– Верное? Ты это верным называешь? Это что ж такое! Ни страсти супружеской, ни гонораров! Одно счастье, что ведро выносишь! Да я этого липового профессора…

– Успокойся, – сказал Ахманов. – Профессор – мудрый человек. Ему известно: ничто так не лечит манию величия у мужчин, как импотенция.

– В самом деле? – с задумчивым видом произнесла жена.

– В самом, – подтвердил Ахманов. – Я точно знаю – как-никак писатель, инженер человеческих душ.

Утром, когда он потащил ведро к мусоропроводу, в нем валялся флакончик с голубыми пилюлями.

ВОЯЖ 8. ПРЕЗЕНТ ИЗ ФИНЛЯНДИИ

В Финляндию, на рыбалку, писатель Ахманов ездил с шингенской визой и со своим другом плотником Ефимычем. Знакомы они были лет тридцать, с той поры, как у Ахманова завелась дача, где Ефимыч трудился каждое лето, ремонтируя то сарай, то туалет, то крышу. Супруга Ахманова относилась к Ефимычу с большим почтением, но поездки на рыбалку не одобряла, подозревая, что они с Ахмановым употребляют. А зря! Ефимыч хоть и был плотник, но пил один лишь квас, а Ахманов если к чему и прикладывался, то в меру.

Приехали они на «жигульке» в глухое местечко Тиккурилапуппоярви, забросили в озеро удочки, вскипятили воду для ухи и стали ждать поклевки. Но не клевало. Час не клевало, два не клевало, а когда клюнуло, вытащил Ахманов не леща и не щуку, а чудо чудное, диво дивное – финскую русалку. Ефимыч поглядел на нее, хмыкнул и молвил:

– Маловато для ухи!

– Маловато, – согласился Ахманов.

И пустили они русалку в двухлитровый бидончик, благо была она размером в ладонь.

Вернулся Ахманов домой, а жена его справивает:

– Ну, много рыбы наловили? Что привез?

– А вот тебе презент, – сказал Ахманов и вытащил русалку за хвостик из бидончика.

Супруга глянула неодобрительно:

– Тощая какая-то девчушка! И с чешуей!

– Тощая, это ничего, – произнес Ахманов. – Откормим!

– А чем?

– Думаю, сникерсами, – решил Ахманов. – Самое калорийное питание.

И правда, на сникерсах русалка стала расти как тесто на дрожжах. Пришлось пересадить ее в аквариум, изгнав оттуда золотую рыбку, а потом – в ванну, где через месяц она умещалась уже с трудом. Со всех сторон русалка вполне округлилась и теперь совсем не походила на тощую девчушку. Супруга Ахманова очень ей благоволила, и вели они долгие беседы за кофе и сникерсами, обучаясь друг у друга русскому и финскому.

Прошло еще какое-то время, и жена Ахманова сказала:

– Пора Ильзу определить в место попросторнее, тесновато ей в ванне. Опять же барышня она, хоть и с хвостом, и надобно ей внимание молодых людей. Боюсь, зачахнет она с нами, с писателями.

И стали они втроем совет держать.

– В бассейн пойдешь, инструктором по плаванию? – спросил Ахманов. – Вот только вода там сильно хлорированная.

Русалка Ильза замотала головой. От хлорки у нее начинался аллергический насморк.

– А если в зоопарк? – предложила жена.

– Надо справки навести и оглядеться, – сказал Ахманов.

Вечером вызвал он Ефимыча с «жигульком», отвезли они Ильзу на стрелку Васильевского острова и пустили в Неву, чтобы русалка проникла в водные артерии зоопарка и оценила его на предмет постоянного жительства. К рассвету Ильза вернулась в полном ужасе и сказала, что в такой клоаке обитать не согласна, и что, по отзывам бегемота, белого медведя и тюленей, сникерсами там не кормят, а дают сено и сырую рыбу. Писатель Ахманов заикнулся было про океанариум, но вспомнил о спрутах и акулах и решил, что этот вариант тоже неподходящий.

Обсуждали они еще музей этнографии, место вполне приличное, где имелся отдел лопарей, финнов и саами. Там соглашались Ильзу принять, но только в виде чучела – не было в музее ни бассейна, но просторной ванны. К тому же директор сомневался, можно ли считать Ильзу настоящей финкой – те финны, что ему встречались, были сплошь бесхвостыми.

