Текст книги "Актёрский роман"

Глава 3. Коровин

И вдруг звонок помощника режиссёра Милана Арбузова разрушил все планы. Оказалось, что съёмки перенесены на лето, что договор не оформлен, хотя Анин собственноручно подписал его, а самое главное, оказалось, что Анин ещё не утверждён на роль доктора Ватсона.

Анин позвонил Никите Пантыкину. Пантыкин сообщил, что бюджета нет и сроки переносятся на неопределённое время. Мамиконов, вообще, не стал оригинальничать, сославшись на крайнюю занятость.

– Свяжись со мной завтра, – пропищал он в трубку.

Оставался Борис Макаров, но звонить ему после недавнего разговора с его помощником Анин счёл ниже своего достоинства. Началось, решил он, теряя над собой душевный контроль двух последних дней, и запил. Киношная дипломатичность бесила так, что сил не было терпеть. И хотя внутренний голос говорил, что это издержки профессии, что так было, есть и будет, а главное, что всё образуется, Анин пал духом; Алиса стоически терпела, зная, что вслед за спадом у мужа последует вдохновение, но когда именно, она могла только гадать.

– Ты бы сходил с Серёжей на премьеру «Война саламандр», – в сердцах попросила она, глядя на батарею бутылок в углу. – Обещал же!

Анин пил «культурно», то бишь в лоне семьи, носа из дома не казал, и Алиса следила, чтобы он не напивался до состояния риз, вовремя готовила ему домашние, жирные пельмени, которые он дюже любил, и лёгкие салатики, но и пить не мешала, ибо Анин мог психануть и отправиться на Балаклавский, где контролировать его не было никакой возможности.

– Меня оскорбили! – заявил Анин.

Несмотря на регалии и успехи в кинематографе, он постоянно чувствовал себя страшно уязвимым: толпа неудачником неслась по пятам, как гончие за зайцем.

– Ну и что? – безжалостно удивилась Алиса. – Меня оскорбляют регулярно. Сам сказал, «издержки профессии».

– То кого-то, а это меня, – угрюмо буркнул Анин, пряча глаза.

– Ну знаешь! – вспылила она. – Ты становишься невыносимым!

– А что ты хотела? Чтобы я клянчил роли?! – резко повернулся он к ней.

Глаза у него были страшными, как у утопленника. И она поняла, что он страдает, быть может, даже сильнее обычного, и что главная его слабость – возраст. Впервые она вдруг ощутила превосходство на ним и подумала, что наверняка переживёт его. Эта странная мысль удивила её, потому что она раньше не думала об этом.

– Хотя бы не пил, – испытала она жалость. – Подумаешь, обидели! Да на обиженных воду возят!

О Цубаки и Отрепьеве благородно забыли; обещание кануло в лету. Алиса терпеливо ждала, как привыкла ждать всю жизнь, но Анина уже несло по руслу терзаний.

– Я не какая-нибудь шавка!

– Не похоже, – съязвила она, стараясь разозлить его, ибо злым он в два счёта приходил в себя.

И на этот раз у неё получилось быстрее обычного.

– А вот в этом ты права, – вдруг согласился он и отставил стакан. – Я им покажу! Во сколько премьера?

– В одиннадцать, и пожалуйста, – предупредила она, – без фанатизма, а то я тебя знаю!

– Сергей, одевайся! – крикнул Анин, оборачиваясь в сторону детской, а потом – к Алисе: – От меня пахнуть будет, – посетовал он, болезненно дёрнув щекой, и подумал, что когда вернётся, то начнёт писать сценарий комедии. Комедия – это то, что надо, когда тебе плохо. Мысль пришла во спасение, но делиться с женой он не стал из опасения: а вдруг сглазит.

– А я тебе дам сухую гвоздику! – обрадовалась Алиса.

– Не хочу гвоздику. От её немеет язык. Дай кофейное зёрнышко.

– Зёрнышко, так зёрнышко, – согласилась она.

Это кофейное зёрнышко было тайным элементом их сексуальной игры, смысл которого оказался настолько мутным и подзабыт, что остался один символ, которым они пользовались при определённых ситуациях, и хотя ситуация была совсем другая, они оба подумали о постели, и у обоих заблестели глаза, однако, надо было идти на эту чёртову премьеру, от которой Анин не ждал ничего хорошего. Наоборот, ему было неприятно, что будут награждать и хвалить кого-то другого, а не его, лучшего из лучших.

