Текст книги "Актёрский роман"

Сапелкина осторожно подняли и понесли, как покойника, ногами вперёд.

– Ну вы мне за это ещё ответите! – пообещал Анину какой-то, маленький, нервный, лысый мужичок с бородавкой на лбу, бережно, как ежа, заворачивая зубной протез Сапелкина в платок.

Их беспрестанно щелкали на мобильники.

Актриса Вера Русских, которая после съёмок в «Маргоше» за невостребованностью, резала себе вены на руках и ногах, воскликнула со всем жаром молодости:

– Вы убийца, Павел Владимирович!

Анин так на неё посмотрел, что Русских предпочла за благо убраться восвояси.

Тотчас явилась полиция, и на растерянного Анина надели наручники.

– У меня здесь сын! – рванулся было он.

Но навалилось пятеро.

– Соучастник? – Спросили с хитрецой, свойственной карающим органам.

– Сын! Мать его с ума сойдёт! – просипел Анин.

– И сына возьмём, – успокоили его.

– Ему только семь лет!

– Значит, по малолетке пойдёт! – заверили абсолютно серьёзно.

И Анин понял, что с юмором у полиции всё нормально. Вот влип! – решил он.

Привезли в ОВД «Арбат», затолкали за решётку и приказали молчать. Собственно, Анин давно молчал, зная по опыту, что не так страшен чёрт, как его малюют, и что можно выпутаться и не из такого положения. Однако если Сапелкин помер, то ничего не попишешь, придётся садиться. А может, и к лучшему, с неожиданным облегчением подумал Анин, мучеником стану, будут говорить: «А-а-а… это тот, который убил мэтра Сапелкина! Так ему и надо!» К счастью, прежде чем у них отобрали мобильники, он успел позвонить Базлову. А потом разулся, залез на нары и укрылся дублёнкой.

– Как ты можешь? – патетически запричитал Коровин, бегая по камере и махая руками, как раненая птица. – Как ты можешь?! Пиджак мне порвал…

– Сегодня пятница? – Анин сычом выглянул из-под дублёнки.

– Ну?.. – споткнулся Коровин.

– Разберутся к понедельнику. Так что ложись, не мелькай.

– Ну у тебя и нервы! – снова забегал Коровин. – Нас же посадят!!!

Рыжие усы у него походили теперь на поросячью щетину и явно вопрошали: «А с нами что будет?»

– Подумаешь…

У себя в Кемерове Анин состоял на учёте в милиции с шестого класса. Треть школы ходило под его началом. Опыт у него был огромный. В четырнадцать получил судимость условно. Позже он разобрался со своей харизмой и выбрал между хулиганством и искусством.

– И то верно, – вдруг замер Коровин. – А всё-таки хорошо я ему врезал!

Он демонстративно помассировал свой правый кулак, а глазах, непонятно почему, промелькнул щенячий восторг.

– Вот за это «врезал» нам по десятке и впаяют, – фирменно хихикнул Анин, накрываясь с головой.

– Мне-то всё равно! – заумничал Коровин. – Я человек потерянный, я в киноведы подамся, а тебе должно быть стыдно!

– Чего это мне стыдно? – удивился Анин и снова выглянул.

Не любил он в людях наивность, пускай она и была передышкой в гонке на супердлинную дистанцию, но наивность сгубила ни одного человека, потому что судьбу делала кривой, а жизненную цель невнятной.

– Ты меня в это дело втравил!

– Я?! – вскипел Анин, но ту же остыл: что возьмёшь с обиженного жизнью, разве что, как говорили в школе, анализы? Однако Коровин и на это не годен, позлорадствовал Анин, гусь лапчатый.

– Ну а кто мне глаза на правду жизни открыл? – сыграл на актёрском рефлексе Коровин.

– Иди ты к чёрту, балабол! – пробурчал Анин и, действительно, уснул.

Мысль о том, что он сам балансирует над пропастью, даже не пришла ему в голову.

Разбудили его Базов и адвокат, оба с весьма озабоченными лицами. Базлов крутил усы, чем сильно рассмешил Анина. На что Базлов только осуждающе покачал головой:

– Всё-таки Сапелкин – всемирно известная личность, связей у него больше, чем песчинок на берегу Чёрного моря. Что он придумает, одному Богу известно.

Отвели в отдельную камеру и дали пять минут.