Тут вышло Ильзе поглядеть на цирк – конечно, в телевизоре, к которому она так пристрастилась, что в ванной ей установили особый аппарат, китайский влагонепроницаемый. Львы и тигры ее не вдохновили, клоуны, акробаты и жонглеры тоже не вызвали большого интереса, а вот на фокусника Петросяна она смотрела затаив дыхание. Очень ей понравилось, как он пилил ассистенток пополам и протыкал их шампурами, а девицы были все одно целехоньки. К тому же Петросян был молод и красив, и кажется, Ильза не осталась равнодушной к нему и его чудесному искусству.

Ахманов с женой отправились к фокуснику на переговоры. Тот, посмотрев портфолио Ильзы (вид сверху топлесс) восхитился, а от хвоста пришел в полный экстаз. Ударили по рукам, оформили Ильзу ассистенткой, снабдили надувным бассейном из пластика и ящиком сникерсов, а после Петросян увез русалочку на гастроли по Европе, где они и пробыли год без малого. Затем вернулись, и Ахманов с женой поспешили на первое же представление.

Глядят, а на арене краса-девица, вылитая Ильза, но с двумя ногами! Рост баскетбольный, ноги от ушей, глаза голубые с финской поволокой, а из кармашка сникерс торчит… Точно Ильза! Она их тоже увидела, разулыбалась, повертела ножкой, хлопнула по коленке и побежала к Петросяну – тот уже ждал ее с пилой и шампурами.

Ахманов с женой переглянулись и облегченно вздохнули.

– Хорошо мы ее определили, – сказала супруга Ахманова.

– Хорошо, – согласился Ахманов.

– К настоящему фокуснику!

– Бери выше – к магу-чудодею! – уточнил Ахманов.

– Удачно он ее распилил.

– Мастер! Ножки классные, и никакой чешуи!

Вернулись они домой, жена Ахманова поглядела на фотографию Ильзы и пригорюнилась.

– А я ведь так и не выучила финский…

– Не беда, – сказал Ахманов. – В выходной двинем на рыбалку, так что чисти аквариум и закупай сникерсы.

– Надеюсь, не в наших озерах будете ловить? – заметила его жена. – Я русалочку хочу, а не водяного с жабьими лапами!

– Само собой, не в наших. Зря мы, что ли, бились за шингенской визой, – ответил Ахманов и пошел звонить Ефимычу.

ВОЯЖ 9. РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

Писатель Ахманов с женой отправились в Рим, дабы обозреть его культурные сокровища. Но сразу дело до сокровищ не дошло, так как супруга Ахманова пожелала отправиться в шопинг. Они вышли из отеля и сразу уткнулись в посудную лавку, где жене Ахманова очень понравилась сковорода – огромная, тяжелая, блестящая.

– Зачем нам эта сковородка? – морщась, сказал писатель Ахманов.

– Блины печь, – ответила жена.

– У нас есть две сковородки для блинов, – возразил Ахманов.

– Те французские, а эта – итальянская, – пояснила жена.

– А куда мы сунем такую здоровую дуру?

– Как куда? В твой портфель!

Надо заметить, что писатель Ахманов иногда брал в свои вояжи старый, но очень вместительный портфель с десятком собственных книг. Книги эти дарились соотечественникам, прозябавшим за бугром во всяких Франциях и Испаниях, с целью их приобщения к родной литературе. В Рим Ахманов тоже взял портфель с последними своими шедеврами, но место в нем еще оставалось.

Итак, они купили сковородку, вернулись в гостиницу, спрятали приобретение в портфель и снова отправились гулять. А когда вернулись, Ахманова поджидал у стойки портье видный мужчина с обширной лысиной.

– Витторе Джакконезе, – представился он и продолжил на английском: – Первый помощник министра культуры Республики Италия. С покорной просьбой к синьору Ахманову.

– Слушаю, – сказал Ахманов, оглядывая лысого с подозрением. Но на мошенника тот не был похож.

– Мы знаем, что синьор Ахманов – известный русский писатель, – произнес Витторе Джакконезе. – И если выпало нам счастье видеть его в Риме, то не соизволит ли он встретиться с журналистами и провести пресс-конференцию? Для репортеров ведущих изданий Рима, Парижа, Лондона, Мадрида и Нью-Йорка?