Но прежде чем вызвать такси, Анин полез под душ, и они едва не опоздали. Хорошо, что из-за знаменитых гостей, время премьеры сместили на полчаса.

На входе в фойе кинотеатра его весело окликнули:

– Паша!

– Баркова?.. – крайне удивился он.

Он не видел её лет пять-семь и, честно говоря, забыл, что она существует. Маленькая, чёрненькая, с пунцовыми губками, она почему-то не пользовалась популярность у режиссёров и продюсеров. Но Анин так привык к оборотной стороне профессии, что давно не забивал себе голову подобными вопросами: у каждого своя судьба.

– Серёжа, это тетя Юля, – сказал Анин, тем самым давая понять, что не претендует на сердце бывшей любовницы, хотя они когда-то служили в одном театре, встречались тайком от труппы и клялись друг другу в вечной любви. Никто до сих пор так и не узнал о их романе, кроме, должно быть, Герты Воронцовой, которая обладала ведьминым чутьем на подобные вещи, однако, она была не из болтливых; Анин это ценил, и если она иногда дарила ему своё драгоценное тело, то делала это так искусно, что не притязала на свободу измученного гения, хотя в те времена он ещё не значится таковым ни в одном из рейтингов.

– Ах, какой красивый мальчик! – присела Юля.

Как и прежде, она носила на запястье красную нить от сглаза. Странно, что когда-то мне это нравилось, брезгливо подумал Анин, и нервный мороз пробежал у него по коже, вызвав гримасу неудовольствия на лице.

– Алиса постаралась, – натужно объяснил он веснушки на носу сына.

Гены матери забили гены отца. Этого он до конца дней не простит ей.

– Да, я помню, – В голосе её прозвучало ехидство. – Она у тебя огненная. А у меня тоже всё хорошо, личная жизнь налаживается… – уколола она его.

– Поздравляю! – сказал Анин, хотя ему было чуть-чуть неприятно, и он предпочёл бы, чтобы она до сих пор бегала за ним. – Женщина или мужчина? – Добавил с коротким, фирменным смешком.

– Что? – изумленно переспросила она, забыв, что он всегда был таким ядовитым.

Стилист явно постарался над её новым имиджем: ёжик чрезвычайно шёл к её широким бровям и правильным чертам лица, и хотя Анин был сентиментален, это его не взволновало, что прошло, то прошло, ничего не попишешь. Не было у него привычки ходить задом наперёд.

– Сейчас так модно, – объяснил он, криво ухмыляясь.

Баркова, действительно, домогалась его целых полгода и однажды поймала в момент слабости, когда он тосковал в запое, ну и понеслось, как снежный ком с горы. Отпустил он тогда вожжи, а когда очнулся, то понял, что сотворил глупость, однако, связь по инерции тянулась достаточно долго, чтобы Анин начал привыкать к Барковой, хотя, как оказалось, они абсолютно разные; и расстались тяжело, каждый при своём негативном мнении о другом. Со временам кое-что подзабылось, а теперь всплыло, как потревоженная тина со дна; и оба ощутили недовольство друг другом.

– Ты думаешь, почему я спала с тобой? – заговорила она так быстро, словно боялась охрипнуть.

В их бытности она верила сонникам. Потеря же голоса означало неконтролируемое событие, поэтому она всегда частила, как на исповеди.

– Почему? – спросил он, предугадывая ответ.

Когда-то он любил их всех без разбора: красивых, независимых, доступных и недоступных, к крутыми попками, острыми, как Джомолунгма, грудями, с сочными губами, с твердыми коленками, с выписанными лодыжками, с миниатюрными ступнями, с точёными мышцами на ногах, переливающимися, как волны, с божественным животиком, крохотными и мягким, как речная долина, с гордой шеей, сравнимой разве что с кипарисом, со станом, подобным струям водопада, с божественным взглядом небесных глаз, с копной чёрных-пречёрных волос, с открытым челом львицы и с плечами, подобными перевалу в горах. Теперь от всего этого великолепия остались крохи.

– Из-за жалости! – выпалила она, глядя на него в упор снизу вверх.