– Так, – деловито сказал адвокат, – ни в чём не сознавайтесь!

– Да, не стоит, – грустно подтвердил Базлов и посмотрел на Анина как на обречённого.

Но тогда Анин его не понял, хотя что-то изменилось со смертью Клавдия Юрьевича Сапелкина. Отвлёк адвокат.

– Вы его били? – спросил он.

– А-а-а… м-м-м… – отвечал Анин.

– Так били, или нет?! – вышел из себя адвокат.

– Пальцем не тронул, – признался Анин и снова вопросительно уставился на Базлова.

Но лицо Базлова уже ничего не выражало.

– Тем более! – обрадовался адвокат.

– Я бил! – радостно сообщил законопослушный Коровин.

Адвокат только покривился, и Анин понял, что адвокат интересует только он лично, а Коровин сбоку припёка.

– Кричали на друг друга, – поправился Анин.

Базлов понимающе улыбнулся. На самом деле, он испугался, что Анин догадается о его мыслях. А думал он о жене Анина, о её умоляющих глазах: «Вызволи придурка!», и о том, что сообщил ему накануне Пётр Ифтодий: «Ваш друг из Челябинска?» «Ну да», – неуверенно подтвердил Базлов. «Типсаревич – из Новосибирска». «Ну и что?» «А то, что по меркам Сибири это совсем рядом. К тому же Анин родился в этом городе». «Да? – удивился Базлов, – я и не подумал». Значит, «Жулин-три» не будет, с облегчением решил он и тут же высказался: «Ты это… не забывайся, всё-таки пока Анин ещё мой друг». «Есть не забываться», – дал отбой Пётр Ифтодий и опять вывернулся, как угорь.

– Кричать, – махнул адвокат, – это можно. Можно даже матом. Нельзя оскорблять и грозить смертью. А кричать можно, сколько влезет. Это не уголовное преступление.

– А если я его не любил по жизни? – деловито спросил Коровин и сделал так: «Ц-ц-ц!», когда человек красуется, имея в душе ещё одно придурочное лицо, которое выказывает только в редкие моменты актёрского озарения.

– Это тоже не преступление! – заверил его адвокат. – Мало ли, кого я не люблю! Так можно пол-Москвы пересажать. Пили?

– Бутылку на двоих, – сознался законопослушный Коровин.

– Вы ничего не пили! – деловито наставил палец адвокат. – Это отягчает вину!

– А если пахнет? – спросил законопослушный Коровин.

– Дышите в сторону! – посоветовал адвокат.

– В общем, молчите, – сказал Базлов и осторожно покосился на Анина: сообразил или нет?

Опасность была очевидна, Анин был не настолько глуп, чтобы не догадаться о том, что уже и так давно волнует Базлова.

– А если пытать будут? – спросил законопослушный Коровин.

– Насмерть не запытают, – зловеще сказал адвокат.

– От них всего что угодно можно ожидать, – со знанием дела сказал Базлов. – Я одни раз тоже попал…

Анину вовсе стало смешно от мысли, что огромного Базлова кто-то мог повязать, а вдвойне смешнее от того, что Базлов под его взглядом терялся, словно школьник на экзамене.

– Потом расскажешь, – перебил адвокат, и Базлов послушно заткнулся, что на него вовсе не было похоже.

– Сергея забери, – попросил Анин.

– Заберу, – по-свойски пообещал Базлов. – Мы пошли на разведку! В общем, не падайте духом. Если надо, начальству на лапу дадим.

– А вот это не рекомендуется, – авторитетно покачал головой адвокат, и они, пререкаясь между собой, суетливо убежали.

Анина и Коровина вернули на прежнее место. Анин снова улёгся спать. Разбудил его беспардонный Коровин:

– А мне пальчики откатали, – радостно сообщил он, мотая в воздухе чёрными, как у негра, руками.

– Поздравляю, – сказал Анин, переворачиваясь лицом к стене.

На самом деле, он не спал, а все эти два часа думал о Бельчонке, как она изменилась, с каждым днём становилась чужой, и не мог найти причины. И вдруг из всё совокупности того, что пережил сегодня, понял, что Базлов тоже поставил на нём крест. Это открытие, в свою очередь, удивило его своей беспричинностью. Что-то вокруг него происходило, а он ещё не понимал, что именно. Надо убедиться, подумал он, что я ошибаюсь.