Ахманов гордо расправил плечи и сказал супруге:

– Вот видишь, дорогая, моя слава перешагнула все европейские границы! – Потом он перешел на английский и поинтересовался: – Когда и где?

– Завтра, синьор, в одиннадцать тридцать, – сообщил Витторе Джакконезе. – К одиннадцати мы пришлем за вами лимузин и отвезем в Колизей.

Ахманов вздрогнул.

– Почему в Колизей? Надеюсь, гладиаторских игр с моим участием не будет?

– Что вы, синьор! Ожидается масса журналистов, и Колизей лучше всего подходит для пресс-конференции. Мы закроем его для туристов часа на четыре… может, на пять… В зависимости от обстоятельств.

Ахманов надул щеки и кивнул.

– Ладно! Присылайте машину.

Утром к отелю (кстати, весьма скромному, "три звезды") подъехала крутая тачка и восемь моторизованных карабинеров. Ахманов спустился, прихватив портфель с книгами и слегка удивившись его тяжести. Вспомнив о неприятностях в Испании и Англии, он решил, что будет дарить книги только итальянским, французским и американским журналистам. Жена с ним не поехала, а собралась на экскурсию в Ватикан. Но Ахманов не обиделся, понимая, что хоть он важная персона, но все же римскому папе не чета.

Поднявшись в императорскую ложу Колизея, он был потрясен. Тут торчали сорок восемь микрофонов с эмблемами различных СМИ, на арене, у камер и прожекторов, суетились техники, а в проходах и на скамьях бушевала и вопила тысячная толпа – щелкоперы, папарацци, фанаты, фанатки и прочая нечисть. Словом, восемь карабинеров-охранников были совсем не лишними. Ахманов уже представлял, как на него набросятся поклонницы, повалят на пол, сорвут одежду и…

Но встреча началась довольно мирно, с вопросов, что выкрикивали журналисты. Всех переорал горластый репортер из «Таймс», а может, из "Дейли ньюс":

– Когда? Когда вы подадите в суд, мистер Ахманофф? И где намерены судиться? Здесь, в Риме?

Сперва Ахманов остолбенел, но, послушав вопли других репортеров, быстро разобрался в ситуации. Его приняли за того российского писателя, который имел претензии к Дэну Брауну. Наш литературный гений клялся, что романы "Демоны и ангелы" и "Код да Винчи" Браун содрал с его творений, вывезенных нелегально за рубеж то ли мормонами, то ли иллюминатами, а может, агентом ЦРУ. Ожидалось, что россиянин появится в Риме со дня на день, дабы бросить Брауну перчатку прямо на месте преступления. Западные СМИ рассчитывали на большой скандал – возможно, с мордобитием и метанием тухлых яиц. Словом, обстановка накалилась.

И тут Ахманов сплоховал. Ему бы поводить кота за салом, поинтриговать, навешать лапши на уши! А он, честняга, рявкнул в сорок восемь микрофонов, что знать не знает Дэна Брауна, что клал на римский суд, на ангелов и демонов, а также на министерство культуры, коему все россияне – на одно лицо. И, совсем уж разъярившись, добавил, что не убогого Брауна читает, а только Хемингуэя и Достоевского, как и положено персоне с высоким интеллектом.

Тут репортеры, осознав ошибку, принялись сматывать удочки и свои микрофоны. Карабинеры тоже исчезли, и Колизей опустел – почти. Остались трое: небритый мужик, мерзкая тощая дама и Сема Хейфец из НЕФа, то есть из "Новой еврейской фантастики". Мужик, явный белоэмигрант, трудился в "Славянском базаре", а мерзкая дама была феминисткой или суфражисткой. Ахманов в этом не очень разбирался, но решил, что убеждения дамы продиктованы ее внешностью.

– Ходят слухи, что вы – большой негодник, мсье Ахманов, – начала тощая.

– Натуральный сукин сын, – подтвердил Ахманов, кивая небритому – давай-ка, мол, свои вопросы.

Небритый промолчал, зато вперед вылез Сема, бывший бобручанин, а нынче житель Хайфы:

– Как вы относитесь к арабам?

– Никак. Ни с одним арабом не знаком.

– Но вы же еврей!