– Из-за жалости?! – воскликнул он, поражённый в самую печень.

Кажется, он сам оказался той соломинкой, которая спасла её от алкоголизма. Этим она его и держала, сколько могла, устраивая сцены ревности или нещадно рыдая, наливаясь «мартини». Напивалась она регулярно, и одно время это ему нравилось – овладевать ею пьяной, её открытость, способность кричать о вещах, суть которых знали немногие профессионалы, и верить в дурные приметы. Но когда ты это видишь и слышишь в тысячный раз, то это превращается в заезженную пластинку и становится пошлостью из пошлостей, и Анин разочаровался – нельзя вываливать на партнёра все свои страхи и дурные настроения.

– Из-за жалости! – К его ужасу подтвердила она. – Когда-то ты нуждался в ней!

– Не может быть, – медленно сказал он, вспоминая те годы, когда из его жизни на некоторое время исчезла Герта Воронцова, и ничего подобного не находя там, кроме нудной сцены, холодной зимы и вымученного секса; дело кончилось тем, что она перестала его физически удовлетворять. Попробуйте ужиться с женщиной, которая сразу после секса начинает рыдать взахлеб. Человек, который знает, что такое настоящая любовь, на меньшее не позарится. Ему показалось, что Юля мстит, потому что он так и не развёлся с Алисой, иначе всё рисовалось ему чистым самоубийством: маленькие женщины в его жизни всегда казались ему случайностью.

– Из-за жалости! – подтвердила она, отважно задирая острый подбородок.

– И всё-таки, мужчина или женщина? – обозлился он, отлично зная, что она всегда была трусихой и до смерти боялась любого режиссёра, не говоря уже о продюсерах, которые казались ей небожителями.

– Иди ты к чёрту! – смутилась она окончательно и тут же поправилась, с вызовом тряхнув прекрасной головкой: – Режиссёр Куприянов. Тебя устраивает?!

– А-а-а… – крайне удивился Анин. – Устраивает. – Было чему позавидовать: Куприянов входил в первую десятку самых востребованных режиссёров, однако, он явно староват для Юлии. – Будешь много сниматься, – насмешливо и не без зависти предрёк Анин.

– Уже! – сказала она крайне неприятно. – В фильме, который ты пришёл смотреть.

– Юля, – спохватился он, – я очень рад, что у тебя всё получилось.

Прошлое было отброшено окончательно. С Барковой его теперь ничего не связывало, кроме ехидства и красной нитки от сглаза, помнится, он сам же её и посоветовал, вычитав по глупости в инете.

– А как я рада, ты даже не представляешь! – перебила она его.

И он вспомнил, что предсказал ей совсем другую судьбу, одинокой и старой девы, у которой с профессией не всё сложится. Значит, я не пророк, ну и чудненько, обрадовался он так, словно нашёл пять рублей.

Не успел он расстаться с Юлей, как к нему подкатила худосочная девица пубертатного типа: без бедер, без грудей, без волос, с «рыбьим зевком» и с маниакальным светом в глазах.

– Канал «Нравы». Можно задать вопрос?

– Можно.

– Какой ваш любимый актёр? – нагло сунула микрофон под нос.

– Эдриан Броуди.

– Почему?

– Хорошо играет, – дёрнул бровью Анин.

– Какая ваша следующая роль в кино?

– Это пока тайна, – спокойно ответил Анин, хотя девица провоцировала на язвительную реакцию.

– Говорят, вы деньги лопатой гребёте в проекте «Брамсель»? – ещё пуще обнаглела девица.

– Милая девушка, не верьте слухам, я ещё хуже! – кинул он гранату под названием противоречие взрослых мужчин с большими актёрскими наклонностями.

Но девица оказалась дюже прожжённой.

– Даже не сомневаюсь! – заявила она.

– Я в ваши годы взрослым не грубил, – сдержался Анин и покосился на сына: Серёжа давно скучал во взрослом мире.

– Спасибо за комплимент! – подпрыгнула девица. – А правда, что вы сорвали съёмки в фильме «Любовницы короля Артура»?

– Придержи язык! – вспылил Базлов.

– Да вы ещё и пьяны! – обрадовалась девица. – Снимай! – приказала опешившему оператору, который оторвался было от окуляра и отступил на шаг.