– Такой материал пропадает! – воскликнул Коровин. – Такой материал, а ты дрыхнешь!

– Тебя что, ни разу не забирали? – приподнялся Анин.

– Ни разу, – сознался Коровин. – Теперь-то уже всё. Опыт не пригодится.

– Сплюнь, – посоветовал Анин.

– Ты думаешь, не посадят?

– Не-а, – зевнул Анин.

– А я думаю, посадят, – радостно сказал Коровин.

И Анин понял, что Коровин таким способом мечтает спасти свою и без того подмоченную репутацию: мол, сидел, играть не мог, а вышел, время ушло; будет чем оправдаться.

* * *

– Товарищи актеры, – щёлкнул замком полицейский, – вы свободны. Можно автограф?

– Можно! – образовался Анин и стал деловито обуваться.

Коровин заметно расстроился, его гениальный план лопнул:

– А чего нас отпускают? Преставился, что ли?

– Наоборот, – весело сказал Базлов, выпучив глаза, – здоровее нас с вами.

– Тогда чего он того? – Коровин изобразил покойника, чем рассмешил полицейского.

– Алкогольная гипоксия, – пояснил адвокат, прикрывая глаза морщинистым, как у курицы, веком. – Клизму поставили, и сознание вернулось.

– Что? – не понял Анин.

– Есть такая генетическая предрасположенность: в минуты волнения некоторые пьяные люди внезапно теряют сознание. А это значит, что вы его не били.

Анин вопросительно уставился на Коровина.

– Я не дотянулся, – невинно хихикнул Коровин, распушив усы. – Ты же сам меня удержал!

– Чего же ты хвастался?! – удивился Анин и вспомнил, что ему пришлось пережить, но с Коровина как с гуся вода, жаль, в реальности он жил, как в кадре, полагая, что всё сойдёт с рук.

– Так хотелось ему морду набить, – с улыбкой идиота на губах покаялся Коровин.

– Блин! – выругался Анин, но дальше распространяться не стал, ибо понял, что хитрый Коровин всё это время водил его за нос.

– Всё равно бы вас повязали до выяснения, – деловито сообщил адвокат.

– А что произошло? – спросил Анин, накидывая дублёнку.

– Ваш оппонент, если можно так выразиться, придя в сознание, благородно отказался писать заявление.

– Испугался, сучонок, – фальшиво вздохнул Коровин.

– Ну да, – не подумав, согласился Анин, хотя ему было неприятно, что Клавдий Сапелкин оказался умнее всех. – А Сергей где?

– Ваша жена забрала, – беспечно ответил полицейский.

Базлов спрятал глаза. Анин вопросительно уставился на него и всё понял: финита ля комедия, Алиса не простит ни за что на свете, и Базлов в курсе. Сговорились. Может, и к лучшему, думал он насмешливо и потащил его в сторонку:

– Роман, Сапелкин знает, сколько мы заработали.

– Откуда? – занервничал Базлов.

– Вот я и хотел у тебя узнать.

Казалось, Анин пребывает в своей стихии, потому что, в отличие от Коровина, был абсолютно спокоен.

– Хорошо, я разберусь, – деловито пообещал Базлов и дёрнул себя за знаменитые усы, а потом кивнул, мол, наконец-то я понял твою слабость: жену ты боишься.

– Так автограф дадите? – снова пристал полицейский и тем самым отвлёк Анина от грустных мыслей.

– Конечно! – воскликнул Анин и подумал, что виноват перед Бельчонком, так виноват, что попахивает разводом, и никакие Цубаки с Отрепьевым не помогут.

Минут сорок они раздавали автографы. Коровин смеха ради вместо подписи ставил отпечаток большёго пальца. Анин начало тошнить от его скоморошества. Сбежалось всё отделение, а большое начальство, довольное тем, что всё обошлось, пригласило в апартаменты, где они, не закусывая, распили бутылку дорогого виски. Анин почувствовал, что его наконец повело, а то один адреналин в крови, и толку от него – никакого.

– Больше к нам не попадайтесь, – профессионально советовали на дорожку.

– Всенепременно! – обещал Коровин, скалясь, как нецивилизованная собака.

Адвокат дал слово присматривать за подопечными. Базлов от радости полез со всеми целоваться и был искренен, обещая, что если кто-то ещё раз пальцем тронет Клавдия Юрьевича Сапелкина, то он от горя усы сбреет.