– Я – гражданин мира и сторонник расовой дезинтеграции, – веско произнес Ахманов.

– Де… чего?

– Дегельминтизации и дератизации, – пояснил Ахманов, после чего Сема впал в легкий ступор.

Зато пошла в атаку тощая дама:

– Ходят слухи, мсье Ахманов, что на Таити вы ели человечину. Признайтесь, вы каннибал?

– Хуже, – сказал Ахманов. – Я – некросадист со склонностью к копролагнии.

– И кого вы… это… копролагнули? Нельзя ли поподробнее?

– Без комментариев, – молвил Ахманов. – Это вопрос большой политики. Тут такие персоны замешаны… – Он поднял глаза вверх и многозначительно ухмыльнулся.

Тем временем, получив передышку, Хейфец из НЕФа пришел в себя.

– В романах "Бойцы Данвейта" и "Темные небеса" вы описали битвы человечества с расой дроми. Не есть ли в этом элемент иносказания?

– Это в каком же смысле? – спросил Ахманов.

– В смысле арабо-израильских конфликтов. Люди – это мы, израильтяне, а дроми – это арабы.

От удивления Ахманов икнул.

– Простите, но дроми – земноводные!

– От арабов можно всего ожидать, – убежденно молвил бывший бобручанин Сема.

Снова встряла тощая дама:

– Ходят слухи, мсье Ахманов, что у вас венерическая шизофрения.

– Ерунда! Страдаю только некросадизмом и диабетом.

– А что вы думаете о…

– Вот это самое и думаю, – молвил Ахманов и показал даме средний палец.

Сема кстати разрядил обстановку, вклинившись с новыми вопросами:

– Вы писали о войне Египта с Ассирией, и там есть такой персонаж, такой Давид из палестинских иудеев, отважный благородный воин. Будет ли продолжение у этого романа? И не Давид ли станет главным героем?

– Продолжение будет, – подтвердил Ахманов. – Но не о Давиде.

– О ком же?

– О Хайле. Если помните, там есть такой Хайло из северных земель, а точнее, из Новгорода. Вот о нем и будет роман. О нем, о князе-батюшке Владимире и крещении Руси.

– Почему же о Хайле, а не о Давиде? – обиделся Сема Хейфец. – Вы же еврей и еврейский писатель!

Небритый из "Славянского базара" вдруг захохотал.

– А потому, дурашка, что хоть он еврей, а писатель – русский! Ты «Наемника» с «Наследником» читал? А «Флибустьера»? Написано-то как! Крутяк! И все во славу русского оружия!

– Еврей не может быть русским писателем! – возмутился Сема. – Еврей, он и в Африке еврей! И на Проксиме Центавра еврей! Всегда еврей, во всех проявлениях!

– Еще как может, – возразил небритый. – Вспомни великого русского художника Левитана! И поэта Бродского! И Пастернака! И еще…

Они чуть не сцепились, но тут Ахманов встал между ними и с печальным вздохом сказал:

– Не ссорьтесь, ребята, не надо. Вот моя супруга утверждает, что все мы – потомки Чингисхана.

– Кстати, о вашей супруге, мсье Ахманов! – оживилась тощая дама. – Ходят слухи, что вы бьете жену уполовником! Алюминиевым!

– Вранье, только сковородкой, – сказал Ахманов. – Правда, железной.

Тут он открыл портфель, вытащил сковороду и огрел тощую по голове. А затем отправился с Хейфецем и небритым в ближайшую тратторию (по-русски – пивную), где они обсудили множество проблем – до того, как небритый свалился под стол. А Сема, хоть язык у него заплетался, сказал, что теперь понимает, как Ахманов относится к арабам, и обещал написать об этом в интервью. Обещал твердо и клятвенно, как еврей еврею, после чего тоже исчез под столом. А писатель Ахманов взял такси и отправился в гостиницу.

…Через пару месяцев ему пришла бандероль из Израиля, а в ней – свежий номер журнала "Новая еврейская фантастика". На обложке был нарисован дроми в позе совершения намаза, а затем шли десять страниц интервью с писателем Ахмановым. Но, к сожалению, на иврите, в котором Ахманов не разумел ни слова. И потому он до сих пор не знает, как относится к арабам.