И Анин понял, что девице нужен скандал. И действительно, к ним уже оборачивались, и десятки смартфонов были нацелены, чтобы запечатлеть его реакцию. Поэтому он сдержался.

– Пойдём, Серёжа, – подтолкнул сына, – места займём.

– А ещё «Нику» взяли! – крикнула вдогонку худосочная девица.

Но Анин только покосился с соответствующим выражением на лице, однако, даже этого был достаточно, чтобы сотворить из него злодея. Потом отомщу, решил он, памятуя, что это тоже оборотная сторона профессии: неудовлетворенная месть.

– А что они хотели, папа? – дёрнул его за рукав Серёжа.

– Ничего, сынок, ничего, просто завидуют.

Он подумал, что девица появилась не просто так, что она выполняла чей-то заказ, а это плохо, очень плохо: Анин не представлял себя скандальным актёром и неуверенно чувствовал себя в этом амплуа, хотя ему часто говорили, что харизма у него ой-ё-ёй какая, так и прёт. Чего хорошего, если на тебя охотятся? – подумал он. Теперь я – дичь.

– Чему, папа?

– Тому, что мы пришли в кино, сынок.

Сергей посмотрел на него и, похоже, всё понял:

– Правду говорила мама: «Бывают дни похуже!»

– То ли ещё будет, – добавил Анин и подумал: «Сегодня не мой день».

Через пятнадцать минут он отчаянно скучал: обычный боевик, в котором хорошие парни естественным образом наказывают плохих парней. Рутгер Хауэр, выглядел лощёным, в чисто американском стиле, как, прочем, и Григорий Омельяненко. Остальных Анин просто не запомнил. Но сыну нравилось. В самые страшные моменты он, забыв о попкорне, закрывал глаза руками. Собственно, ради сына Анин и мучился, иначе бы пил беспробудно. И тут он решил, что хватит себя жалеть и ковыряться в судьбе, пора ухватить её за хвост. Буду писать комедию, решился он окончательно. Комедия – это нечто свеженькое, без американских соплей и дешёвого патриотизма.

Он вспомнил, как на даче у Базлова, дурачась, импровизировал сценки из этой самой комедии, и Базлов был на десятом небе от счастья, не понимая, что такие импровизации – крохи, тип видения актёра, не больше, что настоящая работа, долгая, нервная и тяжелая, впереди. Зачем искать сценариста, я сам напишу, самонадеянно артачился Анин, хотя, конечно, сообразил, что профи сделает всё быстрее, со всякими там завязкам и развязками, и голову ломать не надо, только идею подкинь. Он тут же начал придумывать сюжет, жалея, что не взял блокнот и ручку.

После фильма к публике вышла киносъемочная группа, все долго и вдохновлёно говорили, включая переводчика. Где-то среди мужчин мелькала Юля, но микрофон ей не дали. Зато Куприянов поупражнялся в умствовании и в конце рассыпался в самоуничижительных комплиментах к американским партнёрам по кино. Оказалось, что без их участия кино не состоялось бы, «кинщик» заболел. Не велика потеря, подумал Анин, поднимаясь; и на выходе из зала они нос к носу столкнулись с Виктором Коровиным.

– Здорово-о-о! – заорал Коровин так, чтобы на них обратили внимание, и полез целоваться.

Был он каким-то взвинченным, не похожим на самого себя, хотя и на удивление трезвым.

– Что-то я тебя давно не видел, – заметил Анин, вырвавшись из его объятий и брезгливо вытираясь, чувствуя на щеках чужую щетину и запах дешёвого табака.

Коровин был прекрасным собеседником, отчасти оракулом, отчасти интуитивистом. Все его предсказания, как правило, сбывались. К сожалению, предсказывал он только киношные и только негативные события, поэтому пророка из него в большом смысле не получилось.

– Попомни меня, фильм ничего не получит! – комично задрал он палец в потолок.

Рыжие, прокуренные усы у него смешно шевелились, словно жили отдельно от лица.

– Я даже не сомневаюсь, – согласился Анин, приправляя всё это коротким, фирменным смешком, мол, в киношных вопросах я кое-что петрю и всецело на твоей стороне, потому что, как и ты, тоже ущемлён жизнью.