– Отвези меня на Балаклавский, – устало попросил Анин и в дороге был молчалив и угрюм.

Махнул на прощание и заскочил в магазин за водкой. Прежде чем пригубить, с опаской позвонил домой:

– Меня отпустили…

– Жаль, что не в морг! – крикнула Алиса, и связь оборвалась.

Правду говорила мама: «Бывают дни похуже!» уныло подумал Анин и ощутил себя круглой сиротой.

Утром он получил от Коровина странную СМСку: «Все хорошее когда-нибудь кончается. Не поминай лихом. Ушёл в…» Наверное, «в запой», подумал Анин. Куда ещё? И тут же забыл о друге, потому что со всей яростью, на которую была способна, в трубку по второму каналу ворвалась Юля Баркова.

– Это ты накаркал! – закричала она в пьяной истерике.

Он знал её именно такой, она возбуждала его откровенностью (откровенней оказались только Алиса и Герта Воронцова), и он воспринимал это за вселенскую истину и даже на некоторое время попал под влияние Барковой, пока Герта Воронцова не открыла ему глаза на неё. Она оказалась еврейкой. Не то чтобы Анин имел что-то против евреев, но с тех пор в общении с Юлей появилось опасение брякнуть что-то непотребное. Ему самому несколько раз звонили совершенно незнакомые люди и спрашивали, еврей он или нет. «А почему именно еврей?» – удивлялся он. «А потому что только евреи могут быть по-настоящему талантливыми». Пришло кое-кого разочаровать: «Нет, я не еврей, я на четверть татарин, на четверть русский и на две четверти просто вселенский человек».

– Что накаркал? – невольно отстранил он ухо.

– Фильм провалили! Куприянов меня бросил! Ты этого ждал? Этого?!

– Ничего я не ждал, – пробормотал он обескуражено.

– Ты сволочь! – крикнула она так, что зазвенела люстра. – Сволочь! Сволочь! Сволочь! Сволочь!

И тогда Анин с досады закинул телефон под диван, где он ещё долго верещал голосом бывшей возлюбленной.

Идиотка. Анин кое-как оделся и, мельком взглянув в зеркало, подумал, что не брился всего три дня, а куртка, как ворованная, и поплёлся в магазин. Голова трещала, как спелый арбуз после трепанации. Все чего-то хотят и требуют. Когда же я, наконец, умру? – думал Анин, поглядывая на небо, и желание уединиться на луне охватило его.

Набрал водки, взял сыра с прошлогодней плесенью, какой-то экзотической колбасы, которую ему вежливо порезали, изучающе глядя в лицо, должно быть, узнали, зачем-то – заварных пряников и топлёного молока, хотя не любил его. Опохмеляться буду, тяжело мечтал он, вышагивая, не разбирая дороги, по лужам.

Следом за ним долго тащилась дворовая собака, нюхая воздух. Чувствуя с ней единение, кидал куски, ворча в том смысле, что колбасы и так мало. Дома, не раздеваясь, прямо в коридоре, накатил стакан, занюхал сыром с плесенью, с удовольствием крякнул и под ласковый говор друга-телевизора уснул. Приснилась ему Алиса, которая в морге опознавала ни кого-нибудь, а его лично. Хотел умилиться в том смысле, что всех обхитрил, что он спит пьяненький на Балаклавском и знать ничего не знает, да проснулся и не просто проснулся, а с ощущением большёго несчастья, такого большёго, что грудь сдавило, как будто слон топтался. Что-то должно произойти, суеверно подумал он и услышал, как под диваном всё ещё разоряется телефон.

Он разорялся очень долго, так долго, что со временем Анин перестал обращать на него внимание. Разорялся и днём, и ночью, и снова, и снова, пока, наконец, тому, кто звонил последним, видно, стало невтерпёж, потому что пока Анин с возмущением добирался до телефона, звонивший безостановочно сбрасывал звонок и набирал заново, так что даже получилась какая-то незатейливая мелодия.

– Пьёшь, мил человек? – насмешливо спросил незнакомый голос.

– Пью… – упёрто сознался Анин, выбираясь из-под дивана и отряхивая пыль с колен.