ВОЯЖ 10. ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ

Ехать в Египет писатель Ахманов не хотел. По двум причинам: не было у него доверия к нынешним египтянам, а кроме того друг-египтолог, университетский доцент, рассказывал ему об этой стране в деталях. Доцент там побывал, излазил катакомбы в Александрии, взошел на пирамиды и все другие чудеса тоже досконально исследовал. Так что его историй Ахманову вполне хватало.

А вот жена Ахманова жаждала попасть в Египет, поскольку все ее приятельницы там уже побывали, катались на верблюдах и разглядывали мумии в Каирском музее. Так что в беседах с ними супруга писателя была в невыгодной позиции: вспомнит, бывало, про Испанию или Хорватию, а ей сразу затыкают рот пирамидой Хеопса. Вот она и пилила, и грызла Ахманова, но он крепился и только ворчал: "Знаем этих верблюдов! Залезешь за доллар, а чтоб спуститься стошку требуют! А мумии… что мумии… вот, в Эрмитаже лежит, иди и смотри!"

Но тут у друга-доцента возникла проблема: кончился папирус. Этот папирус делали только в Каире, в музейных мастерских, и доцент привез оттуда метров десять. И студентам своим, чтобы учились писать иероглифы, выдавал по кусочку, так что надолго хватило. Но кончилось. Доцент, компьютерно продвинутый мужчина, пытался купить папирус через интернет, но получил лишь обрывок кошмы из грязной верблюжьей шерсти. Что, конечно, не украшает египетских предпринимателей.

В общем, случился у доцента разговор с Ахмановым, и писатель понял, что от его поездки зависит будущее российской египтологии. Надо сказать, что Ахманова всегда отличали жертвенность и трепетное отношение к науке; потому решил он положить живот на ее алтарь, съездить и папирус раздобыть. А уж как была рада жена!

И они отправились.

Тур был таков: сначала неделя на Красном море, чтобы купаться и загорать, потом неделя в Каире, для осмотра мумий, пирамид, верблюдов и прочих артефактов. Перебравшись с моря в Каир, супруги были приятно удивлены: их поселили в спецотеле при пирамидах. Отель являл собой как бы поселение древнеегипетских каменотесов: полтора десятка глинобитных домишек, и при каждом – отхожее место во дворе. Экзотика! Жена Ахманова была просто на седьмом небе.

На другой день их повезли в Каирский музей, где супруги вдоволь нагляделись на мумии, статуи и статуэтки. Разумеется, Ахманов приобрел папирус заказанного метража, а еще изваяние бога Тота, в подарок своему доценту. Вернулись они поздно вечером, уставшие и полные впечатлений, и легли спать. Жена Ахманова сразу уснула, а писатель все ворочался и прикидывал, не надули ли его с папирусом, того ли качества материал и в самом ли деле изготовлен из папирусных стеблей, а не из какой-нибудь местной соломы.

И вот, размышляя об этом, слышит Ахманов, как во дворе при их хижине кто-то шебуршится. Не только шебуршится, а стонет и подвывает, да так жалобно, словно обиженное дитя. Ветер, решил Ахманов, но все же высунулся посмотреть и заметил, что у отхожего места мелькнула некая тень. Мелькнула, исчезла и больше не появлялась. Успокоившись, Ахманов лег и уснул.

Но на следующий день, когда они с женой ходили в шопинг по каирским базарам, писатель приобрел увесистую бейсбольную биту. "Зачем тебе эта палка? – спросила жена. – У нас таких в любом спортивном магазине пруд пруди!" "Дорога ложка к обеду", – пробормотал Ахманов, отсчитывая за бейсбольный предмет египетские тугрики.

Ночью, когда супруга уснула, он засел в отхожем месте, на доске, протянутой над ямкой и загороженной циновками. Разумеется, сидел он там с битой, то есть в полной боевой готовности. Сидел и вспоминал о самом ужасном своем приключении, о Таити, где его чуть не съели. И принял он такое решение: будет драться как лев, но съесть себя еще раз не позволит. Ни себя, ни любимую жену!

Как завыло во дворе, Ахманов откинул циновку и выскочил с поднятой битой. Глядь, а перед ним какая-то фигура, ветхая, вся в лохмотьях и бинтах, да еще с мерзким запахом – должно быть, египетский бомж. Ахманову и свои родимые бомжи не очень-то нравились, так что он размахнулся от души и рявкнул на английском:

– Фак! Вали отсюда, фраер, не то башку снесу!