– Если только по закону больших чисел! – радостно подпрыгнул Коровин и сбацал короткую чечетку.

Раздались аплодисменты. Коровин обернулся, раскланялся, приседая, как прима-балерина, разводя ноги в стороны. Тот, кто познал славу, не может жить обычной жизнью.

– Не получит, – покорно кивнул Анин, ибо Коровин из-за своей тонкой натуры мог обидеться, а обижать хорошего человека Анин не хотел. Коровину и так досталось, как, впрочем, любому из нас, подумал Анин.

– А я на галёрке сидел, – счёт нужным сообщить Коровин; в глазах у него промелькнула обида, и Анин понял, что Коровина давно никто никуда не приглашает и что он притащился в надежде, что кто-нибудь из очень больших собратьев по цеху заметит его и соизволит дать хотя бы паршивую роль.

– А мы в третьем ряду, – не к месту сказал Серёжа.

– Ну и как тебе фильм, в общем? – быстро спросил Анин, чтобы загладить неловкость сына.

– Глупее фильма я не видел сроду! – громко заявил Коровин. – Нет, видовой ряд отличный, но, простите, это же банальщина!

К ним тут же стали прислушиваться: два известных типа рассуждают о том, что лежало на сердце у публики.

– Слушай, – спохватился Коровин, – пойдём выпьем?

– Я с сыном, – напомнил Анин и с гордостью посмотрел на Сергея.

Его конопушки не пропадали даже зимой, а цвет волос тёмной меди, выдавал в нём женину породу.

– Отлично, пусть приобщается к великому! – неподдельно искренно воскликнул Коровин, – «Тарантино» – прекрасный ресторанчик. Мороженое возьмёт, того сего, – Коровин хитро подмигнул, располагая к себе и обещая много приятных минут от болтовни.

– Ну, пойдём, – нехотя согласился Анин, – только не долго. – Он как предчувствовал печальный исход дела.

– Естественно! – икнул от радости Коровин.

– Чур, плохую водку не пить, – заявил Анин.

– Об чём разговор! – ещё пуще возбудился Коровин.

Они вышли из кинотеатра и спустились в переход. В переходе было холодно и грязно. На стенах висели обрывки рекламы. Чуть впереди бежал, перебирая короткими ножками, режиссёр Мамиконов, рядом с ним величаво плыл Никита Пантыкин. А Милан Арбузов сделал вид, что не заметил Анина.

Оказалось, что в ресторанчик набилось половина бомонда, однако, без съёмочной группы, для которой, разумеется, был накрыт банкет за счёт «фирмы» где-нибудь в более фешенебельном месте, где можно было, не стесняясь чужих ушей, говорить о великом и вечном, то бишь о кино.

– В нашем фильме хоть наличествовала идея о славной русской охоте, а здесь?! Да поменяй титры и название, режиссёра никто не заметит, – злопыхательски распространялся Коровин.

Мысль о том, что режиссеры должны отличаться ещё и киноязыком, была слишком высока. От неё попахивало претенциозностью. Этого не любили, считая вредным и опасным для производства, иначе три четверти режиссёров должны уйти из профессии на паперть.

– Тихо ты! – сказал осторожный Анин и оглянулся.

И действительно, соседи уже косились на них, все те, кто потом побегут мелко интриговать. Анин-то было всё равно, у него режиссеры пока ещё по струнке ходили, а вот Коровин с его репутацией неудачника мог пострадать. Но похоже, Коровина это абсолютно не заботило, он пребывал в перманентном состоянии гнева.

– Плевать! – громко заявил он.

Заказали огромную пиццу, жареного мяса, Сергею – равиоли. Из выпивки – «чёрный бриллиант», и ещё мелочевку: салаты, закуску, копчености и минеральную воду. Сергей тут же убежал готовить пиццу вместе с поваром. Была такая услуга, стоившая Анину полтинник. А Коровин с просветлённым взглядом разлил по рюмкам водку.

– Скажи, я в плохой форме? – спросил он так, словно был штатным канатоходцем над пропастью.

Анин внимательно посмотрел на него. Лицо у Коровин отекло, а в глазах засела крепкая тоска. С ушами у него тоже было не всё в порядке, они у него стали огромными, как лопухи после генной модификации. А ещё этот нелепый пиджак в жёлтую клетку и клоунские зелёные штаны. Было над чем потешаться. Жаль, что содержание не совпадало с внешним видом, иначе бы Коровину цены не было. Сгубили человека, с тоской подумал Анин, перенося ситуацию на себя.