– А твой друг отдал концы…

И Анин вдруг узнал Клавдия Юрьевича Сапелкина по барственным ноткам, хотя никогда не слышал его по телефону.

– Какой друг? – не понял Анин, вздохнув тяжело, как ныряльщик вынырнувший из мрачной глубины.

– У тебя что, друзей много? – насмешливо спросил Сапелкин.

– Хватает, – сдержался, чтобы не нахамить, Анин и почему-то в недоумении подумал о Базлове.

Базлов, как и все, конечно же, мог дать дуба, но ни за что на свете не сделал бы этого по глупости. А ещё он к моей жене клеит, вспомнил Анин, к тому же должен мне миллионов пятьдесят. Стало быть, умереть не имеет права по определению.

– Коровин, вот кто! – разочаровал его Сапелкин.

– Коровин?! – ахнул Анин и поискал глазами бутылку.

Она стояла посреди стола. Анин точно знал, что бутылке есть водка и никуда не надо бежать.

– Он самый, – раздалось в трубке, – вскрыл себе вены.

– Вены… – как эхо растерянно повторил Анин.

– Завтра в час похороны.

– А какое сегодня число? – заподозрил неладное Анин.

– Ну ты даешь! – усмехнулся Сапелкин. – Восемнадцатое! Восемнадцатое, мил человек! Бухать надо меньше!

– Восемнадцатое! – Анин схватился за голову, которая так болела, что казалась огромным чирьем.

Выходит, я три дня мух давлю! – ужаснулся он, но не самому этому факту, а тому, что потерял счёт времени.

– Где? – машинально спросил он.

– На Троекуровском. Как раз этим занимаюсь.

– Я понял, – сказал Анин и потянулся за стаканом.

В голове почему-то пульсировала мысль: «Как всё просто!» Он представил себе голого Коровина в ванной, полной крови. Его передёрнуло. Не так он думал о смерти, а как о подлости или коварстве. И только когда выпил, до него дошло – нет больше Витьки Коровина! Нет, и всё! А если бы я ему перезвонил? Если бы уговорил, если бы ещё раз слово дал поговорить с Арбузовым? – гадал Анин. Крутанул бы меня, подлец, в два счёта, знаю я его. Он ещё в ресторане принял решение, потому и куролесил. Сжигал за собой мосты. И Анин вспомнил ещё об одном друге по институту, Иване Резникове, который после дачного сезона сам диагностировал себе саркому, а московские светила даже консультировали его бесплатно, настолько она была редкой формы. Все началось с пятен на ногах. Как всё просто.

Глава 4. Женщина-мак

Падал редкий снег. Каркали голодные вороны. Анин поёживался, его знобило, словно подкрадывался грипп; хотелось очутиться дома, на любимом диване и обо всём забыть.

Краем глаза он видел изящную руку жены в кожаной перчатке и рукав шубы. Бельчонок пилила с утра, и поэтому на душе скребли кошки.

Витьке будет спокойно, глупо подумал он, глядя на припорошенную снегом землю, тихую и сонную, казалось, не имеющую к происходящему никакого отношения. Но главное было не в этом.

– Какой-то ты зелёный, – сонно заметил Клавдий Сапелкин. – Здесь тебя в комиссию назначили.

– Какую? – покосился Анин.

– Общественную, – через губу обмолвился Клавдий Сапелкин. – Говорить будешь?

Хорошо, что не ты главный, неприязненно подумал Анин и оглянулся: на них, в полный рост, не мигая, смотрел Влад Галкин. Наверное, он теперь знает больше, чем все мы вместе взятые, суеверно подумал Анин.

– Скажу пару слов, – он потоптался, стараясь не глядеть туда, где лежал Коровин.

Гроб открыли для прощания.

– Товарищи… – сказал Анин, – я, как и все вы, друг Виктора…

Его тошнило. Молоко не помогло. В душе стоял комок. Надо было выпить коньячка, как предлагал пошляк и циник Митя Борейченков, но душа не принимала.

– Товарищи, – повторил Анин, – все мы его любили, и все мы будем там… – Анин поднял глаза на Коровина: Коровин был белее снега, даже усы поседели – Я, наверное, раньше всех вас… – вырвалось невольно.

Клавдий Сапелкин неодобрительно покосился, мол, нечего тоску нагонять. А Митя Борейченков шевельнулся всей своей массой:

– Сплю-ю-нь!