– И я это слышу от интеллигента… – с горечью молвила ветхая фигура, тоже по-английски. – Слышу от русского писателя… Великий Осирис! Сколько в Хапи утекло воды, а мир все не меняется!

Ахманов устыдился, опустил биту и сказал:

– Ладно, проехали! Говори, чего тебе надобно, старче. Тугриков отсыпать? Или какой-никакой одежкой одарить?

– Мумиям это ни к чему, – ответила фигура. – Нет у меня мирских забот, кроме одной. Клянусь в том рогами Аписа!

Присмотрелся Ахманов и видит: это и правда мумия. Как положено, закутана в пелены, и лицо забинтовано, а на нем только черные точки глаз да провал рта. И запах исключительно могильный.

– Так ты и вправду мумия? – спросил Ахманов в изумлении.

– Мумия, мумия, – подтвердил пришелец. – Из музея я. Понимаете, там в залах наверху лежат с полсотни мумий для туристов, а в фондах закрытого доступа – то есть в подвалах – нас больше тысячи. И все мечтают попасть наверх, в стеклянную витрину, дабы глядеть на живых и наслаждаться хоть этим развлечением. Все мечтают, но не каждому дано! Я в витринке лет пять пролежал, язык вот выучил, однако опять в подвал запихнули… – Тут мумия заломила руки и взвыла: – О, горькая моя судьбина! Где ты, былое величие! Где мои нукеры, мои гетеры, мои…

– Давай-ка без истерики, – прервал страдальца Ахманов. – Для начала представься, рыбка моя. Ты кто такой? Как тебя звать-величать?

– Как, разве я не говорил? Рамсес Второй Великий!

– Это вряд ли. Рамсес наверху лежит, на самом почетном месте.

– Ну, тогда я – Тутмос Третий Завоеватель!

– Не парь мне мозги, старче. Тутмос тоже наверху. Сам видел.

– Тогда я какой-то другой фараон, но тоже великий. Нам, мумиям, имя свое не вспомнить, если стерли его со стен гробницы.

– Бог с ним, с именем, – великодушно молвил Ахманов. – Надо-то тебе чего?

– Слух до подвалов дошел о посетившем нас российском писателе, – сообщила мумия. – И решил я: не век же мне в подвалах киснуть! Поэтому обращаюсь к вам, сударь, как к персоне интеллектуальной, понимающей и сердечно чувствительной. С просьбой обращаюсь: увезите меня в свою родимую державу! Ходит слух, что мумий у вас мало и относятся к ним с большим почтением. Одна даже в столице лежит, на главной площади. Вот бы мне туда попасть!

– Об этом и не мечтай, – окоротил мумию Ахманов. – Хоть ты и фараон, а все же не того калибра личность. Могу обещать только Эрмитаж. Там, в Египетском зале, есть уже один такой. Падекатром зовут [В Эрмитаже находится жрец Па-де-ист, предположительно из эпохи Нового Царства.].

– Не знаком, – сказала мумия. – Не знаком, но готов разделить его общество. Так как насчет вывоза?

– Тут есть проблемы, – отвечал Ахманов. – Сунем тебя в чемодан, а на таможне нас с женой заметут и срок припаяют за кражу национального имущества. Будем камень ломать в Нубийской пустыне… Нет, к этому я морально не готов! Давай отложим вопрос до завтрашней ночи. Надо мозгами пораскинуть.

Мумия согласно кивнула и с тоскливым воплем растаяла в воздухе.

Весь следующий день Ахманов был задумчив и даже отверг предложение гида сфотографироваться в пирамиде Хеопса. А ведь ему, как VIP-персоне, предложили снимок в саргофаге! Но Ахманов туда не лег и жену не пустил, хотя чуть не дошло до скандала. Потом, правда, жена увидела в каменном гробу трех скорпионов и успокоилась.

Ночью Ахманов снова был во дворе. Сияли звезды, карабкалась в зенит луна, и в ее переменчивом свете огромный сфинкс глядел на писателя с надеждой, будто говоря: помоги! Помоги моему горемычному соплеменнику! Кто ему протянет руку дружбы? Ведь не корыстные же янки, боши и прочие макаронники! Только ты, славный сын России!