– Нет, конечно! – соврал Анин и подумал, что тоже выглядит не лучшим образом, разница в том, что я почему-то в фаворе, а он – нет; ну да недолго: все только и ждут, чтобы лягнуть половчее, сволочи!

– Тогда почему меня не берут сниматься?! – не поверил ему Коровин.

– Как не берут? – крайне удивился Анин, хотя, конечно, знал положение Коровина.

– Роли максимум второго плана – вот моё теперешнее амплуа! – с горечью выкрикнул Коровин. – Невостребованный типаж!

– Типаж?.. – Анин почувствовал, что углы рта у него скорбно опустились вниз.

Он представил себя в такой же ситуации и решил, что этого не может быть.

– Да, – с горечью подтвердил Коровин, – мне так сказали.

– Не слушай дураков! – посоветовал Анин.

– Тебе хорошо рассуждать! Тебе все кланяются!

– Брось! – отшутился Анин, хотя ему было приятно слышать подобную лесть.

– С тебя дерут в сериалах! – настаивал Коровин.

– В каких?! – удивился Анин.

– В «Тайне следствия», например! – открыл ему глаза Коровин.

– Ну и бог с ними! – благодушно отозвался Анин, хотя его, конечно, задело за живое, что его копируют.

С соседнего столика и из центра зала на них пялились, как на гомиков. Анин узнал мэтра Клавдия Сапелкина, верховода киношной своры, любителя сплетен и молоденьких актрис. Седьмая жена годилась ему во внучки, а великовозрастные потомки уже давно сделали его прадедушкой.

– Возьмут ещё, – обнадёжил Анин, – придёт твоё время. Куда они денутся?

Он представил кислые физиономии режиссёров и продюсеров, и его самого едва не переклинило.

– Нет, Паша, – покачал головой Коровин, – я вышел в тираж. Спёкся! Нет больше прежнего Коровина! Осталась одна оболочка! – и показал руками на себя, мол, вот что из меня сделали.

– Не бери в голову, – схитрил Анин, – всё образуется!

Коровин посмотрел с сомнение, должно быть, решив, что Анин тронулся умом: где это видано, чтобы человек в положении Коровина выкарабкивался.

Они выпили. Водка была холодной и отдавала чёрного хлеба. Коровин крякнул, закусил бастурмой с горчицей и ещё более солёным огурцом. По усам у него потекло.

– Паша, – снова завёл пластинку Коровин, – скажи, что происходит?!

– Ничего не происходит, всё как всегда, – заверил его Анин, дёрнув от вранья щекой.

Этим он хотел сказать, что умри они здесь прямо сейчас, киношный мир даже не оглянётся, как не оглядывался на уход других: великих и невеликих, известных и неизвестных, поэтому особенно беспокоиться незачем. Такова жизнь, только от такой жизни водкой залиться хочется. Но Коровин и сам знал положение дел: низкие люди быстро объединяются против таланта, а потоптать – для них одно сплошное удовольствие.

– Ведь я такой же, как и раньше, ничего не изменилось, – посетовал он.

– Не изменилось, – подтвердил Анин и подумал, что ему в голову приходят точно такие же суицидальные мысли.

– Вот я и хочу понять, какого рожна им надо?! – Коровин, заводясь, кивнул на соседний стол, за которым сидел Клавдий Сапелкин в компании жёваных тёток из правления гильдии актёров.

Мэтр был на высоте. Хватал премии и регалии. Распределял должности в своре и вел закулисные интриги. У него были связи везде, где можно было только их представить. И всё деньги, потому что денег у мэтра было немерено. Где он их только печатал, никто не знал.

Анин почувствовал, что пахнуло скандалом: Коровин сейчас полезет выяснять отношения, придётся вступиться. Получится драка. Сергей испугается. Алиса подаст на развод. Зря я припёрся в ресторан, решил Анин.

– Клавдий Юрьевич тебе отказал? – назидательно и чуть-чуть быстрее, чем надо в таких ситуациях, спросил он.

– Нет, – невинно моргнул Коровин.