Герта Воронцова, стоящая по другую сторону гроба, от удивления вытаращила глаза. Она привыкла, что женщины его не понимали, а мужчины неизменно – в восторге, но никогда не видела таким беззащитным, даже в постели, поэтому считала себя ангелом-хранителем Анина, подпуская к нему только тех, кто был безобиден; вот только с Алисой Белкиной промахнулась, злорадно думал Анин, совершенно не жалея Воронцову, которая была преданней собаки.

Мать Коровина, замученная жизнью, тоскливо заголосила:

– А-а-а-а…

На сосне каркнул ворон, словно подсказывая то, о чём думали все, то бишь о бренности и вечности, а не о человеческой душе.

– Не потому что я какой-то особенный, а потому что мы с Витькой похожи, – продолжил Анин, когда мать Коровина смолкла, чтобы набрать воздуха. – Ему, как и мне, требовалось совсем немного, нашего внимания. Больше ничего. Ни денег, ни славы, только нашего внимания. И в этом всё величие настоящего актёра! Слава Виктору Коровину!

– Хорошо, – оценил, стоящий слева от Анина, болезненный Юра Горбунов. – Я бы добавил: – Прости нас, Витя Коровин!

На какое-то мгновение смерть Коровина всех объединили; профессиональные распри были забыты. Клавдий Сапелкин незаметно промокнул глаза. Герта Воронцова понимающе кивнула. Николай Бараско, который смолоду хлебнул от невзгод актёрской профессии, показал большой палец, мол, уважаю! Митя Борейченков сунул Анину фляжку. Анин отступил в толпу, глотнул. Ему полегчало. По лицу катились то ли слёзы, то ли талый снег; душу сжала ледяная рука. Анин ещё раз приложился.

– Ну хватит! – Алиса вырвала фляжку, одарив Митю Борейченкова гневным взглядом.

Она его не любила, потому что он мог выпить немерено, и Анин приползал от него мертвым.

– Я бы так не смог, – нервно сказал Анин, прощая ей за святое то, что не простил бы никому другому.

– Что? – не поняла Алиса. – Стать неудачником? – саркастически уточнила она.

Рыжий локон мило выбился из-под чёрной шали и напоминал о недавней счастливом поре их влюбленности, однако, серые глаза глядели сосредоточенно, словно решали проблему мироздания, и не сулили в будущем ничего хорошего.

– Почему сразу «неудачником»?! – вспыхнул он, чувствуя, что за последние три дня что-то изменилось в худшую сторону. – Почему?! Зарезать себя!

Алиса осуждающе постучала себя по лбу, мол, нашёл о чём талдычить на похоронах, и в свете его недавней провинности ядовито пообещала, чтобы испугать:

– Ты кончишь не лучше!

Последнее время у неё появилась привычка шпынять его безжалостно, и он ещё толком не понял, как реагировать. Может быть, поэтому я и приберёг себе берлогу на Балаклавском? – мучился он жалостью к самому себе, пропащему и никудышному; сердце ещё раз сдавило. Всё кончено, думал он. И сладкое чувство восторга наполняло душу: умру назло всем, а тебе в особенности, Бельчонок!

– Обещаю начать работать над сценарием… – терпеливо пробормотал он, сцепив зубы, чтобы она только стала той прекрасной, терпеливой и нежной, которой была когда-то, когда грела его душу.

– Ну слава богу! – всплеснула руками Алиса. – Взялся за ум! И пожалуйста, – вдруг любя поправила на нём шарф и поцеловала в губы, – пьёшь последний день!

Он вспомнил, как увидел её впервые – легкую, воздушную – фею, которую стал называть Бельчонком. С тех пор она научилась искусно загонять его в угол, и как ни странно, он только скрипел зубами, не в силах привыкнуть к роли подкаблучника.

У нас наступил период, когда большинство людей разбегаются по углам, ненавидя друг друга. Юность прошла, планы зрелости не сбылись, любовь растаяла, секс утратил свежесть, впереди десятилетия вымученной жизни, старость и смерть. Перспектива не из приятных, раскинул мыслями Анин и даже не огорчился.

– Честное пионерское! – неловко пообещал он, не веря ни в чью искренность, и подумал в который раз, что зря женился. Надо было сразу после первой неудачного опыта податься не в актёры, а в отшельники, больше толку было бы.