– Инди-руси бхай, бхай, – вздохнув, пробормотал Ахманов, и тут же у туалета появилась мумия. Кивнув ей как старому знакомцу, писатель произнес: – Весь день соображал, так что имеется пара мыслей. Надо бы тебя оформить как дар египетского правительства. Мы вам Асуан построили и выручали в трудный час – с танками там, с самолетами… Отчего бы не подарить России мумию? От широкой души египтян? Здесь мумий заваль, а у нас и правда дефицит.

Безымянный фараон горько рассмеялся.

– Подарят, как же! Это разве египтяне? Египтяне – мы! – Он стукнул кулаком о грудь, выбив облачко пыли. – Мы были египтянами, а эти нынешние – жлобы и мздоимцы! Делают бабки на нашей славе! Нет, почтенный, с подарком дело не пройдет. Разве что за хороший бакшиш.

– Тогда есть другой вариант, – не теряя бодрости, сообщил Ахманов. – Вернусь я в Петербург и предложу нашему писательскому союзу взять над тобою шефство. Думаю, общее собрание меня поддержит – у нас многие очень сочувствуют мумиям. Проголосуем, напишем протокол, и вперед.

– Это куда конкретно? – спросила мумия.

– Из Египта в Питер, разумеется, – ответил Ахманов. – Скажем, я прихвачу твой пальчик… пальчик, он ведь маленький, не найдут его на таможне ваши вахлаки… Я пальчик вывезу, другой писатель к вам заглянет – позвонок утащит, третий – зуб… Так, зуб за зубом, пальчик за пальчиком, перебазируем тебя через границу. Уверен, лет за пятнадцать справимся.

– Хорошая мысль, клянусь Амоном! – согласилась мумия. – Но кроме зубов и пальцев у меня еще череп имеется. Череп, ребра, берцовые кости и все такое… С этим как?

– Пилить придется, – деловито произнес Ахманов. – Но ты не огорчайся! У меня друг-египтолог есть – склеит, будешь как новенький.

– Хмм, пилить… во мне душа и так еле держится… Теперь мне подумать надо, а заодно – посоветоваться, – сказал фараон.

– Это с кем же?

– С коллегами в подвале. Как говорят у нас, египтян, арба не катится на одном колесе.

– Советуйся, – кивнул Ахманов. – Жду тебя завтра ночью здесь, у туалета. Так или этак, но вопрос решим. Не позволю я фараонской мумии прозябать в подвалах!

На этом они и расстались. Утром Ахманов не поехал кататься по Нилу, а озаботился пилой. Выбрал надежную ножовку фирмы «Байер» и стал прикидывать, куда запрячет пальчик. Решил, что лучше в туфлю: если просветят рентгеном, можно сказать, что у него шесть пальцев на ноге. Что здесь такого! Бывают же шестипалые люди! Особенно среди писателей!

Ночью вышел он к нужнику с пилой, а мумия уже тут как тут. Только вроде бы она в смущении – мнется, головой мотает и погромыхивает костями.

– Ну, что решили? – спросил Ахманов. – Пилить или не пилить?

– Велика мудрость жрецов Птаха, и многие тайны им ведомы, – ответствовал безымянный фараон. – Нашелся один в подвале, надоумил… Пожалуй, я сам бы перенесся в Петербург, но не могу, и есть тому причина: по словам жреца, крепко я привязан к этой земле, ибо здесь мое Ка.

– Ка – чего? – Ахманов насупил брови, вспоминая, что говорил на сей счет друг-египтолог.

– Просто Ка, – отозвалась мумия. – Моя душа. Привезешь ее к себе домой, и я тотчас явлюсь следом за нею.

– Душу протащить через таможню не проблема. – Ахманов с облегчением вздохнул, отложил пилу и вытянул руку. – Давай сюда свое Ка. Доставлю в Питер в лучшем виде.

– Из рук в руки не передать, – грустно сообщила мумия. – Нужно, чтобы мое Ка в тебя вместилось и чтобы потом оно из тебя вышло. Жрец сказал: в этом риск, большой риск! Понравишься ты ему, и оно тебя не покинет… А я здесь останусь, в музейных подвалах и даже без Ка! Ужас, ужас!