– Ну а чего ты? – Со значением раскусил маслину. – Пусть сидит и пьёт свою водку.

– Однако ничего не предлагает! – упёрся Коровин.

– Ну и что? – опростился до невозможности Анин. – Значит, предложит.

Ещё не выпил, а уже опьянел, неприязненно подумал Анин.

– Я за справедливость! – воскликнул Коровин.

– И я тоже, – демократично признался Анин, чтобы отвлечь Коровина. – Наливай!

Принесли мясо и пиццу. Сын сказал, уплетая за обе щёки:

– Поваром буду!

– Молодец! – похвалил Коровин. – Сразу видно, практичный человек, не то что мы с твоим батей.

Сын с благодарностью посмотрел на Коровина, и Анин подумал, что надо чаще бывать с детьми, они-то ни в чём не виноваты.

– Почем ты знаменитость, а я никто?! – снова запел Коровин.

От водки язык у него ещё больше развязался.

– Ви-и-т-я-я-я! – укорил его Анин и скорчил самую честную мину, на которую был способен.

Тема для разговора была скользкой. Что толку вечно открывать человеку глаза на реальное положение вещей? Он хочет услышать совсем другое.

– Чего, «Витя»? Я уже пятьдесят лет Витя! – не унимался Коровин.

– Надо терпеть, – иезуитски тонко посоветовал Анин. – Я же терплю! У тебя просто чёрная полоса.

– Тебе повезло. А я чем хуже? – не слушая его, вопрошал Коровин. – И заметь, начал раньше, чем ты.

– Заметил, – с тоской вздохнул Анин.

Как становятся звездами? – с раздражением подумал он. Когда количество переходит в качество? Когда ты нажил кучу врагов? Или когда господь бог где-то там замолвит за тебя словечко? Я не знаю. Может, Коровину не хватило совсем чуть-чуть, а он даже не подозревает об этом. Может, надо было лишний раз кому-то поклониться или согласиться на роль, от которой с души воротит?

– Витя, чем я тебе могу помочь? – не выдержал Анин.

– Поговори со своим режиссером, – шустро наклонился через стол Коровин.

– Витя, так дела не делаются, – напомнил Анин.

Он никому не рассказывал, что в московском театральном институте, в который он поступил с четвертой попытки, ему прямым текстом говорили, что он будет самым не снимаемым актёром в истории кино.

– Да знаю я, знаю! – брызнул слюной Коровин.

Анин едва уклонился:

– Я поставлю себя в глупое положение.

– Ну, поставь хоть раз в жизни! – упрекнул Коровин, отводя глаза в сторону.

Я только этим и занимаюсь! – хотел фыркнуть Анин, но сдержался.

– Хорошо, я поговорю с Арбузовым, – пообещал он, – однако, шансов, сам понимаешь.

Говорить Коровину, что я вишу на волоске, глупо. Не поверит. Решит, что я отнекиваюсь, подумал он. Дело даже не в этом, а в штате, разве что кто-то из актёров помрёт раньше времени.

– Ты поговори, а я посмотрю, – многозначительно сказал Коровин, с блудливым выражением на лице обращаясь к мясу.

Анин ничего не понял, а лишь заподозрил, что Коровин уже в курсе его проблем. Сплетни в киношном мире распространяются со скоростью лесного пожара. В курсе, но молчит. Зачем, спрашивается? И догадался: из-за стадного лицемерия, будь оно неладно. Правду говорила мама: «Бывают дни похуже!» – подумал Анин и с выражением праведника на лице пошёл освежиться.

Следом за ним ввалился мэтр Клавдий Сапелкин и, не обращая внимания на Анина, хлопнул дверцей кабинки. Анин вытер руки, с отвращением посмотрел на себя в зеркало и собрался выходить.

– Привет, мил человек! – окликнул его Сапелкин, выбираясь из кабинки и с артистическим шиком застегивая ширинку.

– Здравствуйте, Клавдий Юрьевич, – оглянулся Анин.

– Признал всё-таки! – с укором сказал Сапелкин. – А я думаю, ну когда ты снизойдёшь до старика!

Клавдий Сапелкин явно напрашивался на комплимент о своём возрасте, мол, вы ещё хоть куда, Клавдий Юрьевич!