* * *

Как главу социопатов Анина усадили подальше от президиума.

– Не доверяют, – насмешливо заметил неунывающий Митя Борейченков и весело подмигнул.

Клавдий Сапелкин держал речь. Юра Горбунов, которому из-за широкой спины Мити Борейченкова, ничего не было видно, спросил наивно:

– Когда бухать начнём?!

– Не гони, Шумахер, – промычал Николай Бараско и показал восхищённо пальцем на Сапелкина: – Вот чешет!

Сапелкин, действительно, говорил в том смысле, что следует брать пример с Виктора Коровина, о его твёрдых, как алмаз, принципах, а не размениваться по мелочам, то бишь надо ждать высоких во всех смыслах ролей. Точнее, он сказал: «Смоктуновских! Только не у каждого та лестница есть!»

Лицемерная скотина, думал Анин, такие долго живут и умирают в окружении алчущих родственников.

– Я и не гоню, – расстроился Горбунов, незаметно опрокинул в себя рюмку и извинился взглядом перед Алисой.

Алиса знала, что после того, как Юру Горбунова уволили из театра Ермоловой, он здорово сдал, сделался мятым, как туалетная бумага, пенсии не хватало, сниматься приглашали всё реже и реже, на пятки наступало молодое поколение. Было отчего запить. Она понимающе улыбнулась и подумала о муже, что он тоже в таком же идиотском положении, но даже не подозревает об этом, хотя вид у него страдальческий: залысины, редкие волосы, глаза пустые. Надо было что-то предпринимать, хотя бы из-за детей, но она всё не решалась, откладывая, как всегда, на потом.

Николай Бараско сказал в характерной для него вкрадчивой манере:

– Всё равно дурак! – И вопросительно оглядел всех, кто сидел рядом за столом.

Все согласились и с облегчением заёрзали. А то сидят, как на насесте, подумала Алиса. Юра Горбунов навёрстывал упущенное:

– За мной жена в пять заедет, – и в нетерпении схватил бутылку.

– Меня, слава богу, никто не ждёт, – заверил Николай Бараско, накладывая себе в тарелку «шубу с селёдкой», намекая таким образом на свой последний скандальный развод.

Все знали, что Николай Бараско везёт так, как никому ещё в жизни не везло, даже Анину, кризис киноискусства его абсолютно не коснулся, амплуа его ценилось на вес осмия, а жены вешались на него быстрее, чем игрушки на новогодняя ёлку; и животик себе завёл, и деньгами сорил, как сибирский купец. Однако на нём лежала та же печать усталости, что и на Анине, и на Коровине и на Горбунове. Только Митя Борейченков ещё не познал горечь разочарования, был щедр, с широкой русской душой и скор на язык и кулаки, что один раз подвело его в армии, но нет худа без добра – сделался богатым, счастливым и знаменитым.

– Вздрогнули, славяне! – тихо, чтобы не нарушать приличия, пробасил Митя Борейченков.

На них осуждающе зыркнули из президиума. Анин спрятался за соседа, испугавшись, что окончательно попадёт в чёрный список. Он ещё на что-то надеялся. Митя Борейченков заговорщически хихикнул:

– Чуть-чуть по маленькой, – покрутил рукой, едва сдерживая смех, – и курить пойдём.

Анин ждал: к нему вот-вот должны были подойти и сделать предложение. Подходили всегда и везде, отдавливая ноги, особенно на поминках. Однако вот уже и Сапелкин речь толкнул, и выпили крепко три по три раза, и даже Юра Горбунов начал икать, как всегда от избытка водки, но никто так и не примостился рядом, просительно заглядывая в глаза.

Я как тот андалузский пёс подумал Анин, испугался и, опрокинув стул, побежал: мимо Арбузова, который отворотил поросячью морду в сторону, мимо Мамиконова, уткнувшегося в тарелку с конским копытом, и мимо Никиты Пантыкина, окруженного светскими львицами, цедящих актёрскую кровь. «Привет!» – по-свойски окликнул Борис Макаров с морским ежом вместо уха. Раньше он себе панибратства не позволял, а был весьма почтителен и скромен, подсылая своего ординарца Валентина Холода, тычущего всем держатель с полотенцами. Анин не отвесил Макарову оплеуху в это самое колкое ухо, лишь потому что кто-то, которого он не разглядел, громко сказал: «Наш Анин снова на конфликт нарывается». И он понёсся прочь, только бы подальше от лицемерных глаз и сочувствующих вздохов, однако, куда бы ни сворачивал, везде натыкался на Алису.