– Что вы хотите, Клавдий Юрьевич? – спросил Анин, чувствуя, что Сапелкин не просто так затеял разговор.

– Что я хочу?! – на тон выше переспросил Сапелкин. – Я хочу спросить тебя, кто тебя, мил человек, в люди вывел?

– В «люди»? – удивился Анин и с враждебным выражением на лице развернулся к Сапелкину.

– Ну а кто ещё?! – почти миролюбиво возмутился Сапелкин. – Я ведь за тобой давно слежу и где надо, словцо молвлю, кого надо, остановлю от непродуманного шага. А ты неблагодарен!

– А почему я должен быть с вами благодарным, мы вместе в одни ясли не ходили, детей не крестили.

– Нехорошо! Нехорошо добро забывать!

– Клавдий Юрьевич, роли вы мне никогда не предлагали, делаете вид, что меня не существует. Говорите прямо, что вам нужно? – спросил Анин.

– Мне нужно, чтобы ты делился со старшими товарищами, и тогда у нас будет мир!

– Я скромный человек, – начал заводиться Анин, – но иногда приходится разговаривать так, словно у меня три судимости, – предупредил он.

– Только не надо пугать. Кто ты такой? Кто?! – принялся трясти руками Сапелкин. – За тобой только твой банкир. А за мной, знаешь, кто?!

За Аниным стояли те, кто дали ему деньги на раскрутку. Но соваться в их иерархию, не зная расклада, было глупо. Они с Базловым давно обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что изо всех передряг будут выбираться самостоятельно, иначе себе дороже.

– Знаю. Ну и что?

– А то, что твоя жена перебивается ролями, и ты тоже будешь!

И Анин понял, что всё-таки прилетело от Саввы Никулишина, функционера сапелкинской своры, попасть в которую мечтали все молодые и немолодые актёры. А я не попал, возгордился он.

– Так это вы?! – удивился он тому, что никогда не соприкасался с ним по киношному цеху.

Менталитет у них был разный, принадлежали они к разным школам: Сапелкин – к московской, а Анин – непонятно к какой, и ходили они по разным дорожкам, и водку пили в разных компаниях.

– Ну а кто ещё! – расхохотался Сапелкин. – Не лезь в чужой огород!

– Сломать бы вам шею, да стариков не обижаю, – съязвил Анин.

– Это я старик?! – зарычал Клавдий Сапелкин, налившись кровью, как помидор. – Это я старик?! Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?!

И действительно, Клавдий Юрьевич хотя и был старше Анина лет на семнадцать, но выглядел, что называется, крепким и породистым, с седой щеточкой усов, которые ему абсолютно не шли, а ещё больше старили.

В следующее мгновение мимом Анина с воплем: «Убью гада!» промелькнуло «что-то» жёлто-зелёное, и Анин чисто рефлекторно попытался схватить это «что-то», но не сумел, раздался треск, и в руках стался лишь клапан от кармана; а Клавдий Юрьевич Сапелкин сполз по стенке, размазывая сопли и кровь.

– Здорово его я уделал! – радостно заорал Коровин, массируя почему-то кулак правой руки, хотя был левшой.

Оттолкнув Коровина, Анин склонился на Сапелкиным. Зубной протез у того вывалился и, оскалившись, как смерть, боком лежал на полу. Правый остекленевший глаз смотрел куда-то в потолок, левый почему-то безостановочно дёргался. Агония, с холодком в сердце решил Анин. Всё было кончено: жизнь, карьера. О жене он даже не подумал, жена другого найдёт.

Кто-то приоткрыл дверь и истошно закричал:

– Убили!!!

– Кого-о-о?! – Разнеслось по ресторану.

Тише вы! – хотелось оборвать их, человек умирает.

– Мэтра!

– Какого?!

– Да Сапелкина! Сапелкина! Будь он трижды проклят!

В туалет тут же набилась толпа – не продохнуть. Переживающего Анина и недоумённого Коровина оттеснили в сторону, словно не они были героями момента.

Дородный Никита Пантыкин, выкатив глаза, кричал:

– Сенсация! Сенсация!!!

Ему вторил коротышка Мамиконов:

– Искусство пало! Кинематограф понёс невосполнимую потерю!!!

Милан Арбузов ограничился тем, что многозначительно посмотрел на Анина и повертел пальцем у виска.