– Что ты за мной ходишь и ходишь? – зашипел Анин, незаметно оглядываясь, на них пялились со всех сторон. – Чего ты за мной ходишь?!

– Паша, не пей, – попросила она. – Не пей, родимый!

Когда человек матереет, он перестает сострадать, подумал Анин.

– Сколько хочу, столько и пью! – отрезал он, ненавидя её всеми фибрами души.

– Но ты же обещал! – упрекнула Алиса.

– Я обещал не пить?! – уточнил он, вопросительно склонив растрепанную с залысинами голову.

– Нет, – призналась она.

– Я обещал пить последний день! – огорошил он её.

– Ну, Паша… – произнесла она.

– У меня друг умер! Друг! Могу я ради этого забыться?!

– Можешь! Самодовольный неудачник! – плюнула она и пошла через зал к выходу.

И походка у неё была твёрдой и решительной, от бёдер, хотя и с лишним движением в районе лодыжки, которое придавало шарм и так нравилось Анину.

– Ну и иди! – крикнул он и хотел добавить: «К своему Базлову!» Но не добавил, потому что это было совсем уже глупо.

Правду говорила мама: «Бывают дни похуже!» уныло подумал он и бесцельно потащился дальше, подволакивая ногу, которую отсидел. Он бы всё Алисе простил: и Базлова, и занудство, но слово «неудачник» оказалось последней каплей крови.

– Ты чего такой мрачный, как баран на празднике? – спросил Митя Борейченков, когда Анин наконец нашёл прохладную струю воздуха и выскочил на огромный балкон. Здесь было свежо в прямом и переносном смысле.

– Хочется голого секса, никаких отношений, – пожаловался Анин, ежась от сырости.

– Как я тебя понимаю, – у Николая Бараско сделались блудливые глаза, он сглотнул слюну.

– Мужик, – как медведь, втянул в себя воздух Митя Борейченков, – а кому не хочется?! Назови мне? – и показал на киношную братию.

– Ну-у-у… Я не знаю, – Анин оглянулся, вмиг успокоившись. Митя всегда действовал на него, как седативное средство. От балюстрады, возле которой они стояли, хорошо было видно толпу, перешедшую в третью стадию опьянения, и потому гудящую неприлично громко. – Может, Сапелкину? – предположил он мстительно.

– Ты что! – в тон ему воскликнул Митя Борейченков. – У него же жена молодая. Она ему всё, что осталось, оторвёт. Впрочем, сейчас узнаем! – храбро мотнул он руками и сделал шаг в сторону зала.

– Погоди! – остановил его Анин, делая грустное лицо и подхватывая Митю Борейченкова сзади под мышки. – Я пошутил!

В Анине вдруг сыграли инстинкты самосохранения: Сапелкин мог ещё пригодиться, мало ли что, вдруг пригласит в свору, только перед умным Бараско, который вмиг всё понял, сделалось стыдно.

– А я нет! – Митя Борейченков развернулся, как пловец, и заехал локтём Анину в губу.

Николай Бараско насмешливо смотрел на них, отскакивая и увёртываясь в нужные моменты. После долгих лет актёрского прозябания Николай Бараско вдруг стал так много и вкусно есть, что появились упорные слухи о его ранней грудной жабе.

С минуту они боролись, сбивая вазоны, как кегли. Победил ловкий Анин, усадивший Митю Борейченкова в один из них.

– Фу-у-у… – глубокомысленно вздохнул Митя Борейченков, сорвал былинку, задумчиво пожевал и полез назад: – Чего у тебя с лицом?

– Да так ерунда, – ответил Анин, прикладывая платок. – Пойдём выпьем?

– К чёрту! – безапелляционно сказал Митя Борейченков, поводя плечами. – Я курить буду! Слушай, а чего мы боролись?

– Я не помню, – сказал Анин.

От водки и усердия он, действительно, забыл причину конфликта.

– И я! – добродушно засмеялся Митя Борейченков и хлопнул Анина по плечу. – Хороший ты мужик, Паша, легко с тобой!

– Моя жена другого мнения, – кисло заметил Анин, отстраняясь от дыма.